Текст книги "Бандитка с Чёрных гор (СИ)"

Автор книги: Elza Mars

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Да, я полагаю, столько годочков вам уже исполнилось. – Шериф улыбнулась, впав после этого действия в некоторое раздумье. – Боже, так ведь оно и есть! Вы совершенно правы!

– В ваших устах признание моего возраста звучит как присяга средней степени важности, мэм, – сказала Дучесс.

– Совершенно верно, – не замедлила с ответом шериф. – Однако, Дучесс, сколько человеческих жизней на вашем счету за последние семь лет?

– Вы хотели сказать – за четыре года? – поправила её Дучесс. – Последние три года я, вообще-то, не жила.

И тут она так улыбнулась шерифе, что та нервно затянулась и выбросила перед своим лицом густую дымовую завесу. Она чувствовала себя несколько спокойнее в этом призрачном сизом укрытии.

– Неужели там было настолько плохо? – спросила шериф. – А я всегда полагала, что там с вами обращаются, в общем, пристойно. Разве вам не сократили срок на целый год?

– Совершенно верно. Начальница тюрьмы простила мне год, – ответила Дучесс. – Но разве в принципе возможно хорошее отношение к заключённой? Четыре стены, окружающие тебя, знаете ли, не очень-то могут развеселить человека.

Шериф пожала плечами и поёрзала на стуле.

– Я думаю, вы правы, – произнесла она. – Особенно трудно там было именно вам, человеку, который наслаждался свободой так, как никакой другой средний гражданин этой страны; естественно, вам было там исключительно тяжело.

– Эти три года показались мне тридцатью годами воздержания, – спокойно проговорила Дучесс. – Вот и все мои тамошние ощущения.

Она наклонилась вперёд и сняла шляпу:

– Посмотрите! – И голова её оказалась в круге света, источаемого керосиновой лампой.

Шериф глянула и пришла в ужас. Чёрные волосы Дучесс были густо посыпаны солью ранних седин. И сейчас, когда Дучесс подняла лицо почти к самой лампе, шериф заметила, что годы оставили свой след не только в морщинках, но и в самом выражении лица.

Этого ей хватило; она откинулась на спинку стула, глубоко вздохнула и откашлялась. Беседа начинала действовать ей на нервы. Что нужно от неё Дучесс? К чему это деланное смирение?

Куда подевался её взгляд, полный огня, её оскорбительный смех, её слова, бичующие собеседника? Только улыбка осталась прежней – печальной, суровой, непроницаемой, холодной.

– Я хотела бы, – сказала Дучесс, – чтобы все поняли меня, чтобы смогли во всём разобраться.

– Дучесс, я вас внимательно слушаю!

– Я хочу навсегда покончить с прежним образом жизни.

– О!

– Я завязала, шериф. Я хочу начать абсолютно мирную жизнь.

Шериф кивнула головой:

– От души надеюсь, Дучесс, что вам повезёт!

– Значит, вы не верите, что я хочу этого? Или вы думаете, что не сдержу собственного слова?

Шериф, внутренне я изменилась в гораздо большей степени, чем это демонстрирует моя внешность!

– Значит, вы изменились?

Тут шериф поднялась с ощущением несколько большей уверенности и внимательнее всмотрелась в свою ужасную собеседницу. Нет, в самом деле, ведь могли же львице подрезать когти и вырвать клыки? Почему бы и нет?

– Я полностью переменилась, – повторила Дучесс.

– Я совершенно уверена, что именно так оно и есть. Вы собираетесь вернуться на ранчо Картер?

– Сначала хотелось бы повидать Линду, – пробормотала бывшая каторжница, подняла голову и улыбнулась. – Нет, я действительно хотела бы увидеть Линду! – Она посмотрела прямо в глаза шерифе. – Я хочу, чтобы она сама сказала мне, что следует предпринять в первую очередь.

Дучесс обратила внимание, что шериф почёсывает упрямый подбородок, а мысль её неуловимо начинает ускользать в сторону.

– Значит, вы всё-таки не разлюбили девушку?

