Текст книги "Ты знаешь, я знаю (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
– Ты где? – не найдя ничего лучшего, спросила хрипло спросонья Лиза, стараясь не выронить телефон, – я тебя ждала четыре часа с Уилсоном, ты же ключи… там останешься ночевать?
– Я сейчас детоксикацию наблюдаю, – пояснил Хаус, – так что ложись спать.
И бросил трубку. Кадди не пришлось повторять дважды: она уснула, еще не опустив руку с телефоном на тумбочку, и с утра даже не могла сразу вспомнить, был это сон или явь.
Следующие два дня были посвящены нескольким предметам, выматывающим и нудным: слушать ежедневный отчет токсикологов-специалистов о повреждениях от яда скорпиона, писать доклад по этике, работать в клинике и участвовать в осеннем субботнике на благо Принстон Плейсборо.
Хаус благоразумно избегал всех этих мероприятий под разными предлогами, но на выписку Джонни все-таки пришел. На удивление, все друзья Джонни пришли к нему – поздравить с освобождением и выздоровлением. Вышел провожать нового приятеля и мистер Уэстерфильд – вернее, выкатил на своей инвалидной коляске.
– Пока, ребятки, – кивая и улыбаясь, попрощался старик, – удачно вам…
– А вы? – расстроился неподдельно Джонни, – вы же отказались ехать в хоспис! За вами есть кому присматривать?
– А, тут хоть лекарства есть. Доживу уж здесь, видимо, – пожал Уэстерфильд плечами, стараясь произнести эти слова равнодушно.
– Возьмем дедушку с собой! – хором завопили три обкуренные девицы, и Хаус, не выдержав душещипательного моменты, поспешил удалиться.
Однако вскоре таинственным образом с собой у Джонни для мистера Уэстерфильда оказалась сумка: в ней были памперсы для стариков, какие-то лекарства, резиновые перчатки – всякое медицинское барахло, собранное наспех. «Зеленая Долина» получила еще одного обитателя, доктор Хаус – готовый доклад по этике от Кэмерон.
– Форман подражал вам, отлынивая от работы. Он тайно курил в процедурной, в вентиляцию, и натоптал ботинками следов на стуле, – сообщила она с мягкой укоризной. Хаус задумался о том, что в большей степени беременность Тринадцать сказывается на состоянии Формана.
– Я вознесу за тебя Молоху несколько кровавых жертв, о терпеливая, – нараспев в манере греческих трагедий ответствовал он, чуть пританцовывая.
Кэмерон замерла. Глядя на веселящегося Хауса, она не могла не испытывать невольное чувство легкой зависти к Лизе Кадди, которая смогла стать причиной его хорошего настроения. «Редкий случай, – горько усмехнулись задавленные бесы Кэмерон, – Хаус не враждебен миру».
Новоиспеченная миссис Чейз пришла в медицину благодаря остро развитому чувству сострадания. Она не умела оставаться спокойной – ее трогала каждая проходящая мимо судьба, и она пыталась участвовать во всем происходящем вокруг. Грегори Хаус полагал, что у людей, имеющих такой склад характера, полно комплексов. Ну или, на худой конец, мания величия. Но Кэмерон совершенно искренне старалась сопереживать миру вокруг, и первым претендентом на ее жалость прежде был Хаус. Грегори Хаус ненавидел жалость, что Элис немедленно ощутила на себе. Жалостью его приручить было невозможно; невозможно было смягчить, с ним нужно было сражаться, никогда не зная, что он выкинет в следующий момент.
И вот теперь Хаус выглядел счастливым.
…
– Ты выглядишь счастливым, – сообщил Уилсон Грегу за обедом, – кстати, в торговом центре сейчас акция «Медовый месяц»!
– Как насчет акции «Дни войны»? – скривился Грег, – она натравила на меня своего звереныша вчера!
Джеймс хихикнул. Последние дни он замечал за своим другом одну приятную особенность: он сообщал о своих наблюдениях за Рейчел. «По крайней мере, он удивлен, что она вовсе не так омерзительна, какими в его представлении бывают маленькие дети» – где-то глубоко внутри себя потешался Уилсон над диагностом.
– Признай, Хаус, тебе нравится жить с Кадди, – говорил Джим дальше, но доктор Хаус никак не реагировал. Он не хотел вообще думать о Лизе.
Лиза Кадди по-прежнему жила в состоянии собранных сумок в доме Хауса: по разным причинам переезд был опять отложен. Но сегодня – сегодня они оба вновь настояли на правильном решении, и волевым усилием сплотились в молчаливой борьбе против страсти. Именно так – заранее договорились, что за вещами приедет машина родственников рано утром, а вечером Лиза просто заберет Рейчел, и Хаус сам отвезет их на мотоцикле домой.
