Текст книги "Ты знаешь, я знаю (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Он двигался медленно, чуть опираясь на руки, которые положил на ее ладони сверху, глубоко дыша, стараясь продлить до бесконечности короткие моменты близости. Лизе было сладко – перед глазами разливалась белая тишина, было тепло, свободно и совсем не тяжело. А он сзади закусил мочку ее уха, поцеловал ее чуть ниже лопатки – от чего дрожь прошла почти до пяток, и Кадди выгнулась, подтянувшись еще ближе к нему.
– Ой, – раздалось тут же из-за ее спины, – хочешь мне остатки культи оттяпать?
Она даже не могла выдавить на его колкости ответа, лишь улыбалась, плавно покачиваясь в такт его движениям.
– Ну повернись ко мне лицом, Лиза, – хрипло попросил Хаус, и спустя мгновение она уже сидела на нем сверху, порозовевшая, растрепавшаяся, счастливая.
Скорость ее движений нарастала. «Ох, еще минуту, еще две минуты, – билось вместе с ее телом перед закрытыми веками Грегори Хауса, – пять минут этого блаженства, и я… нет, десять… вечность». Он был расслаблен. Она слишком хорошо знала его, эта женщина с распутно набухшими сосками и кожей оттенка слоновой кости. Точеные черты ее изящного лица терялись в дымке, только ее открытые губы маячили – темнели, темнели, потом Кадди их облизывала, потом часто взмахивала длинными ресницами, упираясь руками об его грудь.
А потом вдруг вокруг Хауса сомкнулся тесный, пульсирующий мир, и пахнущие ментолом, апельсинами и почему-то пчелиным воском губы приникли к его губам. И их обоих накрыла сладчайшая, долгая агония оргазма – у Хауса даже слезы едва не брызнули из глаз от этой мгновенной разрядки.
И как ни старался доктор Хаус оживить эти воспоминания, лежа на своей кровати, и уже почти засыпая, он не мог заставить себя все перебрать по деталям. Она его целовала, потом, упав ему на грудь, тихо что-то лепетала шепотом. Что-то о том, что хорошо, и сладко, и так было бы всегда – и было бы еще лучше. И пахла она теперь еще и мускусом, острым перцем и немножко – розмарином – пахла она теперь Хаусом.
Он не отпустил Кадди ни на секунду. Спутались ее волосы, но все равно Лиза не стала отодвигаться. Она так и заснула, уткнувшись лицом в его грудь, свернувшись в теплый клубок, обняв его ногами. Хаусу было неудобно, однако он все же не шевелился. Впрочем, неудобство не длилось долго – спустя секунды Грег спал как убитый.
…Было за полночь, когда она позвонила в его дверь, и тут же кисло ухмыльнулась.
– У тебя моя записная книжка, – без предисловий заявила доктор Кадди, – больше негде. Верни.
– Я спрятал ее в тайнике и уже писал письмо с шантажом, – сонно пробормотал Хаус, и кивнул в сторону большой комнаты, – сейчас откопаю и принесу.
Лиза оглянулась. Ей было не по себе. Конечно, Хаус не занимался с ней сексом здесь! Уж это забыть было бы невозможно – и едва подумав о самой вероятности подобного события, Кадди покраснела. «Какая чушь, – уже планировала она месть, и первыми в списке стояли шесть часов в клинике для Хауса, – пусть в этот раз он победил, но в следующий…».
– Вот, – сунул ей под нос блокнот в замшевой обложке Хаус, отчаянно зевая, – но это, конечно, был предлог, чтобы повторить вчерашнюю оргию?
– К девяти в клинике, – мстительно улыбнулась она в ответ, пряча в сумку ежедневник.
Кадди стояла уже почти на пороге, когда насмешливый голос за ее спиной вдруг изменил свою тональность:
– Ты пользуешься этими духами, если надо отбить посторонние запахи, Кадди. Душ не справился?
Один – ноль. Гол в ее ворота под дружное улюлюканье возбужденных фанатов. Но вместо того, чтобы убиваться, вратарь рыдал от счастья.
– Пока, Хаус.