– Ну конечно же нет! – Дучесс вскочила со стула и изменившимся голосом спросила: – А почему, собственно, я должна была это сделать?

– Да нет, никаких причин к тому вроде бы нет, – процедила шериф сквозь зубы, как будто кто-то сунул ей под самый нос револьверный ствол. – Я думаю, что в данном случае вообще никаких причин не существует!

– Мэм! – горячо воскликнула Дучесс, постепенно теряя выдержку и бледнея. – Вы намереваетесь сказать мне что-то важное?

– Вовсе нет, Дучесс, – вымолвила несчастная шериф, в душе которой шёл бой между отвагой и трусостью.

– Шериф, я вытрясу из вас правду!

– Дучесс, вы слишком долго отсутствовали…

– Так что же, она вышла замуж за другую?

– О нет!

– Обручилась с кем-то?

Шериф утвердительно кивнула головой. Дучесс резко отшатнулась от неё и опять скрылась в глубокой тени своего угла. Шериф не взялась бы сейчас определить, что именно произошло с ней в этот момент: вонзилась ли в её сердце стрела истинной горечи, которую довелось хоть раз испытать каждой влюблённой, или же в ней взыграло оскорблённое самолюбие. Тем более что, когда её лицо вновь выплыло из чёрной тени, на ней уже никак не отражались движения её души. Циничная, пополам с презрением, улыбка опять появилась, словно приклеенная, на её физиономии.

– Что ж, это можно было бы предположить, – сказала она. – Какая же это девушка, скажите мне, выдержит три года? И кто же эта счастливица, а, шериф?

Шерифа не мог обмануть спокойный голос Дучесс, и она поняла, что буря может грянуть в любой момент.

– Ну какая вам разница, Дучесс? Ведь это всё-таки не нож в спину и не пуля в тёмном переулке…

– Вы полагаете?

Эти два слова заставили шерифу дрогнуть; ей показалось, будто кто-то невидимый опустил ей за шиворот добрую пригоршню снега.

– Что поделаешь, раз уж случилось… Молодые девушки имеют обыкновение меняться со временем, Дучесс. Кроме того…

– Кроме того, её репутации несколько вредило знакомство с каторжницей, так?

– Я этого не говорила.

– Считайте, что я прочитала ваши мысли. Кто же всё-таки этот человек?

– Дучесс, вы что, собираетесь отыскать её?

– Найти, чтобы опять вернуться в тюрьму? – Дучесс улыбнулась как-то совсем иначе, просто грустно. – Я не идиотка. С этого момента все мои поступки будут иметь совершенно законный характер, никто больше не сможет привлечь меня за мои действия к ответственности. Да и теперь я многое понимаю, и опыт мне пришлось приобретать слишком дорогой ценой. Так что мне просто любопытно, что это за человек, который свёл со двора красавицу Линду Мэррей.

Судя по тону, каким она произнесла последние слова, несложно было догадаться, что в течение последних десяти секунд этому человеку удалось полностью выкинуть из головы мысли о ветреной девчонке или уж, по крайней мере, осознать, что у неё нет никакой надежды вернуть её. И шерифе, для того чтобы покрыться от страха липким потом, хватило простого осознания истинного могущества силы воли своей собеседницы.

– Рано или поздно вы всё о ней узнаете. Кроме того, вы, Дучесс, уже давно, скажем так, не испытываете к ней уважения. Это Барбара Спрингер… – И шериф выжидательно уставилась на молодую женщину.

Дучесс, кажется, засмеялась. Смех её звучал тихо, но тело содрогалось.

– Я бы сказала, шутка удалась, – произнесла она. – Человек, благодаря которому я попала на каторгу всего лишь за то, что стреляла в неё, именно этот человек, пока я отсутствовала, увела у меня девушку!

Она опять засмеялась, но лицо её при этом болезненно побледнело.

– Линда действительно любила меня, – объяснила она шерифе, – и то, что она спуталась с этой…

– Ей стало жалко Барбару. И потом, вы должны понять…

– Не будем говорить о ней, – холодно произнесла Дучесс. – Если бы мне пришлось оставить лошадь, она наверняка бы дольше тосковала по хозяину. И если она успела за такое короткое время полностью забыть меня, то, полагаю, мне это удастся ничуть не хуже, чем ей. Поэтому в данный момент меня гораздо больше интересуют планы комитета по моей торжественной встрече. Кажется, эти ребята, чёрт их побери, готовятся тепло сказать мне: «Добро пожаловать домой, девка!», не так ли?