Сразу после этого судьбоносного решения они занимались сексом. Они вообще занимались им много времени. Кадди чуть-чуть похудела, Грег постоянно курил сигареты, но викодина принимал мало и редко. И у обоих под глазами поселились порочные тени, свидетельствующие о том, что ночи напролет эти люди проводили за чем угодно, но не за отдыхом точно.
И вот наступил вечер субботы, и Хаус возвращался домой, чтобы исполнить то самое волевое решение.
«Я идиот, – ругал себя Грегори Хаус весь вечер в больнице, – не надо было мне ее тогда звать домой». Потом он возвращался мыслями в еще более отдаленное прошлое – и цокал языком, досадуя на свои другие прегрешения. По отдельности они могли казаться невинными забавами старого циника, а вместе уже составляли – ни много, ни мало – половину его жизни. «А это не те пятнадцать процентов, которые я отвел Кадди! – спорил с собой Хаус, – выгнать ее вон. Дурость какая-то. Меня едва не настигла в постановке диагноза Тринадцать!».
И если намерение «выгнать» звучало совершенно искренне, то ни единого движения к исполнению Хаус не мог предпринять.
Лиза накрыла на стол, красиво разложила очередные деликатесы по тарелкам, но кусок в горло Грегу не лез. Поссориться с ней он просто не мог, потому что это было не нужно, отпускать ее не хотелось, а не отпускать было нельзя. Правила игры Грегори Хаус знал, хоть и нарушал нередко. Грегори Хаус изводил себя мыслями, весьма отвлеченными от сути переживаний, всеми силами своего разума оправдывая самостоятельно поставленную себе «шизофрению». «Она уйдет, и все будет, как прежде, – медленно говорил сам себе Грегори Хаус, – первым делом я напьюсь. Я уже почти слез с отравы, так что неплохо, польза была. Она в постели просто супер. Она просто супер. Она уйдет, и все будет как прежде». Чего-то не хватало ему в этих словах, возможно, потому, что он иррационально в них не верил?
– Надо ехать, уже десять, – нервно произнесла Кадди, и вышла на крыльцо – почти выбежала.
– Да, – откликнулся Хаус сумрачно.
Рейчел, примотанная слингом к Кадди, не возражала против поездки на мотоцикле. Ехали они молча. Кадди обнимала его за талию руками, прижавшись лицом к его спине и чувствуя, как согревается он от ее дыхания. Это было приятное тепло. «Tomorrow never dies» – донеслось из дома, у которого Хаус свернул, и Кадди сжала зубы. «Дома буду плакать, – подумала она, подозревая, что рыдать начнет еще на крыльце, – играть – так до конца».
Листья уже опадали с деревьев. Желтел в свете фонарей нарядный клен, росший недалеко от дома Кадди. Хаус притормозил.
– Я уже выключил телефоны, – предупредил он, – буду отсыпаться.
– Сладких снов, – Лиза встряхнула волосами, разглядывая фасад своего дома, – Хаус!
Разве могла взрослая женщина сказать что-то вроде: «Мне было с тобой хорошо, правда! Я чувствую себя очень несчастной, поскольку вынуждена покинуть тебя. Я бы хотела остаться». Разве могла бы она сказать, что выводила пальцем на запотевшем стекле поочередно то «Грего…», а потом, стирая написанное – «asshole»? Или что ей приснилось – как сидит у стены и плачет, и слышит свой собственный крик «Люблю тебя, засранец»? Слышит даже сквозь глубокий сон?
Лицо Грега было совершенно непроницаемым. Лиза кашлянула, стараясь отогнать воспоминания о маленькой истерике наедине с собой.
– Было классно, – она заставила себя думать только о хорошем, и улыбнулась, – спасибо.
Мотоцикл рванул по дороге, едва Кадди произнесла эти слова.
Хаус уселся на диван и сидел, играя с тростью, минут пять, которые ему показались вечностью. Бессвязные мысли никак не желали приходить в единое русло. Он вспоминал о Тринадцать, о том, что Тауб в клинике нашел симптомы «проказы» и зря поднял на уши всю больницу. Он думал о том, что Уилсон слишком уж разошелся в участии в личной жизни своих друзей. А потом он напоминал себе, что никакой личной жизни не существует и не может существовать.
А другой Хаус кричал, рычал и бился головой об стену. Аргументация и логика – привилегии левого полушария – в области эмоций не работали.
