Текст книги "Keep Coming (СИ)"

Автор книги: fox in the forest

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– И что же между вами? – продолжала издевательства стилистка, обращаясь в этот раз конкретно к Эбернети.

– Поговорим об этом позже! А сейчас, Тринкет, нужно убраться отсюда, – проигнорировав вопрос, он, обхватив плечи Эффи, вывел её из комнаты, отсалютировав рукой Тави. Девушка повторила его движение.

***

Следующий день начался с той же мыслью, что и предыдущий. Только теперь ей казалось, что это норма – разочарование по утрам.

Приняв душ, она смыла с себя остатки вчерашнего дня и утреннего сна, который уже не смогла бы вспомнить.

На сборы ушло не много времени, Эффи решила сильно не заморачиваться над образом: девушка натянула джинсы и легкий свитер поверх футболки. Заплела волосы в хвост и осмотрела результат в зеркале.

Получилось довольно мило. Сносно, в любом случае.

Эбернети поджидал её на злосчастной кухне. Он усмехнулся, открыто рассматривая её.

“Идём?”

“Только после тебя.”

Больше они не говорили. Девушка погрузилась в мир плей-листа своего плеера, а Эбернети шел чуть впереди, пытаясь собрать мысли в одну кучку. Получалось скверно, и он бросил эту затею, предпочитая не думать вообще. Уже после, устроившись в вагоне поезда, он наконец-то посмотрел на неё.

Устремив взгляд в окно, Эффи сидела с идеально ровной спиной, напротив него. Из её наушников негромко разливалась мелодия Tender – Vow*, так, что он мог бы различить несколько слов. Эбернети удивлялся её спокойствию.

В отличие от остальных, кто прошёл тот же путь осознания, она не сопротивлялась. Может, именно в этом было её преимущество. Для неё диагноз не стал тяжёлым ударом. Она позволила ему завоевать разум, тело, и ждала конца этого удивительного путешествия спокойно и отстранённо. Как будто решалась не её судьба.

Другие так отчаянно цеплялись за обломки прошлой жизни, в то время как Эффи сумела найти некую точку равновесия. Между тем, что когда-то было и тем, куда она катилась. В любом случае, ей так казалось. Так она себя оправдывала.

Очередная революция меняла всё, к чему она успела привыкнуть. Ставила с ног на голову. Словно эрозия проникала в сознание капитолийцев, отравляя их изнутри.

Эффи не хотела, чтобы всё разрушилось, она не хотела этого, потому что знала, что её хрупкое сердечко не выдержит, что она всё-таки сломается и уже никакая злость на Эбернети не спасёт.

Не то, чтобы кто-то спрашивал её мнения. Просто мир продолжал сходить с ума. Иногда ей казалось, что Хеймитч прав: это природа всех людей, и их любовь к войнам всегда будет выражаться в бесконечных поисках повода для революций и митингов. Они не могут иначе.

Хеймитч смотрит на Эффи, и, в который раз, проклинает себя за то, что не умеет утешать людей. Он был уверен, что может абсолютно всё. Но ведь это никак ей не поможет.

– Да что между вами? – вопрос стилистки выскочил из чертогов разума, заполняя собой всё пространство. Почему он не ответил тогда ей? Почему не сказал правду?

Между нами ненависть, но именно это нас и связывает.

Он наконец сфокусировал всё внимание на вид из окна. Погода была отвратительная: холодно, моросил дождь, плавно перерастая в ливень. Впрочем, никого не волновал столь гнусный пейзаж за размытым окном; практически весь поезд погрузился в глубокий сон, если не считать зевающего машиниста и нескольких человек в третьем вагоне.

Раздался звук тормозящего состава, и поезд медленно стал останавливаться. Эффи вздрогнула, словно её прошибло током. Руины и развалины. Она помнила это место. Её тело, каждая клеточка, помнили это чёртово место.

– Двенадцатый, – тихо шепнула она, оставляя наушники на столе, и через секунду, резко поднялась и уверенно направилась к выходу.

– Эй, солнышко, что случилось?

– Я могу вспомнить. Пожалуйста, – её глаза излучали такую просьбу, что у него невольно возникла ассоциация с мольбой. Он несколько раз моргнул. Тринкет просит разрешения – чертовски неправильно.