Шериф, несмотря на непрекращающееся чувство страха, засмеялась:

– Да, в самом деле, город полон вашими приятельницами, Дучесс!

– Нет, вы ошибаетесь, шериф, – подхватив тон собеседницы, возразила Дучесс. – Хотя немало ребят приехало издалека, чтобы повидаться со мной. И что же это должно означать?

– А вы ещё не догадались?

– Ну что вы, конечно же догадалась! Они постараются нашпиговать меня свинцом, правда, если у них это получится. Но ведь когда-то они не были настроены так, чтобы… – И она умолкла, стараясь найти подходящее словцо.

– Когда-то – да, – согласилась шериф. – Да, прежде любая из них предпочла бы собственноручно надеть на свою шею петлю, только бы не связываться с Дучесс. Да, я знаю об этом, Дучесс! Но за время вашего отсутствия некоторые молодые люди усиленно тренировались в стрельбе из револьвера. И похоже, они сумели убедить себя в том, что способны обставить вас.

– Итак, сезон охоты на меня открыт. Что ж! Пусть берутся за револьверы, но лучше им постараться свалить меня в тот момент, когда я только появлюсь. Та, которая достанет меня, надолго прославится. Её-то уж точно не посадят! Мало того – ещё заработает благодарность общества!

– Но не сами ли вы, – начала шериф речь, – в старые добрые времена объявили об открытии сезона охоты на всех? Разве тогда вы сдерживали свои эмоции или думали о последствиях собственных поступков? Нет, Дучесс, проснувшись, первый шаг вы делали с мыслью о том, как бы ввязаться в хорошенькую драчку, и вам это всегда удавалось. Вам было всё равно, кого вы подстрелите. Ну и вот, как только донеслась весть о том, что вас выпустили, каждая обиженная вами – оскорблённая, подстреленная, побитая, – все они направились сюда с заряженными револьверами: охота на медведицу! Здесь Бэлла-Гром, настоящее её имя Уилла Хенкок, вы её знаете; она приехала из Биг-Бенда. Она считает, что четыре года тому назад вы поступили не совсем честно, пристрелив её младшую сестру, Хелли Хенкок. Приехала и Медведица Чарли из Северной Монтаны; она утверждает, что примерно в то же время вы как-то особенно подло обошлись с ней. Ну и ещё многие другие понаехали к нам. Ведь не так давно они спокойно себе поживали, справедливо полагая, что лишены возможности отомстить вам. Но теперь…

– Но теперь они считают, что за три года я потеряла класс?

– Да, примерно так.

– Значит, поэтому они выступают так смело, что подняли шум и треск на всю округу?

– Дучесс, единственное, что вы сейчас можете сделать, – забыть, что этот городок вообще существует на белом свете. Уходите из Хвилер-Сити и живите как можно дальше от него. Здесь их слишком много!

– Уходить, жить вдалеке? – пробормотала вчерашняя каторжница. – А когда я уйду, все кругом будут обрадованно говорить, что я – всего-навсего жалкая трусиха?

– Убраться подальше от вооружённой толпы – это не трусость, Дучесс!

Дучесс выпрямилась во весь рост. Рядом с шерифом она казалась просто великаншей..

– Шериф, что-то мне не очень хочется драпать отсюда, – вымолвила она.

Тома Аньена испуганно проглотила слюну и умолкла. Чтобы как-то скрыть волнение, она взяла коробочку с рыболовными крючками и принялась перебирать их. И тут вчерашняя каторжница взяла из её рук эту коробочку, пересекла комнату и вонзила крючки жалами в верхнюю часть рамы распахнутого настежь окна. Потом спокойно вернулась к противоположной стене, мягко переступая, заняла наиболее удалённую от окна точку.

