Текст книги "Достояние нации (СИ)"

Автор книги: Ginger_Elle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Достояние нации

01

Март 2049

Машина доктора Фредерика Платта, отстояв в очереди чуть ли не десять минут, проехала через первый пропускной пункт. Чтобы добраться до места работы, их нужно было пройти три.

Обычно перед первыми же воротами Платт включал автоуправление и занимался своими делами – читал журналы или просматривал почту, автомобиль же самостоятельно – и очень медленно – двигался в потоке других. Штат ВНМЦ, Вирджинского научно-медицинского центра, составлял пятнадцать тысяч человек, и сейчас, по ощущениям Платта, машины по меньшей мере одной пятнадцатой из них выстроились в очередь. Так начинался каждый рабочий день.

За первым пропускным пунктом находились вспомогательные службы и технопарк, за вторым – непосредственно кампус, а за третьим – Центр инфекционных заболеваний, где работал Платт.

Ему пришлось отвлечься от изучения сделанных вечером распечаток, когда зазвонил мобильный. Номер был незнакомым, но телефон выдал подсказку: звонок поступил через интернет-сервис для анонимных вызовов. Платт пару секунд колебался, а потом всё же решил ответить.

– Вы уже в Центре? – зазвучал в трубке взволнованный голос Руфуса.

Руфус был одним из нескольких десятков бет, ответственных за поддержание чистоты и стерильности в лаборатории. У него часто бывали ночные смены, а Платт имел привычку засиживаться за работой допоздна, так что иногда они вместе перекусывали и как-то даже посмотрели хоккейный матч, дивясь на то, какие же придурки эти альфы, готовые ломать друг другу носы и рёбра по доброй воле и без всякой цели.

Платт понятия не имел, что такого могло случиться в лаборатории, чтобы ему позвонил не кто-то из специалистов, а технический сотрудник.

– Да, уже в Центре, – ответил он. – Застрял в очере…

– Лабораторию опечатали! – не дал ему договорить Руфус. – Ассистентов, которые уже пришли, куда-то увели, а доктор…

Связь внезапно оборвалась.

Платт пару секунд сидел в оцепенении, глядя на замолчавший телефон. Сердце бешено колотилось в груди, а руки мелко дрожали.

В первый момент он решил, что уже въехал в зону, где связь глушилась (в Центре была пара лабораторий, работавших по военным контрактам), но осмотрелся и увидел, что альфа в соседней машине по-прежнему с кем-то разговаривал. Значит, отрубили именно его телефон.

Платт понял, что ошибся. Он хранил всё в тайне даже от своих ассистентов, пока несколько раз не перепроверил результаты – дело было слишком щекотливым… Но вчера, когда наконец решился представить директору отчёт, он страшно ошибся. Сглупил.

Альфы… Вот в чём дело. Наверное, бете их никогда не понять, не оценить степени их одержимости властью, как не понять смысла хоккея, регби и боёв без правил.

Что они теперь сделают? Он может пообещать хранить всё в секрете, но ему не поверят. Так что или убьют, или запрут в таком месте, где он никому не сможет рассказать…

Рассказать! Вот, что надо сделать… Прямо сейчас. Только кому? Первому попавшемуся – тому альфе, что закончил разговаривать по телефону и сейчас пьёт кофе? Нет, нельзя. Раз машина прошла через первый пропускной пункт, служба безопасности уже знает, что он внутри, и, скорее всего, за ним следят. Камеры наружного наблюдения держали под контролем каждый ярд дороги. Любого, к кому он подойдёт, арестуют через две минуты. И теперь он не может развернуться и уехать назад. Его просто не выпустят. Надо делать вид, что он ни о чём не подозревает и думать, думать…

Автомобиль медленно двигался вперёд, подвозя Платта всё ближе ко второму пропускному пункту, где над рамкой ворот висел жёлтый знак: «Только для сотрудников ВНМЦ».

Платт вспомнил, что у него есть карта памяти, на которую он вчера скопировал кое-какие данные, чтобы поработать дома. Но на карте нет объяснений, только сотни снимков с электронного микроскопа, которые никому ничего не скажут. Или всё же скажут?..