– Мы застрянем здесь на сутки! Ты точно хочешь…

– Да.

– Только не скули, пока будешь каблуки от грязи вычищать.

Сойти с поезда было легче, чем сделать несколько шагов навстречу воспоминаниям. Эффи слегка поморщилась от весьма специфического запаха. Холодок между лопатками скользнул по позвоночнику – ощущение дежавю охватило с головой.

Эбернети шагал рядом, раскуривая сигарету. Он действительно не понимал, устраивало ли его молчание, которое возникало между ними в такие моменты, как сейчас. Просто раньше он не обращал на это внимание, а сейчас этих моментов стало больше. Теперь моментов, когда она просто шла рядом, и до слуха доносилась приглушённая музыка из её наушников, стало больше, чем тех, когда они ругались или ссорились. Это сбивало с толку.

Несколько часов они прогуливались по руинам Дистрикта, иногда наталкиваясь на скитающихся жителей. Они с удивлением смотрели на капитолийку, а некоторые кивали Хеймитчу в приветливом жесте. Он никого не знал и чувствовал себя чужим.

– Наверное, – думал он, – в меня слишком глубоко въелся Капитолий.

Ноги сами вели Эффи, и вскоре она пришла именно туда, где жили все победили Игр, но вместо роскошных домов увидела лишь чуть сожжённые от пожара доски, разбитые окна и сломанные крыши. Хотя домов было не так уж и много, был один, который отличался от остальных. Слишком новый и почти не тронутый мародерами.

Недолго думая, Тринкет решилась зайти в этот дом. Ее сердце билось очень сильно, словно птица, вот-вот готовая выбиться из грудной клетки. Собрав всю волю в кулак, девушка открыла входную дверь. Эбернети зашел за ней и кивнул, когда Тринкет, заметив фотографию Китнисс, вопросительно посмотрела на него.

“Да, это её дом.”

Мужчина потянул носом и заглянул на кухню, а Эффи не спеша поднялась наверх, осматривая каждую открытую комнату.

– Вот, что значит дом Сойки! Мой дом первым разнесли, а тут всего одна дыра в потолке! – пожаловался Эбернети, зайдя в спальню, где решила остановится Эффи. Он прошел в конец комнаты, присаживаясь на узкую кровать, бросая на комод наушники капитолийки, которые та забыла в поезде, на небольшой комод у противоположной стены.

– Здесь будет холодно ночью. Уверенна, что хочешь остаться тут?

– Да. Мне нравится, – она села с другой стороны кровати. – Хеймитч, расскажи о ней…

– О ней? – Хеймитч улыбнулся, но по-особенному, по-доброму. – Она себе на уме девица и никто ей не указ. Здесь появляется только, если ей что-нибудь от меня нужно. Засранка, я ведь жизнь ей спас, могла бы быть чуть благодарнее. Я видел её частенько, но познакомились мы на Играх… Сразу не понравилась мне…

Эбернети запнулся, наверняка, подумав о том, что было бы глупым рассказывать про Игры, но Тринкет натянуто улыбнулась, почти требуя продолжения. Ему вдруг показалось, что проблемы прошлых дней, по сравнению с насущными бедами не такие важные. Но он продолжил, иногда бросая взгляды на капитолийку.

Эффи сидела слегка раскачивалась взад-вперед, обхватив себя за локти, устремив взгляд в пролом в крыше, через который виднелись звезды – яркие, как рождественские огни. Она почти не слушала рассказ Эбернети.

Она надеялась, что Октавия и Цезарь тоже видят звезды в этот момент.

***

Утром она проснулась в его объятьях. Вспоминая вечер, девушка поняла, что не заметила, как уснула. А через несколько часов проснулась от дикого холода осенней ночи.

Эбернети сказал, что стук её зубов может разбудить весь Дистрикт, и укрыв старым одеялом, прижал к себе, отдавая часть тепла.

Её телефон вибрировал, тем самым возвращая Эффи в реальность. Выбираться из объятий Эбернети совсем не хотелось, но звонивший отчаянно не хотел сдаваться, и ей все же пришлось выскользнуть из дома.