Шериф удивлённо и озабоченно поглядывала на неё, иногда переводя взгляд на раскрытое окно с подвешенными крючками. Их хорошо отшлифованные хвостики время от времени вспыхивали золотом в слабом свете керосиновой лампы. Устраиваясь у стенки, Дучесс монотонно роняла слово за словом:

– Я не уйду из города, шериф. Я вернулась в Хвилер-Сити с абсолютно мирными намерениями и не собираюсь бежать отсюда. Нет, мэм, я не побегу из города, и пусть они делают что хотят. Причина в том, шериф, – и вас, полагаю, это может несколько удивить, – что мои показания на процессе, над которыми издевалась судья вместе с прокуроршей, присяжными и зрителями, абсолютно правдивы. Я не стреляла в Барбару Спрингер. Да, мы немножко поругались. Да, мы готовы были взяться за оружие. Но до настоящей стычки дело не дошло. Дело было в том, что Барбаре не совсем нравилось, как я с ней общаюсь. И в тот момент, когда мы с ней довольно громко беседовали о взаимных претензиях, кто-то выстрелил в окно и свалил Барбару. Эта подлая свинья знала, что нашу беседу слышали многие и что меня точно посадят на скамью подсудимых. Я сама подняла Барбару и оказала ей первую помощь. Помните, она обвинила меня в покушении на убийство только на следующий день? Я уверена, что той ночью кто-то навестил Барбару, купил её или просто уговорил свалить всю вину на меня. А может, и сама Барбара решила, что у неё будет больше шансов окрутить Линду, если я сяду за решётку…

Не завершив фразу, она резко повернулась на пятках. Тяжёлый кольт, казалось, сам прыгнул ей в ладонь. Шериф совершила бессмысленную попытку ухватиться за свой револьвер, и пальцы её ещё старались выудить оружие из кобуры, когда уже отгремели один за другим шесть выстрелов – будто опытный машинист шесть раз ударил по клавишам «ундервуда». Но не шериф была мишенью Дучесс.

Смолкший грохот выстрелов сменил дикий вопль мужа шерифы, впавшего в панику на собственной кухне.

– Я остаюсь в Хвилер-Сити, – продолжила разговор вчерашняя каторжница. – Я никуда не уйду. Если кто-то из ребят, приехавших сюда ради меня, будет совершенно твёрдо уверен в том, что хочет меня видеть, передайте: нынешней ночью я намерена как следует выспаться, а завтра вечером приду на большой бал в «Уорнерс Спрингс». И если у них не пропадёт желание свидеться со мной, то они смогут найти меня там. Эти шесть крючков передайте, пожалуйста, тем, кто больше всех захочет повидаться со мной.

Закончив речь, Дучесс шагнула к окну. В этот момент двери распахнулись, и в комнату влетел муж шерифы .

========== 4. Заклеймённа как преступница ==========

Шериф, естественно, была сама не в состоянии предпринять какие бы то ни было действия, и потому ей не оставалось ничего иного, как постараться успокоить мужа и объяснить, что лично с ней решительно ничего страшного не произошло, огнестрельных ран и иных телесных повреждений она не получила, и вообще всё идёт своим чередом. Как только муж удалился, явились любопытные соседи, привлечённые, конечно же, звуками револьверной пальбы.

Шериф разъяснила им суть происшедших событий и подошла к окну. В верхней части рамы она обнаружила шесть верхних половинок крючков, глубоко воткнутых жалами в дерево. Нижние части крючков были начисто срезаны пулями; петельки крючков, к которым привязывается леска, были унесены ураганным огнём куда-то на улицу. И только при последнем, шестом выстреле рука Дучесс, видимо, дрогнула, и пуля слегка поцарапала раму – на древесине, приглядевшись, можно было заметить свежайший след.

Шериф не стала вытаскивать крючки.

Напротив, она пригласила в дом своих друзей, чтобы они как следует рассмотрели окно. Она лично светила им специально зажжённой большой керосиновой лампой.