Машина была всё ближе к воротам, а он ничего не мог придумать. Кому он мог бы передать карту? Кто станет доискиваться до смысла снимков? Журналисты. Или же кто-то из Либеральной партии… Этому делу только они захотят – и смогут – дать ход. Но как? Как?! Отослать по почте? На камерах увидят, что он что-то бросил в ящик. К тому же, у него нет ни конверта, ни времени, ни хотя бы почтового ящика в поле зрения.

Платт сам взялся за руль и, создав лёгкую сумятицу в рядах размеренно двигающихся электромобилей, свернул в правый ряд, а оттуда на парковку офисного здания. Над входом было несколько вывесок, но его заставила подъехать сюда одна – «Региональное представительство Фонда Дэйва Кендалла». Про премию Кендалла в три миллиона долларов знал каждый, но фонд финансировал много медицинских исследований в других областях и поэтому обзавёлся офисом здесь, в крупнейшем научном центре Восточного побережья.

Сам фонд доктора Платта интересовал мало. Увидев вывеску, он вспомнил про внука основателя, Питера Кендалла, члена Либеральной партии. Платт почти ничего не знал о нём, лишь пару раз видел в новостях, но Кендалл был его единственным шансом. Велика была вероятность, что этот альфа – увы, альфа – ничего не поймёт и просто выкинет карту, но других идей, как незаметно и быстро передать информацию, у Платта не было.

Он прошёл через вестибюль здания к находившейся в дальнем конце кофейне. Очень кстати было то, что он на самом деле иногда заезжал сюда по утрам. Это было чуть ли не единственное заведение на территории Центра, где можно было выпить пусть и дорогой, но действительно хороший кофе, приготовленный из зёрен, а не из вязкого чернильно-чёрного концентрата. Платт попросил большой стакан мокко и сказал, что на секунду отлучится.

Вход в офис «Фонда Дэйва Кендалла» находился буквально в двадцати шагах, и сквозь стеклянную стену было видно, что в приёмной не было никого, кроме скучавшего за стойкой беты-администратора. Платт направился туда.

– Я хочу отправить материалы на соискание премии, – объявил он с порога.

Бета сначала взглянул на него удивлённо, но быстро принял профессионально-учтивый вид:

– Был бы рад вам помочь, сэр, но материалы отправляются по почте на адрес…

Платт прервал его:

– Вы же можете передать их куда нужно?

– Мы не занимаемся такими… – неуверенно начал администратор, но быстро поправился, увидев явственное недовольство на лице Платта: – У нас есть возможность, но…

– Давайте конверт!

Бета в очередной раз изумлённо глянул на странного посетителя, но безропотно протянул конверт с логотипом фонда. Платт быстро кинул туда карту памяти и свою визитную карточку, на обороте которой успел черкнуть «Для Питера Кендалла», и заклеил клапан.

– Спасибо, – обернулся он на выходе. – Проследите, чтобы не потерялось.

Мокко в кофейне как раз успел приготовиться.

Платт вернулся в машину. Оставалось лишь надеяться, что, если за ним наблюдали, никто ничего не заподозрит и стакана в его руках окажется достаточно для того, чтобы служба безопасности не затребовала данные с камер у компании, управляющей офисным зданием. Обычное дело: человек зашёл внутрь без кофе, а вышел через три минуты с ним.

Платт сделал глоток. Мокко был хорош. Так, как может быть хорош только последний в жизни кофе.

***

Питер Кендалл начал разбирать рассортированную секретарём почту. В основном личное: никто не общается по деловым вопросам на бумаге. Альфа сразу же заметил в стопке тёмно-красный конверт и первым вытянул его.

Неужели опять отказ?.. Или же подтверждение? Кендалл надорвал конверт и пробежался глазами по тексту.

Он порывисто поднялся на ноги, вышел в приёмную, пересёк холл и распахнул дверь, на которой значилось «Джейми Кендалл. Старший юридический советник».

За столом в кабинете сидел высокий светловолосый бета и с унылым видом разговаривал по телефону, ограничиваясь репликами вроде «да», «конечно» и «я понимаю». Он по лицу брата понял, что что-то произошло, и произнёс в трубку короткое:

– Извините, срочное дело. Я перезвоню, – он посмотрел на красный конверт в руках Кендалла и спросил: – Что, опять?

Тот кивнул и бросил конверт на стол:

– Сукины дети…

– Я тебя предупреждал, Кендалл, – покачал головой Джейми, который, как все в семье, обращался к брату по фамилии.

– Мне в голову не приходило, что они опустятся до такого! Я же у них не бесплатного омегу прошу!