– Тринкет? Во славу Панема, это ты? Сейчас, пару секунд…

Голос Фликермана можно было бы назвать обеспокоенным, но это всего лишь помехи в трубке. На самом деле, он почти в панике. Мужчина выскочил из одного угла своей студии в другой, намереваясь найти уголок потише. У него сегодня запись шоу, насколько помнила Эффи. На фоне взволнованного голоса, звучала заставка передачи, а ещё крики гримеров, сценаристов и операторов, требующих внимания Цезаря. Эффи представила, как ведущий отмахивается от них, как от мух и мчится к выходу. Она слышит, как хлопает дверь и как Фликерман тяжело выдыхает.

– Привет, – наконец шепчет она в трубку, улыбаясь. Её голос слегка хриплый, и от этого Цезарь беспокоится ещё больше.

– Куда ты исчезла? С тобой всё в порядке? Октавия тоже волнуется. Где ты?

– Всё хорошо, я с Хеймитчем, – она закусила губу, чтобы случайно не спросить “ты же помнишь Хеймитча?”. Присев на скамейку, девушка смотрела на открывшийся вид разваленного Двенадцатого.

– Он не… Не обижает тебя?

– Нет, Боже, Цезарь. Мы уехали на время, пока всё не утрясётся. Дома сейчас слишком опасно для меня. Я не думаю, что задержусь тут надолго.

– Значит, всё в порядке? – интересуется он, но уже без беспокойства в голосе.

– Да.

– Я так и знал, Эффи. Только прошу, не пропадай там надолго, ладно?

– Всё хорошо? Как Тави?

– Я не справляюсь, наверное. Ты нужна здесь.

– Что случилось, милый?

– Просто, ты единственная, кто согласится выслушивать это дерьмо, о котором я сейчас молчу. Так ведь всегда было, ещё до появления такой херни как “мёртвое сознание”.

– Правда? – с улыбкой переспрашивает она.

– Конечно. Мы звонили друг дружке и обсуждали всё, что с нами случалось в течении дня. Как дети. Всегда втроём, всегда ночью. Соседям иногда приходилось несладко.

Эффи смеётся, так, что мышцы лица сводит. Она говорит что-то вроде – жалко, что я не помню. А потом они молчат.

Эбернети проснулся в полупустой постели. Едва продрав глаза, снова тянется к карману куртки, где спокойно покоятся сигареты в смятой пачки, и выудив одну, закуривает.

Ему снилось она. Как и обычно. Во сне она спросила его, что он чувствует к ней. И он рассмеялся, а она заплакала. Он хотел, чтобы она наконец заплакала, чтобы вместе со слезами вытекли все её проблемы. Чтобы ей стало легче.

Да, это неискренний смех, дура. Да, я люблю тебя.

Он поперхнулся дымом от собственной мысли. Ненависть тоже любовь. Не так ли?

Заметив отсутствие Тринкет, он нехотя вышел из дома и осмотрел Деревню. То, что от нее осталось. Оказывается, не так много времени понадобилось, чтобы снова привыкнуть к этому месту.

Он нашел её на заднем дворе. Девушка задумчиво бросала птицам чёрствый хлеб, который видимо нашла на кухне. Ещё вчера он заприметил его, чтобы накормить своих гусей, но Тринкет опередила его. И сейчас они окружили девушку, благодарно гогоча.

– Скоро приедут Мелларки и Джоанна. Ты ещё не хочешь убраться отсюда?

– Нет, – она обхватила его руку своими, и опустила голову на плечо. – Всё в порядке.

Победители приехали к вечеру, вопреки ожиданию Эбернети. Китнисс с порога накинулась на Эффи, заключая её в крепкие объятия, стараясь не замечать виноватого взгляда. Пита почти не было видно весь вечер. Парень провозился на кухне остаток уходящего дня, отгоняя голодную Мейсон от только что испеченных булочек, которая не забывала уколоть Эбернети острым словечком, ловко парируя его ответные выпады. Огненная сойка заботливо, на сколько могла, интересовалась делами Эффи, но капитолийка только отмахивалась в ответ. Словно ничего не происходило. И поддерживать образ беззаботности получалось до следующего утра. Когда Джоанна больше не могла терпеть то ли ломку, то ли притворства.

– Всё хорошо? – спросила Эффи, искренне интересуясь состоянием Мейсон, которую буквально выворачивало наизнанку.