Грегори Хаус завалился на диван, закинув на спинку ноги. Грегори Хаус мечтал. Мечты переплетались с воспоминаниями, превращаясь в дурманящую смесь возбуждающих картин. И острое воспоминание, точное, как галлюцинация, навеянная наркотическим бредом – волна, лавина, сход ледника и извержение вулкана перед распахнутыми в никуда синими глазами.
– Моя, – складываются почти беззвучно сухие губы, – моя.
…Грегори Хаус закрыл глаза, и потянулся. Лиза Кадди еще вернется – это он знал совершенно точно.
========== Приманка для гиены ==========
– Он такой, какой есть, Лиза, – утешал в очередной раз доктора Кадди Уилсон, прозванный не зря «Матерью Терезой в брюках», – ты ничего с этим не поделаешь. Он хамит, он зверствует, но к нему тянутся некоторые люди.
– Вроде тебя, например, – съехидничала главный врач. Уилсон не моргнул и глазом:
– И тебя.
Взглянув друг на друга, они рассмеялись в голос.
– Поговори с ним, – продолжил онколог уговаривать Кадди, – он не такой уж и сухарь. Просто на него надо знать управу. До сих пор тебе это удавалось.
– Его застали в морге на вскрытии с тарелкой лапши, – ледяным голосом оборвала Лиза друга, – и сделал это не практикант-новичок, а комиссия Министерства здравоохранения. Когда его спросили, что он делает, он ответил, что я запретила ему обедать в столовой.
– Лиза…
– Запретила обедать, потому что он прилюдно испортил воздух, и выношу ему миску под дверь своего кабинета, – закончила Кадди, – скажи, человеку в таком возрасте должно быть стыдно, если он ведет себя, как придурок в пубертате?
– Я сам поговорю с ним, – сдался Уилсон, закрывая лицо ладонями, – уже в который раз, – добавил он тихо, но оба они знали, что означают эти слова.
Доктор Грегори Хаус был в отличном расположении духа уже несколько дней, чем доводил своих коллег до беспредельного отчаяния. Он был язвителен, остроумен и зол, как никогда; выходки его превзошли однажды уже побитые им же рекорды. Медсестры сочувственно смотрели вслед доктору Кадди всякий раз, когда она проходила по коридору: управиться с несносным диагностом даже ей становилось тяжко.
Стоило ей открыть рот, чтобы излить на него гнев, как Хаус, широко ухмыляясь, произносил, глядя в потолок кристально честными глазами: «О, разве ты не помнишь, как нам было хорошо вдвоем?». Лизе Кадди оставалось только шипеть, сверкая голубыми глазами, и обдумывать планы мести.
Грегори Хаус был в прекрасном настроении. Однако появление Кэмерон в его кабинете настроение мгновенно испортило.
– Посмотрите на нее и не делайте так, как она, детки, – пробормотал он, обращаясь к Форману и Тринадцать, – никогда не женитесь и не выходите замуж: люди от этого покрываются плесенью, пылью времен, и начинают забывать о макия… о, доброе утро, миссис Чейз! Вы снова с нами, это не может не радовать. А ваш муж знает, что вы здесь?
– Интересный случай, – глядя мимо Хауса, Кэмерон протянула Форману историю болезни, – вчера привезли. Сердечный приступ, закрытый пневмоторакс, гипоксия… Возьметесь?
– Я что, телепат – история болезни пока еще у тебя в руках, – пробурчал Хаус, поворачиваясь к Кэмерон спиной, – и где, черт возьми, Тауб с моими пончиками?
– Уже берет анализы, наверное, – мило улыбалась Кэмерон, отлично зная, что Хаус возьмет этот случай, – а еще у пациента псевдогаллюцинации.
– Наелся грибочков в китайском ресторане или ездил на Гоа, – не оборачиваясь, отбил подачу Хаус.
– Никуда не ездил. Считает, что это послание свыше.
– Опухоль мозга, – упрямо не сдавался Грег.
– Кто он по профессии? Феминист? – Форман, подняв глаза от истории болезни, прикусил нижнюю губу, а Тринадцать прыснула в ладонь.
Хаус обернулся, и на лице его было торжество.
– Звоните Таубу, – пристукнул он тростью, – и если он еще не в лаборатории, скажите, что он – идиот.
Пациенту оказалось за пятьдесят, и это был очень спокойный, уверенный в себе человек. Одного этого было бы достаточно, чтобы взбесить Хауса – первая галочка, но у постели больного сидела еще и жена, и три дочери – похожие друг на друга, как капли воды, только разного роста и возраста.
