Текст книги "Шанс на ошибку (СИ)"

Автор книги: feral brunette

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

========== 1 ==========

Она лежала уже несколько часов, пытаясь уснуть. Сон стал для девушки пыткой. Изощрённой искусной пыткой. Стоило гриффиндорке закрыть глаза, как краски исчезали, сменяясь черно-белой палитрой. Её уши тут же поражал безумный крик Беллатрисы Лестрейндж, лёгкие отказывались работать, и девушка начинала задыхаться. Парализующая боль проникала под кожу, распространялась по телу и отравляла её изнутри. Темнота вступала в законное право овладеть девушкой, ковыряя кровоточащую рану и разбрызгивая яд в душе.

Лишь тихие всхлипывания доносились из уст Гермионы. Такая отчаянная и красноречивая мольба о помощи, которая так и не была услышана. Никто не в силах ей помочь, даже она сама. Ей оставалось только жить с этим кошмаром и учиться выживать в её персональном аду. Зато арсенал пыток был разнообразнее некуда: тут тебе и притворные улыбки, и постоянная ложь друзьям, и несбыточные мечты о том, что всё когда-нибудь наладится.

Каждая ночь была новым испытанием для Гермионы. Очередным аттракционом под названием «Доживи до утра». А утром она должна была успеть скрыть следы своего безудержного безумия до того, как кто-нибудь её увидит. Не то, чтобы она беспокоилась о своём внешнем виде, но во избежание лишних вопросов Гермиона научилась всем возможным чарам красоты.

Отражение в зеркале пугало даже её саму. То, во что она превратилась за эти несколько месяцев, было картинкой не для слабонервных. Казалось, что эта исхудавшая девушка с выпирающими костями и бледной, как у призрака, кожей, может рассыпаться от малейшего дуновения ветра или неаккуратного движения. Острые скулы, словно лезвия, и сухие посиневшие губы придавали ей вид утопленницы. А цвет глаз больше не напоминал карамель, он походил на загнивающее болото. Каштановые волосы потускнели и перестали виться, превратившись в сухую солому.

Каждое новое утро проникало солнечными лучами в спальню старосты, даря надежды на новый день. Гермиона знала, что ещё слишком рано для подъёма, но и лежать без толку ей тоже не хотелось. Бесшумно поднявшись с кровати, она направилась в душ. Было противно прикасаться к своему телу, оно выглядело больным, мёртвым. Ледяная кожа не воспринимала горячую воду, доставляя дискомфорт и, в какой-то степени, боль. Только холодная могла привести гриффиндорку в какое-то подобие чувств и отрезвить затуманенное сознание.

Ненавистный шрам на предплечье горел огнём и заставлял обращать на себя внимание. Чтобы Гермиона не делала, боль в руке не унималась, не давая забыться. Помимо душевной боли, она страдала и от физической. Клеймо, оставленное Беллатрисой, заставляло девушку содрогаться. Это ломало каждый день и заставляло захлебываться в своих же страданиях, ощущая невероятную тяжесть боли.

После освежающего душа, девушка наложила всевозможные чары на себя, чтобы превратиться в прежнюю Гермиону. Как только она закончила, из зеркала на неё посмотрела та самая Гермиона Грейнджер, которой она была до Войны. Румянец заиграл на щеках, а губы вновь приобрели алый оттенок и бывалую сочность. Локоны аккуратно лежали на плечах, а глаза вернули себе свой карамельный оттенок.

Ещё один день.

Ещё одна новая иллюзия призрачной беззаботности.

Когда Гермиона приняла решение вернуться в Хогвартс, глубоко в душе она надеялась на то, что это вернёт её к жизни. Верила, что учеба поможет забыть весь пережитый кошмар, поможет справиться с горечью утраты и чувством жалости к себе. Она грезила мечтами, что кровоточащая рана внутри начнет затягиваться, а осколки её изувеченной души соберутся воедино. Но все надежды с оглушающим треском битого стекла разлетелись в разные стороны.

