Текст книги "Ты знаешь, я знаю (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– Что ты там делаешь? – позвал он ее. Лиза высунулась в проем.
– Пустые упаковки от крема, зубной пасты, ватные палочки… – начала она перечислять, – кстати, у тебя на кухне ничего строго не для моих глаз нету? Можно, я там немного… приберусь?
Грегори Хаус мог поклясться, что любой холостяк, услышав эти слова, крикнул бы «Бинго! Вот она, женщина года!».
– Можно, – великодушно взмахнул он рукой, – Святой шкафчик, где всякое важное барахло… – он задумался, и махнул рукой еще раз, – просто разложи примерно так, как там все лежало.
Кадди определилась, как она хочет провести оставшиеся сутки. Надо было просто чем-нибудь себя занять. Чем-нибудь, для чего нужны руки, но совсем не нужна голова. «Наверное, скоро полнолуние, – усмехалась Кадди, – с чего я вспоминаю тот раз? И вспоминаю ли? Может, я все это придумала? Может быть, ничего и не было?». Очень хотелось узнать правду – если она сейчас – вот так, просто, – займется с ним сексом, будет ли ей так же хорошо, как тогда?
Хаус вытянул ноги на диване, сделал телевизор тише, включил музыкальный центр, и приготовился к завершению прекрасного вечера. Он неспешно потягивал виски с колой, заедая это удовольствие своим свежим бифштексом – или все-таки ромштексом, что было не важно. По кабельному показывали Тарантино. Сальма Хайек вот-вот должна была начать танцевать со змеей на плечах.
Кадди была здесь. Она чем-то гремела на кухне, что-то перекладывала, включала и выключала воду, вытирала руки полотенцем, шла в спальню, возвращалась назад… Грегори Хаус чувствовал ее передвижения спиной, затылком и всем телом. «Это тебе надо? – спрашивала она иногда, – я выкину?». И чем больше она спрашивала, тем лучше становилось Хаусу. Вероятно, причиной этого было также был «Джек Дэниэлс», но Грег не анализировал.
Прекратив, наконец, кашлять, он мгновенно уснул.
Форман не выспался. Он часто не высыпался. Иногда ему казалось, что Тринадцать создана для того, чтобы разрушать всякий сон. Вот и этой ночью они почти до рассвета сидели в гостиной, и занимались какой-то ерундой: играли в карты, смотрели фотографии, читали по очереди статьи из «Новостей Стоматологии».
У входа в госпиталь он увидел доктора Кадди. Она выглядела измотанной и нервной.
– Семинар по этике, – тут же сообщила она Форману, и отряхнула свой зонт, – через неделю у нас в клинике. От диагностического отделения нужен один доклад.
Форман не смог сдержать улыбки. Если учесть, что главой отделения был Грегори Хаус, мысль о докладе начинала казаться весьма и весьма забавной. Но Кадди была серьезна.
– Поскольку твой непосредственный начальник – безжалостный врач-убийца вне морали и принципов, – с сарказмом добавила она, – возлагаю эту почетную обязанность на тебя.
Форман готов был возмутиться «Почему я?», но, вспомнив, где сейчас живет Кадди, заставил себя промолчать. Несомненно, она уже все утро убила на скандалы с Хаусом, и была не в настроении миловать своих сотрудников.
– Ну что, передовик, тебя уже обрадовали? – Хаус был бодр, свеж и почти не кашлял, – теперь – марш в Скорую.
– Не понял, – Форман кивнул входящему в кабинет Таубу, – это что, ссылка?
– Это стратегическая рокировка, – откинулся назад Хаус, играя с тростью и принимая загадочный вид. – Ты немного поработаешь в Скорой, и украдешь для меня кое-что из записей. Кэмерон напишет нам доклад. Таубу скидка за спасение главного достояния больницы.
– Главное достояние? – усмехнулся Форман, выходя из кабинета. Хаус кивнул.
– Косметические швы на заднице нашего главврача – его рук дело. А теперь иди, пока я не передумал.
«Я гений, – хвалил себя Грегори Хаус, провожая взглядом фигуру Эрика, – гений перестановок. Черт возьми, это было красиво».
– Джонни Зеленая Долина, – задумчиво произнесла Тринадцать, и постучала по стеклянной столешнице, – это не рак печени, это не отравление, это не гепатит.
