Текст книги "To Stop (СИ)"

Автор книги: Элиза-чан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Стоик устало выдохнул, наконец надел шлем и уничтожающе посмотрел на сына, твёрдой рукой отстраняя от входа.

– Уничтожим их – и нет проблемы. А ты опять захочешь договориться, что совершенно невозможно с людьми. Ты переживаешь за друга и не можешь принять адекватное решение. Со временем ты всему научишься. Благодаря твоей разведке мы можем понять, где они теперь примерно находятся, так что проблем не должно возникнуть. Жди дня через три, – достаточно прохладно (особенно для того, кто по любой мелочи выпускал пламя из пасти) попрощался Стоик и вышел из дома, сразу же натыкаясь на Плеваку.

Тот смотрел укоризненно на вождя, попрекая тем, как тот обошёлся с сыном.

– Сомнительный план… – Плевака закрутил щётку и стал чесать ею свои усы, хотя всё же на всякий пожарный случай взял с собой шлем. Ну так, для убедительности.

– Это всё для его блага.

– Он живёт с тобой всю свою жизнь, друг. Навряд ли не было ситуаций, когда ты разозлил бы его больше, чем сейчас, – Плевака посильнее дёрнул за щётку, которая застряла в его правом усе. – Да и наверняка поймёт, что ты не такой дурак, каким сейчас пытался себя показать.

– Это мой последний шанс вывести его на чистую воду, – вождь покачал головой, смиряясь с клеймом плохого отца, – а потом будет поздно и ему, и мне. К тому же, в действительно наш план гораздо хуже.

– Держится на соплях, я бы сказал.

– Сопли Громмеля вполне способны пригвоздить человека к земле, так что не всё так плохо, – Стоик усмехнулся в бороду. – И всегда можно идти напролом, особенно тогда, когда соблаговолит удача.

Иккинг сидел под окном с раскрытыми ставнями, пытаясь вслушаться в этот ненормальный разговор, но единственное, что понимал – ему надо срочно отсюда убегать. Кровь стучала в висках набатом, отдавалась болью в носу и глазах, а пальцы дрожали; к горлу подступало какое-то удушье, как от магии, как от огня.

Потому что это и был огонь – при каждом выдохе из ноздрей вырывался серый дым.

“Ну, брат, просто не повезло. Твой папа довольно твердолобый, но не будет отправлять воинов на верную смерть. Иди прогуляйся и подумай,” – Беззубик поднял с помощью хвоста и крыла Иккинга на ноги, подталкивая своего нерадивого всадника к запасному выходу с другой стороны.

“Спасибо,” – более или менее уверенно и твёрдо ответил Иккинг, замечая, как под его ладонью ручка раскаляется до красного металла.

“Иди уже, посиди на озере”.

“Да, так и сделаю,” – Иккинг вдохнул полной грудью и зашагал прочь, подальше от дома, от глаз, и ближе к деревьям, которые его точно укроют от чужого вмешательства. Беззубик, стоя в доме, смотрел грустными глазами на дверь, прижав разом все слуховые отростки к голове; он не мог отдать приказ драконам оставить Иккинга в покое и не приближаться к лесу, не тогда, когда было практически военное положение. Это скорее вызвало бы подозрение и резкое намерение Стоика пойти именно в лес, общему вождю дракон указом не будет.

Беззубик всмотрелся в пейзаж за окном – грязь, слякоть, – и поймал глазами молодняк.

– У вас важное задание специально от меня, – с важной позой подошёл он к ним, выпятив грудь. Недавно обращённые драконы посмотрели на практически их сверстника, но уже вождя, понимая, что их шансы обрести всадника при следующем выборе резко возрастут, потому что у них будет подобная поддержка. Мелкотня диких разумных драконов, которые годились лишь в домашние питомцы и составляли основу компании, также замерли. – Вам нужно проследить, чтобы ни один житель не подобрался к оврагу в лесу пример-р-рно часов двенадцать. И сами не приближайтесь. Сделаете, как надо, получите награду.

Они закивали, поняв, какие перспективы их ждут, и вмиг полетели к назначенному месту. Как же легко с такими наивными детьми.