Грег уселся на диване с бутылкой виски. По телевизору беззвучно разыгрывалось сражение в баре на границе с Мексикой. На улице моросил мерзкий дождик. Грегори Хаус намеревался заняться самобичеванием и рефлексией, а потом, вполне вероятно, нажраться в стельку пьяным, и вернуться к своему обыкновенному ритму жизни на следующее же утро – с похмельем, викодином и болью.
– Уилсон? – приветствовал он друга, поднося к уху мобильник, – срочно требуется собутыльник по телефону!
– Ты идиот, – возмутился Джеймс, – она только что звонила мне, и плакала. Не могу сказать именно, из-за чего, но потом она отключилась от сети.
Грегори Хаус не знал, что ответить. Он знал, что плакать Кадди могла только от своих собственных мыслей и переживаний. «Я был паинькой, – эта мысль впервые не согрела и не возбудила, – я не доводил ее».
– Я пью, – ответил Грег вместо оправданий, – в голове вертится какая-то попса, играла у тебя в машине.
– Бритни Спирс? – с суеверным ужасом возопил Уилсон, и Хаус рассмеялся – если бы он был женщиной, это был бы смех сквозь слезы.
– Нет, точно нет. Там очень приятная мелодия. Ладно, пока.
Это был максимум моральной поддержки, на которую Хаус давал себе разрешение. Он сел за рояль, и закурил сигарету. За окном темная осенняя полночь поливала улицы дождем, полировала асфальт лужами. Все казалось в свете зеленого фонаря каким-то неестественным и искусственным. Руки сами нашли нужные клавиши. Через пару минут Хаус уже уверенно подобрал мелодию.
Надо было сказать ей раньше. Что-нибудь сказать. Найти слова, соединить полушария, как-нибудь извертеться и оставить эту тему навсегда. Грегори Хаус опустошил один стакан виски, и понял, что больше выпить он может, но не хочет. Из дома вместе с одной некрупной женщиной и еще одной совсем маленькой девочкой, с их вещами и производимым ими обеими шумом выселили уют. Вокруг было неприятно пусто, и Хаус был слишком умен, чтобы обманывать себя, уверяя, что он этого не замечает.
«Ты мне нужна, – мог бы сказать Кадди Грегори Хаус, – ты нужна мне совсем, и я готов терпеть то, что ты женщина, и что тебя сразу станет много в моей жизни, да что там – ты сразу займешь половину! Даже принеси с собой ты детеныша или – не исключено – размножься со мной, даже много раз, переставь здесь все, право, это же мелочи, – ты нужна мне, ты моя женщина, ты моя». Конечно же, Грег не собирался ничего подобного произносить. Но – что самое ужасное – Уилсон был совершенно прав. «У меня болезнь на букву „л“, – ужаснулся Хаус, – ломка». Лиза Кадди стала наркотиком похлеще викодина.
Хаус хотел завыть, как голодный пес на цепи, у которого увели последнюю кость.
Внезапный стук заставил его вздрогнуть. Иррациональный всплеск эмоций – и сердце забилось чаще. «Уилсон, – понял Хаус, и не спеша, поднялся, находя свою трость, – хана одинокому истязанию рояля!».
На пороге стояла мокрая, как утка, Кадди, с мокрой Рейчел на руках. За ней на крыльце стояли ее многочисленные сумки.
Хаус схватился за дверной косяк. Он один знал, каких трудов стоило устоять на ногах, сохраняя привычное выражение лица. Лиза смотрела на него в упор из-под мокрой челки, тяжело дыша, невероятно злая и нереально красивая. По ее губам стекали капельки дождя, и Грег представил себе, как он обнимет гневную красавицу, и будет пить с ее губ дождевую воду, и…
– Эй, бомжи Принстона! – театрально оглядел улицу Хаус, и покачал головой, округляя глаза, – ночлежка вновь открыта!
«Ненавижу твой рояль, и твой долбаный дом, и долбаное самолюбие, и шуточки, и всего тебя – ненавижу и… люблю». Грега почти ощутимо шатнуло от этого взгляда. На него прежде так никто и никогда не смотрел. Лиза сделала решительный шаг вперед.
– У меня, твою мать, провалились полы в трех комнатах, – едва сдерживаемая ярость страстно плескалась наружу, и Грег восхищенно предчувствовал грядущий пожар, – провалились полы, Хаус. Страховщики требуют дополнительный взнос. Я уронила зонтик в подвал. Мама считает меня невменяемой, и хочет съездить с Рейчел в Хайфу к друзьям. Под раковиной завелись мокрицы.