– Не энцефалопатия, – добавил Форман, и пустил бумажный самолетик в урну.
– Он вряд ли вообще употреблял что-то круче травки, – Тауб открыл маркер и вычеркнул последний из предложенных диагнозов, – абсолютно здоров, если не считать плоскостопия.
В кабинет вошла Кэмерон. В руках она держала розовую папку. «Где Хаус?» – спросила она удивленно. Троица взглядом показала ей в сторону кабинета Кадди. Кэмерон вздохнула, положила папку на край стола, и удалилась. Форман последовал за ней: решив не лишать диагностическое отделение своей персоны, он выторговал у Кэмерон соглашение: за каждые пять листов доклада два часа работы в Скорой. Очередные пять листов в розовой папке лежали на столе. Жизнь в Принстон Плейсборо текла своим чередом.
Чего нельзя было сказать о состоянии Джонни Стоуна. Его бодрые попытки развернуть дискуссию о выращивании конопли в антисанитарных условиях подвалов Принстонских трущоб пресекались строгими детективами, выпившими почти весь кофе в автомате. Сам Джонни Стоун пил горячий шоколад, и, судя по количеству бумажных стаканчиков, также не отставал от полицейских. Несмотря на то, что показания давления часто менялись, Джонни не падал духом, пытался острить, травил смешные байки, рассказывал анекдоты, и уже завел знакомство с тремя симпатичными медсестрами.
Именно одна из них заметила то, чего не заметили остальные.
– Джонни, у тебя диабет? – спросила она, трогая его руку, и Джонни Зеленая Долина замотал головой из стороны в сторону.
В истории болезни появился еще один симптом: от Джонни шел запах ацетона, и он покрылся холодным потом.
Тринадцать сидела за столом Хауса и ела пончик в сахарной глазури. Она опасалась, что в столовой почувствует себя неловко, если ей вдруг захочется облизать пальцы. Реми могла поклясться: ничего вкуснее пончика этого в жизни она не ела.
Кокосовая крошка падала на историю болезни, которую Тринадцать уже в пятидесятый раз пролистывала в поиске какой-либо подсказки, которая могла бы объяснить запах ацетона изо рта, отказывающую печень и гипотонию. Но больной плантатор-растаман интересовал Тринадцать в данный момент значительно меньше, чем пончик, каждый кусочек которого во рту таял, ласкал каждое вкусовое окончание, и приносил несказанное удовольствие. Она счастливо улыбнулась, облизывая пальцы.
– Ты это так эротично делаешь, – сдавленным голосом сообщил Форман, и вздрогнувшая Реми посмотрела на него с недовольством, – прости, оторвал от первого приема пищи за последние двое суток.
Он прикусил губы, улыбаясь. Тринадцать улыбнулась тоже, и еще несколько секунд они перебрасывались, словно заговорщики, хитрыми ухмылками.
– Какая идиллия, – разрушил гармонию голос Хауса, и диагност подбросил трость в воздухе, – я сегодня последний день сытый, так что угощайся на здоровье.
– Спасибо, – кивнула Тринадцать, и встала, стряхивая крошки от пончика на пол, – у меня есть, кстати, идея по поводу пациента.
– Твоя кровь сейчас занята желудком, так что озарение исключено, – Хаус занял свое кресло, и почесал тростью спину, – но да, я согласен, тебе надо пойти и сделать ему стресс-тест с нагрузкой на поджелудочную.
Тринадцать, все так же улыбаясь, отправилась к Джонни, Форман встал, чтобы последовать за ней, но Хаус цокнул языком, и указал помощнику на пуфик перед собой.
– Она все еще неплохо соображает, – кивнул Хаус, – я боялся, что прогестерон крепко долбанет по ее мозгам.
– Хаус, – Форман выразительно нахмурил лоб, – она просто захотела пончик. Захотела пончик – съела пончик. Где криминал?
– «Криминал» спрятан в ее внутренних половых органах, и однажды – я не сомневаюсь – я буду лицезреть его в школьной команде по баскетболу, а потом – среди поступающих в медицинскую академию.
Он помахал перед Форманом конвертом с грифом «узи: гинекология». Эрик положил на стол свою добычу. Прищурившись, ученик и учитель минуту смотрели друг на друга.