Душа внутри дракона могла лишь надеяться, что всё обойдётся, ведь ни один знакомый Иккинга не знал о том месте. Это дикие знали, приходили. Они могли охранять. Драконы знали, куда примерно нельзя ходить.

Лишь бы всё обошлось.

Впрочем, Стоик был прав. В таком нестабильном состоянии Иккингу не хватало лишь гнева, чтобы пробудить своего внутреннего дракона до конца.

Между пальцев просвечивали тёмные чешуйки, а шея не переставала чесаться. Копчик ужасно болел, голова раскалывалась, а магия внутри клокотала.

Пришёл его час.

Час, чтобы стать драконом.

Превращение окончательно доконало его в овраге, куда он иногда сбегал, чтобы побыть одному, ещё в детстве. Где когда-то обратился Беззубик. Где теперь, похоже, будет оборачиваться Иккинг.

Наращивать новые кости, изменять внутренние ткани – всё это требовало ресурсов, которых не было в организме, поэтому магия тянула их извне. Конечно, со временем, если полудракон часто обращается, то его организм привыкает к этому, но первый раз всегда самый болезненный. На задворках сознания всплыл совсем нежелательный факт из истории их племени: раньше, когда не было старейшин, зелий, и магия была загадкой, при первом обороте большая часть полулюдей умирала.

Да, это именно то, что должен был вспомнить Иккинг перед тем, как осознать, что его магия выжгла землю вокруг него и начался пожар, а затем потерять сознание.

Его тело рычало от боли, выворачивалось наизнанку, хрустело, ломалось, подстраивалось под новый облик; когти вырывали травы с корнями, оставляли огромные борозды; чешуя переливалась от той силы, которая в неё поступала, а вырастающие клыки дробили челюсть. Озеро рядом осушалось, выпаривалось, рыба внутри него умирала; трава желтела, отдавая всю воду для новообращённого; деревья склонялись, чувствуя огромную силу, но неопытную, поэтому старались защитить, помочь, не дать умереть от жажды, боли или голода, несмотря на все те ветки, которые поломал юный дракон, когда добирался до этого убежища, несмотря на собственные страдания.

Интересно, можно ли умереть от боли?

(да)

***

Астрид смотрела на уснувшую Забияку и гладила её по голове – девушка уже не чувствовала ладонь, – когда Громгильда негромко позвала её мысленно, потянула, спрашивая, можно ли придти.

Под боком у дракона безмерно тепло, мягко и защищено, прямо как дома возле очага или на печке, когда под ногами шкура заморского медведя.

– Готти может предсказывать смерть? – Астрид погладила Громгильду под подбородком, еле вывернув руку из неудобной позы. Сама она сидела на стуле, Забияка спала на коленях, а дракон сел чуть позади справа, чтобы случайно не разбудить спящую.

“Да, – ответ Громгильды был простым до неприличия и таким же спокойным, но от неё ждали продолжения, судя по прекращению поглаживаний, поэтому она объяснила: – Она гадает по рунам, выцарапанным на костях предков. Первое, что сделал Иккинг, так это попросил сказать им, когда близнецы умрут”.

– И это будет завтра, да?

“Да”.

Вот так просто. Без фанфар, без сопроводительных фейерверков и взрывов. Без громогласных слов и пафосных фраз. Без плача жены и мужа, без криков детей и семьи. Под взглядами единственных друзей.

Пол почему-то дрожал, а перед глазами плотный туман, но человек сглотнул странный ком в горле и спросил:

– Неужели магия не может ошибаться? Она так непреложна? Она является законами миров?

