Текст книги "Искупление Гренгуара (СИ)"

Автор книги: Дигэ Альвавиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

И этот длинный день в самом деле прошел спокойно. Установилась чудесная, солнечная погода. Яркая морская синева сливалась на горизонте с синевой небесной. Игривые волны мягко плескались о борт корабля. Команда «Странника» теперь вполне благожелательно относились к “женщине на корабле”, считая, что это именно она принесла с собой такую легкую погоду. Жаклин мелькала на палубе то здесь, то там. Пыталась учиться у Пьера ориентироваться в море, изучала сложные приборы и уж конечно постояла у штурвала.

– Я никогда не была так счастлива, – шептала она Пьеру, когда они остались вдвоем. – Хочу, чтобы этот день длился вечность.

– По-моему твое настроение передалось всем на корабле, – улыбнулся Гренгуар. – Даже Тео. Честное слово, я не помню у него такого ясного, светлого лица.

– Тебе очень повезло с другом.

– Я знаю, – тихо сказал Пьер. Затем после паузы он решился задать вопрос, который волновал его давно: – Жаклин, за что ты так ненавидишь мужа?

– Ты употребил слово с очень сильной эмоциональной окраской, – медленно и не слишком охотно произнесла она.

– Прости, ты не обязана отвечать. Просто… ты не производишь впечатления счастливой женщины.

– Ценю твою деликатность, – Жаклин провела рукой по его лицу. – Ты ведь хотел сказать, что любящая жена не станет искать утешения в объятиях другого мужчины. И это правда. Я … расскажу тебе свою историю. Хотя бы ради того, чтобы ты не считал меня дурной женщиной.

– Не считал, и не буду считать, – Пьер коснулся губами ее теплой макушки. – Ты же знаешь.

– Знаю, – нежно сказала графиня. – Потому и потянулась к тебе. Не хочу говорить о себе слишком много. А если кратко… – она на минуту задумалась. – Итак, родители продали меня замуж, когда мне едва минуло четырнадцать лет.

– Продали, – тихо повторил Пьер.

– Я просто не могу подобрать более подходящего слова, характеризующего брак. Что есть наш брак по сути? Сделка. Родители продают, а будущий муж приобретает вещь, пригодную в хозяйстве, именуемую Женщина. Аристократы с ее помощью расширяют свои владения. Крестьяне приобретают дармовую рабочую силу. И те и другие – возможность размножаться. Самой женщине в этой сделке места нет. Она никто. Функция. Ей отказано в уме, праве любить, развиваться, иметь свои интересы. У нас на полном серьезе ведутся споры, а есть ли душа у женщины? Все ее интересы должны сводиться к размножению и угождению супругу. Что значит, младенцы и кухня не являются пределом ее мечтаний? Да она ведьма! На костер ее! Она тянется к книге, к знанию? Да она сумасшедшая!* – Жаклин перевела дух. – Прости, я отвлеклась. Это эмоции.

Итак, мне было четырнадцать. Моему супругу на тридцать лет больше. И у него начались серьезные проблемы по мужской части. Я была слишком красива, на свою беду. Он воспылал ко мне бешеной страстью. А заодно надеялся поднять свой боевой дух. Было это делом сложным и нуждалось в дополнительных ухищрениях, которые он заставил меня проделать в первую же ночь. Нисколько не считаясь ни с моим ужасом, ни со слезами. Помимо физической боли, в ту ночь была раздавлена, унижена и осквернена моя душа. Так повторялось каждый раз во время близости. Он говорил, что скоро я избавлюсь от девической застенчивости и привыкну. А в общем ему было плевать на мои чувства. Я никому не могла пожаловаться. Некому было меня защитить. Ибо в глазах света он был мой муж и господин. Что ж, он добился лишь моей дикой ненависти, а также того, что из моей жизни навсегда исчезло такое понятие, как “стыд”.

Жаклин снова сделала паузу, переводя дыхание. Пьер подождал, пока она сделает глоток вина, потом привлек ее голову к себе на грудь. Ему вспомнилось, что он уже слышал нечто похожее. Мари была девушкой простой. Жаклин богатой аристократкой. Но судьбы их сложились похоже. Только над одной надругался посторонний мерзавец. А над другой – собственный муж. Истории страшные своей обыденностью.