– И все шесть выстрелов она сделала при свете одной только лампочки, – спокойно разъясняла она. – И при этом три года не касалась револьвера. И все шесть выстрелов в одно мгновение, – наилучший стрелок не успел бы вытащить револьвер из кобуры, не говоря уж о том, чтобы открыть огонь. Да, друзья мои, я вынуждена констатировать, что мастерство Дучесс сильно пострадало за три года тюрьмы: посмотрите сами – её шестая пуля зацепила раму!

Ирония шерифы была совершенно излишней.

Кучка её приятельниц постояла, помолчала, всё поняла и разошлась, поклявшись, что обо всём они расскажут своим знакомым, а те, в свою очередь, донесут истинную правду до своих знакомцев, и так далее. Сообщение шерифы распространялось по городу с огромной скоростью, и то и дело люди заглядывали к ней в кабинет, чтобы посмотреть на переполовиненные рыболовные крючки. Сама великая Бэлла-Гром в сердцах явилась посмотреть на это чудо. И, посмотрев, сама великая Бэлла-Гром промолчала и отправилась из шерифова дома восвояси. И другие молча приходили глянуть на эти крючки. Побывали тут и Медведица Чарли, и Мэри Мэтьюз, проделавшая такой путь из Спокана, чтобы наконец достать «своего» человека. Даже старая Минтер пришла, посмотрела, онемела и так и ушла с открытым ртом. Другие тоже приходили. Их будили, они вылезали из тёплых гостиничных постелей и спешили совершить паломничество в кабинет шерифы.

Только ближе к полуночи абсолютная тишина овладела домом шерифы. Зато все остальные дома в Хвилер-Сити были охвачены почти истерической болтовнёй. Возбуждённые разговоры не прекращались даже после того, как рачительные хозяева погасили все лампы в городе, и рассказы, пересказы и другие живописные изложения только что происшедшего невероятного события не утихали до самого рассвета.

***

Когда город окончательно пробудился от кратковременного забытья, по нему вновь разнеслись крайне интересные новости, вызвавшие, в свою очередь, повальный гомерический хохот. Так, например, ужасная старая Минтер выехала из Хвилер-Сити в неизвестном направлении. Мэри Мэтьюз, прибывшая из далёкого Спокана, ранним утром также находилась на пути домой. Медведицу Чарли нигде не могли разыскать, а Бэллу-Грома, похоже, внезапно обуяло необоримое желание вновь посмотреть па мутные воды Рио-Гранде.

Исчезли все герои! И на гипотетическом поле боя осталась только сразу приунывшая фигура Дучесс. Тёплое июльское утро, постепенно завершаясь, переходило в день, и она, засунув руки в карманы, слонялась без дела по улицам города. Видели, как она с присущей только ей врождённой вежливостью снимает шляпу, раскланиваясь со встречными дамами, как сдержанно приветствует кивком головы знакомых мужчин.

Интересно, откуда вообще у неё эта отменная изысканность в общении с людьми? Может быть, ей давала уроки какая-нибудь седовласая мексиканская леди, у которой кроме имени осталось в крови от испанских грандов ещё кое-что? А может, что-то досталось Дучесс и от её предков, о которых она и понятия не имела? Как бы там ни было, но ни в Хвилер-Сити, ни в ближайших окрестностях не найти было обладательницу манер, хотя бы отдалённо напоминающих Дучесс.

И вот Дучесс шла по улице, и казалось, что ей в высшей степени наплевать на то, что все встречные женщины молча выкатывали на неё глаза и мычали в ответ на вежливое приветствие нечто весьма неопределённое, или на то, что все особи мужского пола, независимо от возраста, не отрывали от неё взгляда, но при том вообще не отвечали на её вежливое к ним обращение.

«Болтают про меня всякое, – тоскливо прошептала про себя Дучесс. – Боже, и как им не надоедает это суесловие! Что бы они без меня делали? Скончались бы от скуки!»

Эта мысль ей настолько понравилась и показалась настолько симпатичной, что она остановилась и от всей души, хотя и тихонько, рассмеялась. На этот смех обратила внимание девочка, шествовавшая, уцепившись за отцовские хлопчатые брюки, по противоположной стороне улицы, и у девочки от страха и восторга перехватило дыхание.