– Вы мой врач? – с достоинством поинтересовался мужчина, и попытался сесть, чтобы пожать Хаусу руку, которую тот демонстративно проигнорировал, – здравствуйте. Меня зовут Кен Колби.
– Феминист? – вместо приветствия начал Хаус, для вида глянув в анамнез, – что-то не помню такой специальности из брошюры «Кем стать, когда вырасту».
– Ваш сарказм оскорбляет саму идею борьбы за равноправие женщин и мужчин, – тут же вмешалась супруга пациента, – но мы здесь…
– А это кто? – Хаус обернулся на Формана, – миссис Колби?
– Миз Честер! – возмутилась поборница политкорректности. Диагност усмехнулся.
– А это потомство? Что ж, начнем, – он проигнорировал злые взгляды дочерей мистера Колби, – бронхиальная астма? Стенокардия? Атеросклероз? Возможно… волчанка?
– Ничего из перечисленного, – ответила за пациента его жена. Хаус смерил ее недружелюбным взглядом.
– Может, ели бифштекс с кровью?
– Мы – вегетарианцы, – тут же встряла миз Честер, и Хаус захлопнул папку с анамнезом.
«И эти люди, – думал он, стараясь побыстрее убраться подальше от пациента и его семейки, – эти люди интересуются, почему временами я ненавижу весь этот гребанный мир и его население!». Безопасность и тишина кабинета уже не казались такими неприступными. Грегори Хаус ненавидел всеми фибрами души, наличие которой у себя отрицал, когда ему перечат. И особенно доставалось женскому полу, за что диагност снискал славу упертого шовиниста.
– Власть женщин – зло, я всегда это говорил. Зайду туда, только если главсамка этого безумного домика пойдет впереди меня, – войдя в кабинет, сказал Хаус, и ткнул в сторону Тринадцать тростью, – ты – иди и убери клуш из палаты.
– Почему я? – возмутилась девушка. Доктор Хаус наморщил лоб.
– Ты достоверно сможешь сыграть железную феминистку, презирающую патриархат. Давай-давай, двигай быстрее. Эй, тапочки надень! Каблуки – это порабощение женщин, ты не знала?
– Привет врачам-энтузиастам! – бодро крикнул Уилсону в ухо Хаус, и Джеймс выронил бутерброд с ветчиной на историю болезни.
– Хаус! – простонал он, и воздел руки к небу, – сколько раз я просил…
– Ты видел, в чем она пришла сегодня на работу? – Хаус откусил от бутерброда больше половины и с набитым ртом продолжил, – эту новую зеленую штучку с какими-то камушками? Чертовски приятно смотреть: прозрачное…
– У тебя развивается гипомания, Хаус, – Уилсон отобрал у друга бутерброд и положил в ящик стола, – будь добр, это мой ланч. Тебе трудно подойти и сделать комплимент?
– Обидится – ты знаешь, почему-то ей не нравится…
– Попробуй обойтись без «вот это буфера!» и «посмотрите на ее задницу», – Уилсон, поразмыслив, запер ящик на ключ, – когда ты уже вырастешь, а? Кстати, как там твои рьяные феминистки и бабоумученный феминист?
Хаус вкратце поведал другу о том, каковы шансы мистера Колби дожить до освобождения женщин и всеобщего равноправия. А шансы были невелики: невидимая болезнь поочередно заставляла сходить с ума почки, спинной мозг, вызывала точечные кровоизлияния в соединительную ткань. Хаус подозревал поочередно то вирус гриппа, то аутоиммунные заболевания, но его смущало странное поведение пациента – большую часть времени он проводил в состоянии, близком к кататонии, хотя после долгих уговоров реагировал на обращение и возвращался к общению. Ненадолго. Психиатрические заболевания уже были исключены, а это значило серьезные нарушения обмена веществ и не менее серьезный диагноз.
– Возможно, энцефалопатия из-за проблем с печенью, – предположил Уилсон, – токсический анализ мог бы выявить основные яды… фенол, например.
– Не подходит, – отверг Хаус, – он пока еще дышит, и с глазами все в относительном порядке.