– Постараюсь еще короче, – заторопилась Жаклин. – Я боялась, что Бриссак сломает меня, как свою первую жену. Ее уделом было как раз размножение. И выбирали ее, как лошадь на базаре. Среди десятка других. Оценивали телосложение, в зубы заглядывали**. А как же. Должна произвести здоровых наследников. Ей было тоже четырнадцать, как мне. Никто не интересовался, готова ли она к этому? Как ей это дается? Не нужно ли сделать паузу хоть в пару лет, чтобы она отдохнула. Есть ли у нее мечта, талант? Каждый год она производила на свет по ребенку. Пятый убил ее. Несчастная была грамотной и вела дневник. Я прочла его. Незаурядная душа. К тому же она писала музыку. Там были нотные записи. Я попробовала воспроизвести эту музыку на лютне. И старый слуга вошел в мою комнату, обливаясь слезами. Он рассказал, как переворачивала его душу эта музыка, когда покойная хозяйка в редкий день играла. Чистая душа и огромный талант. Она могла бы дарить людям минуты красоты своей музыкой. Но увы, она всего лишь женщина. Не человек. Функция. Высосали все, что могли и зарыли на кладбище. Ей было только двадцать.

Я не хотела так. Я хотела унизить и растоптать драгоценного супруга так же, как он растоптал меня. Я не простила ему страшную первую ночь. Он любил показываться со мной на балах Герцога де Г***, своего синьора. Я привлекала восторженные взгляды. И сам Герцог не отворачивался, уделял свое внимание. Мне понравился один дворянин из свиты Герцога. Случилось то, что случается между мужчиной и женщиной. Бриссак, узнав об этом, грозно надулся, как жаба в брачный период, и попытался строить из себя оскорбленного мужа. Однако я напомнила, что за меня ему хорошо заплачено поместьями и двумя замками. Еще и моя верность в придачу? Не слишком ли много? «К тому же, – добавила я мимоходом, – вас должно заинтересовать, что на должность посланника в Испании претендуют еще три человека». Его это заинтересовало. И он оставил меня в покое, умчавшись решать деловые вопросы. Таким образом он смирился со своей участью. Я вращалась в самых высоких кругах и периодически приносила ему любопытные сплетни, которые касались его положения в свете. Одно время мной увлекся даже сам Герцог. Тогда уж Бриссак и пикнуть не смел. Он получил повышение за мой счет. Иногда, правда, у моего супруга взыгрывают собственнические чувства и он запирает меня в замке, дабы я поддерживала его боевой дух. Но это длится недолго. Ибо Герцог слишком часто желает видеть нас на своих приемах. Вот так я получила свободу и с особым удовольствием наставляю рога драгоценному супругу, – Жаклин тяжело вздохнула. – Ты… осуждаешь меня? Нет? Все это не имеет отношения к тебе, мой Пьер. Ты мое случайное счастье. Вот и все.

– Мы с тобой как маленький парусник в море, – он склонился близко-близко к ее лицу. – Игрушка волн. Пристанем ли к берегу, утонем, разобьемся о скалы – неизвестно. Да и неважно. – Пьер жадно прижался к ее губам своими, снова отчаянно желая погрузиться в жаркую пучину прошлой безумной ночи. И ее податливое тело тут же отозвалось, запылало, будто всю жизнь ожидало лишь его томящих прикосновений, страстных и утонченных ласк, его сводящей с ума нежности.

«Сирена морская с глазами как два изумруда,

А кудри твои будто солнца лучи в янтаре.

Возникла ты в жизни моей неизвестно откуда,

Виденьем бесплотным растаешь на ранней заре.»

Эти строчки Пьер шептал Жаклин, когда они прощались у двери его каюты. Совсем скоро Рошфор. На палубе они смогут прощаться лишь отстраненно, как капитан корабля и его случайная гостья.