– А у голодных африканских детей – глисты, – тут же перебил ее Хаус, – у Уилсона изжога, у меня болит нога, Санты не существует и мир несправедлив. Я хочу тебе кое-что…
Да. Именно теперь сказать ей.
– А еще, – Лиза стаскивала с себя мокрую одежду, нимало не стесняясь – ей было все равно, она сжимала зубы и выглядела роскошно в гневе, – я шла половину дороги сюда пешком, потому что ночь, и потому что выключила мобильник. У меня болят ноги, у меня замерзла задница…
– Кадди, – он прокашлялся, – я хочу с тобой кое о чем…
– У Рейчел режется зуб!
– Кадди! Я срочно должен тебе сообщить очень важную вещь! – почти закричал Хаус.
Он был вынужден поймать Лизу на половине пути в ванную. Ногу дернула внезапная судорога боли, но Грегори Хаус умел отрешаться от боли при необходимости. Грег и Лиза смотрели в глаза друг другу. «Скажи мне это, – умоляла молча Лиза, – скажи, что все будет в порядке, скажи, что зуб прорежется, дом отремонтируют, денег хватит, и в Хайфе будет весело. Скажи, что я идиотка, и зря шла к тебе, на что-то надеясь, толкая перед собой коляску, загруженную вещами. Поставь диагноз на букву „л“, и тогда я точно буду уверена, что ты этим еще не заразился, и только привиделось – на короткие дни осени – что мы оба болеем!».
Хаус первый потянулся к ней для поцелуя. Он поцеловал ее в нос, потом в щеки, потом обвел языком кайму губ, легко прихватил губами ее губы, обнял Лизу крепко, надеясь набраться сил от ее объятий. Глаза в глаза – синие и серебристые – они замерли, обхватив друг друга до боли. «Скажи», – молил взгляд Лизы.
– У меня чесотка, – выпалил Грег, как будто нырнув в омут с головой, – прости.
Сначала она молчала, словно обдумывая, просчитывая и пытаясь разгадать. А потом откинула голову назад – и рассмеялась, заливаясь при этом слезами. Обняв ее, Хаус досадовал на мир, на женскую природу, и на себя самого.
– Спасибо, – беззвучно складывала губы Лиза Кадди, прижимаясь к его груди, – спасибо.
========== Эпилог. Под кайфом ==========
– Ма-но-ла, – в третий раз повторяла смуглая мексиканка, вертясь перед Форманом, – Ма-но-ла. Я модель. Приехала на съемки, и мне надо, чтобы вы заклеили или убрали эту фигню до того, как агент меня выкинет. Пер фаворе, доктор; уберите чирей!
Форман нервничал и пропускал слова в истории болезни, и лишь с третьего раза сумел в нужной последовательности написать слова «флегмона, парез, фурункулез». Тринадцать накануне вечером на предложение пожениться ответила решительным отказом.
– Не хочу сто гостей и торт, – ныла она с отвращением на лице, – не хочу священника и не хочу ждать месяц разрешения…
– А белое платье? – не сдался Эрик сразу, – а фата?
– Я и фата – несовместимы, – твердо отрезала Тринадцать, потом добавила, подумав, – я хотела бы красивой фотографии в свадебном платье, но и только.
«Ладно, – утешал себя Эрик, – не все сразу». Однако уже вечером того дня Реми начала исполнять свое желание: Манола пригласила ее на фотосъемку, и Тринадцать осталась запечатлена на одной из страниц Voque Collezzioni. При тридцати «свидетелях» и приглашенных «гостях» Форман дал торжественную клятву никогда не жениться на Тринадцать, и момент клятвы оказался запечатлен на прекрасных фотографиях, украсивших затем квартирку счастливой четы Четырнадцать.
…
– Этот секрет умрет между мной и Хаусом, – отказалась в сотый раз Кэмерон, и обогнула Уилсона с подносом и обедом на нем.
Джеймс закатил глаза к потолку. Грегори Хаус умел быть занозой в заднице. Все равно онколог выяснит – не мытьем, так катаньем – какие именно гормоны доктора Кадди интересовали его друга, что он искал в ее истории болезни, и главное – что за подозрительное заболевание заставило Кадди и Хауса вывесить на дверях своих кабинетов «карантин».
– Вульгарный чесоточный клещ, Джимми, – громогласно сообщил знакомый голос из-за спины Уилсона, и Джеймс протяжно застонал, схватившись за грудь. Грегори Хаус подкрался незаметно – Уилсон всегда удивлялся этому его таланту, при условии, что он хромал и опирался на трость. Самому ему никогда не удавалось обвести Хауса.