Кендалл сел в кресло для посетителей. Он постукивал сжатыми кулаками друг о друга и о чём-то думал, не глядя на брата. Джейми немного помолчал и сказал:

– А на что ты рассчитывал? Тебе надо было сначала решить этот вопрос, а потом соваться в политику. Но нет! Тебе, конечно, захотелось побить рекорд!

Джейми намекал на то, что Кендалл сразу же ухватился за возможность баллотироваться на пост сенатора, когда Тридцать седьмая поправка к Конституции разрешила заседать в Сенате лицам с двадцати пяти лет, вместо тридцати, как было раньше. Кендаллу на тот момент было двадцать шесть, сейчас исполнилось двадцать восемь, и выборы близились. Если бы он выиграл, то стал бы самым молодым сенатором в истории США.

– Хватит меня отчитывать, – буркнул Кендалл.

– Скажи ещё, что я не прав.

– Этого ты не предсказывал.

– Но я и не удивлён. Глава Министерства внутренних дел – ставленник президента, а начальник Бюро воспроизводства – тупица, который исполняет всё, что ему говорят. Там всем заправляют консерваторы. Чего ты ещё хотел?

– Они не могут вечно отказывать мне! – запальчиво возразил Кендалл.

– Ты такой альфа! – усмехнулся Джейми. – Им достаточно придумать какое-нибудь оправдание на летнее распределение омег. Твоя лицензия на брак действительна до десятого сентября, пока ты её переоформишь, компания уже будет идти вовсю…

Джейми махнул рукой. Осеннее распределение Кендалл пропустит, а выборы состоятся ещё до зимнего. Шансы, что избиратели проголосуют за альфу, не имеющего омеги, были невелики. Перспективы Кендалла были хорошими, и население штата его поддерживало, но отсутствие омеги у весьма состоятельного человека покажется подозрительным. Все будут думать, а не забраковало ли Кендалла Бюро воспроизводства по каким-либо тайным причинам. К тому же, если ориентироваться на статистику за последние шестьдесят лет, альфе, который никогда не был женат, быть выбранным в Сенат вообще не светило. Омега говорил о высоком статусе альфы, а вот его отсутствие настораживало…

– Что ещё они могут придумать? – фыркнул Кендалл. – Генетическое несоответствие было, нехватка омег была, длительное проживание вне заявленного штата было…

– Выдумают что-нибудь…

– Я подам на них в суд, – решительно объявил Кендалл. – Если они откажут мне ещё раз, я подам в суд.

Джейми почесал кончик носа.

– Подавай прямо сейчас, не жди отказа. Возможно, тогда они не захотят доводить дело до суда и выдадут тебе кого-нибудь летом. Правда, боюсь, это будет дряхлая мартышка, которая уже родила десять детей.

Кендалл пожал плечами:

– Это даже хорошо. Раз родил десятерых, значит, сможет и одиннадцатого.

***

Эйдан сидел на заднем сидении полицейской машины, зажав между коленей руки, скованные наручниками. Он делал это, чтобы не видеть, как они дрожат – не видеть собственного страха.

Что будет теперь с ним? А с отцом? Сколько они законов нарушили?

Они нарушили главный: омеги принадлежат государству.

Эйдан знал об этом чуть ли не с младенчества. Одним из самых ранних его воспоминаний были похороны отца-омеги. Трёхлетний ребёнок не понимал, что такое смерть, и поэтому спросил: «Его забрало государство?». Значит, уже тогда он знал… Правда, государство было всего лишь словом. В том возрасте их было много – слов, смысл которых был неясен, но смутно тревожен. Закон. Война. Полиция. Эпидемия. Государство. То, что сильнее тебя.

Церемония прощания и похороны отпечатались в памяти гораздо чётче, чем сам отец – от того остались лишь обрывочные смазанные образы. Только из рассказов отца-альфы Эйдан знал, что другой, умерший, раньше играл с ним, гулял и укладывал спать. Сам он ничего из этого не помнил – всё вытеснили последние месяцы: кукольно-худая фигура в кресле возле окна, руки, едва удерживающие стакан с водой, и разноцветные капсулы лекарств, блестевшие в дрожащих пальцах так жизнерадостно, что это казалось издёвкой. Угасание – вот и всё, что помнил Эйдан. Когда-то давно его отца спасли от болезни Гранта, унесшей в прошлом так много омег, но осложнения медленно убивали его, пока всё не закончилось в том самом кресле напротив окна.