Она видела своих однокурсников, которые сумели перешагнуть через всё и продолжили свой жизненный путь. Видела, как Гарри, Рон и Джинни собрали все силы в кулак и сделали новый шаг вперед. Они справились с болью и совладали со своими эмоциями. Гермиона наблюдала и за другими ребятами, которым удалось перевернуть эту ужасную страницу своей жизни и начать новую.

Но она – «Золотая девочка», боевая подруга Гарри Поттера, ярчайшая ведьма последнего столетия, не смогла сделать этот самый шаг, не смогла перевернуть эту кроваво-тёмную страницу. Страх, боль и отчаяние буквально припечатали её к одному месту, не давая сдвинуться ни на милю.

Гермиона старалась приходить в Большой зал в последние минуты приёма пищи, чтобы поменьше привлекать к себе внимания. К еде гриффиндорка почти не прикасалась. Чаще всего она просто сидела, уставившись пустым взглядом в тарелку, или пыталась изо всех сил поддерживать разговор с друзьями.

Слава Мерлину, вопросов у друзей к ней не было. Гермиона слушала их, пытаясь улыбаться в нужные моменты, но говорить не хотелось. Каждое слово, сказанное ею, приходилось острой бритвой по языку. Поэтому преимущественно она молчала, соглашаясь со словами Джинни или Гарри.

Занятия проходили также мимо гриффиндорки. Ей больше не хотелось подпрыгивать на каждом вопросе и зарабатывать очки для факультета, это было просто неинтересно. Отвечала лишь по требованию профессоров, не более. Нет, она не забила на учебу, она просто училась молча.

Иногда она проводила вечера в библиотеке, вдали ото всех. И только поздно вечером возвращалась в гостиную Гриффиндора, когда там уже никого не было. Бывали вечера, когда факультетской гостиной она предпочитала бег. Да, именно бег. Она бежала, куда глаза глядят. Бежала до тех пор, пока не изматывала себя до такой степени, чтобы рухнуть на землю от изнеможения.

Обычно она оказывалась где-то посреди Запретного леса. Это место больше не пугало. Гермионе было всё равно на то, что в любой момент там могла появиться тварь, которая запросто может сожрать её. Её не пугали шорохи и непонятные звуки. Она просто падала без сил на сырую холодную землю и начинала рыдать. Громко и горько, что было силы. Пыталась прокричать всё куда-то в почву под ней, чтобы хотя бы маленький кусочек боли остался там.

Вся жизнь проносилась мимо девушки, будто бы она смотрела фильм, который был на повторе, и никто уже очень давно не менял пластинку. Она давно потеряла счет дням, проведённым в стенах некогда её второго дома. Теперь это место не вызывало у неё никаких эмоциональных откликов в душе, никакого тепла и трепета. Была лишь боль, слабость и страх.

Война унесла всё живое, что было в ней. Прошлась настоящим ураганом, выжгла все чувства и посеяла всепоглощающую тьму. Гермиона поначалу пыталась понять, почему так случилось, почему только она сломалась? Но потом она просто забила. В голове время от времени появлялись картинки о том, как все могло бы сложиться, если бы она не оставила саму себя на Войне.

***

– Авис! – произнесла Грейнджер, взмахнув волшебной палочкой, и прямо над ней появилась стайка маленьких птичек.

Она лежала посреди Астрономической башни и просто взмахивала палочкой над собой. Это место стало её убежищем, её личным пространством. Несколько раз в голову гриффиндорки приходило осознание того, что именно тут, на этом самом месте, убили Дамблдора.

Темнота внутри неё сгущалась, а рана начинала кровоточить заново. Демоны плясали в хороводе, приговаривая, что она нашла своё спокойствие там, где всё началось. В первые дни Гермиона чувствовала, как тошнота подступала к горлу, и была готова вывернуть себя наизнанку, оставить тут свои лёгкие, всю черную смоль из её души. Ноги подкашивались и уносили прочь с этого места. Но потом внезапно возникшее ощущение лёгкости подталкивало её снова вернуться сюда. Будто бы тут она могла быть честна с собой, вернуть себя к реальности, убедиться в том, что всё прошло.