– Ты все-таки сделал мне подарок, – Жаклин не могла сдержать слез. – Стихи. Я сохраню их здесь, – она указала на сердце. – Прощай, же. – Графиня взялась за ручку двери и уже открыла ее, прислушиваясь. Но внезапно вернулась, обняла Пьера, крепко прижалась к нему и зашептала: – Пойдем со мной. У меня есть небольшое имение. Мое собственное. Мы будем жить у моря, в Нормандии. Я брошу все. Не отвечай. Я знаю, ты скажешь: «Нет». – Она вырвалась из его рук и исчезла за дверью.

А Пьер остался, не в силах двинуться ни туда, ни сюда. Тоска вползла в его душу. Прав был Тео, следует жить с холодной головой и не бросаться сразу в омут. И ведь он берег себя от этого. Ждал, надеялся. А что теперь? Пустота. Забыть бы все, вырвать из сердца. Будто и не было. Его взгляд остановился на початой бутылке бургундского. Пьер плеснул себе в стакан, залпом выпил, налил еще. Он запутался. Ему нужна та, что далеко. Та, что рядом прекрасна, но не для него. Он просто идиот. Пьер стиснул стакан с такой силой, что раздавил его. Осколки впились в ладонь, и кровь смешалась с вином. Физическая боль, наконец, отрезвила его, заставила действовать и отвлекла на время от мыслей.

Позже они отыграли спектакль «Проводы знатной дамы». Жаклин, уже в своем роскошном платье, светская до кончиков пальцев, пожелала команде всегда только попутного ветра. Матросы в ответ пожелали ей «Счастливого пути». Пьер галантно подал руку, помогая спуститься по трапу. Глаза графини на миг затуманились, когда она увидела бинты на руке, что поддерживала ее.

– Ну что, боцман, – поинтересовался беспалый матрос, – кто пари выиграл?

– Никто не выиграл, – мрачно прогудел Кольбер, провожая глазами графиню и капитана. – Оба они проиграли.

– Надеюсь, дорога будет благоприятной, – Пьер тем временем помог Жаклин сесть в карету.

– Я благодарна вам за все, капитан Гренгуар, – она улыбнулась ему в последний раз. Лошади тронулись. Жаклин не смотрела в окно. Постепенно маска светской дамы исчезла с ее лица. Графиня закусила кончик батистового платка, но плечи ее все равно затряслись от беззвучных рыданий.

– Госпожа, госпожа, – испуганно причитала камеристка Флоранс, – ну не изводите себя. Так нельзя. Я сейчас найду ароматический уксус, виски вам протру. Вот так. Только успокойтесь. Не стоит он того. Ему солнце прямо в руки упало, а он ослеп от его света и совсем ума лишился. Глупец он.

– Не смей плохо говорить о нем, – глухо сказала Жаклин. – Он остался верен своей любви. И всегда был честен со мной. Пусть будет счастлив. А я … я переживу, я все переживу. Я привыкла.

«И все же он чурбан бесчувственный, – думала Флоранс, протирая лицо госпожи ароматической жидкостью. – Хотя и красавчик, конечно. Надо отдать ему должное».

Тео заглядывал уже в пятый кабак, и в нем, наконец, обнаружил Пьера. Жженый облегченно выдохнул: «Пьет, значит жив». Перед Гренгуаром стояла одна пустая бутылка. Вторую он только начал. Тео сел напротив, спросил себе тоже вина. Какое-то время оба молчали.

– Ну, – нарушил молчание Пьер, – не слышу душеспасительных бесед.

– Поздно тебе проповеди читать, – ответил Тео, – да и бесполезно. Наворотил, запутал все так, что вовек теперь не распутаешь.

– Да нет, – вздохнул Гренгуар, – наоборот, все стало слишком очевидно. До боли. Я понял, что никто мне не нужен, кроме Мари. Без нее пусто.

– Зачем тогда голову морочил Сиятельству? – проворчал Тео. – Тоже, поди, сердце ей надломил. А она ведь дама с пониманием.

– Ты все равно ничего не поймешь.

– Да где уж нам разобраться в тонкости ваших чувств, – резко сказал Жженый.

– Не обижайся, Тео, – извиняющимся тоном сказал Пьер. – Я и сам не знаю, как все это объяснить.

– Тоска вас друг к другу толкнула, – медленно, как бы размышляя, произнес Жженый и глотнул вина. – Да только дороги у вас разные. Не пересекаются.