В руках у Грега был бензилбензоат – три банки, что подтверждало истинность его слов. Уилсон с ужасом представил, как Мирра – поклонница идеальной чистоты и стерильности – бросится прочь от доктора, чей друг не обратил внимания на чесотку и наверняка заразил половину Принстон Плейсборо. «Хаус, – взмолился Джеймс, – в меру небрит, помят и… улыбчив!».
– Хаус, ты… – начал Уилсон, и тут же улыбнулся, – ты отлично выглядишь!
– Геморрой вылечил – душа поет, – ответствовал Грег, хромая мимо, – я собираюсь сбежать в Иорданию на конференцию по экстренной диагностике и предотвращению пандемий. Клинику я прогуливаю.
– Потянуло на экзотику? – Уилсон нервно заозирался, – а что сказала Кадди?
– Чхать я хотел, – вежливо ответил с легким поклоном Грег. Джеймс успел распознать знакомый блеск в синих глазах.
– Лиза, ломка, любовь! – торжествующе крикнул он вслед спешно хромавшему другу, надеясь, что Хаус услышит.
…
– Я убью его, – Кадди тоже выглядела прекрасно; Уилсон видел, что под ее глазами – тени, но Лиза казалась томной и довольной жизнью, – мой страховщик думает, наверное, что я живу с Джеком Потрошителем. Обматерил представителя строительной компании, отказался от ламината в прихожей… в моей прихожей!
Уилсон откупорил бутылку коньяка. Оно того стоило.
– Когда они доделают полы? – поинтересовался он невинно. Лиза пожала плечами:
– Я надеюсь, за неделю. Правда, придется переклеивать обои. Мама приезжает послезавтра. Боюсь думать, как объяснить ей… надеюсь, хоть чесотку до той поры выведем.
…Если Грегори Хаус нуждался в настоящем противнике, в любимом враге, в желанном сопернике, то вызвать этого врага на бой оказывалось почти невозможно. Так уж сложилось, что Хаус не мог позволить себе сдаться без боя, и Кадди была точно такой же.
Уилсон подозревал, что будет дальше. Вполне вероятно, Хаус поедет в Иорданию – совершенно случайно в тот момент, когда в Хайфе будет отдыхать мать Лизы. Что там он учудит, нельзя было даже предположить. Потом они наверняка разругаются, перед тем, как Лиза съедет к себе обратно. А потом у Хауса случится припадок, или потоп, или пожар – и он переберется в ее логово, чтобы было кому присмотреть за «бедным инвалидом». И звонки в пять утра и в час ночи, и жалобы – но Уилсон готов был пережить беды и похуже.
– Есть позитивный момент, – усмехнулся Уилсон, – Хаус предрасположен к зависимостям, так пусть уж будет зависим от тебя, а не от викодина. И передозировка, кажется, невозможна.
Лиза опротестовать это заявление не могла: в самом деле, викодин не занимал центрального места в жизни Грега больше. Врачи обменялись кривыми ухмылками.
– Женщина, домой! – раздался громогласный окрик из-за стеклянной двери, и стекло задрожало от быстрых ударов тростью, – три блюда и десерт, и немного порно перед сном! И кто намажет меня бензилбензоатом, если не ты?
Лиза Кадди вздохнула. Кто-то очень недальновидный мог говорить про «все изменится» и «познай самого себя».
– Я пошла, – поднялась она с кресла, и кивнула Джеймсу, – время следующей дозы.
…
Речь доктора Хауса, произнесенная на семинаре для ординаторов по врачебной этике.
– Всем вам тут сейчас расскажут про то, как важно для человека завершить свой жизненный путь достойно, и про Бога скажут, и про терпение и сочувствие. Но у меня есть другая теория. Люди должны знать, с чем им предстоит столкнуться, потому что смерть неизбежна, и бояться ее – это бояться, прежде всего, жизни.
А потому я хочу лично обратиться к каждому из вас – не делайте из пациентов идиотов, топя их в жалости. Сострадание может быть важно для родственников, для друзей, но если у вас есть человек, который вот-вот оденется в саван – не спешите ему лгать, потому что ваша ложь только испугает. Заставьте его сражаться с вами в одном строю против болезни, и пусть вашим главным оружием будет злой цинизм и черный юмор. Это не поддается никакому логическому объяснению, (что меня настораживает), но оптимизм и смех вопреки всему способны победить многое из того, что не под силу никаким таблеткам, капельницам и трансплантациям.
Эй, в третьем ряду! Не надо так смотреть, я не под кайфом!