Дучесс заметила её испуг и грозно насупила чёрные брови, но тут же овладела собой, придала лицу мягкое выражение и, широко улыбаясь, зашагала дальше.

Так она добралась до отеля. Почти поднявшись по лестнице, она остановилась на ступеньке и внимательно осмотрела террасу. И никто из примерно полудюжины рассевшихся на ней людей не осмелился посмотреть ей в глаза.

Дучесс шагнула и вошла сквозь крашеную дверь в тёмную, душную комнату, служившую в отеле холлом. Но и тут не было разгорячённых и возбуждённых женщин с револьверами на бёдрах, готовых в любой момент броситься на неё.

Дучесс пробежала взглядом по постояльцам, и глаза её при этом таинственно сверкнули.

Потом она остановилась на террасе, скрутила сигарету, зажгла её и, выпустив облако дыма, спустилась с лестницы на тротуар и продолжила путь.

Всё было гораздо хуже, нежели предполагала Дучесс. Она наивно думала, что годы, проведённые в тюрьме, сделают её в глазах сограждан честным человеком. Но во время прогулки по городу она поняла, что общество, водворяя преступницу в тюрьму, вовсе не требует от неё раскаяния и перерождения, а просто ставит на ней несмываемое клеймо изгоя, которое всю жизнь будет отличать её от массы законопослушных граждан. Правда, своим появлением она произвела невиданную сенсацию. Ещё бы, обратить в бегство врагов, не позволив им совершить даже угрожающего жеста в свою сторону! Но это ещё не победа над врагом.

Она остановилась перед кузницей, которую держала Барбара Спрингер, и вошла в двери. В помещении моментально наступило непонятное смятение. С противоположной стороны кузни распахнулась дверь, и какая-то фигура, скрытая дымом горна, растаяла, словно тень. Трое подручных Барбары замерли с инструментом в руках, явно чего-то выжидая и с любопытством рассматривая пришельца.

– Барбара здесь? – коротко спросила Дучесс.

Ответа не последовало; ничего, кроме выпученных глаз, торжественно уставившихся на неё; никто из них даже рта не раскрыл. Если до такого приёма дошло, значит, дела обстоят совсем плохо. И Дучесс опять отправилась вдоль по улице с кривой ухмылкой на губах и с глубокой раной в душе. Все они отвернулись от неё, все как один, и можно себе представить, что произошло бы, если бы взглядом можно было убивать…

Она шла без оглядки вперёд, куда её несли ноги, пока неожиданно, без каких-либо причин, не остановилась как вкопанная. Бессознательно, сама того не желая, она свернула с Главной улицы, вступила в один из переулков и оказалась перед домом, где обитало семейство Мэррей. Мистер Диккин перед ней замер с лейкой в руках, склонившись над своим цветочным горшком, искоса поглядывая на неё и со страхом ожидая, что выкинет эта бандитка.

В окне кухни так же испуганно замер и мистео Сэт Мэрфи. Что делать? Неужели отступить, после того как протопала по всей Главной улице? Она повернулась к жилищу Мэрреев, поднялась по ступенькам и решительно постучала в двери.

– Это ты, Барбара? – крикнула Линда.

Она не ответила. Послышались скорые шаги.

Двери резко отворились, и она оказалась перед женщиной, широко улыбающейся любимому человеку. Как только она разобралась, кто стоит перед ней, улыбка моментально исчезла с её лица. Она попробовала было захлопнуть дверь перед носом у Дучесс, но в последний момент передумала и подняла к ней испуганное, побледневшее лицо.

Дучесс, снимая сомбреро с широченными полями, с интересом изучала это лицо. Не важно, насколько изменилась она сама; главное, что лицо женщины изменилось ещё больше. Или она впервые рассмотрела её как следует? В старые добрые времена она как-то не замечала, что глазки её посажены слишком близко, что лобик у девушки узковат, что губы у неё просто толстые. В самом деле, цветы первой молодости могут облететь полностью всего за три года! Она была всё та же, но одновременно и совсем иная. Это была Линда, но в сердце её, в самых сокровенных уголках души ничего даже не дрогнуло при её виде. Она стояла спокойно, она тоже не бросалась ей на шею. Дучесс показалось – она сорвала розу, поднесла её к губам и… не ощутила аромата!