– Ты философ прямо, – криво усмехнулся Пьер. – Но ты прав, разные мы. Жаклин… она великолепная женщина, но… наши отношения были бы ложью. Мне бы все время казалось, будто я продался за деньги. А Мари для меня родная, да вот только… – поэт поднял измученные глаза на друга. – Я больше не верю, понимаешь? Я надежду потерял, что найду ее когда-нибудь. Что она все еще ждет. Разве можно столько ждать? И я остался один. Совсем один.

Оба снова молча пили вино. Дальше говорить было бессмысленно. Тео всегда находил какие-то очень нужные и поддерживающие слова. А сейчас ничего не приходило ему в голову.

О, мой любимый, где ты?

В каком далеком краю?

Я утонувшее ожидание

Со дна опять достаю.

Нет, не устала ждать я.

Ветер, слезы мои утри!

Невольника ночи Пьера

Ждет белошвейка Мари.

Неси эту песню, солнце!

Шуми, могучий прибой!

Я жду тебя днем и ночью,

Я знаю – ты будешь со мной.

Свежий девичий голосок выводил за стенами кабака нехитрую песенку. Пьер сначала слушал рассеянно. Потом сильно побледнел и весь как-то подобрался. Еще не отзвучал последний куплет, как Гренгуар уже ринулся на улицу, искать певицу. Он нашел ее почти сразу: девочка лет шести подбирала мелкие монетки на мостовой.

– Милая, – Пьер сильно схватил ее за плечи и умоляюще заглянул в глаза, – скажи мне, что за песенку ты пела? Откуда ты ее знаешь?

– Мне больно, – вырывалась из его рук певица. – Отпусти меня.

– Эй ты! – подбежал к ним молодой мужчина, похоже отец девочки. – Отпусти немедленно ребенка.

– Простите, простите, – Пьер поднял руки в извиняющемся жесте. – Я не причиню вам зла. Я даже заплачу за представление. Вот, – он протянул девочке монету. – Я только хотел узнать, где ты услышала эту песенку?

– Вот малахольный, – проворчал мужчина, разглядывая монету. – Вроде не фальшивая. Ну встретили какого-то менестреля пару месяцев назад. Он пел. Дочке понравилось. Теперь она тоже поет.

– Где?! Где вы встретили этого менестреля?

– Вот привязался. Да разве я помню? В Лионе или в Льеже, кажется.

– Он сказал, что где-то живет девушка Мари, – важно вставила девочка. – Она потеряла возлюбленного. Но все равно ждет его, не переставая. Вот, даже песенку сочинила.

– Где она живет? – выкрикнул Пьер.

– Этого он не сказал. Не знаем мы.

– Послушай, милая девочка, – Гренгуар вытер испарину на лбу. – Я и есть тот самый Пьер, которого она ждет.

– Да ну? – недоверчиво пробуравили его любопытные глазенки. – Врешь небось.

– Да вот ей Богу! – Пьер перекрестился. – Я дам тебе еще монету, если ты запомнишь мою песенку и будешь петь ее в разных городах. Я ищу Мари. Может она услышит мою песню. И узнает, что я жив.

– Давай твою песенку, – кивнула девочка.

– Сейчас, я сейчас … – Гренгуар задумался на минуту:

Солнечный теплый ветер

Развеял мрачный туман

Пьер уже не невольник,

Пьер теперь капитан.

Где ты, мой светлый ангел?

Слезы скорее утри.

Пьер повсюду ищет

Свою белошвейку Мари

Дважды он повторил эти строчки, чтобы девочка лучше запомнила.

– Я буду петь в каждом городе, – пообещала юная певица. – И она обязательно услышит.

– Спасибо тебе, маленькая сестренка, – прошептал Пьер и поцеловал ее в розовую щечку. А потом долго махал вслед удаляющейся кибитке.

– Тео, ты слышал? Конечно, ты все слышал! – Пьер кинулся на шею другу, который все это время стоял в сторонке. – Она ждет меня! Ждет! – лицо его сияло.

– Уж эти мне стихоплеты, – проворчал Жженый. – Все до одного ненормальные. И угораздило же меня связаться с одним из них.

Комментарий к Женщина на корабле (окончание).