– Ответьте мне, Хаус, – нарушил молчание Форман, – зачем доктору Кадди проверяли хорионический гонадотропин, и как вы объяснили необходимость этого Кэмерон, которая брала кровь на пробы? И отчего такая секретность?
– А ты пробовал уговорить женщину помочиться в баночку ради праздного любопытства?
– Она не беременна, – по слогам ответил Форман, протягивая Хаусу папку с анализами, – и ваш интерес может быть обусловлен несколькими причинами…
– Меня похитили инопланетяне, и вынудили стать донором спермы, пытаюсь оценить эффективность, – скороговоркой ответствовал Хаус, и обмахнулся снимками узи, – ну что, равноценный обмен состоится?
– И я заберу пончики, – кивнул Форман, – для Тринадцать.
«Согласен». Врачи, как мафиози на сделке, обменялись бумагами, и разошлись: Хаус – спать, а Форман – уговаривать детективов снять с пациента наручники, перед тем как запихнуть его в МРТ. К концу дня Джонни Зеленая Долина так и не получил своего диагноза, доска в кабинете Хауса была исписана, а сам он, лишенный всякого вдохновения, мрачно играл мячиками, сидя в кресле.
– Хаус, ключи от дома, – без стука вошла Кадди, и кивком приветствовала остальных. Грегори Хаус очнулся:
– А подождать меня?
– В последний раз, – ответила Лиза, и, решив проявить королевское милосердие, добавила, – полиция звонила. Привезли обратно твой мотоцикл, стоит у дома. Уилсон собирался заехать. И еще мне позвонили страховщики…
Она не договорила – Хаус уже направлялся в сторону лифта, и доктору Кадди пришлось за ним бежать. Лицо Грега сияло предвкушением.
– Хаус, страховщики сказали…
– Ни слова, женщина, – с отрешенной ухмылкой ответил Грегори Хаус, распрямляя плечи, – не раньше, чем я увижу его, съем ужин и выпью вечернюю пинту пивка.
Подумав, Кадди решила, что новость, которую она собиралась сообщить, потерпит до дома.
…Уилсон притормозил. У крыльца своего дома Хаус обнимался с вновь обретенным мотоциклом. Отрываться от настолько трогательного зрелища Джеймсу даже не хотелось. Телефон завибрировал, и Уилсон едва не расхохотался – звонила Кадди.
– Ему вернули мотоцикл, – опередил он ее, – теперь он обнимает его, целует и признается бензобакам в любви.
– А, он уже позвонил, – Кадди вздохнула, – а я… у меня большая проблема. Звонил страховщик, и сказал, что мне еще две ночи придется жить здесь. У них не хватает каких-то перекрытий для крыши. Боюсь, как бы его удар не хватил.
Уилсон не услышал отчаяния в ее голосе. Скорее, Лиза Кадди размышляла над тем, какое лицо будет у Хауса, когда он вернется и услышит эту новость.
– Что ты ему вчера готовила? – спросил он уже из чистого любопытства, – все уши мне прожужжал.
– Мясо, – ледяным тоном ответила Кадди, – просто мясо. Мясо и спагетти.
– Свинину или говядину? – не унимался онколог. В трубке послышался тяжелый вздох.
– Уилсон, не позволяй промыть себе мозги. Во-первых, мясо уже все съедено, во-вторых, за последние три вечера я только и делала, что готовила.
Поразмыслив над тоном Кадди, над выражением лица своего друга, обнимающего мотоцикл, Джеймс решил отложить посещение своих подопытных до лучших времен.
Отъезжая от дома Хауса, Уилсон поймал себя на том, что «этих двоих» он уже начинает рассматривать, как некий конгломерат из двух взаимно паразитирующих особей – чего в природе, насколько онкологу было известно, прежде не встречалось.
– Хаус, я остаюсь у тебя еще на двое суток, – сообщила Кадди Грегу, едва тот, радостно напевая, переступил порог. Он на секунду замер, потом беспечно пожал плечами: «Готовь, и да простятся тебе грехи твои». Лиза Кадди, еще не уверенная, что не ослышалась, кивнула, и заперлась в ванной. Она закрыла крышку на унитазе, села, закрыла ладонями уши, и постаралась сосредоточиться на проблеме пребывания с Хаусом взаперти еще пятидесяти часов.