“Драконы видят гораздо больше, чем хотят. Смерти близких, рождения далёких. Потоки жизни в теле, потоки магии, которую заложил в нас сам Один. Это тот груз, который не может понять простой человек. Ты чувствуешь, что такое связь со мной. Мы счастливы. Представь, что у тебя таких же связей, только, может, чуть слабее, тысячи, тысячи нитей с каждым на этом острове. И ты чувствуешь каждого. Знаешь, когда кому уходить, а когда и в какой семье придёт новая жизнь, – Громгильда подошла поближе, стараясь не скрипеть деревянными половицами, и уткнулась мордой куда-то в висок. – Какие бы законы не устраивали в деревне, как бы не хотели пихнуть кого-то ещё, но Иккинг практически вождь. Он чувствует всё это. Магия уже избрала его. Она нечто такое, что руководит нами издали, с помощью чего мы защищаемся от самих себя и помогаем другим вовремя уйти. Или прийти в этот мир. Даже сами мы не знаем полностью, сколько для нас творит магия. Но ты плачь, плачь, ведь эмоции – тоже дар от богов”.

И Астрид рыдала тихо, беззвучно, судорожно, захлёбываясь в собственных слезах, царапая щёки и лоб до крови верхней чешуёй и прижимаясь сильнее к единственному родному существу во всём мире, моля, чтобы хотя бы она её никогда не оставила.

“Я не успела достаточно хорошо узнать её, но неужели всё так… безнадёжно? Без шанса на будущее?” – просипела Астрид в мыслях; в мыслях меньше шанса заплакать вновь и подавиться воздухом.

Громгильда дунула на неё тёплым воздухом, даже горячим, который тут же высушил щёки и запёк кровь из мелких ран, а затем лизнула шершавым языком.

Что-то было не для необычных людей. Может, поэтому Иккинг не хотел говорить. Знания иногда убивают надежды.

“Знаешь, – внезапно в голове громко и чётко произнесла Змеевик, открыв глаза и смотря на больного, – магия пусть и такая важная, но даже её можно перебороть. Готти уже три раза предсказывала смерть Иккингу, а он, как видишь, живее всех живых. Не собирается помирать. Может, у его ближнего круга такие же чудеса выйдут”.

У Астрид ужасно болела голова – в мыслях всплывали то образ злого отца с запутанной бородой, то седина матери и её заплаканные глаза, то Забияка, говорящая, что Иккинг влюблён в неё, Астрид, а серо-зелёное лицо Задираки всё это объединяло настоящим, даже когда девушка закрывала глаза. Перед ней умирающий брат её подруги, на коленях не могущая жить без близнеца Раф, сзади – любимый и единственный дракон на всю жизнь.

Как прогнать всю дурь из головы? (особенно если это убивает)

– Эй, дорогая, – Астрид вновь погладила под подбородком Громгильду, вслушиваясь в треск поленьев, который мог успокоить, – а почему ты мне не сказала, что значит запах белены? Запах каштанов?

Дракон прикрыла глаза на мгновенье, а когда открыла, то зрачок превратился в тонкую ниточку, словно яркий солнечный свет озарил всю комнату разом.

“Всё слишком сложно, да? Я не хотела тебя пугать,” – Змеевик снова дунула горячим воздухом, пытаясь отвлечь свою всадницу и успокоить. Какие же люди сентиментальные.

“И что мне с этим делать сейчас?” – мысленно простонала Астрид, вновь настраиваясь на речь внутри головы. Не то чтобы это было действительно сложно, просто непривычно до сих пор.

“Он начал обращение благодаря тебе. Вся деревня благодарна тебе. Ты не обязана что-либо сейчас делать, нам всем сейчас тяжело, – она пробурчала ещё что-то неразборчивое, что можно было бы принять за слова утешения, а затем: – но только не упусти его! Ты всегда можешь отправиться ко мне за советом!”

Драконья ухмылка – это то, что вы пожелаете забыть, как только увидите первый раз.

Готти доваривала помогающее зелье, чтобы совершить полный оборот. Под потолком витал немного ядовитый запах зеленоватой дымкой, въедающийся в ноздри. Скорее всего, его впитает дерево (впрочем, кто знает, сколько эта крыша видела разных зелий и впитывала запахов), на несущих балках останутся разводы.

Они не знали, как оно сработает вместе с источником отравления внутри Забияки, отреагирует на его кровь, смогут ли они вообще обратиться. Но так хотелось верить. Ведь ливень за окном прекратился, дав им немного времени. Вдруг Боги всё же на их стороне?

В воздухе пахло влагой, сырой травой и плесенью.