Сначала она приходила сюда несколько раз в неделю, потом каждый день, а теперь и вовсе начала приходить по нескольку раз в день. Гриффиндорка пропускала обед, реже стала появляться в библиотеке, больше не убегала по вечерам в Запретный лес. Она просто приходила сюда, наколдовывала чёрный плед и часами рассматривала маленьких птичек, которые появлялись из кончика её волшебной палочки.

Тут она позволяла себе плакать, упиваться собственными эмоциями, чувствовать тот пробирающий до костей холод и плескаться в собственной душевной темноте. Её душа выглядела, как старый заброшенный лесничий домик. В этом домике не было никого живого – повсюду было разбросано отчаяние, всё время шли дожди сожаления к самой себе, а стены самого домика были покрыты плесенью боли, что проникала всё глубже и глубже. Вокруг домика были разбросаны гниющие трупы надежд и несбывшихся мечт.

Октябрь был холодным и уж точно не приветливым. Гермиона сидела на Астрономической башне, наблюдая за порывистым дождём и кружащими над ней птичками. Слезы были такими горячими, что оставляли ожоги на бледной коже, смывая все остатки былых чар красоты. Девушка вспоминала, как раньше любила такие вечера, до Войны. Обычно она брала побольше книг или принималась за очередное письмо для своих родителей, рассказывая им о школьных буднях. Теперь все это не имело значение. Книги не помогали забыться, а писать было некому.

Родители были далеко, в безопасности…. И без воспоминаний о ней. Они не знали, кто такая Гермиона Джин Грейнджер. Больше не знали. И она не могла этого изменить, не в её силах это было. Она так сильно гналась за желанием их уберечь и спасти, что не заметила обрыв перед собой.

Гермиона никогда не замечала возникающие пропасти на её пути. Попросту не видела их и каждый раз с треском летела вниз. Беспокоилась за Гарри с Роном, пыталась оградить родителей от Войны, ставила на кон все… И что теперь осталось у неё?

Гриффиндорка никого не винила в случившемся. Никого, кроме себя. Если бы ей снова пришлось это пережить, она не изменила бы ни одного своего выбора и поступила бы также. Снова.

Дождь усиливался с каждой минутой, а порывы ветра становились все сильнее. Вечер окружал девушку уютной темнотой и погружал все глубже в себя, не вмешиваясь в ее душевный монолог. И только шум, который стал доноситься до Гермионы, вернул в реальность. Она аккуратно обернулась и увидела приближающийся к ней силуэт.

Черт подери, кого принесло сюда в такое время?

Гермиона точно не знала, сколько просидела тут, но точно знала, что уже давно был отбой. Силуэт приближался к гриффиндорке, и это заставило её напрячься. Дыхание стало тише, а сердцебиение громче. Еще пару шагов – Гермиона заметила платиновый отблеск волос нежданного гостя в темноте – и все сомнения развеялись. Легким движением палочки девушка заставила птиц исчезнуть, а на себя наложила дезиллюминационные чары. Малфой показался перед ней через мгновение.

Он подошел ближе и остановился в нескольких шагах от неё. Гриффиндорка на секунду испугалась, что Малфой мог её заметить. Но он просто остановился, смотря в темноту. В руках у него была бутылка огневиски. Выглядел он откровенно плохо. Не то, чтобы хуже, чем она сама. Но, казалось, его аристократическая бледность превратилась в призрачную, а радужки глаз слились с темнотой вокруг. Он поднес к губам бутылку с выпивкой и сделал довольно большой глоток, но ни одна мышца на его лице даже не дрогнула от выпитого, будто бы это был обычный тыквенный сок.

Ещё минута, и ещё. Она просто наблюдала за ним, пытаясь высмотреть что-то в давно знакомом ей лице. Гермиона знала этого мальчика уже не первый год, видела, как он менялся, как менялись черты его лица. Не упускала и те моменты, в которые отмечала для себя, как он изменился за лето. Это не было увлеченностью или чем-то подобным, просто наблюдение.

И сейчас она видела перед собой взрослого парня, который пережил Войну.