Она готовила. Она мыла полы. Каждые свободные минуты в этом доме она что-то делала, лишь бы не оказаться перед необходимостью отдыхать. Отдыхать вместе с Хаусом.
Но Грегори Хаус, казалось, не был озабочен тем, как с пользой провести время в отдыхе от праведных трудов. Он выбрал местечко за роялем, свернул в косяк заначку, извлеченную из-под матраса, и закурил. Постепенно боль в ноге отдалилась, и стала похожа на нытье ушиба или синяка, унялся все еще появляющийся кашель, а мир вокруг стал ощутимо дружелюбнее к Грегори Хаусу. Он переместился за рояль, и принялся выбирать произведение, должное украсить и без того чудный вечер. Не выбрав, Грег устроился на диване рядом с Рейчел.
Он прикрыл глаза. Было хорошо. Кадди снова ходила туда-сюда по дому, Рейчел тихо играла с пультом без батареек, за окном шел дождь. Ничего не болело. Грег открыл банку пива, и внимательно принялся наблюдать за Кадди, которая все время была чем-то занята.
«Ты мне нравишься, – мог бы сказать ей Грегори Хаус, – мне нравится, как ты двигаешься. Мне нравится, как ты смотришь на меня – всегда с вызовом. Еще твои глаза – они похожи на глаза настоящей хищницы. Мне нравится, как ты дышишь часто, когда злишься, и нравится, как ты потягиваешься во сне перед тем, как перевернуться. И мне нравится, черт возьми, когда я смотрю на тебя сейчас, а ты знаешь, что я смотрю, а я знаю, что знаешь ты!». И, разумеется, Грегори Хаус ничего этого не сказал, и даже не подумал.
Это было чем-то вроде интуиции или шестого чувства, чувства принадлежности, чувства потребности. Хаус очень хорошо различал потребность и зависимость; зависимость он ненавидел и презирал. А вот как именно назвать то, что заставляло его ревновать, злиться, грустить и даже просто смотреть на Кадди – часами – он не знал. Таких слов в языке не было.
– Хаус.
Грег открыл глаза. Лиза улыбалась.
– Я тебя раскусила, ты накурился, – сообщила она, и тут же пояснила, – ты уже полчаса сидишь и с закрытыми глазами играешь с Рейчел. Мне надо ее уложить.
Хаус перевел взгляд на девочку. В самом деле, микро-Кадди уже почти спала, уцепившись крохотными пальчиками за его футболку.
– Я знал, что ты меня подставишь, детеныш, – пробурчал он тихо, и осторожно вытащил край футболки из рук Рейчел, – унеси ее, пока она не нарушила мою нирвану своими воплями.
Лиза и Рейчел удалились, а Хаус снял джинсы, футболку, носки и укутался в одеяло. За несколько дней диван уже принял форму его тела, и теперь каждая выпуклость и вогнутость идеально подходили для того, чтобы проводить в положении лежа максимальное количество времени. Мистическим образом диван впитал в себя атмосферу, царящую теперь вокруг. Отсюда Хаус контролировал весь дом – всю свою берлогу, и всех ее обитателей.
«Можно, я это постираю?» – «Можно». «Заходила соседка, та, глухая бабушка» – «И что? Мочеприемник сломался у нее?» – «Миссис Войтовски – та, напротив, – сказала ее невестке, что ты женился. Она написала открытку» – «У нее рассеянный склероз» – «Продиктовала, значит. Я сказала от тебя спасибо». А еще бутылочки с детской смесью, и чертовы помады – везде, везде. На самом деле, не так уж их было и много. И туфли. Зачем ей столько туфель?
А еще – полотенце. Никто не мог сказать, почему эта женщина после ванной заматывает голову в такой смешной тюрбанчик. И лифчик расстегивает двумя руками на ходу, направляясь к спальне. Под майкой. Под безразмерной майкой, и все-таки угадываются очертания ее тела – как тогда. «Почему ты на меня так смотришь?». Как ответить? Сказать ли, что хочется схватить, утащить, спрятать от всех, и сжимать ее тело до синяков, оставить след в каждой клеточке, в каждой молекуле – присвоить ее всю, от кончиков ногтей на ногах и до кончиков волос?