“Поспи немного, время есть. А потом начнём,” – шёпот в голове был будто «мутным», немного отстранённым, но таким привлекательным, заманивающим.

Когда Астрид проснулась, она пожалела, что послушала Громгильду. От Иккинга невеста знала, что кровь драконов действительно гораздо гуще, что помогало им спать в любой позе, но, похоже, её кровь явно не давала таких преимуществ: шея болела, задница болела, спина болела, нога, на которой спала Раф, ужасно затекла, а теперь словно горела огнём; если чуть отстранить безвольное тело, то начнутся жуткие покалывания тысячи ледяных иголок.

Девушка зевнула, когда увидела выходящую из закутка Готти. Старушка кивнула, улыбаясь, думая, что викинг сразу примет этот жест за готовность.

Тянуть было нельзя.

Астрид толкнула изо всех сил Громгильду, сидящую сзади и будто впавшую в транс, чтобы та позвала Рыбьенога для расшифровки всего происходящего, а Иккинг и Сморкала просто обязаны быть здесь.

Дракон обиженно курлыкнула и с разбега вылетела наружу, крича на драконьем во всё горло, чтобы Сарделька побыстрее нашлась. Змеевик вернулась ещё раз к наезднице, чтобы сказать, что Иккинга нигде нет. Девушка не могла сдержать себя, будучи на пределе: да пусть хоть Сморкала ищет, они должны быть здесь уже сейчас!

Астрид нахмурилась, когда увидела лишь Рыбьенога:

– А где остальные?

– Родителей нет на острове, – Рыбьеног смущённо посмотрел в пол, покрывшись тут же чешуйками; он всё ещё иногда нервничал при разговорах с Астрид, хотя последняя даже не могла понять причины; не зарежет же она его, в самом деле. – Сморкала отправился с тренировочной арены за Иккингом, они скоро будут. Барс и Вепрь передали, что… – Рыбьеног запнулся на пару секунд, – не хотят это видеть.

Астрид в замешательстве моргнула, затем посмотрела на просыпающуюся Забияку, до которой, судя по лицу, дошёл смысл сказанных слов.

– Вот как, – единственное, что смогла сказать она, вставая и разминая спину, – наши родственники всегда были немного странными. Этого следовало ожидать. Мы им припомним этот случай.

Хофферсон вздрогнула, внезапно вспомнив, что у них есть шанс на успех. Они не собрались здесь умирать – это немного забылось. Совершенно забылось.

Вдох.

Выдох.

Вдох полной грудью.

Готти покачала головой, держа две склянки в одной руке, и пристально смотрела на Задираку, который “отрупевал” с каждым вздохом всё больше.

– Что же, я думаю, они могут подойти потом, – озвучила Астрид общую мысль немного нервно, передавая общее напряжение. Она смотрела на Забияку, которая глядела на своего брата с безграничной заботой и нежностью, и внезапно поняла, что у неё нет того, ради которого она пошла бы разумно (или не очень) настолько далеко. Не настолько близкого до безумия. Но она могла подойти к Забияке и обнять её до хруста костей и резкого выдоха, до невозможности дышать и слёз от боли, выражая свою поддержку. Что она и сделала, ведь она могла это сделать. – Удачи, подруга.

Рыбьеног сделал практически то же самое, смотря на девушку страдальчески-влюблённым взглядом. Ох. Астрид могла лишь спрятать глаза за отросшей чёлкой и прикрыть рот, пытаясь не выдать удивление.

Почему чужие чувства кажутся такими простыми, но для самих чужих безумно сложными?

Забияка игриво потрепала парня по щеке и улыбнулась.

Затем она влила в брата один флакон зелья, в себя другой, сняла практически всю одежду, взяла холодную руку в свою, прислонилась лбом к родному и стала ждать.

Первое превращение – это самое отвратное, что можно увидеть в своей жизни.

Сморкала отодрал от себя верещащую Жуткую жуть и бросил подальше – он уже хотел сказать, что они совершенно разных видов, поэтому не могут понять друг друга, хотя это скорее из-за маленьких куриных мозгов пищащей твари, как вдруг понял, что под его ногой была пустота, а не вечно надоедливые ветки, которые путались сегодня под ногами постоянно, пытаясь свалить.