Его лицо не выдавало никаких эмоций, словно он был статуей. Только вот Гермиона видела в его глазах то, что видела в своих каждое утро. Испепеляющую боль одиночества, горечь потерь и безысходность. Гриффиндорка никогда не пыталась понять Малфоя, всё их общение заканчивалось в коридорах во время межфакультетских стычек. Он был первым человеком, который примерил на неё прозвище «грязнокровка», довел до самой первой настоящей истерики и посеял в её душе чувство ненависти. А сейчас ей хватило просто одного взгляда в его потемневшие глаза, чтобы прочитать его, вывернуть его душу.

Малфой простоял еще около двадцати минут на башне и ушел, оставив Гермиону одну. Вряд ли он мог представить, что разделил с ней своё одиночество, раскрыл свою душу, своё нутро. На секунду Гермионе даже показалось, что ей полегчало. Она разделила этот вечер с кем-то, кто не пытался с ней заговорить, а просто молчал. И в этой тишине было что-то необходимое, что-то комфортное.

Дождь прекратился, ветер стих, а тучи приоткрыли взору звёздное небо. Девушка поднялась и направилась в гостиную Гриффиндора. Время уже близилось к рассвету.

========== 2 ==========

Малфой начал приходить на Астрономическую башню всё чаще, а Гермиона не помнила, когда последний раз выпускала птичек и не находилась под дезиллюминационными чарами. Она нашла какую-то отдушину в этих вечерах. Они сидели тут, вдвоем, и просто молчали. Каждый думал о своём, развлекая своих внутренних демонов. Дни стремительно сменяли друг друга, унося последнее осеннее тепло, но Гермионе было тепло тут, на Астрономической башне, рядом с Малфоем, в полном молчании. Она чувствовала исходящий от него терпкий запах огневиски в перемешку с мятой и сигаретным дымом. За эти недели она до мелочей изучила его лицо, рассмотрела каждый сантиметр его мантии.

Только возле Малфоя она прекращала думать о себе, переставая испытывать это навязчивое чувство жалости. Теперь она думала о нём, пытаясь понять, что его тревожит, что не даёт спать по ночам. Теперь она жалела его. И так было проще, Гермиона так привыкла. Думать о ком-то другом, пытаться помочь кому-то другому. Так было правильно.

– Тебе следовало бы надеть что-то потеплее, если ты собираешься тут сидеть, пока я не уйду, – голос Малфоя был устрашающе тихим. – Ночи стали холоднее.

Грейнджер напряглась, а сердцебиение начало эхом разноситься в ушах.

– Ты правда думала, что я не почувствую твое присутствие? Дезиллюминационные чары, так примитивно. Могла занять у своего дружка мантию-невидимку, пользы было бы больше, – продолжал Малфой, но теперь уже насмехаясь над ней. – Так что, Грейнджер, покажешься? Где же твоя гриффиндорская смелость?

Она не ответила, а просто взмахнула палочкой, разрушая скрывающие чары. Они сидели в нескольких сантиметрах друг от друга. Непростительно близко. Казалось, что Гермиона могла слышать не только своё, но и его сердцебиение. Почему-то под чарами ей такая близость не казалась пугающей, но теперь её тело начало подрагивать. Это стало казаться чем-то слишком интимным.

– На Гриффиндоре манерам не учат, Грейнджер? Или отвечать Пожирателю смерти не в принципах Героини Войны? – последние слова прозвучали как издевка.

– Бывшему Пожирателю смерти, – отрезала Гермиона.

Ей не хотелось ему отвечать, не хотелось прерывать такое правильное молчание. Это сразу отрезвляло сознание, возвращало к реальности. Гермиона даже не почувствовала, как по щекам начали скатываться слезы, они больше не обжигали её. Она не заметила, как за мгновение несколько слезинок превратились в настоящую истерику.

Она поджала к себе колени и начала плакать, горько и громко. Последние недели она не позволяла эмоциям взять верх, она находила своё спокойствие в этих вечерах на Астрономической башне, и теперь это спокойствие разрушили.

