Текст книги "Ты знаешь, я знаю (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Форман обернулся лишь случайно – он и Тринадцать еще не удалились на достаточно безопасное расстояние, чтобы пытаться завестись.
– Черт, – он остановился, – будь я проклят, но это… Хаус!
Задыхаясь и припадая на правую ногу, желая всех самых страшных кар своим неуемным «птенцам», Грегори Хаус добрался до них еще минут через пять.
– Всегда подозревал, что твои криминальные таланты пропадают зазря, – запыхавшись, изрек он, и достал из кармана ключ, – мечтал попробовать это втроем; не смотрите на меня, идиоты, садитесь!
Мотор взревел, и, чуть накренившись вправо, мотоцикл рванул в сторону объездного шоссе, ведущего прямиком к Вестериан-стрит – до предыдущего вечера самой безопасной улице Принстона.
– Вы оба – тупицы-уголовники, – не мог сдержаться Хаус, скрипя зубами, – вы пытались угнать мой мотоцикл!
– А что нам было делать? – выкрикнул Форман, – подойти и сказать: «Эй, как насчет одолжить нам свой мотор быстренько сбежать из зоны карантина»?
– Не шевелись, мы свалимся, – прошипела Тринадцать, зажатая между мужчинами, – далеко еще? Меня укачивает.
– Три мили, но мы в объезд.
Через два квартала Хаус разглядел за поворотом полицейскую машину, и зажмурился, надеясь на удачу, затем, превозмогая боль в ноге, надавил на газ. Мало кто из постовых поедет за мотоциклом. Никто – если мотоцикл пронесся мимо на бешеной скорости. Кому охота связываться с психами-подростками, перебравшими лишнее на вечеринке? А если у них с собой травка, и они запаникуют – могут и разбиться!
«Вернись». Так она сказала. Только это слово позволяло не потерять сознание от режущей боли, которая начиналась в ступне, а в бедре словно взрывалась вместе с плотью, и лишала всяких других ощущений. Надо просто промчаться мимо поста на максимальной скорости – и тогда опасность миновала, потому что до следующих полицейских они уже не доедут, им и не надо. «Вернись» – так сказала Лиза, и то, как именно она произнесла это слово, позволило продержаться те долгие, вечные пять секунд, что понадобились для разгона.
– Он нас угробит, – не открывая глаз, лепетала Тринадцать, вжимаясь спиной в грудь Формана, – долго еще?
– Будет тошнить – сними шлем, мне его еще носить потом! – крикнул Хаус, приходя в себя.
Когда они подъехали к безлюдной Вестериан-стрит, у Хауса болела не только нога, но еще и спина, голова и зуб. И викодина оставалась одна таблетка.
Хаус собирался войти в дом Колби один, но Форман видел, что его начальнику нелегко дается даже простой шаг. Тринадцать осталась на улице – к счастью, Хаус сам попросил ее сторожить мотоцикл, сидя « в засаде».
Дом Колби чистотой не отличался. Здесь царил хаос и беспорядок, умноженный долгими обысками военных. В отличие от полиции, армейцы действовали не столь профессионально, и оставили после себя много следов.
Еще не войдя в дом, Хаус и Форман одновременно надели перчатки и закрыли лица масками. Для особо опасных инфекций такая защита ничего не значила, но все же это было лучше, чем ничего.
Оба врача действовали, словно предварительно обговорили каждый свой шаг, но это было вовсе не так. Времени у них было катастрофически мало, и оба это знали. Они искали, не зная, что именно ищут. Хаус обожал эту часть своей работы – она никогда не переставала его удивлять. Об одном диагност жалел – времени насладиться ею сейчас не было. Ни единой лишней минуты.
– Сыр тофу, – Форман внимательно осмотрел упаковку, – не похоже, что мистер Колби получал достаточно белка с пищей.
– Плесени нет, – Хаус посветил мобильником на стены, – обоев тоже.
– Мебель из ротанга. Много пыли скапливается внутри… Возможно, клещевой энцефалит?
– Не объясняет массового заражения, – Хаус оперся о дверь в ванную, – зря теряем время. Через несколько минут нас уже могут скрутить эти, как их там, какие-то береты, и толку от нашей вылазки не будет. Мы не успеем обыскать дом.