Кривоклык всегда находился на стороне отца, даже когда был в шаге от чего-то вроде “домашнего насилия”, потому что оружие надо менять всегда, сынок, особенно когда оно сломано или затупилось. Отец решил, что был бы лучшим вождём для деревни, поэтому его надежды возлагались на сына. Отец не понимал, что значит быть всадником. Кривоклык прекрасно понимал, что будет со Сморкалой, если он начнёт в открытую брыкаться.

Иногда удавалось поддеть Иккинга по-настоящему, но в этим моменты Сморкала боялся друга даже больше, чем отца. Пока не возвращался домой после какой-то неудачи. Но там же ему в голову приходило, что Иккинг с радостью бы избавился от него, Сморкалы, такой надоедливой помехи, когда как отец его любил и желал ему счастья – это было в воздухе, во взглядах. Хотя Иккинг всё же был другом.

Сморкала был между двух огней, двух наковален, которые сдавливали с двух сторон. Кривоклык помогал ему быть любимым сыном дома и приличным другом в миссиях. Вот и сейчас Ужасное чудовище шепнуло своему всаднику, чтобы он рассмотрел место, где прячется сын вождя – ничего криминального, но можно было предоставить это как хорошую информацию для отца, который всерьёз думал, что род Йоргенсов достоин был быть главным среди Лохматых Хулиганов.

В воздухе пахло палёными волосами и жареным мясом.

Сморкала удачно спустился в овраг, понимая шестым и седьмым чувствами, что что-то не так.

– Иди ищи, Астрид сказала… да кто она вообще такая, чтобы мне приказывать… – бормотал он, отряхиваясь от пыли.

Не было вокруг звуков.

Не было шума ветра или воды.

Сморкала застыл, услышав стон.

Он шёл сюда по запаху, который постоянно норовил исчезнуть, но после первого оборота его пять чувств стали гораздо сильнее, так что ни сильный ветер, ни частое виляние следа не сбили его с курса.

Как жаль.

Сморкала не хотел оборачиваться; он закрыл глаза, моля, чтобы всё это оказалось сном. Но Иккинг наверняка видел его. А затем последовала вспышка магии, такая сильная, что опрокинула на землю и выбила весь дух.

За прерывание первого оборота самых сильных видов класса Разящих, Загадочных и Кочегаров, а также всех сильнейших особей, будущих вождей и приближённых к избранному правителю полагалась самая жестокая смертная казнь, на которую был способен вождь племени.

Астрид смотрела, как последняя одежда рвалась, как сращивалась кожа, зеленела, обрастала чешуёй; слышала, как трещали кости, ломаясь, как дробилась челюсть, а возможно, как вырастали новые кости. Как расширялась челюсть, пропадали волосы в искрах грёбанной проклятой магии, глаза становились сумасшедшими и наливались кровью от напряжения. Это было настолько отвратительно, что прекрасно – она просто не могла отвести от этого взгляд. Не сейчас, позже, когда всё закончится.

Это длилось несколько часов; Рыбьеног банально не выдержал противного запаха и вида торчащих костей, которые снова и снова ломались и передрабливались, срастаясь то не там, а то там, но мешая другим костям, поэтому рвали плоть и снова смещались. Удивительно – магия не давала вычесть ни капли крови.

Престеголов же не мог разрушить эту хижину? Они всё равно не могли вынести Задираку отсюда, так что мысль об этом проскользнула достаточно просто (особенно когда сбиваешься с счёта ударов сердца).

У Астрид слезились глаза от запаха, свербило в носу – она стала дышать ртом, хотя рвотные позывы не покидали её, – и колени дрожали.

Какой из неё воин?

“Самый стойкий,” – издалека отозвалась Громгильда, расправляя крылья.

Это было всё так плохо, потому что первый оборот, а один из них болен и без сознания, по крайней мере, так сказал Рыбьеног, когда вышел прочь.

Когда всё закончилось, ни одна из голов не открыла глаз. Они дышали ровно, размеренно, одно на двоих сердце билось ровно. Но они не открывали глаза.