– Хаус.
Присвоить. Захватить. Забрать.
– Грегори Хаус!
Он встряхнулся. Почему-то стало очень горячо, нестерпимо жарко.
– Грег, – снова позвал его знакомый голос, теперь уже с едва уловимой обидой, и он открыл глаза.
Кадди вздрогнула. Когда она подходила к дивану, ей казалось, достаточно ему просто посмотреть на нее – и она сразу бы вспомнила, зачем к нему шла. Но вместо этого Грегори Хаус просто ждал. Ждал, что же Лиза будет делать дальше.
Она наклонилась к нему, проникая руками под натянутое до подбородка одеяло, и поцеловала – чуть-чуть промахнувшись, прикоснулась губами сначала к носу, потом – к щекотной щетине над губами.
А потом Кадди вдруг прижала руку к губам, и вздрогнула. Два раза подряд. Хаус нахмурился.
– Икота, – едва ли не со слезами в голосе поделилась Лиза, – ик…кота! Опять!
Грегори Хаус был уверен: у несуществующего Всевышнего черное-пречерное чувство юмора.
– Это все от твоих диет, – не нашел он ничего лучшего, чтобы сказать, надевая под одеялом джинсы, и нашаривая пузырек с викодином, – допрыгаешься однажды до язвы желудка.
– Язва – последствие энтеробактериоза, а не голо – ик! – довки, – возмутилась Кадди, тщетно пытаясь не дышать положенные две минуты. Хаус достал сотовый.
– Она икает, что делать? – задал он вопрос, едва лишь длинные гудки прекратились.
– Выпить горячей воды, прикоснувшись мизинцем левой руки к мизинцу правой ноги, – пробубнил заспанным голосом Уилсон, и – догадался Грегори Хаус – взглянул на часы, – ты совсем с ума сошел? Нормальные люди в это время спят!
– Мизинцем левой… бред какой-то, – Грег обернулся: примерно подобное гимнастическое упражнение Кадди пыталась проделать в ванной, но – судя по продолжающейся икоте – безрезультатно, – еще способы.
– Встать в позу мостик.
– Ты идиот.
– Напугай ее! – Уилсон простонал это едва разборчиво, и положил трубку.
Кадди в ванной продолжала икать. Грегори Хаус оперся на трость, и возвел глаза к потолку, словно надеясь найти там ответы на нужные вопросы.
– Оденься, – сказал он Кадди, – я придумал кое-что.
Крутя на пальце ключи от мотоцикла, Грег улыбался.
– Куда мы? – опасливо спросила Кадди, семеня под дождем в своих туфлях.
– Лечить твою икоту, – сообщил Хаус, и включил фару, – на это вряд ли потребуется больше десяти минут!
С победным «йоху!» и под рычание двигателя Грегори Хаус стартовал по влажной дороге.
Дождь над Принстоном прекратился на восемь часов. Жители недоумевали – они могли видеть размытые ливнем тучи вокруг, а над Принстоном не упало ни единой капельки. Гремел гром, и сверкали молнии, лопались фонари на одиноких домиках за чертой города и громко выли испуганные собаки в будках.
Описать чувство дороги Грегори Хаус не мог. Это было, словно он вел рукой по влажной коже без единого шрама или рубца – идеально ровная дорога, идеально пустая, идеально гладкая. С присущим миру доктора Хауса цинизмом, ливень должен был вот-вот разразиться вновь, или сель должна была размыть шоссе, но нет – мотоцикл летел ровно, а Кадди визжала от страха на виражах, вцепившись в Хауса. Под куртку не проникал холодный ветер, а если даже и проникал – Грег его не чувствовал. Спидометр показывал сто миль в час. Бензина было достаточно, дождь прекратился. Но главное – сзади, обвив его руками и истошно вопя – прижалась женщина, которую Грегори Хаус хотел назвать своей.
Ей в самом деле вначале было очень страшно, но минуты через две громкий крик сменился тихим сопением, а потом – Хаус с удовольствием отметил эту перемену – она расслабилась, доверившись водительскому умению диагноста. Ее теплые руки пробрались под куртку, и она легонько пощекотала Хауса чуть выше пупка, там, где у доктора Хауса было особо чувствительное место.