Гермиона не могла сама себе в голове объяснить, что с ней сейчас происходило. Малфой не сказал ей ничего такого, что могло задеть или обидеть. Впервые за все годы он не сказал ничего ядовитого, но ей и не требовалось. Со слезами исчезли все чары красоты, раскрывая её настоящий внешний вид. За своими слезами она и не заметила, как Малфой дрогнул при взгляде на неё.

Ему хватило только одного взгляда на девушку, чтобы из него выветрился весь огневиски. Даже в кромешной темноте он увидел, во что превратилась Грейнджер, и к горлу подкатило навязчивое чувство тошноты.

Её и без того мешковатый джемпер стал на несколько размеров больше, джинсы перестали обтягивать ноги, а волосы потускнели. Малфой теперь видел перед собой жалкое подобие той зубрилы и всезнайки, которую знал не один год. Её пальцы, обнимающие саму себя, стали в два раза тоньше, а кожа мертвецки бледной. Гриффиндорское маленькое тельце дрожало то ли от холода, то ли от накатившей истерики. Он не знал, что ему делать: попытаться её успокоить или просто уйти.

Он пришёл впервые на Астрономическую башню несколько недель назад и заметил её, заметил, как она применила скрывающие чары. Но ему не было дела. Он молчал и она молчала. Лишь изредка он слышал её тяжелое дыхание. Малфой не пытался с ней заговорить, ему это было не нужно, ему нужно было спокойствие. И вот сейчас она пронеслась ураганом своими слезами по этому спокойствию.

Что-то глубоко внутри подсказывало Малфою, что ему стоит попытаться успокоить её, заговорить с ней, но он ушел. Просто молча, ушел.

***

– Мама, папа! Нам нужно бежать! Нужно бежать! – Гермиона кричала, хватая своих родителей за руки.

– Не так быстро, грязнокровка! Авада Кедавра! – обезумевший голос Лестрейндж раздался где-то за спиной гриффиндорки.

Зеленый луч, вырвавшийся из палочки Беллы, и перед Гермионой два бездыханных тела…

Она снова проснулась от собственных криков. Тело било крупной дрожью, а волосы прилипли к влажным щекам. Это был очередной кошмар. Нащупав в темноте свою волшебную палочку, Гермиона разрушила заглушающие чары и направилась в ванную комнату.

Она снова начала ночевать в гриффиндорской спальне после истерики на Астрономической башне. Тогда Гермиона проплакала до утра, искусав в кровь губы и расцарапав себе руки. Прошло несколько дней, а кровавые ссадины до сих пор украшали её предплечья. Но убирать их Гермионе не хотелось, пока болели они – не болела душа.

Эта мысль глубоко засела в голове девушки. К ней пришло осознание, что физические увечья отвлекают её от душевных. Это было так глупо, что ей показалось, что она начала сходить с ума. Калечить себя, чтобы перестать плакать.

Гермиона крепче сжала древко в своей руке и направила его себе в область солнечного сплетения.

– Эверте Статум.

В этот момент девушку с силой откинуло в сторону зеркал. Зеркала с раскатистым шумом разбились, впиваясь мелкими осколками в ее кожу. На белой ночной рубашке начали проявляться темно-красные подтеки, а кровавые струйки начали вытекать из-под тела. Гермиона была не в силах пошевелиться, наслаждаясь каждым мгновением. Десятки осколков резали её плоть, оставляя раны на бледном теле. Оглушающая терпкая боль разносилась по телу, оставляя металлический привкус крови на губах. На лице Гермионы появилась слабая ухмылка. Не найдя в себе сил привстать, она рухнула всем телом в осколки, упиваясь этой болью.

Краем глаз она заметила, как в ванную ворвалось несколько ее соседок, но сознание уже покидало ее. Она проваливалась в темноту, но та больше не пугала, а дарила какое-то умиротворение, уют и спокойствие. Гермиона перестала ощущать это спокойствия без Малфоя. Казалось, что в тот вечер, когда он ушел, то он забрал его с собой. Спорить со своими мыслями ей не хотелось, она приняла то, что Малфой стал её тихой гаванью, как бы абсурдно это не звучало. Человек, отравляющий жизнь на протяжении многих лет, подарил ей желанное спокойствие, сам того и не подозревая.