Форман напряженно нахмурил лоб. Думать и действовать надо было быстро.
– У них нет домашних животных…
– В доме нет никаких растений, нет плесени, нет…
Они посмотрели друг на друга.
– Нет холодильника на кухне, – заключил Хаус, – значит, съестные припасы они держат где-то еще!
Хаус и Форман распахнули двери кладовой. Судя по всему, семейство вегетарианцев процветало: три двухдверных холодильника были забиты домашней пищей, аккуратно расфасованной в прозрачные пластиковые лотки и контейнеры. Здесь же в больших корзинах стояли исходные продукты – овощи, фрукты, зелень. В кладовой работало охлаждение, и было прохладно.
– Зачем семье, где четыре женщины, столько еды? – сам себя спросил Форман. Хаус вместо ответа показал на полки.
– Они ее продавали. Своего рода, кулинария для соседей – и рай для отравителей. Что бы ни было источником заразы – оно здесь.
И врачи оглянулись. Видно, подпольным производством экологически чистых продуктов семейство Колби начало заниматься не слишком давно – вся техника была новенькой, ножи на комбайнах даже не успели сточиться, на некоторых кастрюлях до сих пор сохранились штрих-коды. На полочках выстроились одноразовые пластиковые упаковки в неимоверном количестве.
– Хаус, – позвал Форман, и показал на отколовшийся кусок кафеля, – смотри!
Из крошечной норки то появлялась, то исчезала маленькая домовая мышь. Грегори Хаус смотрел на нее, как умирающие в пустыне от жажды не смотрят на оазис. Он осторожно сковырнул соседние плитки тростью.
– Береги глаза, – предупредил он Формана, – тут их должно быть целое гнездо… ага, так оно и есть!
За кафельной стеной уютно располагался целый мышиный город. Видимо, они неплохо разживались на объедках со стола. Маленькие мышки немедленно принялись прятаться, но даже на первый взгляд их было не меньше нескольких десятков.
– Не очень смахивают на монстров, способных посеять панику во всем штате, – усмехнулся Форман, – теория Тауба о внедрении нового инопланетного вируса была эффектнее.
– Уилсон ставил на правительственную лабораторию, – отвернулся Хаус, – я доволен: пара тестов – и у нас есть диагноз.
– А мне его знать не положено? – окликнул его Форман, но ответа так и не услышал. Он нашел какую-то не слишком маленькую банку, и накрыл ею парочку грызунов, попытавшихся проскользнуть мимо. Хаус опирался о стол – ноги он уже почти не чувствовал.
– Вселенское зло, – задумчиво сказал он, – мышка-норушка подняла на ноги американскую армию.
Форман мог поклясться, что Хаус, оказавшись на крыльце под прожекторами окруживших дом армейцев, был абсолютно, безгранично счастлив.
– Я его вижу, – доложил Уилсон, и Кадди бросилась к окну, – его ведут обратно. Хромает сильнее обычного. С ним… Форман и Тринадцать!
Все врачи столпились у северных окон. Возвращение беглецов под прицелами автоматов не могло остаться незамеченным. Уже не в первый раз доктор Хаус становился объектом всеобщего внимания. Форману ничего не оставалось, как гордо изображать репрессированного борца за правду. Тринадцатой было все равно: ее многострадальный желудок одержал окончательную победу над сознанием. На радость Хаусу, ее стошнило прямо на начальника карантинной службы еще на половине пути к Принстон Плейсборо. Все сопровождающие были в костюмах биологической защиты – видимо, теперь никто не мог поручиться за адекватность медиков.
– Теперь его точно придется навещать в федеральной тюрьме, – пробормотал Уилсон, тяжело вздыхая, – он спятил, Лиза, как ты думаешь?
Хаус показал всем наблюдающим из больницы большой палец, и ободряюще усмехнулся. Кадди обессилено опустилась на кресло.
– Нет, – тихо ответила она, – в этот раз он у меня все-таки спросил разрешения.
Беглецы уже входили под конвоем обратно в здание. Уилсон выпучил глаза на главного врача, и схватился за сердце. Дрожащими руками он принялся искать по карманам валидол – безуспешно.