– Ах так, – притворно разозлился Грег, – ну держись!
Он свернул с шоссе налево и опять набрал скорость – на этот раз разогнавшись до ста двадцати миль в час. Кадди то визжала, то хохотала, словно подвыпившая школьница на выпускном балу. Когда он притормозил, она сняла шлем.
– Больше не икаешь? – успел, обернувшись, спросить Хаус, прежде чем Лиза опять поцеловала его.
Она целовала его жадно, глубоко, дразня, играя. Это уже не было похоже на застенчивые, испуганные поцелуи на диване. Это значило, что она не убежит в ванную со словами «Прости, я сделала это зря». Это было желание.
– Десять минут истекли, – прервал ее Хаус, обнимая за плечи, – враг, то есть, икота, повержен. Поехали домой?
Его куртка пахла машинным маслом, кожей и ветром. Кадди не стала надевать шлем. Ей хотелось, чтобы ветер бесконечной дороги унес прочь все мысли, которые крутились в голове, и оставил только ее саму, Грегори Хауса и его мотоцикл, который вез их обоих домой.
Над Принстоном сверкали молнии, где-то вдали гремел гром. Мотоцикл несся по влажной дороге, и Грегори Хаус был просто неприлично, противоестественно, донельзя счастлив.
========== Синдром Хауса ==========
Теперь – теперь все правильно, теперь все – как надо. Теперь он может прикасаться к ней без ложного чувства вины.
В окна, занавешенные мелькающими тенями, бился тревожный ветер. Лиза открыла рот, и издала тихое, уже знакомое Грегори Хаусу грудное «ох». Он заставил себя посмотреть на ее лицо. В сумраке и под этим углом оно казалось незнакомым, и, тем не менее, прекрасным. Грег обвел языком вокруг ее пупка – нежная, чуть солоноватая на вкус кожа, поцеловал ее чуть ниже – она вздрогнула от сладкого предчувствия, запустила пальцы в его волосы.
Судорожные вздохи, запрокинутая голова, сдержанный стон – Хаус целовал ее снова и снова, ниже, выше, пока она не притянула его за плечи к своему лицу. Отчего-то он все время смотрел на нее, угадывая сокровенные фантазии, малейшие желания – по вздрагиваниям ресниц, по приоткрытым, вспухшим губам, по прерывистому дыханию. И она не отставала – покусывала, щекотала языком самые чувствительные точки на его теле – от маленькой ямки над пупком, зарываясь носом в курчавые волосы на паху, позволяя своим рукам обхватывать его так, как всегда того хотелось – до красных полос, почти до царапин.
«Музыкальные пальцы, – прокомментировал внутренний голос Кадди, – чувствительные. Прекрасные руки». Она не смогла сказать «потрогай меня», но прижала его руку к своей груди, и повела ей по своему телу, сжимая ногти на запястье Грега. Он оценил эту безмолвную просьбу.
Мелкие морщинки на его лице становились четче, когда он улыбался, целуя ее руки от запястий – выше, захватывал ее волосы, чуть прикусывал кожу ниже пупка.
Потом они целовались – долго, все время, прижимаясь друг к другу крепко, так, что не разобрать было, кому жарче. Это длилось так долго – по крайней мере, Лизе так казалось – что когда она оказалась сверху, то поняла, что низ живота почти горит – от его поцелуев, от его прикосновений, от нетерпения, от ожидания.
Лиза Кадди заставляла себя вспоминать, потому что она уже много, много раз делала все это – трогала его, целовала, кусала, прижималась к нему. Смутные сны и желания, любопытство – все воплотилось так, как и должно было. Издав еще один приглушенный стон, Лиза оседлала его, впившись ногтями в его запястья. Ей потребовалось лишь ощутить его в себе – горячо и глубоко – чтобы понять: долго не продержаться. Грег тоже заметил, что она вздрагивает от предвкушения, в нерешительности поднимаясь и опускаясь, стараясь дышать реже. Он не смог не засмеяться, резко переворачиваясь с ней вместе на диване, который жалобно заскрипел.
– Я слишком, – выдохнула Лиза едва слышно.
– Я знаю, – Грег поцеловал ее, и устроился удобнее, понимая, что долго сдерживаться нет ни смысла, ни сил, – знаю.