В тексте использованы два стихотворения Аллы Бережновой, написанные специально для этого романа. Спасибо тебе, за участие в этой части не только стихами, но и статьей о моде средневековья.

* В старину на полном серьезе не допускали женщин к учебе, потому что считали, что знания могут повлиять на репродуктивную функцию. В США вплоть до начала ХХ века женщину, читающую много книг, могли закрыть в сумасшедшем доме.

** Я не знаю, как в Западной Европе, но на Руси в старину существовал омерзительный обычай, когда невесту накануне свадьбы старухи вели в баню, раздевали догола и самым бесстыдным образом осматривали и ощупывали, как корову или свиноматку. Малейший изъян – невеста браковалась. Весьма вероятно, что при этом проводили и проверку девственности.

========== Мастерская мадам Гасьон. ==========

Однако, следя за перипетиями судьбы Пьера, мы совсем забыли о Мари. Нужно срочно исправлять эту досадную оплошность в нашем повествовании. Если читатель еще помнит, мы оставили возлюбленную Пьера в тот драматический момент, когда она, вместе с Жераром, Бернардом и малышом Биби вынуждена была срочно покинуть гостеприимную ферму Ленуар. Арман, сын хозяйки, вывез их из деревни. Дальше им предстояло добираться самим. Мари и ее спутникам повезло, большую часть дороги они проделали в повозке бродячих актеров, вместо того, чтобы тащиться пешком по пыльным и опасным дорогам Франции. И вот, наконец, город Тур, конечная цель путешествия.

Белошвейная мастерская мадам Гасьон, куда Мари направилась сразу же по приезде, была предприятием вполне процветающим. Под началом хозяйки, известной в Туре белошвейки, находились около двадцати девушек. Вышивальщицы, белошвейки, кружевницы никогда не сидели без работы. Самые знатные дамы делали заказы на тончайшее нательное белье. И сшито оно должно было быть столь безупречно, чтобы деликатная аристократическая плоть совершенно не ощущала грубых швов. Разумеется, все это великолепие должно было украшаться тончайшей вышивкой с монограммой владелицы. Кроме того заказывалось также изысканное белье постельное. Не забывались и предметы придающие уют интерьеру: роскошные шторы из парчи, шелковые покрывала, изящные подушечки. Ну и так, по мелочи: вышитые кошельки, перчатки, платочки, пояса, воротнички и манжеты. Словом все то, что так радует взыскательный женский глаз.

Мадам Гасьон, безусловно, знала свое дело. Безупречный вкус во всем – таков был ее девиз с детства. Маленькая Ирэн сама мастерила себе кукол из соломы, придумывала платья из тряпочек, украшая их цветами, ягодами рябины или листьями. Это было ее любимой игрой. Девочка росла, а вместе с ней росло и ее мастерство. Простенькие кукольные наряды и украшения к ним сменились изделиями из тонких тканей для подружек и сестричек. Игла так и мелькала в умелых пальцах Ирэн. Она превратилась в статную, привлекательную женщину, с густыми, темными косами и синими глазами. На момент встречи с Мари Ирэн уже сравнялось двадцать восемь. Несколько лет назад ее мужа забрали в солдаты, и он погиб где-то, в очередном походе. Ирэн осталась с малолетней дочкой. Положение крайне незавидное. Становиться лишним ртом в большой семье мужа ей не хотелось. Гордость не позволяла быть приживалкой. А энергичная, деятельная натура говорила, что она способна добывать себе и дочке на пропитание собственным трудом. У нее есть золотые руки, фантазия и здравый смысл. Вполне достаточно.

Сначала Ирэн работала одна. Потом ее изящное рукоделие вошло в моду. Появились богатые клиентки. Ирэн уже не справлялась с обилием заказов. Привлекла к работе бедную сироту из соседнего дома. А потом талантливые девушки сами стали находить дорогу к мадам Гасьон. Многие из них нуждались в работе и приюте. Ирэн наслушалась достаточно женских трагедий. И никому не отказывала. Также она приняла и Мари, которая однажды появилась в лавке с письмом от Мадлен. Ирэн лишь тяжело вздохнула, перечитывая очередную трагическую историю.

– Как они там? – Она подняла глаза от письма. – Все по-прежнему?