– Ты что, тоже спятила? – почти закричал он, – он спросил у тебя разрешения нарушить карантин, и ты ему это позволила?
Лиза Кадди ничего не ответила. Только теперь она вдруг поняла, насколько сильно устала. Уилсон, припадая к стене, отправился на поиски какого-нибудь успокоительного средства. Кадди надеялась лишь не свалиться в обмороке прямо сейчас – было слишком рано отчаиваться. Она не была в состоянии думать о том, что теперь придется пережить ей, да и всей больнице.
– Не надо так убиваться, – обхватила ее Кэмерон, – идем, мы здесь ничего не можем сделать.
– В камеру викодин передавать будем по очереди? – едва слышно сказала Кадди, и отстранила девушку, понимая, что сейчас настало самое время для небольшой истерики. Жалко только, даже на нее не хватало у главврача сил.
С другого конца коридора, завешанного пластиковыми занавесями, Хаус пытался отчаянно подать хоть кому-то знак. Его ситуация злила невероятно. Больше всего хотелось любым способом выбраться из неприятной компании военных, и ради этого он был готов симулировать хоть эпилептический припадок. Оригинальных идей что-то не оставалось. Грег разглядел у стены Уилсона, сочувственно глядящего на него, как на помешавшегося.
Единственным способом успокоить доведенных коллег был ответ – диагноз поставлен. Донести эту радостную новость Хаус намеревался до Уилсона. Стараясь отрешиться от боли в ноге, он приготовился к коронному танцевальному номеру, долженствующему обозначать наивысшую радость.
И – военные с ужасом смотрели на то, как немолодой мужчина с тростью выплясывает, как туземный абориген, а из персонала больницы на него обращают внимание от силы два-три человека. Уилсон, сразу понявший значение этого гримасничанья, рассмеялся. Джиму даже показалось – кто-то снял с плеч целую тонну. «Ну да, – посочувствовал он военным, – эти люди никогда прежде не сталкивались с Грегори Хаусом».
– …Вас, доктор Форман, будут судить, – полковник Бирн выглядел загнанным, и не пытался это скрыть, – могу расценивать ваше деяние, как преступную халатность, могу – если хорошо попросите – как нервный срыв на фоне вялотекущего психического заболевания. Где зачинщик?
– Хаус подойдет, как только ему дадут обезболивание, у него болит зуб, – ответил Уилсон из своего угла, – это срочно. И нога, сами понимаете.
Бирн уже ненавидел не только Хауса, но всю Принстон Плейсборо, и этих мерзких врачей, не имеющих никакого представления об иерархии, дисциплине и ответственности. Заодно полковник начинал ненавидеть и всю медицину тоже.
Круговая порука царствовала вокруг полковника, и ему это совершенно не нравилось. Здесь все было непросто, у каждого были свои симпатии, антипатии, привязанности и привычки, на которых строилась работа, а, по мнению настоящего солдата, ничто стоящее не может опираться на столь шаткую основу, как человеческие отношения.
– Где мой кофе? Я не выспался, – распахнул тростью дверь Хаус, и вошел в кабинет, прихрамывая. Несмотря на бессонные сутки и стресс, выглядел он бодрым.
– Доктор Хаус, – начал, наслаждаясь моментом, полковник Бирн, – вы арестованы за…
– Вирус Ханта, – оборвал его Хаус, усаживаясь в кресло, – еще одна спорадическая вспышка из-за того, что люди – идиоты.
Довольный произведенным эффектом, он постучал тростью по стеклянной столешнице, и грохнул на стол банку с мышами. Тринадцать вздрогнула, Кадди поморщилась. Полковник Бирн смотрел на доктора Хауса глазами замученного воспитанниками надзирателя колонии.
– Колби были вегетарианцами, – продолжил Грегори Хаус, – вегетарианские закуски, салаты, домашнее вино… весь квартал закупался у них – собственный подпольный бизнес. Полуфабрикаты домашнего производства. Вероятно, кто-то во время приготовления очередной партии запасов подметал полы, и экскременты мыши-переносчика осели на еде или посуде.