– И ты…
Если бы можно было выразить ощущения словами, то Грегори Хаус кричал бы, задыхаясь: «Я тоже! Тоже „слишком“, всегда „слишком“! И ты знаешь, что я знаю о тебе – все, даже если не говоришь, даже если далеко, и если настолько близко, что уже нельзя быть врозь. Ты знаешь, и знаю я – знаем мы оба, как это должно быть на самом деле – вот как сейчас, я в тебе, ты со мной – и чтобы… чтобы слишком!».
И когда это «слишком» приблизилось – сначала у нее поплыли белые облака перед глазами, и перестало хватать воздуха, задрожали мелко кончики пальцев, и Лиза выгнулась дугой. И прежде, чем протяжно и низко застонать, услышала голос Хауса – длинное и сладострастное, хриплое «о» шепотом, едва слышно.
Сколько потом они лежали, Кадди не знала. Она смотрела ему в лицо – молодое и румяное, и очень счастливое. Они терлись друг о друга, забирались вместе под сброшенное одеяло, но все это делали лениво и медленно.
Под окнами остановилась какая-то машина с громкой музыкой. Неспешное, расслабленное регги, наверное, было единственной музыкой, которая не могла нарушить покой. Кадди уткнулась Хаусу в шею, и замерла. Они лежали молча очень долго.
– Ты дрожишь, – заметила она, – на жар не похоже.
– Может, это атипичная пневмония, и я скоро отъеду в мир иной, – лениво ответил Грегори Хаус, и посмотрел ей в глаза, привставая, – будешь носить траур? Посыпать голову пеплом?
– Или всему причина то, что мы, как два идиота, лежим голые на диване? – продолжила Лиза.
Разговор был бессмысленным. Они могли бы говорить о погоде, о неврологических заболеваниях, об умственной отсталости, о чем угодно – как, впрочем, и всегда.
– Что теперь? – спросил небрежно Хаус, но почему-то Кадди не обманулась его показательным равнодушием. Она перевернулась на бок, и обняла себя его руками, зарываясь носом в подушку – единственную на диване.
– Завра выходной, так что теперь мы можем выспаться, – пробормотала она, – завтра с утра мы договоримся, что это был просто секс, а в понедельник снова будем работать, как проклятые, – она зевнула, закрыла глаза, прижалась щекой к его ладони, – давай спать.
Он послушался без возражений. Волосы на его груди щекотали ее спину. От Грега исходило приятное тепло. Даже раскаты грома почему-то стали казаться далекими и тихими. Хаус ткнулся носом в ее волосы.
– Лиза, – позвал ее он.
– Ммм.
– Лиза, – повторил он шепотом, – можно, я не буду ждать утра? Это был не просто секс.
– Ммм!
– Это был охрененный секс.
Он знал, что Кадди улыбается.
Он помнил, каково это – просыпаться счастливым. Как тогда, когда она еще спала, а он уже проснулся. Тогда – внезапная ночь, вдвоем. Он помнил ее мигрень и совершенно неизвестно откуда появившееся накануне желание украсть у Уилсона немного травки. Грегори Хаус помнил все.
Тогда – сто миллиардов лет назад, – он проснулся, держа ее в объятиях. Он смотрел на нее, крепко спящую, и ему не верилось, что все, что должно было случиться, уже случилось. Подсознательно откладывая это – вот этот секс – из боязни, что на этом все закончится, Хаус успел договориться с собой. «Если она будет хороша, – рассуждал Хаус, – я подумаю». О чем он собирался думать, Грег не определился.
А теперь можно было даже не думать. Достаточно было просто смотреть, трогать, и знать – она здесь. Волшебство слова «хочу». Она просто захотела – и теперь лежала рядом с ним.
Кадди просыпаться не собиралась. Она щурилась под солнечным лучом, потягивалась, заматываясь в пододеяльник, слезший с одеяла, пряталась под подушкой, а потом снова отбрасывала от себя все, и оставалась, обнаженная, на скомканной простыне. Грегори Хаус смотрел на нее, не отрываясь, заворожено вглядывался в линии ее тела, в редкие подрагивания ее ресниц.