Гарри, Рон, Джинни. Каждый из них считал, что вылечиться от Войны можно только с помощью любви, дружбы и семьи. Но Гермиона не поддавалась традиционным методам лечения, её не исцеляла светлая магия этих чувств. Война высосала из девушки весь свет, отрезала от привычных ценностей, всучив ей вместо этого померкший душевный мир. Глубоко в ней начало прорастать желание к чему-то темному, неизведанному. Гермиона перестала верить в силы света и добра, они не давали ей ответа ни на один вопрос.

Она пыталась помочь своим родителям, хотела вернуть свою жизнь в первозданный вид, перелопатила сотни книг. Но ни одна чертова книга, которая яростно возвышала светлую магию, не давала ей шанса. Все колдуны или ведьмы твердили Гермионе, что ничего изменить нельзя, что Обливиэйт не имеет обратной силы. И только в конце лета, перед Хогвартсом, девушка наткнулась на книгу, которая говорила о обратном.

Это была книга темной магии Морганы Ле Фэй. Гермиона потратила далеко не один день на перевод некоторых заклятий, но это позволило убедиться в том, что Обливиэйт можно обратить. Только вот цена была слишком высока. Её душа. Применив магию такой силы, девушка раздробила бы свою душу, пропустив её через мясорубку. Это не шло ни в какое сравнение с применением тех же самых Непростительных. Гарри и Рон были первыми, кому она рассказала об этой книге, о её шансе на удачу. Гермиона надеялась на поддержку своих друзей, но получила сильную пощечину по своим ожиданиям, когда те чуть ли не закатили скандал, после того, как услышали идею девушки.

Ещё несколько раз она пыталась поговорить с ними, но все эти разговоры заканчивались одинаково. Они повторяли ей, что это будет ошибкой, если она решится на такое безумие. И ей надоело. Гермиона спрятала книгу глубоко на дно, своей расшитой бисером сумки, и решила подождать до лучших времен. Ей казалось, что они втроем вернутся в школу, всё начнет налаживаться и ребята обязательно поддержат. Но этого не случилось.

Гермиона видела, как Гарри ожил в отношениях с Джинни, а Рон увлекся Лавандой Браун и перестал ежеминутно волноваться о Молли. Гриффиндорка поняла, что не вправе растоптать и без того хрупкое счастье своих лучших друзей. Теперь она должна была справиться со своими проблемами сама.

Все мысли в голове начали путаться, а темноту вокруг Гермионы начал нарушать пробивающийся свет. Она почувствовала тупую головную боль и ощущение полной дезориентации в пространстве. Глаза начали медленно открываться, возвращая в реальный мир. Когда она, наконец, сумела это сделать, все вокруг поплыло.

– О, мисс Грейнджер, вы очнулись. Прекрасно, – приятный голос мадам Помфри обволакивал девушку. – Аккуратно, мисс Грейнджер, вам не стоит делать резких движений, ваши раны ещё не затянулись.

И Гермиона почувствовала, как тело начало предательски ныть. В голове всплыли картинки, как она лежит на полу в ванной, а из-под её тела вытекают тонкие кровавые струйки. Кровь во рту не отдавала солью, скорее казалась ей сладковатой, с привкусом огневиски и мяты.

Но пусть лучше будет эта боль, чем пылающий костер в душе. Да, так определенно лучше.

– Мисс Грейнджер, как вы себя чувствуете? – Помфри взяла девушку за руку.

Гермиона не знала, как она себя чувствовала. Ей было больно, но приятно больно.

– Н…нор…нормально, – прохрипела Гермиона. – Пить…я хочу пить.

– Сейчас, мисс Грейнджер, я помогу вам подняться, – медсестра бережно протянула руки к гриффиндорке и помогла ей принять полусидящее положение. – Вот так. Вот, возьмите стакан.

Грейнджер потянулась к мадам Помфри за стаканом. Вода стекала по её горлу, окончательно приводя девушку в чувства. Картинка перед глазами больше не плыла и стала четкой. Конечно же, она находилась в больничном крыле.