– Вы хотите, чтобы я поверил в этот бред? – ледяным тоном ответствовал военный, – вот эти мыши могли стать причиной эпидемии?
– Не мыши, – оборвала его Тринадцать, – а то, что Колби не получали разрешения санитарной инспекции. Чума выкосила половину Европы, малярию разносят комары. Нет ничего удивительного.
– Но почему раньше не произошло первого случая заражения? – спросил полковник Бирн. Хаус хмыкнул. На этот вопрос он даже не намеревался давать ответа.
– Мышей-переносчиков не было, климат был другим, вегетарианцы не продавали еду соседям. В Нью-Джерси до этого случае не было зарегистрировано эндемического вируса Ханта, – пояснила Кадди, и с гордостью посмотрела на Хауса, – нужно оцепить Вестериан-стрит и немедленно связаться с центром по контролю заболеваний.
– Дератизация нужна, – подсказал Уилсон из угла, заметив, что полковник Бирн не совсем понимает, о чем речь.
Судя по выражению лица полковника, можно было с уверенность сказать: единственным действенным способом решить возникшую проблему в данный момент он видел водородную бомбу, сброшенную прямиком на Принстон Плейсборо с ее несносными медиками.
– А чем лечить зараженных?
– Вирус Ханта не поддается традиционному лечению, – высказался Форман, – летальность после развития симптомов – более пятидесяти процентов. Сейчас главное не допустить дальнейшего заражения, и принять экстренные меры всем, кто был просто знаком с Колби, и бывал у них в доме или ел их продукты. У нас хватит противовирусных препаратов, чтобы замедлить развитие симптомов у тех, кого еще можно спасти. Вам придется убрать своих людей от госпиталя.
– Эй! – обратился, наконец, к полковнику Грегори Хаус, – я подскажу: на Вестериан-стрит надо переловить всех несчастных мышек. Надеюсь, среди ваших солдат нет убежденных вегетарианцев-зоозащитников? Придется вступить в неравный бой с превосходящими силами зараженных грызунов…
Полковник Бирн смотрел на внезапно обнаглевших врачей, и понимал, что теперь они все будут стоять один за другого до последнего. Диагноз был поставлен. Они могли уйти от ответа перед законом, и при этом выглядеть в глазах общественности настоящими героями.
В какой-то степени так оно и было.
– Хаус, постой!
– Я иду в ближайший бар, чтобы нажраться в стельку, – сообщил, не оборачиваясь, Грегори Хаус, – в сторону дома поползу на четвереньках. Залезу в канализационный люк, оттуда меня заберет полиция, и я переночую в участке. Завтра на работу не выйду.
Он резко обернулся, и Кадди в него едва не врезалась, не рассчитав скорость. «Слишком близко, – чертыхнулась она, – чертов магнетизм и его чертовы флюиды».
– Но если ты хочешь предложить мне покуролесить с тобой в подсобке, я не против, – продолжил Хаус, и улыбка собрала веселые морщинки у его глаз, – за пару колес я сейчас на многое готов, даже на секс с тобой.
– Я записала тебя на завтрашний вечер к нашему стоматологу, – вместе с этими словами Лиза протянула ему упаковку викодина, – карантин снимут через три недели. До той поры работаем в экстренном режиме. Наседать по поводу клиники – не буду.
– О, долгожданная пощада! – завопил Хаус, запрокидывая голову к небу.
Повинуясь неизвестному порыву, Кадди коснулась его лица. Под синими глазами залегли глубокие тени. Хаус выглядел усталым, как никогда.
– Ты так и не побрился, – она нежно провела ладонью по его колючей щеке, и Хаус нахмурился.
– Все как-то недосуг было, – заметил он будто бы небрежно, – с этими пандемиями не до удовлетворения сомнительных эстетических запросов озабоченных начальниц.
Он прижал ее руку к своей щеке. Смертельная усталость, накатившая внезапно, оставляла ощущение полной разбитости во всем теле. «Сейчас, – подумал Хаус, – вот сейчас мне надо поспать. Мне это надо, но – не нужно. Мне нужно – не это». Несмотря на смелое заявление о намерении напиться в баре, Хаус хотел только одного – упасть в постель, и заснуть в полете. Весь мир снаружи мог подождать. Кадди улыбнулась, и вздохнула с облегчением.