– Мышьяк тоже… Тяжелые металлы исключаются… ртутные пары? – Джеймс перечислил наугад несколько классических неорганических ядов, – органические яды смотрел?
– Черт возьми, и откуда заведующий диагностическим отделением этого прибежища идиотов мог догадаться проверить все, что ты перечислил, – съязвил Хаус, поднимаясь, – нет. Все мимо. Пойду-ка, спровоцирую у пациента инфаркт и буду от него лечить. Тривиально и понятно.
Дверь за ним захлопнулась, стекло долго дрожало. Уилсон нахмурился. Давно он не замечал такого поистине скверного настроя у Грегори Хауса.
Наблюдать за ней – одно удовольствие в серых буднях. Сверкнет глазами, возьмет в руки папку документов, прикоснется к носу, задумчиво выпьет чая… «Палюсь? – и Хаус оглянулся, как мелкий воришка в магазине, – нет, никому нет до меня дела». Он продолжил свои наблюдения.
– У пациента было ухудшение, – подлез некстати Форман, и Хаус прижал палец к губам:
– Тш! Матриарх метит территорию, а я ее караулю.
– Вы – чего? – Форман кинул быстрый взгляд в сторону кабинета главврача, – у пациента – новый симптом, – повторил он и вновь протянул папку с анализами Хаусу, – похоже на анафилаксию.
– Ты посмотри, а, – продолжал Хаус, не отрываясь от созерцания Кадди, – знаешь, что делают самцы, желающие спариться с главенствующей гиеной?
Форман тяжело вздохнул.
– Я считаю, что это анафилаксия, – с нажимом произнес он, запихивая папку с анализами в руки Хаусу, – он опух и покраснел, у него сопли рекой и жидкость в бронхах. Тауб отправился делать скрининг. Дали адреналин, сделали трахеотомию, пока он стабилен с тенденциями к улучшению. Когда ваша охота за гиеной-матриархом закончится, дайте знать.
Хаус никак не отреагировал – лишь отправил в рот таблетку викодина.
…
Зуб болел страшно. Хаус мог языком нащупать воспаленную десну. Он развлекал себя, выискивая языком наименее болезненные точки, и пытаясь сам себе поставить диагноз. Напротив него на кушетке сидела паникующая женщина сорока восьми лет, подозревающая у себя язву желудка. С точки зрения Хауса, отрыжка, изжога и легкая тошнота были последствиями неумеренных возлияний: даже сидя на расстоянии в два метра, он мог ощутить сивушный запах с примесью ацетона. Вероятно, эта женщина вечером любила выпить, а с утра вместо завтрака заправлялась энергетиками, чтобы быть в состоянии идти на работу.
– Неинтересно, – оборвал пациентку Хаус на полуслове, – но я знаю, что вам поможет.
– О, доктор! – возликовала бытовая пьяница. Хаус извлек брошюру Анонимных Алкоголиков из ящика стола – из-под кипы схожих листовок о контрацепции, предупреждении СПИДа и признаках депрессии.
– Мой рабочий день еще не закончился, но пусть это останется нашим маленьким секретом, – подмигнул он и осторожно захромал прочь.
…
Хаус выспался. Это был редкий случай, когда он встал с утра, одинаково наступая на обе ноги. Иногда ему казалось – как раз в тот чудный промежуток между сном и явью – что боль отступила окончательно. Спонтанная ремиссия, Божье чудо, феномен, неизвестный науке – это было бы возможно, и Грег знал это. Но затем утро вступало в свои права, и суровая реальность возвращалась в виде слабо пульсирующей боли – чуть выше колена она начиналась, растекаясь затем по бедру, а потом спускаясь и ниже.
Те, кто считал, что боль можно переносить стойко, заблуждались: любого человека боль способна изменить за считанные часы, не говоря о годах. Кто-то под влиянием хронического болевого синдрома ломался и сдавался, превращаясь в страдающую бледную тень, кто-то искал спасения в религии или наркотиках. У большинства трезво мыслящих циников моментально портился характер, и Грегори Хаус относился, несомненно, именно к ним. Он поклялся себе не сдаваться боли, и проводил в борьбе с ней большую часть своей жизни ровно до тех пор, пока не свыкся с ней. Теперь, если у него с утра ничего не болело, это было отнюдь не радостью. Сегодня, например, Хаус подозрительно посмотрел вниз, втайне опасаясь, что хорошее самочувствие не к добру.