Глен Стивенс, отец-альфа Эйдана, только потому и смог заполучить постоянного супруга, что тот был признан негодным для размножения. Будь он здоровым и сильным, его бы отдали состоятельному альфе, способному заплатить пошлину, или просто в распределение на один год: омеги принадлежали государству, а мужья ими лишь временно пользовались.

Глен работал смотрителем на дамбе Бридж-Кэньон[1]1
  В реальности эта дамба осталась в проектах и так и не была построена.


[Закрыть] в Аризоне. Гидроэлектростанция уже много лет как была законсервирована; какие-то внутренние процессы, касавшиеся регулирования уровня воды, всё же происходили, но за это была ответственна автоматика. Данные ежеминутно отсылались в Финикс, в центр управления, и лишь в случае экстренной ситуации могло потребоваться вмешательство специалистов на месте. Глен был связистом, и его задачей как раз и было заботиться о том, чтобы между плотиной и Финиксом связь всегда работала и обмен данными шёл непрерывно.

Они так и жили там втроём: Глен, его супруг-омега и ребёнок-бета.

Бета. Официальный статус Эйдана до недавнего времени был именно таков.

Никто не предполагал, что омега Глена Стивенса, перенёсший болезнь Гранта, сможет забеременеть, и когда чудо случилось, врачи принялись наблюдать за ним особенно тщательно. С десяток ультразвуковых исследований показал, что родится ребёнок-бета. Врач, осмотревший новорождённого Эйдана, подтвердил то же самое.

Через несколько месяцев родители начали подозревать, что доктора ошиблись. До двух лет со всей определённостью ответ на этот вопрос могли дать или опытный врач, или медицинское сканирование, но Стивенсы не стремилась никому сообщать, что ребёнок оказался омегой: подтвердись это, мальчик был бы внесён в федеральный реестр, а в три года его бы забрали в центр воспитания и распределения.

Глен понимал, что впоследствии их с супругом могло ждать наказание за сокрытие омеги – государственной собственности, но они вели очень уединённую жизнь и надеялись, что смогут прятаться и дальше. Им казалось, что судьба на их стороне: они жили вдали от людей – больше двухсот миль до ближайшего городка, сын был официально признан бетой, а они любили его… и не могли отказаться.

В шесть лет Эйдан впервые увидел омег вблизи. Отец поехал к дантисту, и Эйдану, которого не с кем было оставить, пришлось полчаса просидеть в холле местной клиники. Своей очереди там ждали двое омег. Они были в положенных им по закону тёмно-красных одеяниях, мешковатых и шуршащих, и хотя Эйдан сидел прямо напротив, он всё равно не мог разглядеть лиц, скрытых низко нависавшими капюшонами. Взгляды посетителей и персонала клиники пробегали по омегам быстро и деланно равнодушно. Рассматривать чужих супругов считалось неприличным, пусть они и были наглухо замурованы в прочных стенах красной ткани. Омеги почти всё время молчали и один только раз обменялись парой коротких фраз настолько тихо, что невозможно было ничего разобрать. Эйдан вспомнил, что его умерший отец вёл себя так же, будто стараясь стать незаметным и несуществующим в собственном доме.

Эйдан решил, что ему повезло, что он не омега – тогда он считал себя бетой.

Правду он узнал вскоре после того, как ему исполнилось десять. Они с отцом отправились на осмотр резервной вышки связи, выехав из дома рано утром, до жары. Когда Глен завершил дела, они достали из сумки заготовленные дома сэндвичи и спрятались в тень под большим навесом, сооружённым для защиты трансформаторов от прямых солнечных лучей. Под ним было не сильно прохладнее, но хотя бы солнце не пекло. Эйдан не любил задерживаться тут надолго: трансформаторы и охладительная система сильно гудели, и этот гул вызывал странный зуд в кончиках пальцев, как будто ими можно было пощупать звуковые волны.

– Эйдан, ты должен знать кое-что, – сказал вдруг Глен, и мальчик заинтересованно повернулся к нему. – Это тайна, ты не должен никому рассказывать. Обещаешь?

– Обещаю, – с радостным любопытством закивал Эйдан. Глаза так и горели предвкушением.