– Издержки профессии, Тринкет. Свали отсюда, – прошипела победительница.

– Я только помочь хочу, – прошептала Эффи, не расслышав всю фразу до конца. – Сильно тебе досталось.

– Нет, что ты! Работа распорядительницы – вот работа не для слабонервных, – вскрикнула Седьмая, поднимаясь на ноги. Девушка столкнулась с жестким взглядом Китнисс.

– Мейсон! – рявкнула она, глядя на Тринкет, пытаясь отыскать что-то в её взгляде. – Прости, Эффи, она не думала, что говорит.

– Да нет, ты просто боишься сказать ей, – вмешалась Джоанна. – Ты хотела вспомнить? А ты хоть знаешь, что ты хочешь узнать? Не знаю почему, ребята, но вы – капитолийцы, просто кайф ловите от того, как дети жестоко убивают таких же, как они детей. Жуткие телесные повреждения, мучения, боль и смерть: это приносит вам удовлетворение. Знаешь, Эбернети пил по-черному, чтобы выдержать смерть всей своей семьи и участь ментора, Победители из дистриктов сидели на морфлинге. А ты упрекала бедняг. Лично мне доводилось видеть, как менторы очень тяжело реагируют на смерть своих трибутов, но не распорядители! Удивительно, да? Им как бы плевать. Ах, нет – она осеклась, закусывая указательный палец, – они переживали только за то, что их Дистрикт снова в пролете.

– Я этого не помню, – шептала Эффи, но слёзы так и не упали с её глаз.

– Уходи, – зарычала победительница, и Эффи послушно вышла из комнаты.

– Молодец, солнышко, – отскочило от стен, и Эбернети, случайно заставший конец пламенной речи, вышел вслед за капитолийкой.

Она шла быстро, почти не разбирая дороги, но ноги уверенно несли её, так, словно сами знали, куда ей нужно. Девушка остановилась у перрона и холодными пальцами достала телефон из кармана джинс. Тяжело дыша, она всматривается в подсвеченный экран.

Недолго думая, Эффи набирает заученный номер и ждёт пока веселый голос ведущего сменит гудки. Сейчас это необходимо. Словно смех и есть тот нужный воздух.

Фликерман отвечает на звонок, потерянным голосом говорит “добрый вечер”.

– Цезарь, – она слишком устала для долгих приветствий. – Поговори со мной. Считай, это необходимостью.

– Ладно, да, конечно, – говорит он. – Как Вы меня назвали? Просто я не помню своего имени, и, поскольку Вы меня знаете… Я думаю, Вы поможете мне…

Внутри Эффи что-то сорвалось и рухнуло, разбиваясь вдребезги. Говорят, что травмированные люди становятся сильнее. Чушь. Она почти не дышит. Его слова так больно ударили, что она почти умерла на месте. Слёзы потоком хлынули из глаз, а растерянный голос мужчины растворился на краю её сознания. Она тяжело опустилась на колени, накрывая лицо руками.

– Эй, солнышко, – Эбернети присел рядом с ней, хватаясь за её плечи, прижимая к себе, поглаживая волосы. – Успокойся, слышишь? Я рядом.

Она шепчет, что ей нужно обратно. Что это очень важно. И он коротко кивает. Через несколько часов Капитолийский экспресс с огромной скоростью несет её обратно в Капитолий. Ещё час, и она в больнице. Летит в знакомую комнату, но застывает на пороге, увидев Октавию, которая слабо улыбается и обнимает Эффи.

К нему в палату не пускает Логан. Тави быстро объясняет, что Реддл проводит обследование, потому что Цезарь очнулся слишком быстро. Потому что ему кажется, что лекарство работает.

Она больше не плачет. Её жжет изнутри желание закричать. Снова. Только в этот раз, крик застревает огромным комом внутри горла и уже мешает дышать.

Октавия снова обнимает Тринкет, пытаясь уговорить девушку вернуться домой и хорошенько отдохнуть. Стилистка обещает позвонить, когда станет что-то известно. Тринкет соглашается, так как у неё больше нет сил спорить, и послушно возвращается домой, где её ждёт Эбернети. Она молча уходит в спальню, оставляя его одного, нервно курящего, на кухне.