Не желая испытывать удачу, он привычно потянулся за викодином. И только тогда понял, что находится совершенно определенно не у себя дома, и точно не в больнице: викодина в кармане не было.
– Эй, – донесся до него голос Уилсона, и Хаус выдохнул с облегчением, – что с тобой?
– Традиционно галлюцинирую с утра, – пробурчал Хаус, – когда я к тебе приехал?
– Я пытался тебя уговорить посетить стоматолога, – Джеймс распахнул створки шкафа и принялся выбирать галстук, – одевайся, опоздаешь. И не смотри на меня так, пришлось вколоть тебе залдиар.
– Я тебя ненавижу, – ворчал Хаус, разыскивая свои штаны, – теперь я торможу, как торчок в отходняке. И провалы в памяти мне не нравятся.
В своем кабинете он появился с приличным опозданием.
– Мы звонили, – тут же оправдалась Тринадцать.
– Это была анафилаксия, – добавил Форман.
Тауб ничего не сказал, и Хаус обратил на него свой взор. Все присутствующие знали совершенно точно: что бы ни произошло, очередного ядовитого замечания от диагноста не избежать. Поэтому Тауб просто протянул Хаусу снимки.
– Сыпь в подмышечных впадинах, и это не дезодорант, – пожал плечами Форман, предупреждая вопросы Хауса, – у меня хороший стоматолог есть, кстати.
Из-за красной папки с историей болезни появились выразительные глаза Хауса. Тринадцать хмыкнула: Форман рисковал своей жизнью, точно так же, как и Уилсон, поделившийся переживаниями за друга с командой его врачей.
– Дифенгидрамин – старое, испытанное и жесткое средство. Пока истребляете аллергию, надо найти заразу, – бросил Хаус, решив поквитаться с заботливым Форманом потом, – она должна там быть.
– Но ее там нет, и мы не можем держать его дольше, – Тринадцать развела руками, – его жена и так считает, что наша больница насквозь пропитана сексизмом, и готова по любому поводу подать в суд.
– Если пациент пока здоров, это значит, что мы сами можем его «заболеть», – Хаус изобразил картинное удивление, – только ему станет лучше, а тут раз – и диарея! Никто не застрахован от неожиданности.
Все трое дружно закатили глаза: Хаус был в своем репертуаре.
– Инфекции нет, – сказал Форман, вставая, – и его жена юрист. Если мы накормим больного слабительным – Кадди спасибо не скажет.
Хаус повернулся к подчиненным спиной, показывая, что разговор закончен, и он своего все равно добьется.
– Он заразный, – шикнул на улыбчивую полненькую медсестру Хаус, и почесал рукоятью трости в затылке, – я, правда, не определился, о чем соврать в истории болезни, так что пока пусть будет «лишай».
– Мне лучше, спасибо, – спокойно сказал мистер Колби.
– Ему лучше! – нестройным хором повторили женщины Колби. Хаус пожал плечами.
– А если это лихорадка Марбурга? – мечтательно размышлял он вслух, – или эта сыпь в подмышках – будущие чумные бубоны?
За стеклянной стеной послышалась знакомая поступь, и Грегори Хаус прикусил губу: сюда шла разгневанная Лиза Кадди. «Стукач Форман, стукач Тауб, Уилсон сплетник и оглушенная чем-то Тринадцать, – обозлился диагност, – как можно поставить диагноз, если мне мешают все по очереди?». Немилосердно болел зуб, ныло бедро, и препаршивое утро постепенно шло к превращению в ужасный день.
– Доктор Хаус, – почти прорычала Кадди, и Грег посчитал лучшим убраться с ее дороги.
«Вот она, зависть феминисток к настоящим женщинам, – гордился про себя Грегори Хаус, наблюдая за выражением лиц всех сестер Колби и их матери, – рядом с ней любая из них… да и вообще любая…». Его мысли были прерваны: миз Честер со скандальными интонациями сообщила, что доктору Хаусу и всей Принстон Плейсборо грозят иски от оскорбленных пациентов. Все, что могла сделать Лиза – это с понимающим видом дослушать тираду до конца, не давая Хаусу еще что-нибудь выкинуть.