– Я… Мы скрыли от тебя одну вещь, – отец нервно крутил крышечку на бутылке с водой. – Мы решили, что так будет лучше. – Он снова сделал паузу и, не глядя на сына, добавил быстро, словно что-то незначащее: – Ты не бета, Эйдан. Ты омега.

Мальчик ничего не говорил, смотрел непонимающими глазами, только рот по-детски беспомощно приоткрылся, и маленькая обветренная нижняя губа задрожала.

– Никому нельзя об этом говорить. Ты понимаешь, да? – сказал Глен.

Эйдан кивнул и порывисто прижался к отцу, обхватил его руками за шею и уткнулся лицом в жёсткую ткань спецодежды.

– Они заберут меня, да?

– Заберут, если узнают, – жёсткая ладонь отца погладила его короткие как у беты или альфы волосы. – Я не хочу тебя отдавать, малыш… Ты единственное, что осталось у меня от него. Для альфы не может быть ничего дороже на свете, чем ребёнок от пары.

– Пап… – только и сумел всхлипнуть Эйдан.

– Прости, – сказал ему на ухо Глен. – Ты вырос, и так просто скрываться не получится, поэтому ты должен знать…

Отец посчитал его достаточно взрослым, чтобы суметь сохранить тайну, но Эйдану и проболтаться-то было некому. Они уже несколько лет жили на дамбе вдвоём, не принимая гостей и выезжая за продуктами, лекарствами и прочими необходимыми вещами в город не чаще, чем раз в месяц. Отец не сумел завести там друзей. Он был знаком с несколькими продавцами из магазинов, почтальоном, врачом и мистером Перри. Перри много чем занимался, в том числе скупал местные сувениры. Глен привозил ему каменные статуэтки, плетёные коврики, украшения, посуду и прочие вещи, изготовленные индейцами-валапай из резервации неподалёку от дамбы. Они сами с жителями города не общались и к ним не выходили. Глен и Эйдан были исключением: через них они передавали то, что хотели продать, а на вырученные деньги Глен покупал им бензин и топливные элементы, патроны, кое-какую еду и медикаменты.

Индейцы в резервациях всегда сохраняли собственные законы, не платили налогов и не подчинялись местной полиции, но после того, как вышел закон об омегах, они окончательно перестали контактировать с белыми людьми. Боялись, что их омег тоже начнут забирать в распределительные центры. Эйдан слышал, что в других штатах такие попытки были, но ничем хорошим не кончились, и коренных американцев было решено оставить в покое. По крайней мере, на время. Да и стоило ли поднимать шум ради сотни омег: вряд ли по всем резервациям на западе набралось бы больше. Впрочем, валапай говорили, что в резервации иногда сбегали омеги из городов… Не именно к ним – эти никого к себе не принимали, опасались, что беглецы приведут за собой полицию, – к другим племенам, в Монтане, Оклахоме, Дакотах.

В городе никто не догадывался, что Эйдан – не бета. Он, много работавший физически, лазивший по вышкам связи вместе с отцом и по горам вместе с валапай, был высоким и крепким, не похожим на тех нежных и томных красавцев-омег, которых можно было увидеть на старых фотографиях или в сохранившихся с довоенных времён книгах. Рассмотреть омег вживую у Эйдана возможности не было: они всегда были надёжно скрыты своими красными одеяниями. Да и вообще их было мало – в городе постоянно жило лишь несколько пожилых, а приехавшие по распределению были вечно беременными и редко выходили на улицу. Мужчины здесь жили или одни, или с бетами – как тот же Перри. Ему, как он говорил, беты даже больше нравились. Видно, не врал: уж он-то бы нашёл денег, если бы захотелось пожить с омегой…

Глен говорил, что таких городов в округе множество… Городов, где на несколько тысяч альф и бет приходилось по сотне омег. Кое-где уже появились города-призраки, оставленные людьми…

Города пустели, часть ирригационных каналов не действовала, и даже электростанцию на дамбе законсервировали – столько электричества уже не было никому нужно. Дамба Гувера и другие по течению Колорадо справлялись с сильно сократившимися нуждами промышленности и городов, уже не таких многолюдных, как раньше…