Ей кажется, что если она посмотрит в зеркало, она увидит посреди своего лба дырку от пули. По крайней мере, так она себя сейчас чувствует.

Быстрый душ не помогает собраться с мыслями. Ей кажется, что больше ничего не поможет ей собраться.

Она находит нетронутую бутылку виски в шкафчике на кухне и снова уходит в спальню, игнорируя вопросы Эбернети. Она знает, что полчаса назад Плутарх рассказал ему, что произошло. Эффи не готова это обсуждать. Не сейчас.

Сидя на полу, прислонившись щекой к холодному стеклу панорамного окна, молча роняя солёные капли на пол, Эффи наблюдала за тем, как улица тонет в серой жиже из холодных капель дождя и грязи. Она жалела, что не была рядом с Фликерманом, когда это произошло. Теперь весь Панем взбесится, узнав, что обладатель самой шикарной улыбки потерял память, и не сможет вести любимое шоу многих капитолийцев. А все началось с неё. Была ли она по настоящему виновной в том, что происходит с её миром? Что она, Эффи Тринкет, может сделать для них? Сломленная и разбитая.

Тринкет уверено тянется к бутылке с виски. Девушка знает, вкус отвратительный, и ей бы он не понравился, если бы она могла почувствовать его. Но, вспоминая слова Эбернети, о том, что это лучшее лекарство – виски помогало забываться, девушка делает несколько глотков.

Она смотрела на Капитолий сверху вниз, пытаясь найти ответ на вопрос.

– Кто такая Эффи Тринкет?

Ей нравился Капитолий, его жители, его мода, она хотела бы жить в своей уютной утопии. Но она знает – это прошлое. Ужасное прошлое, где процветало убийство невинных людей. И она стыдилась своих чувств. Ей надоело сравнивать все с тем, что было раньше. Но настоящим жить не получалось. Слишком сложно. Она ничуть не слабачек, но тут её нервы сдали. Мейсон права – она не имела права забывать.

Теперь ей стало понятно, почему никто не говорит о ней, как о сопровождающей. Ей ведь нельзя нервничать. Многие от этого сходили с ума и умирали. Но она всё равно чувствует ответственность за все, что произошло и может произойти. И сейчас, позабыв о каллиграфии, она быстро что-то пишет на листке розовой бумаги, её любимого цвета. Она искренне считает, что её смерть – смерть капитолийки – должна искупить грех убийства всех невинных жителей Дистрикта. А ещё, ей кажется, что покончив с собой, все больные чудом придут в себя и их страдания закончатся.

Самоубийство. Раньше она боялась этого слова, панически, выгоняла его из головы… но она забыла о тех случаях, когда её же капитолийцы не могли справиться с эмоциями, бросаясь с крыш, мостов, из-за глупостей; забыла, как и сама думала покончить с Голодными Играми подобным методом, чтобы не видеть, как умирают её дети-трибуты.

Девушка надевает красное платье, которое так ей нравилось. То самое, с которого всё началось когда-то. Она накидывает сверху кожаную куртку и, наконец, выходит из комнаты.

– Эй, милая – кричит Эбернети, – ты собралась погулять? Там ужасный дождь.

– Я пойду в бар, – нервно отвечает Эффи, стараясь сделать так, чтобы её голос прозвучал как можно спокойнее.

– Захватишь и мне что-нибудь? – ей показалось, что Эбернети засмеялся.

Её не волнует проливной дождь, под который она попадает сразу же, как только выходит из его квартиры. Эффи натягивает куртку со спины на голову, чтобы хоть как-то укрыться от дождя и быстрым шагом направляется главному мосту.

На щеках застыли липкие соленые следы от слез. Глаза щиплет. Эффи трет их пальцами, пытаясь смахнуть мелкие частички соли, прилипшие к ресницам. Каблуки утопают в грязи. От дождя одежда промокла насквозь. Идти быстрее не получается.

Эффи резко остановилась, словно впала в экстаз. Затем подняла голову вверх. Тучи медленно расходились в стороны, открывая вид на уходящее солнце. Она не знала, что происходит, в её голове будто бы взорвали атомную бомбу.