– Отдыхай, сколько потребуется, – у Хауса даже не было сил протестовать, – ты хорошо поработал.
– Мы, – поправил ее Грегори Хаус, оборачиваясь на половине пути к выходу, – сегодня это были мы: ты мне мешала чуть меньше, чем обычно.
И, привычно хромая, он медленно направился домой. А Кадди все еще улыбалась.
– Вернулся, – прошептала она, не думая, кто может ее услышать.
========== Бьет, значит, любит ==========
Доктор Грегори Хаус наслаждался бездельем. Он не был ленив, нет – но дома предпочитал не делать ровным счетом ничего. Ничего полезного. Впрочем, в клинике работать он тоже не любил. «Я ленюсь вполне сознательно, – вопил Хаус, стоило кому-нибудь упрекнуть его в отлынивании от работы, – это идеологически обоснованная лень после совершенного подвига!».
После того, как военные заявили о прекращении распространения вируса Ханта, Принстон Плейсборо предстояло две недели провести на карантине, и еще одну – под строгим наблюдением. А само понятие «строгое наблюдение» означало пристальное внимание к работе всех отделений, и сотни бюрократических предписаний. К тому же, спонсоры, обрадованные шумихой вокруг вспышки вируса Ханта, получили должную поддержку со стороны прессы, и постоянно требовали всевозможных отчетов о трате денежных вливаний.
«И на все это, – решительно сказал Хаус, когда Кадди вызвала его к себе, – мне абсолютно наплевать!». Кадди поднялась из-за стола.
– Да ты что? И ты как бы ни при чем? – ехидно поинтересовалась она, – а то, что по милости твоих подчиненных нам пришлось закупать новый мусорный контейнер, вставлять окно? осветительное оборудование, к счастью, списали на непредвиденные обстоятельства.
– Форман и Тринадцать, – меланхолично пропел Хаус, – я вообще не при делах.
– Ты всегда спихиваешь ответственность на других, – разозлилась Кадди, – всегда виноват кто-то, только не ты. А клиника?
– Ох, прости, мама. Не ты ли давеча освободила меня от тяжкой повинности.
– Срок вышел. И найди, во что себя одеть, в конце концов! Ты выглядишь, как… – Лиза даже не нашла в своем лексиконе слов, чтобы выразить свое мнение.
В самом деле, за неделю, проведенную безвылазно в больнице, Хаус не только оброс щетиной, но и опозорил Принстон Плейсборо своим мятым видом на всю страну. Ежедневно у него брали интервью десятки газет и телеканалов, и перед всеми ними он, нимало не стесняясь, представал в своих заношенных джинсах, футболке с дырой подмышкой и пиджаке – без трех пуговиц и с оторванным карманом. Опасаясь, что доктор Грегори Хаус тоже подцепил вирус Ханта, военные оцепили его дом, и забрали все вещи на дезинфекцию. Как и прежде, решение это было принято ими спонтанно, и диагноста о нем никто не предупреждал.
Но, несмотря на все эти неурядицы, доктор Хаус был близок к тому, чтобы казаться счастливым.
– Ладно, воля твоя, – Лиза решительно протянула ему папку с историей болезни, – мне все равно, что потом каждый второй врач в этой стране будет попрекать меня твоим внешним видом. Желаешь прослыть реликтовым кроманьонцем – продолжай в том же духе.
– А ты заглянешь ко мне в логово на мамонта? – не унимался доктор Хаус, листая небрежно папку, – устроим пляски вокруг костра, наедимся спорыньи, забалдеем…
Закатив глаза, Кадди привычно вытолкнула Грегори Хауса за дверь, и опустила жалюзи. «Ну да, утешай себя, – мелькнуло у нее в голове ехидно, – тешь себя дальше иллюзиями контроля; о, проклятущий матриархат! О, демоны сексапильности, живущие в синих глазах этого психа! За что мне это, за что?». И, пока сердце не перестало биться так часто, Лиза Кадди почувствовала свое собственное желание, начавшееся где-то ниже колен, ползущее вверх по бедрам, столь сильное, что подгибались ноги.