– Все здоровы, – слабо улыбнулась Мари. – Шлют вам поклон и молятся за вас и маленькую Сильви. А я очень скучаю по ним и по ферме.

– Надеюсь, здесь тебе тоже будет спокойно, – Ирэн приобняла девушку за плечи.

– Вы очень добры ко мне, сударыня, – Мари прижала обе руки к сердцу. – Работать я умею и не буду вам в тягость.

– Да я в этом и не сомневаюсь, – улыбнулась Ирэн. – Пойдем, я покажу тебе мастерскую.

На новом месте Мари как-то очень быстро почувствовала себя в своей стихии. Тоненькими пальчиками девушек-мастериц здесь создавалась удивительная красота. Белоснежные кружева, своим замысловатым, хрупким рисунком напоминали морозные узоры на стеклах либо ветви в инее. Множество коклюшек мелькало в умелых руках с такой быстротой, что кружилась голова. Девушки с улыбкой смотрели на слегка ошеломленную новенькую.

– Это просто непостижимо, – восторженно выдохнула Мари. – Вы все здесь волшебницы.

– Конечно, – задорно сверкнула глазами одна из кружевниц, – плетем нити судьбы. Всем. Захочешь – и тебе сплетем.

– Может быть, – Мари улыбнулась в ответ. – Когда-нибудь я непременно попрошу вас об этом.

– Счастья наплетем столько, сколько унести сможешь, – девушки засмеялись уже открыто.

В мастерской внезапно прозвенел колокольчик. Несколько девушек поднялись и с трудом распрямили спины, завертели шеей. Потом потянулись к выходу. Мари вопросительно взглянула на хозяйку.

– Вся эта красота, что ты видишь, создается очень тяжелым трудом, – вздохнула Ирэн. – От вечно согнутой позы сдвигаются позвонки, что приводит к болям в спине и шее. От недостатка света, утомляются глаза, и падает зрение. Я стараюсь хоть немного облегчить жизнь моим девочкам. Отправляю их по очереди на улицу размяться.

– Вы правы, безусловно, мадам, – Мари смотрела в окно на девушек. Затем перевела взгляд на мастерскую. Довольно просторное помещение в два этажа. На первом девочки создавали свои шедевры. Рабочие места располагались как можно ближе к окнам, к свету. Посередине был большой стол для раскройки белья, заваленный тончайшим батистом, льном, а также роскошной парчой и шелком для предметов декора. Что же до вышивальщиц, они помещались в другом доме, неподалеку. На нижнем этаже располагалась лавка, где продавались готовые изделия, а также мадам Гасьон принимала заказы от своих клиенток. На втором этаже была комната для четырех девушек-вышивальщиц. Также там проживала сама Ирэн вместе с маленькой Сильви. Мари получила здесь свой уголок, и не мешкая, приступила к работе.

Что же касается ее спутников, то впервые за долгое время они разделились. Жерар, порядком подустав от вынужденной кочевой жизни, длительных переходов и вечных опасностей, сдался на уговоры хозяйки и остался при мастерской в качестве наемной охраны. Как и любой другой средневековый город, Тур был переполнен ворами и бродягами, которые вечно шныряли в поисках добычи. Мастерская мадам Гасьон, представляла собой весьма лакомый кусок для этих темных личностей. Какое сопротивление могла им оказать горстка беззащитных женщин? А между тем, в лавке стоял большой, окованный железом сундук, в котором хранились деньги, заработанные тяжелым трудом девушек. А кроме того, там имелся запас дорогих тканей, золотых нитей, бисера и речного жемчуга. Все это также представляло интерес для воровского контингента.

Ирэн, конечно, держала во дворе огромного, свирепого пса по имени Милу и он честно исполнял свои обязанности, отпугивая слишком назойливых посетителей одним своим видом. Но быть окончательно спокойными за свои средства и жизни девушки конечно не могли. Время от времени, кто-то из родственников помогал в охране мастерской. Но у мужчин всегда находились какие-то дела, которые не позволяли им заниматься этим и в дальнейшем. Как вдруг, словно манна с неба, появился Жерар, еще крепкий мужчина, закаленный в трудностях жизни, и к тому же весьма устрашающей внешности. Он честно рассказал о том, чем занимался последние десять лет. Однако Ирэн поспешила закрыть на это глаза, понадеявшись на свою интуицию, которая говорила, что Жерар из тех людей, что могут быть преданы. А он, безусловно, был предан Мари. Стало быть, не захочет причинить ей вред. А вместе с ней и всей мастерской. В общем, Жерар остался.