На секунду краски города вспыхнули от света пламенного шара. Она зажмурилась – они стали ярче и контрастнее всего на пару секунд, перед тем, как она перестанет различать цвета. Она вспоминала. На приоткрытых губах персикового оттенка уловила сладкий привкус экзотических фруктов и дымный вкус, смешанный с едва ощутимой багряной кислинкой. Почувствовала запах мокрого асфальта, воды и отцветших фруктовых деревьев. Все её чувства обострились в тысячи раз. Тринкет вспоминала отрывками, нервными толчками. В голове заиграли картинки из прошлого. Нескольких убитых трибутов, имена которых остались забытыми для неё. Вспомнила как уговаривала спонсоров. Ей не стало лучше от этих воспоминаний, наоборот, противно от собственного притворства. А ещё, неожиданно для себя, она вспомнила Эбернети.

Чувство вины, жесточайшее чувство вины поселилось в душе Эффи в самом неподходящем для этого месте – капитолийском мосту. И это была вина перед ним. Он бы не позволил ей сделать подобное с собой, теперь она уверенна.

– Он всё, за что я могу ещё держаться, – думает Тринкет. – Поэтому, я хочу забыть Хеймитча Эбернети.

Но она не могла себе позволить убить в себе то, что было связанно с ним.

– Он безумный лицемер и сволочь. И хам, – шепчет она, крепко вцепившись в железные перила. – Он никогда не прислушивался к моему мнению, называл меня глупой идиоткой. Иногда он пропадал на целый день, а когда возвращался, от него дико несло портвейном. Не слушал меня. Совершенно. Был вечно в себе и отказывался выходить со мной куда-либо. У нас были совершенно разные вкусы, желания, мечты, понимание мира.

Она осторожно перелазит перила, и ступает на небольшой выступ.

– Ему не нравилось, когда я начинала говорить о своих недостатках – называл это нытьём. Он крепко прижимал меня к себе, даже когда я этого не хотела. Он позорил меня на публике, которой я хотела понравится. Он ненавидел меня, но шептал на ухо, что какой бы дурочкой я не была, он всё равно будет любить меня. Будет со мной…

Прекрасный вечер медленно подходил к концу, на город опускались сумерки, последние лучики заходящего огненного солнца прощально вспыхнули напоследок и исчезли за горизонтом. Краски теряли насыщенность, она больше не чувствовала запахов и вкусов. Теперь все стало безжизненно серым, даже её огненное платье. В её голове больше не было вопросов, а мысли не путались в спешке сменить друг друга.

Зрение – одно из важнейших наших чувств. На него приходится 90% всей информации, получаемой человеком. Без него можно прожить, но очень тяжело.

На секунду она подумала, что потеря цветоощущения не так страшна, как окончательная потеря зрения. Тяжелые веки блаженно скрыли блики опьяненных глаз, а тонкая шея плавными изгибами склонилась к обнаженному плечу, обласканному дыханием нежного ветра. Плавные движения рук, тягучие, как сладкая нуга. Она представляла, что летит. Потухает закат, а с ним и все чувства.

– Как странно, – подумала она, – я снова ничего не чувствую.

Подол красного платья взлетал вверх и ей казалось, что, спрыгнув, она не упадёт, а поднимется выше облаков, как и шлейф на ветру.

Комментарий к

* – музыку выбирайте на свой вкус, конечно же.

p.s. Большая получилась, буду постепенно уменьшать количество страниц. Пишите, если что ;|

========== Часть 17 ==========

Девушка стояла под холодным осенним дождём на мосту. Казалось, что она неживая. Её голова была опущена, и лица не было видно, будто она спрятала его от всего мира. Её тонкие руки, посиневшие от холода, тяжело свисали как плети. Не длинные светлые волосы, словно морские водоросли, липли к обнаженным ключицам и кожаной куртке. Прохожие не обращали на неё внимания, может быть думая: ничего особенного, это совсем нестранно. Просто очередная капитолийка плачет из-за общего несовершенства мира под дождём на мосту. Очередная больная прыгает в бездну, из которой никто не возвращается.

Она подняла голову и осмотрела небо, сопротивляясь каплям дождя, и подумала:

– Сколько раз мне приходилось думать об этом и вот, я делаю.