– Ты… ты… ты… пришла посмотреть на меня? – наконец выдавила из себя Линда.

– Если только ты теперь не очень занята, – промолвила Дучесс и широко улыбнулась.

Линда настежь распахнула дверь. Теперь она пришла в себя:

– Так ты войдёшь, Джована?

Линда была единственным существом в горах, которое обращалось к ней по имени. Ей понравилось, как она произнесла это.

– Я, Линда, предполагаю остаться здесь, в городе, – произнесла она. – Вот и забежала к тебе, чтобы передать кое-что.

– Что, от кого?

– Да от себя самой. Хочу сказать тебе: пусть Барбара меня не пугается. Я зашла в кузницу, чтобы сказать ей об этом, но не нашла её там. Похоже, у неё срочно возникли дела где-то в другом месте.

Несмотря на искренность тона, которым Дучесс произносилла эти слова, какая-то ядовитая, саркастическая нотка вкралась в её голос, и Линда покраснела до ушей.

– Барбара ни разу не говорила мне, что боится тебя…

– Значит, теперь у неё есть, что скрывать от тебя! – усмехнулась Дучесс; она заметила, как Линда передёрнулась от её злой иронии. – Ну и, главное, я зашла пожелать вам – тебе и Барбаре – счастья в семейной жизни.

Она протянула ей руку. В ответ Линда нерешительно вытянула свою ладошку.

Коснувшись её пальцами, Дучесс ощутила лёгкий трепет и потому тут же выпустила руку Линды на волю.

– Ох, Джована, – произнесла она совсем тихо. – Прошло так много времени, а люди такое рассказывали…

– Конечно, – произнесла Дучесс, – ты же не могла ждать вечно.

– А потом, мы были такие молодые… – добавила Линда; в её голосе явно назревало рыдание.

– Теперь мы подросли, Линда, – ответила Дучесс, – и теперь нам стало понятно, что мы были за люди.

– Да, я всё понимаю, – почти простонала девушка.

Подумать только, ни следа радости не было в её голосе, она показалась Дучесс даже чересчур угрюмой. Во всяком случае, у неё сложилось такое впечатление. Она сделала шаг назад и оказалась на террасе.

– Прощай, Линда!

– Прощай, Джована!

И опять зашагала по улице, но уже в противоположном направлении. Отойдя подальше, она обернулась, вежливо сняла сомбреро и взмахнула им на прощание. Может быть, присутствие большого количества мужчин, бдительно замерших во двориках и у окон, заставило его повторить прощальный жест? И может быть, только ради них она так широко улыбнулась, хотя акт торжественного прощания был уже завершён?

========== 5. Выросла преступницей ==========

Так и шагала она по улице, полностью разобравшись наконец в своих делах.

Освободившись от Линды, она чуть ли не физически ощутила, будто верный скакун вырвался из вязкого песка и вынес её на хорошо укатанную дорогу. Освобождение от Линды вывело её из иссушающей пустыни в зелёную, продуваемую свежими ветрами долину. Тяжёлый сон кончился, она проснулась.

Да, если бы истина открылась ей всё те же самые три года назад, насколько радостней был бы для неё каторжный труд за решёткой!

Ну а что касается Барбары Спрингер, то пусть она наслаждается семейной жизнью!

Она достигла окраины города. Эти места были незнакомы ей. В последние несколько лет жизнь в городе оживилась, стала гораздо лучше, и старые границы были давно преодолены. Однако вновь приехавшие жители уже были наслышаны о Дучесс. Конечно же, городская газета за последние года полтора не раз печатала портрет нашей героини. Каждый грамотный человек без труда узнавал

в ней «ту самую нехорошую женщину». Вот за забором толстая коротышка с курчавящимися чёрными волосами бросила копаться в своём садике и выпрямилась, чтобы Удобнее уставиться на Дучесс выпученными от страха глазами; Дучесс давно привыкла к таким штукам. Бабёнка эта уж такого наслышалась о страшной убийце и потому неотрывно смотрела на ужасную знаменитость, обливаясь от смертельного страха холодным потом. А здесь вот совершенно незнакомая ей крепкий мужчина, едва завидев её на улице, с визгом принялся созывать играющих во дворе детей и загонять их домой, а дети, тоже объятые ужасом, выглядывали из-за отцовских брюк, ожидая, когда же начнётся убийственная стрельба.