Разместился он в сарае. И потихоньку стал осваивать оседлую жизнь. Прежде всего, нашел подход к Милу. А это было занятием непростым. Жерар прикармливал его, разговаривал, да и ночевали они рядом. Постепенно пес привык к нему, принял за своего и стал слушаться. Видимо где-то там, в своем собачьем сознании сообразил, что исполняют они одинаковую работу, опасную и требующую взаимопонимания. Что ж, Милу не возражал против напарника.

Жерар делал также кое-какую мужскую работу во дворе. Иногда возил хозяйку по делам. Но главное приглядывался, прислушивался, делал выводы. Словом, вникал в обстановку. Поначалу девочки ужасно его боялись и даже пеняли Ирэн на то, что приютила такого жуткого бродягу, при одном взгляде на которого кровь стынет в жилах.

– Прекратите ваши глупости, – оборвала захлебывающийся поток речей Ирэн. – С тех пор, как он здесь, мне стало гораздо спокойнее. Да и вы скоро это поймете.

Девушки затихли, но впоследствии ужасно донимали Мари расспросами о прошлом Жерара. Добились немного. И тогда в своем воображении они уж постарались придумать ему биографию, полную самых жутких подробностей, чем немало позабавили Мари, а потом и самого Жерара, когда до него дошли все эти разговоры. Но постепенно девушки привыкли к нему, и даже стали находить, что он не так уж и уродлив. Особенно после того, как дождливым темным вечером бывший бродяга с блеском прочел им несколько очень чувственных любовных монологов из своего далекого актерского прошлого.

– Знаешь, Полет, – прошептала подруге одна из кружевниц, украдкой утирая слезу после последнего монолога, – этот шрам… он не такой уж и большой. Особенно если смотреть слева.

– У него очень даже мужественное лицо, – Полет согласно кивнула. Актер вовремя пришел на помощь бывшему бандиту с большой дороги. Девушки приняли его.

Биби также остался при мастерской. Мари очень хотела, чтобы он жил в комнатах, учился грамоте и хорошим манерам. Но мальчик только скорчил презрительную гримасу: жить среди девчонок! Ну уж нет! Лучше он снова пойдет бродяжничать. Он будет жить в сарае, вместе с Жераром. Охранять мастерскую. Это занятие для мужчины. Мари оставалось только вздохнуть и согласиться. Но Биби немного лукавил. Жизнь в мастерской интересовала его. И он частенько с важным видом заходил к девушкам.

– Защитник наш пришел, – тихо хихикали мастерицы. И вот уже в руках у мальчишки оказывалось то яблоко, то кусочек пирога, то еще какое-то лакомство. Биби степенно жевал угощение, расхаживал среди девушек, следил за их ловкими пальцами, слушал их шутки, отвечал на них, вызывая взрывы смеха. Словом, посещение мастерской бывало весьма увлекательным занятием.

На маленькую Сильви Биби смотрел немного свысока. Что с нее взять, с девчонки? По заборам ей лазить не интересно, яблоки воровать в чужом саду не пойдет. Глупое создание. Только и умеет, что глазами хлопать да ленты перебирать. Иногда, правда, они играли, бегали по двору, случалось, и падали, шишки набивали. Но Сильви не ревела, как другие девчонки. Только губу закусит и все. И жаловаться к матери не бегала. За это Биби ее даже слегка уважал в глубине души. Хотя виду и не показывал.

В общем все было бы хорошо, если бы мальчишка время от времени не возвращался к пагубной привычке воровать. Что поделаешь, он вырос на улице. И вот так сразу отучиться брать чужое не мог. Иногда он воровал что-то с кухни. Иногда прихватывал какую-то блестящую безделушку у девушек с целью обменять ее на что-нибудь полезное для себя у других бродяг. А иногда и к соседям забирался, что было ужаснее всего.