– Иди отсюда, – прошипела Кадди, уволакивая Хауса в сторону, – оставь человека в покое.
– Мэм! – окликнула ее сзади одна из дочерей Колби, – я хочу вам кое-что сказать.
Она встала перед главврачом прямо, уперев руки в бока. Судя по ее воинственному виду, мисс Колби собиралась нанести упреждающий удар.
– Мне правда, жаль, что доктор Хаус… – начала было Кадди с привычной полуулыбкой извинения, но Колби покачала головой:
– Нет, мэм. Вам не жаль. Вам жаль, что ваш подчиненный – грубый самец – опять показал, кто здесь главный на самом деле. Вы думаете, что можете им управлять? А вы пробовали держать его в подчинении, не лебезя, не заискивая, не… – взгляд юной особы скользнул по Кадди вверх-вниз, – …не одеваясь в эти модные тряпки, не раскрашивая лицо, и не громоздясь на каблуки по пять дюймов?
Кадди опешила. Она не знала, что ответить. Обвинение, брошенное ей в лицо, было слишком бессмысленно. Мисс Колби, казалось, удовлетворила свою жажду мести, и удалилась. Хаус горделиво повернулся к Лизе.
– Я – грубый альфа-самец, – повторил он, щурясь, – я здесь главный… неплохо.
– Не воображай, – отрезала Кадди, выкидывая из головы и мистера Колби, и его несносных женщин, – возомнил о себе.
– Поспорим? – азартно выкрикнул Хаус, забегая чуть вперед и преграждая Кадди дорогу своей тростью, – поспорим?
Несколько вездесущих медсестер травматологии тут же начали переглядываться. Кадди захотелось разбежаться и удариться головой об стену: Хаус опять играл в свою любимую игру «умелый манипулятор».
– Что еще?
– Приди на работу в джинсах, – разулыбался Хаус, – без косметики, в свитере и кедах.
– Ты спятил? – недовольно пробурчала Кадди, игнорируя его и дальше, – я – лицо Принстон Плейсборо.
– Я бы не стал категорично заявлять, что одно лишь лицо… – и знакомые интонации в голосе Грегори Хауса предупредили женщину: она перехватила его руки, когда он почти прикоснулся к ее ягодицам.
– Мерзавец, – сквозь зубы прошипела Кадди, – иди и займись работой.
– И помни: под джинсы тебе придется носить трусики! – донеслось ей в спину.
Лиза Кадди не обернулась. Медсестры из травматологии довольно захихикали своей пестрой стайкой: их надежды на доктора Хауса полностью оправдались.
Уилсон знал, что Кадди идет к нему: он распознавал стук ее каблучков из миллионов других. Когда она вошла, он приветливо улыбнулся.
– У него болит зуб, лежит дома, суицида вроде не планирует, зато комиссии будет не к чему пристать, – скороговоркой произнес онколог, поднимая руки ладонями вверх, – пациент уехал домой.
Лиза отогнала призрак вины. Хаус – вольный ветер, безумный эгоист-наркоман. Если в голову ему взбредет залезть нагишом на крышу Принстон Плейсборо – что ж, он это непременно сделает, и никто его остановить не сможет. То, что он сбежал от нескольких часов в клинике из-за больного зуба, было простительно.
– Ты же не хочешь… – она не договорила, потому что поняла: именно этого Уилсон и хотел.
Он хотел, чтобы Кадди поехала к Хаусу, убралась у него дома, взяла его жизнь в свои руки и навела в ней, наконец, порядок. Уилсон хотел, чтобы Кадди и Хаус упростили свои сложные отношения и прекратили бесцельное паразитирование на душах друг друга. А если учесть, что Хаус мог быть весьма убедительным и заражал своим энтузиазмом всех вокруг, Уилсон также мог думать о чем-то вроде зажигательного стриптиза в исполнении главврача, с последующим купанием в клубничном сиропе.
Любым фантазиям было суждено разбиться о суровую реальность и жизненный быт, разумеется: вместо клубничного сиропа – бурбон и сломанный душ, вместо стриптиза – телевизор с «General Hospital». И все-таки Уилсон мог точно сказать, что его лучший друг в самом деле не отказался бы от внезапного визита доктора Кадди к себе домой. Никогда не отказался бы. Джеймс прищурился.