Наконец, Лиза нашла оптимальное положение, погрелась в толстом луче солнца, и открыла глаза, улыбаясь. Глядя на нее, Грег улыбнулся тоже. Кадди снова потянулась – до кончиков пальцев на ногах.
– Сто вопросов? – прошептал он куда-то в уголок ее губ, – жалеешь?
– Нет.
– Нет, не жалею, или нет, не спрашивай, маньяк?
Лиза рассмеялась. Блаженная истома, разливавшаяся по телу, сменила напряжение и скованность последних дней.
– Ты параноик, – она обняла его курчавую голову, прижала к себе, и закрыла глаза, – ты мой параноик.
– То, что я на тебя работаю, не значит, что вот так запросто можно меня присвоить…
Он что-то бубнил, не отпуская ее талии. Кадди повернулась, и обхватила его ногами. Только потом она посмотрела ему в глаза.
Он мог говорить что угодно. Его не нужно было слушать, чтобы любить. Как раз наоборот, нужно было купить самые огромные наушники, чтобы выносить такое создание рядом. «Двадцать лет на выработку иммунитета, – отметила Кадди, – не так уж много, если учесть, что он иммунитета не приобрел».
– Ревнивый параноик, – нежно шептала она ему в левое ухо, задевая губами его вечную щетину, – сексуально озабоченный, распущенный псих. Я тебя всегда хочу.
– Женщина! – сладко позвал Грег, откидываясь на подушку.
Она целовала его и шептала ему сотни слов, которые прежде он не слышал ни от Стейси, ни от одной другой женщины. Но очень изящно – Хаус и сам не заметил – Лиза Кадди избегала употребления того самого слова «на букву л» и всех с ним родственных.
Он всегда спешил присвоить ее, сделать ее своей, повесить большой ярлык «самка Хауса; не приближаться», не впутавшись при этом в болото «нормальных отношений» – поездок к родственникам, Рождества и чинных совместных прогулок по парку. А теперь она разрешала – словом «хочу». Этот язык Грегори Хаус считал своим.
Вдруг Кадди напряглась.
– Рейчел проснулась, – пояснила она, и села на диване, потягиваясь, – вставать пора…
Хаус, повалявшись еще, понял, что ему тоже пора вставать – хотя бы потому, что он был зверски голоден. Он ни о чем не думал. В голове была приятная пустота, желудок сладко ухал, а еще – о да – Грегори Хаус собирался позвонить Уилсону. Потому что кто-то в целом мире должен был разделить с ним его триумф.
Джеймс мылся в душе. Накануне он и Мирра немного перебрали с алкоголем – нередкое явление для недавно встречающихся пар. Сначала это были пара незамеченных влюбленными голубками коктейлей в холле одной гостиницы, где Уилсон собирался навестить старого однокашника. Потом это были три бокала божоле шестьдесят восьмого года, и по бонусной рюмочке – «комплимент от повара» – красного «Барона де Ориньяк», полусухого. А завершилось все двумя бокалами виски для Уилсона и одной текилой с соленым крекером вприкуску для Мирры.
И что поразительно, вопреки всем известным в медицине законам физиологии, ничего у парочки наутро не болело. Возможно, доктор Хаус объяснил бы это воздействию адреналина пополам с эндорфинами. Также доктор Хаус с неудовольствием отметил про себя в то утро, что по телефону Уилсона ответила она. Мирра. Еще одна особь в нестабильном гареме имени Старика Джимми.
Сложно было понять, что именно раздражало Хауса во всех женах и девушках его друга, кроме, пожалуй, Эмбер – достойной стервы, которую Хаус не мог не уважать (по-своему, конечно). Потому-то, услышав в трубке телефона женский голос, Грегори Хаус сморщился, будто проглотил что-то очень кислое.
– А он в ванной, ему что-нибудь передать?
Пробурчав что-то недоброжелательное, Грегори Хаус отказался от мысли делиться с Уилсоном своей маленькой радостью. Первое возбуждение схлынуло, и оставалась лишь извечная паранойя.
– Хаус? – раздался в трубке непривычно живой с утра голос Уилсона, – доброе утро!
– Ага, – проворчал Грег, – твоя пассия уже заказала себе визитки «Миссис Уилсон»?
– Ты злой и мизантропичный женоненавистник, кстати, как Кадди? Не ссоритесь больше?