Астрид не могла пошевелиться.

Мир враз превратился в подземное царство мёртвых, тёмное, мрачное и безвыходное – а затем она услышала крик, от которого внутри враз всё оборвалось (и напряжение, и чувства, и душа). Крик боли, какую не могли вызвать ни ранения, ни превращения в дракона; она знала, она их только что слышала эхом сквозь рвущуюся плоть и хруст костей.

И она упала.

========== Предателей род ==========

На глазах у Гарри Сириус увернулся от красного луча, посланного Беллатрисой, – он смеялся над ней…

– Ну же, давай! Посмотрим, на что ты способна! – воскликнул он, и его голос раскатился эхом по огромной комнате. Второй красный луч поразил его прямо в грудь. Улыбка еще не сошла с его уст, но глаза расширились от изумления.

Сам того не заметив, Гарри отпустил Невилла. Он снова спрыгнул ступенью ниже, вынимая палочку, и Дамблдор тоже обернулся к платформе. Казалось, Сириусу понадобилась целая вечность, чтобы упасть: его тело выгнулось изящной дугой, прежде чем утонуть в рваном занавесе, закрывающем арку. Гарри успел увидеть на изможденном, когда-то красивом лице своего крестного отца смесь страха и удивления – и в следующий миг он исчез в глубине древней арки. Занавес сильно колыхнулся, словно от внезапного порыва ветра, и сразу же успокоился опять.

Раздался торжествующий клич Беллатрисы Лестрейндж, но Гарри знал, что бояться нечего: Сириус просто упал, скрывшись за занавесом, он вот-вот появится с другой стороны арки… Но Сириус не появлялся.

(с) Гарри Поттер и Орден Феникса, глава 35

Сморкала смотрел на это и не мог поверить – волна магии прошибла ему мозги и галлюцинации настигли его? Он съел испорченную рыбу на обед? Он ведь… не мог быть виноватым в этом? Не мог же ведь?

Трава была выжжена, земля осушена, деревья теперь были иссохшей ветошью, а в воздухе не хватало влаги, глаза слезились от ужаса вокруг, однако пугало так сильно всё равно не это. Пугала развороченная левая нога Иккинга – белая кость разорвала штанину, ха-а-а, да что штанину, она разорвала всю ногу, и теперь осколки (кажется, в трёх местах, но там столько крови и ошмётков мышц, крови Иккинга, что Сморкала ни в чём не уверен) торчали так на виду. Ступня порвала ботинок и уже была покрыта чешуёй с когтями, но всё равно выглядела иссушенной. А кровь, которую раньше сдерживала магия, расплескалась на метр, была повсюду: на одежде Иккинга, на его лице, на глазах, веки которых успели покрыться слоем тончайших еле видных чешуек, на сухой земле и, о Один, она продолжала вытекать из его развороченной ноги струйками и даже медленным ручьём в месте, где была порвана артерия, медленными толчками, будто так медленно билось его сердце, и земля не могла впитать это озеро, настолько густой была алая кровь.

Нужно было позвать Кривоклыка. Кривоклык. Надо. Что-то. Что-то надо.

Сморкала дрожал всем телом, даже не чувствуя, как обед подкатывает к горлу, а его глаза выжгли на самих себе эту картинку, но он продолжал смотреть и продолжал, пока не открыл рот и не заорал от ужаса.

Иккинг взглянул на него.

(Этот взгляд будет сниться ему в кошмарах)

Он не мог говорить от боли, он не мог орать от разочарования, он не мог реветь от того, что теряет жизнь – он мог только смотреть, не моргая, потому что кровь отлично смачивала глаза.

На землю Сморкалу сбросила массивная чёрная тень; от резкого толчка и неудачного приземления на висок зазвенело в ушах и рвота подобралась к глотке окончательно.

Он не думал, что мог бы прижечь все открытые раны и остановить кровотечение, что мог бы реально позвать Кривоклыка, что мог бы не смотреть на это так долго. На самом деле, он не мог не смотреть на это, потому что это то, к чему привели его действия, действия отца и действия вождя, желание всех в деревне забрать Иккинга себе, но не ставя его мнение выше собственного или даже на равных. Возможно, он не понимал это так чётко, но он осознавал где-то более глубоко, где-то, где хранились мечты о совместных гоночных полётах и ночи перед костром.