Что же это такое – неужели все они считают егё людоедкой, или как?

И при этой мысли она вздрогнула. Пусть лучше её боятся мужчины и дети, но пусть только не презирают. Пусть она лучше останется такой, какой стала в глазах жителей города, чем превратится, скажем, в Барбару Спрингер, которая скрывается через чёрный ход, когда с фронта приближается опасность. Нет, всё здесь предопределено судьбой! Самой судьбой! Она вернулась домой, чтобы вести совершенно мирный образ жизни, как всякая законопослушная гражданка. Но как сохранить покой и блюсти закон в этой смертоносной атмосфере всеобщего подозрения? Если каждая рука мысленно или тайком вздымается над ней с зажатым оружием, то разве не имеет права и она поднять собственную руку ради спасения жизни? В мрачном и непредсказуемом будущем было, однако, какое-то волшебство, неизъяснимо манившее к себе.

Стычки не миновать, и кто знает, может, она произойдёт ещё сегодня, в крайнем случае – завтра. И тогда её опять объявят вне закона. А восстановив против себя закон, она сможет бороться несколько месяцев, может быть, всего лишь несколько дней, скрываясь и прячась, поливаемая дождём и палимая солнцем, одинокий несчастный человек, силы которой поддерживает только безумная страсть дикой борьбы за выживание, одинокий несчастный человек, восставшая против соединённых сил всего общества. И, восстав против всех, преследуемая каждым в отдельности и всеми вместе, она наконец встретит смерть в бою!

Такие вот сильные, мрачные и возбуждающие мысли бродили в её сознании, и в такт им она ускорила шаги и остановилась с поникшей головой. И не подняла она взгляда, пока не услышала совсем близко скрип несмазанных колёс и грубое дребезжание огромной фуры. И подняла она взгляд в самое подходящее время, чтобы заметить появляющихся из-за поворота весело мотающих мордами лошадей, что свидетельствовало о лёгкой поклаже или о полном её отсутствии.

Они тянули громадную пустую повозку, способную, видимо, без особого труда протащить по самой что ни на есть каменистой дороге груз весом тысяч в двадцать фунтов.

Колёса с железными спицами были ростом с человека. В такую фуру можно было запрячь не менее семёрки лошадей, а кучер помещалась на высоко поднятом передке, управляясь с длиннющими вожжами и нахлёстывая лошадок длинным кнутом. Но сейчас возница дико злилась на сивую кобылку ростом не менее пяти футов в холке, которая никак не хотела дружно тянуть вместе с другими лошадьми. Она так и старался рвануть немного в сторону, обогнать своих взнузданных товарищей, а потом остановиться в одиночку на перекрёстке и весело заржать. Но ничего не получалось. Она была впряжена в огромную повозку, которую кучер могла вдобавок затормозить, сбросив на огромное колесо железную штангу тормоза.

Дружная работа смирившихся со своей судьбой лошадок, запряжённых впереди и сбоку сивой, не давала ей выбиться из строя. И сейчас это гордое животное неистово боролось с судьбой, стараясь то оборвать постромки, то вытащить голову из хомута, то просто порвать на мелкие клочки всю сложную упряжь. Шкура её потемнела от пота и покрылась клочьями пены.

Кучер прямо с ума сходила от злости, но никак не могла прекратить шуточки сивой. Она поднялась на передке и замахнулась длинным кнутом. В руках любителя бесполезны и длинная рукоятка, и втрое сплетённые полоски сыромятной кожи, и кнут способен только беспомощно мотаться над головой такого кучера, не доставая до нарушителя конской дисциплины. Однако Триша Саматти не таким была человеком. Говорили, будто Триша может кнутом перешибить пополам слепня на кобыльей ляжке, не коснувшись даже шкуры.