Виной тому были и две войны, и последствия старых ограничений на рождаемость из-за нехватки ресурсов, и эпидемия болезни Гранта, выкосившая две трети омег в Соединённых Штатах, а многих из выживших оставившая настолько ослабленными, что они не могли выносить ребёнка. Именно из-за эпидемии омеги превратились в ресурс настолько ценный, что государство взяло его распределение под свой контроль. Только здоровые, сильные и социально благополучные альфы могли получить супруга. Каждый из таких альф имел право на один год пользования омегой с целью рождения от него ребёнка. Но «бесплатных» омег иногда приходилось ждать десятилетиями, и они обычно оказывались не самыми лучшими. Если альфа был готов выложить крупную сумму, он мог получить супруга, не дожидаясь, пока подойдёт очередь. В этом случае омеги выдавались моложе, здоровее и привлекательнее, хотя и не обязательно: это было всего лишь негласным правилом, законодательно же никаких привилегий не предусматривалось.

В десять лет Эйдан уже мог понять, что о своей истинной сущности нужно молчать, иначе его отнимут у отца и запрут в воспитательном центре, откуда потом передадут альфе, который сможет за него заплатить и которого посчитают достойным продолжить свою генетическую линию. А затем, когда его ценность снизится, он перейдёт в бесплатное распределение. В жизни омег не было ничего, кроме беременностей и покорности.

Впрочем, об их жизни было мало что известно; она протекала за надёжно запертыми дверями сначала распределительных центров, а потом домов: мужья старались оградить своих временных супругов от внимания других альф. Об омегах не запрещали рассказывать – общество добровольно хранило стыдливое молчание.

Вскоре после того как Эйдан узнал правду, отец познакомил его с Джорданом. Тот был омегой из резервации валапай, но в молодости жил в городах, выдавая себя за бету, – пока можно было подпольно купить подавляющие препараты из списанных государственных запасов, просроченные, но всё равно безотказно работающие. Потом доставать подавители стало всё труднее и дороже, начали случаться перебои, и Джордан вернулся к своим.

Он был единственным, кроме отца, кто знал, что Эйдан – омега. Именно от Джордана Эйдан учился тому, как скрывать свою сущность: какие коренья жевать, чтобы перебить запах омеги, как крутить из ваты тампоны на время течки, из каких трав готовить отвар, который пусть и не действовал так качественно, как изобретённые фармацевтами таблетки, но помогал хотя бы не потерять контроль над собой и не наброситься на первого же подвернувшегося альфу. Кроме отца, у Эйдана альф рядом не было, и тринадцатилетнего подростка возмутила мысль о том, что Джордан считает его способным на "такое".

– Посмотришь, когда придёт первая течка, – усмехнулся в ответ Джордан. – Некоторым омегам так нужен альфа, что они ещё и не такое творят.

Первая течка у Эйдана случилась в пятнадцать лет и прошла тихо. Он не испытывал желания ни на кого бросаться – на отца меньше всего. Джордан на это сказал, что Эйдан на самом деле от беты недалеко ушёл и не осознал себя как омегу.

С тех пор, как пришла первая, течек было ещё четыре: по одной в год – каждый март. Обычно у омег эструс случался раз в два или три месяца, но Эйдан не был обычным омегой, как ни крути. Ему даже коренья жевать не приходилось, кроме как в марте: отец и прочие альфы не чувствовали его особого запаха.

Во время течки Эйдан не выходил из дома, и, как обычно, в этом марте они с отцом отправились в город только после того, как опасный период закончился. С собой у них была объёмистая сумка с вещами от индейцев.

Оценщик в офисе Перри быстро перебрал серебряные украшения и прочие безделушки и назвал цену. Глен никогда не торговался: не умел, да и настоящей стоимости вещей не знал, но у валапай к нему претензий на этот счёт не было. Пока оценщик набирал что-то на терминале, чтобы перевести деньги на карту Глена, Эйдан вертел головой по сторонам, осматривая помещение и не осмеливаясь сесть на роскошные – на его взгляд – кожаные кресла. Сюда отец редко его брал.

Дверь позади них распахнулась, и в офис вошли сам Перри и ещё один мужчина. Этого альфу Эйдан не знал, но он явно был не местным, это было понятно и по одежде, и по полному отсутствию загара. Видно, один из тех, с кем Перри вёл свои сложные и запутанные дела…

Перри кивнул Глену, не удостоив Эйдана даже взглядом, и прошагал через комнату к двери, которая вела вглубь офиса. Незнакомец последовал за ним, но, проходя возле Эйдана, замер на ходу и резко развернулся к нему.