Жалела ли она себя?

Нет.

Было ли ей больно?

Да, очень.

Медсестра начала суетиться вокруг гриффиндорки, спрашивать о чем-то, но та не отвечала. Гермиона сосредоточилась на своей боли, пыталась распробовать её на вкус, оставить привкус на губах. Она закрыла глаза и прокрутила то утро у себя в голове, раз за разом. Вспоминала, как она отлетела в зеркала, как осколки впились в спину, руки и ноги, как от этой боли она впервые искренне улыбнулась за последние полгода…

– Как давно я тут? – перебила Гермиона медсестру.

– Ты не приходила в себя три дня, деточка. Твой организм так истощен, что применять к тебе зелья было губительно, поэтому я старалась тебя выходить своими силами… – Помфри продолжала что-то еще рассказывать, но Гермиона уже не слушала.

Три дня. Она смогла забыться на три дня, боль отключила её на долгих три дня. Она не видела кошмары все эти дни, не ощущала одиночества и боли, просто отключилась и все. Эти мысли привели в восторг и она захохотала.

– Мисс? С вами все хорошо? – только глухой не услышал бы испуг в голосе медсестры.

– О да, мадам Помфри, со мной все хорошо, – уняв свой смех ответила Гермиона.

Этот занятный диалог прервался, когда отворились двери в больничное крыло и в проеме появился силуэт Макгонагалл. Та направилась в сторону Грейнджер и буквально через секунду была у её постели.

– Мисс Грейнджер, вижу, вы идете на поправку? – в голосе директора слышались нотки беспокойства и тревоги.

– Да, профессор, спасибо. Я, правда, чувствую себя лучше, – Гермиона посмотрела на обеспокоенный вид директора.

Минерва жестом попросила медсестру оставить их наедине и присела возле Гермионы, изучая взглядом.

– Мисс Грейнджер, я очень рада, что вы пришли в себя и идете на поправку, – профессор замялась и отвернулась к окну. – Но я хотела бы услышать, что с вами произошло в то утро? Потому что из слов ваших соседок: они услышали шум в ванной, а когда забежали туда, то вы лежали…в луже собственной крови.

– Думаю, что все так и было, профессор. Я тоже помню, что я была в ванной и я лежала в луже своей крови, – Гермиона впервые в жизни не знала, что ответить.

Эйфория от боли начала униматься и гриффиндорка оказалась в тупике. Не понимала, что она должна была сказать директору, как должна была объяснить свой поступок.

Да, профессор, я лучшая ученица Хогвартса, решила выпилить себя заклинанием. Вот такая я, поехавшая на всю голову.

Но, вслух, Гермиона не решилась больше ничего произнести. Она видела взгляд Макгонагалл на себе, ощущала ее непонимание ситуации. Недосказанность висела в воздухе тяжелым туманом.

– Мисс Грейнджер, заклинание было выпущено из вашей палочки. Кроме вас никого в ванной не было, – директор прервала тишину и пыталась звучать уверенно. – Из этого всего я могу сделать вывод. Один вывод. Вы пытались сами себя травмировать.?

Вывод директора скорее казался вопросом. Гермиона видела, как МакГонагалл снова уставилась на неё изучающим взглядом. Что-то еще было в этом взгляде. Разочарование? Негодование? Недоверие?

– Нет, что вы, профессор. Я просто…это получилось случайно. Просто неаккуратное обращение с палочкой, – Гермиона пыталась правильно подобрать слова и звучать увереннее.

– Гермиона, «Эверте Статум» не относится к чарам красоты. Будьте аккуратнее в следующий раз.

Макгонагалл больше ничего не сказала, развернулась и ушла. Гермиона прекрасно знала тон, с которым была сказана последняя фраза директора. Она ей не поверила, ни одному ее слову. Через мгновение перед ней появилась мадам Помфри.

– Мадам Помфри, как скоро я смогу вернуться на занятия?