Астрид. Эта человечка не могла не знать, что происходит с её женихом, при этом отправила его, Йоргенсона, сюда. Стоик постоянно давил на сына, все это слышали, все это даже видели, особенно когда ярл мог вспылить слишком сильно. Желание скрыться, желание быть сильным и замеченным лишь по собственному разрешению: всё это привело к тому, что Иккинг стал превращаться в Ночную фурию. Он не мог спросить ни зелья, ни помощи, потому что быть незамеченным – главное условие. Он не мог вообще о чём-либо рассказать, потому что никто на самом деле никогда его не слушал; им были нужны приказы их вожака, изобретения учёного, подсказки тренера, бревна, чтобы выплакаться на свою несчастную жизнь, но никто и никогда не замечал самого Иккинга.

Сейчас Сморкала мог вспомнить, что у Иккинга на подбородке, практически под губой, есть небольшой шрам, и когда парень по-доброму улыбался, шрам превращался в тонкую-тонкую линию, которую практически не было видно.

Больше вспомнить было нечего об Иккинге. Не о тренере, не о сыне вождя, не о наезднике, а о друге. О друге вспомнить нечего.

А потом раздался вой. Пробирающий до собственных целых костей, он мог заставить задохнуться. Но Сморкала не задохнулся – он стоял на корточках и блевал, заливаясь собственными слезами и соплями.

Ему было всё равно, четвертует ли его Стоик за произошедшее или ему просто отрубят голову в драконьей форме, перед этим заставив насильно пройти обращение до самого конца – он это заслужил, да, заслужил, все вокруг заслужили того, чтобы быть убитыми за эту смерть. Вождь в том числе.

Отец всегда давил на него после смерти матери, словно заслуги сына могли бы вернуть её к жизни. Он хотел, чтобы сын справился со всеми теми недругами, которых в своё время не смог победить сам, со всеми проблемами, которые не решил сам, как будто уже лежал в ладье под семейным гербом, а все жители Олуха поджигали церемониальные стрелы. Это было ужасно нечестно, но Сморкала не мог расстраивать отца. Никогда и ни за что. Ведь кроме него больше никого близкого не было.

Если случилось бы что с отцом, Кривоклык бы пошёл на дно вместе со своим наездником. Такова природа именно их связи.

А что станет с Беззубиком? Тот уже добился статуса вождя драконьей части деревни, будучи ездовым, но с подобным… наверняка его просто вышвырнут. Или будут лечить до конца жизни, ведь связь, построенная на схожести душ, была равносильна прямой зависимости жизней.

Сморкала понял, что задыхается, когда его окунули с головой в холодные остатки воды, которые остались от озера, и потрясли пару раз. Потом его вытерли о кусок травы – что-то смачно хрустнуло в челюсти – и снова взяли за загривок. Затем под ногами появились далёкие деревья.

Парень отключился, даже не поняв, кто его нёс.

Оклемался он просто и быстро – кто-то очень дружелюбный вылил на него ведро практически льда, забавно фыркая. В голове звенело, деревянный потолок перед глазами двоился, превращаясь в сплошную доску с бесконечными полосочками, но слышал он всё ясно и чётко.

– Ты добился того, чего хотел. И даже подтвердил свои догадки, доволен?

– О Один, ну конечно нет, никто не будет подобным доволен. Не шути со мной!

Удар по какой-то поверхности, диалог на повышенных тонах продолжался:

– Кто я такой, чтобы читать тебе нравоучения, действительно.

– Заткнись, Плевака!

– Ты не в том возрасте, чтобы затыкать мне рот.

– Зато я в том положении.

– Ты можешь думать, что я съел курицу Задираки, но ты не можешь думать, что не виноват в том, что произошло. Они дети, всего лишь дети!

– Они драконы!

– И кого ты будешь наказывать? Сморкалу, который пошёл в лес, где специально понаставлено ловушек? Астрид, которая сказала ему это сделать? Может, своего кузена, который выпивал соки из собственного сына и тебя? Знаешь, я начинаю с ним соглашаться.