– Нет-нет, – тут же покачал он головой, обращаясь к Лизе, – тебе не стоит к нему ехать сейчас. Он там один, лежит и пьет, в отвратном настроении, нахамит, нагрубит, скажет какую-нибудь гадость…
– Ты или хочешь, чтобы я к нему поехала, или наоборот, – сделала Кадди вывод, – ненавижу эти ваши игры.
Уилсон страдальчески скривился.
– Пятьдесят на пятьдесят. Или ты едешь, или нет.
– Или ты врешь мне, или ты еще не придумал, как бы мне соврать, – оборвала его Кадди, – я поеду к нему.
Когда она вышла, Уилсон грустно закрыл глаза. «Сказала, что поедет – значит, не хватало смелости самой принять решение. Значит, не готова принимать решение вообще. Она к нему не поедет» – понял он, и засобирался в отделение – предстоял плановый осмотр больных.
А Лиза Кадди без промедления отправилась к дому Хауса.
Хаус был помят и небрит точно так же, как с утра и с вечера в любой другой день своей жизни. Левая щека у него слегла припухла. Кадди знала о нелюбви диагноста к стоматологии, и о том, что оттягивать свой визит в кабинет зубного врача строптивый Хаус будет до последнего. Ровно до тех пор, пока даже викодин и залдиар не будут способны облегчить боль.
– Когда Уилсон сказал, что ты ко мне не приедешь, я тут же заказал тебе вегетарианскую пиццу без холестерина, – сообщил Хаус, – паранойя в Принстон Плейсборо – все подозревают всех! У тебя, часом, не завалялось пары ампул морфия? Желательно без примесей? Стоматолог – завтра в полдень, а до той поры надо еще дожить.
– Я вынуждена была выписать пациента-феминиста, – сообщила Кадди, и развела руками, – у меня руки связаны.
– Он болен! – раздраженно выкрикнул Хаус, и захромал в сторону кухни, – и я полагаю, что его семейство должно быть проверено на инфекции, в том числе – редкие…
– Мы провели анализы, у него все в норме, – защищалась Лиза, – это была аллергическая реакция…
– …не спорю – была, – Хаус протянул ей стакан с вином, – я вылечил аллергию.
Кадди не хотела признавать – она верила Хаусу. Верила в таинственную инфекцию, как бы парадоксально это ни звучало. Она нередко ставила диагнозы, исходя из предположений. Но на этот раз общественное мнение могло стоить лицензии как Хаусу, так и половине персонала Принстон Плейсборо, и рисковать было нельзя. Обойти закон в этом случае тоже было невозможно.
Лиза хотела, чтобы Хаус понял ее позицию, и не осуждал ее.
– Я знаю, ты редко ошибаешься, и мне кажется, ты прав…
– Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, – и Грегори Хаус сложил руки на груди, пародируя Кадди, – если ты сделала то, что сделала, чтобы показать, кто здесь главный – значит, здравый смысл проиграл феминизму.
Вот теперь Кадди готова была возмутиться. Возможно, даже ударить Хауса, залепить ему пощечину. Она ненавидела, когда он подвергал сомнению ее авторитет. «Что ты имеешь в виду?» – спросила Лиза спустя какое-то время угнетающего молчания. Грегори Хаус осушил еще один стакан бурбона, затем перебрал пальцами этикетки бутылок в своем мини-баре.
– У гиен верховодит всем самка, – продолжил Хаус, – и все ее слушаются. Каждая гиена ходит по струнке, и каждый гиененок – тоже. Во всей стае не слушается мамочку только один. Без него старшая гиена соскучилась бы. Днем она кусает непослушного самца, а ночью он заманивает ее за собой в пустыню, и там оплодотворяет.
– Давай остановимся на той части, где я тебя укушу? – Кадди, как и всегда, было не по себе от его метафор, имевших крайне сексуальное звучание, даже здесь, даже сейчас. Хаус усмехнулся.
– Кусай, – легко согласился он, – этим ты докажешь правильность моего предположения. Чем больше ты меня будешь кусать – тем больше я буду сопротивляться. Чем больше я буду сопротивляться – тем выше шанс, что однажды…
Он не стал договаривать. Взял в левую руку трость, перебросил ее несколько раз с ладони на ладонь. Чуть подался вперед.