Перри остановился в дверях кабинета и чуть нахмурился, недовольный внезапной задержкой. Глен глядел на незнакомого мужчину с подозрением и опаской. И только Эйдан в ту секунду понимал, что произошло. Он видел, как хищно дрогнули и сузились зрачки незнакомца и как расширились, втягивая воздух, ноздри его крупного носа. Альфа чувствовал его.

После течки прошло слишком мало времени, а у этого оказался слишком острый нюх…

Мужчина выдохнул сквозь сжатые зубы, а потом раздраженно произнёс:

– Что это у вас, Перри, омеги в таком виде разгуливают? Куда служба порядка смотрит?

Он неодобрительно оглядел Эйдана с ног до головы: вылинявшую на плечах и спине клетчатую рубашку, потёртые джинсы и покрытые коричневой пылью ботинки на толстой подошве. Синюю бейсболку Эйдан снял при входе и сейчас мял в руках.

Незнакомец пока не догадывался, что здесь на самом деле происходило. Он решил, что Эйдан просто неподобающе одет: как бета или альфа, а не в положенные омегам длинные одеяния, скрывающие фигуру.

– Это ж бета! – равнодушно бросил Перри в ответ.

Незнакомец напрягся и схватил оробевшего Эйдана за руку:

– Вы тут в своей деревне уже забыли, как омеги пахнут?!

– Убери руки! – Глен с криком бросился к сыну, но оценщик, до этого вышедший из-за стола, ринулся ему наперерез, не сумев, правда, перехватить.

Незнакомый альфа отпустил Эйдана и развернулся к его отцу. Перри тоже подбежал, обхватил Глена за плечи и начал оттаскивать в сторону.

Эйдан наконец опомнился и кинулся к дверям. Унюхавший его альфа – за ним.

Эйдан успел выбежать в коридор, но мужчина догнал его чуть ли не в один прыжок. Эйдан со всей дури засадил ему по носу и побежал дальше. К выходу.

Альфа, не ожидавший от молоденького омеги такой прыти, взвыл и зажал нос обеими ладонями. Сквозь пальцы закапала кровь.

В здании уже раздавался громкий и однообразный писк тревожной системы. Со стороны выхода, где была лестница на первый этаж, грохотали чьи-то шаги.

Эйдан заметался в панике. Впереди была охрана, а позади слышались крики Перри и отчаянная брань незнакомого альфы.

Утром следующего дня Эйдан сидел в наручниках в полицейской машине, которая везла его в Флагстафф. Там его уже ждали сотрудники Бюро воспроизводства населения, чтобы отвезти в Калифорнию, в Фонтану, городок примечательный лишь тем, что там находился воспитательный и распределительный центр, где селили отнятых у родителей омег со всего юго-запада.

Эйдан понимал, что станет необычным поступлением: высокий, коротко стриженный, весь в синяках и ссадинах после драки с охраной Перри и мерзавцем-альфой, который учуял его, а потом ещё и с медбратьями в больнице, куда его привезли для сканирования и подтверждения статуса. К тому же ему не три года, а девятнадцать лет.

Эйдана сейчас мало волновала собственная судьба – наверное, потому, что он в точности знал, что его ждёт. То, что ждало всех омег. Гораздо сильнее он беспокоился за отца. Ему предстояли суд и заключение за укрывательство государственной собственности. Тысячи родителей по всей стране отдавали своих детей-омег в центры воспитания, и Глен должен был поступить так же. Но не смог…

Когда ребёнка-омегу забирали у родителей, он для них умирал. В центре детей нельзя было навещать или даже разговаривать с ними по телефону. Все контакты с семьёй разрывались, потому что у омег, которые принадлежат государству, не может быть привязанностей и семьи. После распределения омеги выходили из центра с другими именами. Искать родственников им было запрещено, а мужья и их домашние следили за тем, чтобы правила не нарушались.

Эйдан разжал кулак. Там он до сих пор прятал вещицу, оставшуюся ему от отца-омеги: серебряную подвеску в виде завитой раковины. Он носил её на кожаном шнурке на шее, но шнурок порвался, когда медбратья запихивали Эйдана в сканер.

Он снова сомкнул пальцы и попытался представить ракушку – тренировался хранить её в памяти и никогда не забывать. Когда они приедут в распределительный центр, подвеску у него отнимут. У омеги не может быть ничего своего.