Она смахнула слезы, убрала с лица мешавшие пряди волос. Девушка тихо шептала куда-то перед собой каждую мысль, что могла выхватить из этого водоворота:

– Дождь, холодно. Странно… Осень ведь только началась. Хорошая куртка, только карман рваный… Который час? Солнце уже садится. По крайней мере, теперь я знаю, где запад. Получил ли он моё письмо? Не хотелось бы, чтоб он его уже прочитал. Собственно, Капитолий меня уже не держит. Забавно, всем этим людям плевать, может мы капитолийцы действительно черствые эгоисты?

Она тяжело вдохнула воздух.

– Мне всё равно. Все эти мысли, лучше вообще не думать.

Внизу под ней плескалась вода холодного океана. А сзади проходили рейки того-самого Капитолийского экспресса. Не смотря на кипящую жизнь столицы: десятки автобусов, легковушек, грузовиков неслись куда-то, девушка выглядела так, будто застряла во времени.

Она уже не различала своих слёз среди капель дождя. Эффи улыбнулась так, словно это было в последний раз.

– Тринкет, иди в зад со своими приколами! – девушка содрогнулась всем телом медленно поворачиваясь лицом к неизвестно откуда появившемуся Эбернети.

– Что ты тут делаешь?

– Я ждал выпивку. Но вдруг вспомнил: ты же, мать твою, не знаешь, что бар на другом конце города! – он улыбнулся, и облокотился на мокрый каменный выступ. – Бросила меня. Попросила напоследок не пить.

– Нашел записку? – мужчина кивнул, доставая с кармана клочья бумаги.

– Нет уж, не выйдет, принцесса. Пока ты была здесь, я мог ещё обходиться без алкоголя, но, раз ушла, извини, буду пить.

– Мне жаль, – прошептала она, закрывая глаза.

– Да плевал я на твоё сожаление, – мужчина был спокоен, но внутри него нарастало беспокойство, и сейчас он думал только о том, как затащить Эффи обратно на тротуар в безопасность.

– Знаешь, я ведь цвета больше не различаю.

– Подумаешь. Мне и раньше казалось, что ты их не различаешь, – он засмеялся, но заметив грозный взгляд Эффи, пояснил: бывало в твоих платьях присутствовали все цвета радуги, а про парики я вообще молчу.

– Эбернети, чего ты хочешь? – обреченно выдохнула она.

– Хочу выпить.

– Издеваешься?

– А что так заметно?

– Господи, ты… Ужасен! – она вскинула руки к небу, раздраженно выдыхая, – ты думаешь только о себе!

– Да неужели? – он засмеялся, да так неестественно, что Эффи сморщилась. – Слушай, а зачем тебе это? Я думал капитолийцы любят свои тела, всё-таки красота на первом месте.

– Ты о чем? – она вопросительно вскинула бровь и внимательно осмотрела мужчину, а он напрягся всем телом, когда понял, что это его шанс. Единственный гребанный шанс.

– Ну как же, – как можно беззаботнее сказал Хеймитч, – Представь, ты летишь, красиво, мм… а потом падаешь. Твое тело сплошной синяк, кости сломаны, напоминаешь фарш. А ведь я только сейчас увидел твою настоящую красоту!

Её глаза на секунду округлились, в удивлении, затем сузились.

– Ты что, сделал мне комплимент? – Эбернети пожал плечами. Она закрыла глаза, шумно выдыхая.

– Мне не страшно умирать, – сказала она.

– И мне, – ответил Эбернети, – но я ведь не бросаюсь с мостов. Я думаю о своей семье. Ты моя семья. Эй, солнышко, я не справлюсь без тебя.

В небе всё ещё догорал закат, несмелые капли дождя снова разбивались об мостовую. Девушка продрогла насквозь, а по коже забегали мурашки. Эбернети ждал её действий, пытаясь держать себя в руках, но нервный вздох выдал его, когда Эффи улыбнулась, и осторожно отошла к каменному парапету, чтобы перелезть его обратно.

Но.

Тихий вечер разбился, как наполненный стакан разбивается об пол, когда девушка подскальзывается на мокром парапете, отчаянно пытаясь ухватиться за что-то.

Благо реакция Эбернети никогда его не подводила, за что он был благодарен Тринкет. Когда та пыталась разбить его бесценный алкоголь он всегда подхватывал бутылку налету в самый последний момент.