Жерар, безусловно, проводил с ним воспитательную работу, путем раздачи подзатыльников, трепания за уши и грозных окриков.

– У тебя появился шанс стать честным человеком, – рычал «Красавчик», щедро раздавая затрещины. – Так не будь дураком, используй его. Или ты хочешь, чтобы Мари из-за твоих фокусов прогнали?

– Нет, не хочу, – Биби безуспешно пытался вырваться из крепких рук.

– Ты ведь охранять мастерскую обещал. А вместо этого грабишь слабых и беззащитных девушек. Это подло. Ты понял? Узнаю еще раз об том – ноги твоей здесь больше не будет. Здесь воров не надо.

– Я понял, понял, – угрюмо кивал мальчишка, потирая затылок. В его слишком живом и деятельном мозгу начинала оформляться мысль о том, что подло обижать слабых, что он сильный и должен их оберегать. Педагогика Жерара, хотя и грубоватая, все-таки приносила свои плоды. Но еще сильнее действовали на мальчика грустные глаза Мари после криминальных инцидентов. Она не кричала, не упрекала, просто просила больше так не делать, хотя бы ради того, чтобы не быть неблагодарным по отношению к добрейшей мадам и девочкам. И постепенно Биби стал понимать разницу между белым и черным, правильным и неправильным. Словом, становился человеком. И даже потихоньку учился читать вместе с Сильви.

Что же касается третьего спутника Мари, Бернарда, то он предпочел продолжить свое опасное ремесло карманника-одиночки. Промышлял на ярмарках, больших площадях и в темных переулках. Хотя Жерар отговаривал его. Здесь царили свои законы, достаточно жестокие для пришлого. Но Бернард был молод, и в нем все еще жил неистребимый дух гасконского авантюризма. Оседлая жизнь казалась ему невыносимой.

Мари же все это время упорно трудилась и вскоре стала лучшей вышивальщицей в мастерской. Безграничная фантазия позволяла ей создавать изумительные по красоте композиции с переплетающимися диковинными цветами и растениями, редкими пестрыми птицами, воздушными мотыльками и стрекозами. Или сложнейшие орнаменты из гроздьев винограда, яблок, экзотических фруктов. Подушки и шторы, расшитые такими узорами изумляли заказчиков мадам Гасьон. Мари покрывала перчатки причудливыми арабесками из маков и незабудок. Расшивала сверкающим бисером пояса. Творила чудеса золотым шитьем. Но самым любимым ее приемом была вышивка шелком по шелку. Здесь Мари создавала целые картины. И куда только не уносила ее фантазия.

Лучшей и самой дорогой работой Мари, и это признавали все, был небольшой портрет Пьера, выполненный в той же любимой технике, шелком по шелку. Наверное, любовь, неугасимым огнем горевшая в ее сердце, помогла создать столь совершенную работу, в которой удалось передать и чуть лукавый прищур возлюбленного, и его мягкую полуулыбку, и роскошные кудри. Жерар, единственный кто знал Пьера в лицо, увидев портрет, ничего не сказал, только задумчиво покачал головой. Он был потрясен. А девушки все шептались, что Пьер похож на Принца из сказки. Каждый раз, проходя мимо, они невольно бросали взгляд на стену и потихоньку вздыхали: «Вот это любовь». Портрет повесили в лавке, по просьбе Мари. Она все надеялась, вдруг однажды явится человек, который узнает того, кто на портрете и расскажет, где сейчас ее любимый. Девушка украшала его в зависимости от времени года, то цветами, то гроздьями рябины, то осенними листьями. Так ей казалось, что она держит с ним какую-то невидимую связь, чувствует его присутствие. Пусть даже и где-то очень далеко.

Рукоделие Мари вошло в моду. Богатые дамы хотели иметь побольше вещей, расшитых ее рукой. И платили хорошие деньги. Мари стала старшей над вышивальщицами. И все работала, работала. Ирэн беспокоила ее бледность и не слишком здоровый вид. И она насильно выгоняла Мари гулять, дышать.

– Ты должна беречь себя, понимаешь? – убеждала Ирэн. – Беречь глаза. Ослепнешь, что делать будешь? Да и Пьер твой вернется, а вместо возлюбленной обнаружит бледный призрак.