– Думаю, что с понедельника. Сегодня вечером ты сможешь вернуться к себе в башню. Выходные пойдут тебе на пользу, отдохнешь и наберешься сил. А в понедельник можешь возвращаться к занятиям, – Помфри внимательно посмотрела на Гермиону. – Тебе нужно лучше питаться, твой организм слишком слаб… и постарайся больше без глупостей.

Без глупостей? Она постарается?

Нет.

Потому что для себя Гермиона уже решила, какая будет следующая глупость. Она вернет себе своих родителей. И ей плевать, чего ей это будет стоить. Ей не нужна душа без них, они и есть её душа.

Вечером гриффиндорка покидала больничное крыло и со скоростью света направлялась в сторону факультетской гостиной. Она не обращала внимания на студентов, которые встретились ей на пути. К ушам доносилось несколько приветствий в её сторону, но все, что она видела перед глазами – это расшитая бисером сумочка.

– Гермиона! Тебя выписали! Прости, что мы тебя не встретили! – Гарри бросился обнимать свою подругу, когда та появилась в гостиной.

– Эм… да, выписали. Ничего страшного, я вот сама дошла, – Гермиона пыталась освободиться из крепких дружеских объятий. – Гарри, я рада видеть тебя. Очень рада, но мадам Помфри сказала, что мне стоит ещё отлежаться…

Она снова почувствовала боль в спине от ран, которые не успели окончательно затянуться. Приступ болезненной эйфории снова накрыл девушку и заставил внутренних демонов скрыться глубоко в темноте, освобождая дорогу обычной физической боли.

– Конечно, извини, – Гарри разомкнул объятия. – Мы можем посидеть тут, в гостиной, поговорить. Ты… ты можешь нам рассказать… что произошло…

Гермиона посмотрела на Поттера, за спиной которого стояли Рон и Джинни. Они смотрели на неё выжидающе, хотели, чтобы она с ними поговорила. Грейнджер и сама понимала, что только что, за две минуты они поговорили больше, чем за несколько месяцев.

– Да, конечно. Мы можем поговорить, – Гермиона улыбнулась и присела на диван. – Как… как ваши дела?

– У нас все хорошо, все по-старому. А ты как? – отозвалась Джинни.

Это был максимально нелепый и неловкий диалог. Они разговаривали так, будто бы когда-то вместе ходили на внеклассный кружок и теперь случайно встретились на улице. Гермиона понимала, что у её друзей очень много к ней вопросов, но они не решаются их задать.

– Я нормально. Мадам Помфри сказала, что я с понедельника могу вернуться на занятия. Раны… раны практически затянулись и не болят.

Ложь.

– Она смазала их мазью и напоила меня зельями. Я не чувствую никакой боли и ничего не доставляет мне дискомфорта. Я в полном порядке.

Ложь. Ей больно и это приятно.

– Мы очень рады, что ты так скоро поправилась… – Рон запнулся.

Грейнджер читала друзей, как открытую книгу. Видела в их глазах один и тот же вопрос. Они хотели узнать, что произошло с ней, хотели услышать это, услышать правду, как Макгонагалл утром. Но Гермиона не собиралась им говорить эту правду, не сейчас. В голове вовсю клацали тумблеры, все решения уже давно были приняты.

Она не станет жертвовать вновь обретенным счастьем своих самых близких друзей, не станет их подвергать опасности или просить о помощи. Это только её забота, только её проблема и только она с этим справиться.

– Я вас очень люблю, – Гермиона приблизилась и обняла ребят.

Они обняли её в ответ и не заметили выступивших слез на её глазах, не почувствовали её тяжелого дыхания и она была рада этому. Вот и все, у неё есть только один шанс на эту ошибку.

========== 3 ==========

Он пытался отыскать её, смотрел по сторонам, вглядывался во все лица, но её не было нигде.

– Потерял кого-то, приятель? – голос Забини раздался над его ухом.

– Что? Нет! – Драко скорее звучал раздраженно, чем уверенно.

– Кого высматриваешь? – Забини говорил тихо. – Я наблюдаю за тобой не первый день и ты все время кого-то ищешь глазами.

– Забини, иди нахер.