«Душ, холодный душ, – напомнила себе Кадди, – и много работы. Антидепрессанты – пусть выпишет Уилсон. И телефон доверия для жертв морального насилия. Да».
Унылая преподавательница истории философии с гематомой на лбу. Замученная жизнью жена пьющего мужа. Терпит побои. Хаус пытался найти в женщине перед ним хоть что-то привлекательное, и не мог. Зато ее история болезни пестрила различными медицинскими аномалиями и загадками. Так что гораздо больше доктору Грегори Хаусу хотелось посмотреть внутрь нее. Пока же он вынужден был ограничиваться наблюдением через стекло.
– У меня зудит, – сообщила она загробным голосом, и выжидающе уставилась на Формана, – зудит, понимаете? Уже почти три дня.
– Где? – спросил Форман, готовясь к любому ответу.
– Там, – многозначительно скосила глаза женщина, – и немного вокруг.
«Там, – злобно передразнил про себя пациентку доктор Хаус, – и вокруг! Это их „там“ может быть где угодно! Неужели так сложно сказать: у меня зудит в заднице, доктор?».
– Эти синяки – это ваш муж? – спросила Тринадцать как бы между делом. Роуз состроила кислую мину.
– Бьет – значит, любит, – с чувством собственного достоинства ответила она, – и вообще, не бьет. Ну, толкнул пару раз, ну так и я его… покусала.
– Истерические припадки, – сунулся перед Грегори Хаусом Чейз, и сокрушенно покачал головой, – по меньшей мере, раз в две недели. Трижды писала заявление на мужа, трижды его сама забирала из участка. Припадки начались после того, как она два месяца ходила в женский клуб «Суламита».
– Женский клуб? Это там, где они щеголяют в костюмах Евы, изучают тантрический секс и перемывают кости мужикам? – Хаус прикусил губу и часто заморгал ресницами, пытаясь подражать выпускницам колледжей. Чейз пожал плечами.
– По-моему, там они в основном занимаются кройкой, шитьем и пилатесом. Я веду ее пятый год, и затрудняюсь сказать, чего у нее еще не болело. Роуз Браун, сорок восемь, не работает, после окончания школы вышла замуж, детей нет, родственников тоже.
Хаус явственно ощутил легкий аромат предстоящей медицинской эпопеи. Определенно, это была его больная. Он прислушался к разговору Формана и пациентки. Форман добросовестно собирал анамнез, многозначительно поглядывая в сторону затененного стекла. Ничего более скучного, чем рассказ Роуз Браун, Хаусу не доводилось слушать уже давно. Все ее маршруты можно было описать так: дом – супермаркет – женский клуб – госпиталь – дом. У нее не было никаких интересов, с подругами она встречалась в клубе, принимала витамины и контрацептивы уже лет тридцать подряд, не привлекалась к ответственности и ни разу не была за границей.
Хаус знал такой сорт женщин. Он был поклясться, что ничего скучнее местной домохозяйки типа Роуз Браун, из консервативной протестантской семьи, не существует. Хаус над «клушами» откровенно посмеивался. Ему нравилась совсем другая порода. Он искренне улыбался женщинам-бунтаркам, которые способны держать осаду и обороняться, и у которых есть характер.
– А кто этот чудик у ее койки? – поинтересовался Хаус, – муж?
– Ну да, мистер Браун, – заглянул Чейз в свои записи, – пятьдесят два, работает в водопроводной компании, всю жизнь прожил в Нью-Джерси… тоска. Я думаю, из-за такой ерунды, как истерика…
– Обычно после того, как кто-то говорит «тоска» и «это просто ерунда», госпиталь окружают спецназовцы и репортеры, – пристукнул Грег тростью, – все, я пить кофе и завтракать. Когда мадам Тоска покажет хоть что-то интересное, позовешь меня.
– А как удержать ее до той поры в больнице? – крикнул вслед Хаусу Форман, выскакивая из палаты. Хаус обернулся с выражением снисходительности.
– Удержать? Посмотри на нее. Миссис Браун не хочет домой.
– Хаус? – Джеймс Уилсон шумно чихнул, – чем от тебя пахнет?