– Из лучших побуждений!

– А может, себя? Как бы тебе ни было тяжело, ты не можешь отвертеться от этого. Ни тогда, когда был готов отказаться от сына, потому что он не мог превращаться. Ни сейчас.

Сморкала хотел отвернуться спиной к старшим и сжаться в комочек, но он не мог этого сделать: не мог прервать дыхание, дёрнуть мизинцем или перевернуться набок. Не мог ничего, чтобы не выдать себя, и это убивало хуже, чем остатки обеда во рту, который вышел из его желудка около часа назад. Он слышал то, что не должен был слышать.

– Твой сын жив. Он пережил остановку превращения. На нас надвигаются враги. Соберись!

– У нас погибло двое всадников, их дракон не может пошевелиться, а мой сын смертельно ранен; я не могу собраться, Плевака.

– Ты вождь. Ты обязан принять ответственность и выйти к этому лицом к лицу. Иначе ты недостоин своего сына, который слишком пытался быть для тебя хорошим.

– Он даже не попрощался с ними…

Тяжёлый вздох, который, кажется, мог снести целую избу, разбудил в Сморкале первобытный страх – он шевельнулся где-то в груди тугим комом и парень рвано вздохнул, открывая глаза. Он не хотел это дальше слышать и слушать. Понимать.

Близнецы погибли.

Иккинг на грани смерти побывал.

Сморкала до конца верил, что они смогут. Что они срастутся, ведь они всегда были одним целым, и общей кровью победят болезнь, которая нависла над Задиракой. Он не мог думать, что теперь они хотя бы не мучились, не мог найти для своей совести успокоение, потому что он стоял в стороне, когда Задирака ушёл куда-то в лес, когда услышал чужой хруст веток, не такой, как издавал Задирака, но всё равно сидел на месте, ведь мало ли что могло случиться. Ветку сухую сломал, уронил что-то, играл с хвостом, в конце концов.

Он бездействовал, он потакал чужой указке.

Его друзья умерли.

Они похоронили их (или ещё нет), он больше никогда не поржёт над ними или вместе с ними, не послушает страшные истории у костра, и вообще…

Сморкала посмотрел в глаза нынешнему вождю, задохнулся, утонул в отчаянии и понял, что собирается делать.

Он никогда не позволит утонуть Иккингу.

– Не волнуйся, с тобой ничего не будет, – произнёс Стоик, добавляя огня глазам и гладя бороду. – С Иккингом всё в порядке.

Сморкала молчал. Он не хотел спрашивать про Торстонов или про то, что стало с бывшими частями тела Иккинга.

На самом деле, он ощущал себя так отвратно, что не хотел слышать ничего.

– Сколько уже?..

– Пару часов, – ответил Плевака, на манер вождя приглаживая свои усы здоровой рукой, – так что иди отсюда, Готти и так проблем хватает.

Сморкала также не хотел осматриваться – он был настолько беспомощен и труслив в этот момент, совсем не так, как когда взглянул в глаза ярла,– так что он просто выбежал на улицу, спотыкаясь на каждой ступеньке вниз и зовя всеми силами Кривоклыка.

Они чёртов род предателей.

Астрид сидела на полу, держа в своих руках холодную ладонь Иккинга, и смотрела больными глазами, как Сморкала выбегал прочь, чуть ли не плача, а за ним вышли двое взрослых, всё ещё переругиваясь по поводу происходящего. Будто ругань могла помочь. Сморкала всё же умный, когда дело касалось серьёзных вещей. Наверное, надо бы поговорить. Объяснить, что это она сама виновата. Она тут единственный предатель.

Но её язык присох к нёбу с тех пор, как она закрыла глаза большому двуглавому дракону после его смертельных судорог. Их тело было мертво, но стеклянные глаза всё равно открылись, желая захватить частичку мира.

Она не могла сказать ни слова, только кивать, идти на поводке и слышать, держась за холодную руку Иккинга. Этот-то выживет, Громгильда говорила, что он живучая гадина, так пусть подтверждает слухи.