Она не сразу поняла, что не летит вниз, и даже не поднимается вверх.

Мужчина осторожно подхватил девушку на руки, перетаскивая на землю, и, зажмурившись, крепко обнял её, прижимая ее дрожащее тело ближе к себе, и гладя по голове, таким образом пытаясь успокоить себя.

Эффи вцепилась в его кофту, чувствуя, как отчаянно начинают трястись ноги. Колени почти подгибались, а голова словно набита ватой. Если бы он отпустил, она бы рухнула к нему под ноги.

Вот же… Это смехотворно. Это так глупо, Эффи. Ты просто дура!

– Больше никогда так не делай, идиотка! – рычит он, целуя девушку в лоб. Он продолжает что-то кричать, ругается. Она не слушает. Просто прижимается сильнее, чувствуя его бешенный ритм сердца. Чувствует, как перестает вибрировать его грудная клетка, и как его тёплые руки застывают на её затылке и между лопатками.

Он молчит, не зная, что ещё сказать, а она – потому что не хочет. Потому что не уверенна, что сможет расцепить сжатые губы и сказать хоть слово.

– Джоанна, кстати, извинится хотела. И ты хотела это пропустить? – тихо говорит он, проклиная себя.

Но Эффи не реагирует, а он хмурится, пытаясь сдержать эмоции гнева. Сжимает её запястье и почти тащит домой.

– Тринкет, ты, блин, бессмертная!

Эбернети злится. Он напряжен до предела. Толкает её на диван и уходит из комнаты, возвращаясь через несколько минут с пустой бутылкой из-под виски. Тяжело садится напротив и смотрит. Вопросительно смотрит, требуя ответов. Объяснений. Чего-нибудь.

Он не был с ней всегда. Но – так уж случалось – в самые трудные моменты, в те, о которых мало кто знал, он был с ней. Просто приходил в её комнату или отсек, и почему-то присаживался рядом. Надежный, верный, добрый Эбернети. Глубоко внутри, конечно же.

Она знает, что он не капитолиец, и что ему ничего не грозит, но мысль, леденящими щупальцами впивается в неё и не отпускает, крепко цепляясь за позвонки:

Что с тобой станет, если Эбернети забудет?

Эффи моргает, затем ещё раз. Ей кажется, что вместо слёз из глаз хлынет кровь.

– Эй, Тринкет, – он продолжает смотреть, но уже не так. Как-то странно. С тревогой. Эффи хочет рассмеяться ему в лицо, а после разрыдаться. – Посмотри на меня!

Она не понимает. Поднимает взгляд и видит лишь пустоту перед собой.

– Ну что? Что ты хочешь от меня? – шепчет она.

– Ты думала, я отпущу тебя просто так?

– Я думала, ты меня не отпустишь.

Слова оглушающе ударили в лицо. Он нахмурился. Эбернети смотрел, как она медленно поднимается с дивана, как пытается удержать равновесие, когда делает несколько шагов, как уходит из комнаты, забирая с собой цветочный аромат, запах дождя и весь кислород. Он смотрит до тех пор, пока Эффи не скрывается за дверью ванной.

В каком бы там состоянии не было её сознание, Эффи понимала, что мёртвым его точно не назовешь. Скорее всё-ещё-умирающим. Ей становилось хуже. Только хуже, потому, что синдром прогрессировал.

И, осмотрев себя в зеркало, она стягивает с плеч мокрую куртку и срывает с себя платье. А ещё пытается содрать со своего тела кожу, но этого уже не получается. Остаются только неглубокие царапины на руках и плечах, а до костей ещё раздирать и раздирать. Она принимает горячий душ, и слегка обжигающий поток капель стирает из её памяти последние три часа.

Кто-то говорил ей, что вода имеет удивительное свойство лечить. Эффи хотела бы утопиться.

И снова страшные образы проникают в её мысли. Непомнящий Цезарь смотрит на неё пустым взглядом и шепчет “добрый вечер”. А сотни напуганных капитолийцев толпятся у входа в лабораторию, где лопаются пробирки Логана. Снова и снова. И ученый разводит руками и указывает на Эффи, мол вот она – виновница всех ваших проблем, в её крови есть ответы.