– Луковым супом – в столовой для нищих раздают, – самодовольно ответил Грег, и постелил пакет на кресло, прежде чем сесть.
– Хаус, что ты делал в столовой для бездомных бродяг и больных проституток? Искал себе компанию? Присматривал пиджачок поприличнее? – несмотря на попытки Уилсона была саркастичным, в голосе его слышалось отчаяние. Однако его друг только расплылся в улыбке.
– Работал под прикрытием. Старик, мне нужна твоя помощь.
Уилсон содрогнулся. Обычно авантюры Хауса ничем хорошим не заканчивались. Но и отказать Хаусу Джим не мог. За долгие годы их дружбы он не научился этого делать.
– Предупреждаю сразу, – Уилсон слегка испуганно нахмурился, – если это связано с нарушением Конституции, или атакой на Белый Дом…
– Это связано с женским клубом «Суламита», и речь не о воровстве нижнего белья, и не о скрытой камере, – тут же покачал головой Грег, вставая, – мое новое дело. Я уже проверил их благотворительную столовую – не похоже, что там можно чем-нибудь заразиться. Остался дом и женский клуб.
Уилсон прищурился. Если Хаус измышлял что-либо особо изощренное – дело было в Кадди. Если Хаусу требовалось совершить что-то противозаконное – это все было из-за нее же, неважно, запретила ли она ему проводить исследования, или просто таким странным образом он желал произвести на главврача впечатление.
– Ты работаешь один, – принялся Джеймс анализировать вслух, – либо ты за Кадди следишь, либо…
– Не поминай всуе, – отрезал Хаус, и постучал тростью о дверь, – ну как, ты со мной?
– С тобой, – тяжело вздохнул онколог, доставая ключи от машины, – с тобой, а как же иначе.
…Вообще, с точки зрения Грегори Хауса, женщины были главным и изначальным злом в жизни любого мужчины. Он провел долгие годы своей жизни, пытаясь доказать себе и миру вокруг, что холостяцкая жизнь привлекательнее и уютнее скучных семейных обедов.
– У меня есть теория, – объяснял он Уилсону по дороге, – самка – это неизбежный паразит. Рано или поздно одна или парочка присасываются к мужику, и пьют его кровь.
– А также моет посуду, стирает, убирает, размножается и ублажает мужика по ночам, – запротестовал Джеймс, выруливая на шоссе, – ты шовинист!
– И меня обвиняет в шовинизме человек, любимое занятие которого – жениться, – пробурчал Грег, глядя вдаль, – перманентно находишься в поисках экс-миссис Уилсон, не так ли?
Внезапно Уилсон вдарил по тормозам. Оба друга уставились на вывеску посередине дороги. «Женский клуб „Суламита“ – школа идеальной жены!» – вот, что огромными буквами сверкало и переливалось на перетяжке. Чуть ниже было написано «Восемь миль».
– Эгегей, старик! – очнулся Грег первым, и хлопнул Уилсона по спине, – покатили! Двум старым шовинистам лучшего местечка для отдыха не найти.
Лиза Кадди была в бешенстве: она ненавидела отключенные телефоны своих сотрудников, и особенно ненавидела, когда телефон отключал Хаус. Обычно это значило, что он закинулся викодином и вызвал проститутку, или раздобыл немного травки, и теперь смотрит канал для взрослых, потягивая пиво или бурбон. Несмотря ни на что, Кадди очень хотелось бы знать, что сейчас он не делает ни того, ни другого. Ну, а если выбирать – то пусть лучше смотрит порно по телевизору, чем рискует подцепить гонорею у случайной…
«Я слишком много о нем думаю».
– Мы не знаем, где он, – развела руками Тринадцать, – будем делать Браун интубацию. Она уже почти не дышит самостоятельно. Из реанимации пока не выписываем.
– Как в воду глядел… – Чейз поправил локтем съехавшую маску, выходя из оперблока, – доктор Кадди! Стабилизировалась. Перевести в интенсивную терапию?
Кадди нервно сглотнула, и покачала отрицательно головой. Принимать решения. Руководить. Это было не слишком сложно до сих пор. А потом началась эпидемия, и Кадди оказалась слишком слабой, чтобы быть главной. Ни правила, ни регламент, ни этические кодексы не работали; а спасать мир бросился хромой наркоман Хаус, все тот же несносный Хаус.