– Это, конечно, не пустыня, – тише произнес он, – но и сюда я тебя уже заманил.
– Когда стану ходить на четвереньках и покроюсь пятнами – тогда и спаримся, – в тон ответила Кадди, – немедленно вернись и извинись перед мистером Колби и его семьей, пока они еще достаточно благодушно настроены к тебе за правильный диагноз.
Хаус не услышал ее: перед его глазами уже предстала Кадди в леопардовом белье, опускающаяся перед ним на колени. С грацией, присущей отнюдь не гиенам, а скорее, хищницам из семейства кошачьих, она двигалась на него – медленно, плавно, под какую-то агрессивную музыку из стриптиз-бара.
А может, музыка и не будет агрессивной. Хаус готов был отдать жизнь за то, чтобы эта галлюцинация никогда не заканчивалась: Лиза, ослепленная желанием, пластичная и соблазнительная – и, разумеется, пена; да, пусть будет пена. Например, она будет выходить из бассейна, наполненного пеной и розовыми лепестками. Медленно… еще медленнее… эротично вьющиеся чуть влажные волосы – и шелк, облегающий тело. И золото – длинные серьги, задевающие плечи; эти серьги он бы вытаскивал зубами, нашептывая ей в ухо всякие глупости…
– Хаус, очнись!
Нет, нет, нет. Расставаться с соблазнительным видением так просто – ни за что. Грегори Хаус и не знал, как глупо выглядит со стороны: мечтательно наморщенный лоб, в глазах – умиление и нега. И предательски тесные джинсы.
Кадди метаморфозы тоже заметила. И то, что прозрачные голубые глаза вдруг стали темнее лазурита, и пелену желания, упавшую на лицо Хауса. Она стыдилась признаться, что ей нравился этот откровенный взгляд, но кроме Грегори Хауса, во всем мире никто не мог так смотреть на нее. От этого взгляда ей становилось то горячо, то холодно, а ноги начинали подгибаться. Уже ради таких коротких мгновений стоило мучаться все остальное время. «Я – не феминистка, – определилась про себя Кадди, – пока рядом Хаус – я, прежде всего, женщина». И это льстило невероятно.
– Хаус, – повторила она раздраженно, – я знаю, галлюцинировать куда приятнее, чем жить реальной жизнью, но все-таки извиниться…
– Угу.
– И сделать это лично!
– Угу.
– Хаус?
Он засунул руки в карманы джинсов.
– Законодательно, – начал он, – я бы запретил горячим штучкам вроде тебя появляться без чадры на публике. Это было бы требование безопасности: завтра, например, у меня на обеих руках будут мозоли, а как я смогу работать…
Ее плечи устало опустились. Этот человек никогда не даст забыть о половой принадлежности, и о том, что он ее хочет.
– Ты как озабоченный подросток, – ответила Кадди, взмахивая рукой, – Уилсон не говорил тебе, что это смахивает на гипоманию?
– А я пробовал наесться лития, и не помогло, – ответствовал Грегори Хаус, – от кастрации – отказываюсь!
В голове у Кадди созрел коварный план. Она подалась чуть вперед.
– Завтра, – низким голосом пропела она, – ты придешь на работу в костюме, галстуке, чистых ботинках. Лифчик, так и быть, можешь не надевать. И побрейся.
Грегори Хаус поднял левую бровь.
– Я выполнила твои требования, – пожала Лиза плечами, – ты видел меня в джинсах и кедах.
– Ты зовешь меня на свидание? – невинно поинтересовался Хаус.
Кадди не успела произнести речь о том, что извиняться перед разгневанными пациентами лучше в пристойном виде – утверждение Грега выбило ее из колеи. По крайней мере, Хаус сделал важный шаг – присвоил ей свое желание. Конечно, Кадди могла отшутиться, посмеяться или разгневаться, но это бы значило, что и завтра Грегори Хаус не станет бриться, причесываться и чистить зубы. А сам он смог бы дойти до приглашения еще лет через пять, и то с подачи Джима.
И – приходилось признаться – ей чертовски хотелось увидеть его на свидании. Пусть даже продлится оно минут десять, и даже пусть Грегори Хаус будет вести себя, как последний скот; ведь если он придет, это равноценно первому шагу к нормальному общению.