Она думала о нем слишком много, и понимала это. Она напоминала себе, что внушением, особенно самовнушением, можно добиться многого. И все-таки не вспоминать не могла: короткий, соленый, страстный поцелуй после слова «Вернись». И называть это простым проявлением отчаяния не позволяла совесть. Это было… нечто большее. Как тогда, когда она схватила его руки, и одно это прикосновение вдруг принесло ей покой и уверенность. Лиза Кадди, отважно сражаясь с собственным сердцем, героически проигрывала.
Она невольно окинула взглядом миссис Браун и ее мужа. Они оба улыбались друг другу. Это было непонятно для Кадди: на протяжении долгих лет мужчина причинял ощутимую боль своей жене – толкал ее, давал пощечины, ругал последними словами – и все-таки любил, раз сидел теперь у ее койки, готовый не спать и не есть, лишь бы провести со своей женщиной как можно больше времени.
С другой стороны, Хаус тоже причинял боль. Пусть она и была иного характера, иногда терпеть ее становилось невыносимо. Как говорят? Больше всего люди причиняют боли тем, кого больше всего любят. Лиза Кадди размышляла об этом по дороге домой.
«…А еще, – Кадди наклонилась к Рейчел, и осторожно забрала у нее из рук погремушку, – еще иногда очень приятно, когда Хаус что-то делает, а мне не приходится волноваться ни о чем». Засыпая, она была все еще встревожена.
«Я слишком много…о нем… думаю».
– Ущипни меня, Хаус, – Уилсон судорожно пытался сделать шаг назад, – пятидесятые на дворе, или мы попали в Степфорд?
Грегори Хаус не ответил. Он поднял трость и постучал в дверь. Из-за нее (обклеенной приглашениями на курсы рукоделия, готовки и «идеальной матери») появилась невысокая, сияющая от счастья женщина лет тридцати, чуть полноватая, в белом платье чуть ниже колен, и глубоким – очень! – вырезом на нем. Хаус не без удовольствия ощутил, как занервничал Уилсон. Блондинка с роскошными формами определенно произвела на него впечатление.
– Чем могу вам быть полезна? – прощебетала женщина на пороге, не выказывая ни малейшей враждебности, – проходите, пожалуйста!
Через полтора часа Уилсон был готов жениться еще один раз, а Хаус поклялся этого никогда – никогда! – не делать. Вокруг него толпились женщины, помешанные на домашнем хозяйстве. В принципе, это было бы неплохо, при условии, что хотя бы половина из них могла о чем-то, кроме своих вылизанных до блеска конурок, говорить.
– Миссис Браун к нам ходила довольно давно, – рассказывала тем временем блондинка в белом, – но не вступала в клуб. Она увлекалась рукоделием, а потом записалась на интенсивные курсы «Новые технологии домашнего хозяйства».
– Изучали траекторию полета сковородки супругу в пах или… – начал было Хаус, но Уилсон наступил ему на ногу. На больную.
– Мой друг одинокий, больной холостяк, у него был инсульт, и теперь проблемы с головой, – ослепительно улыбаясь, ответствовал онколог, – пожалуйста, продолжайте, Мирра…
«Вот как, уже Мирра, – зевнул Грегори Хаус в своей непосредственной манере, – давай, Джимми, не позорь кореша, закадри эту кошечку!». Уилсон страдальчески закатил глаза, и отправился с красоткой обсуждать миссис Браун. Хаус же отправился к автомату с газировкой. Сделал он это, лишь для того, чтобы подсмотреть в чуть приоткрытую дверь занятия клуба. Дамы сидели свободно по комнате, у каждой в руках была тетрадь.
– …и помните, фенол, содержащийся в некоторых порошках для чистки холодильников…
Хаус состроил гримасу местной гуру стирального порошка, и вышел на крыльцо перед «Суламитой», одновременно отвечая на бесконечные смс своей команды. Спустя минут сорок томительного ожидания, и невыносимой боли в ноге, появился Уилсон. Лицо его было залито румянцем, в глазах блестела искренняя радость.
