Текст книги "Искупление Гренгуара (СИ)"

Автор книги: Дигэ Альвавиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

========== Встреча в Валь д Амуре ==========

После страшных событий на Гревской площади минул почти год. Жизнь мужчин, окружавших прекрасную цыганку, сложилась по-разному. Квазимодо, Фролло и Клопен погибли. Феб женился на своей Флер-де-Лис. Пьер Гренгуар спивался.

Неожиданно именно для него, беспечного и легкомысленного, гибель Эсмеральды стала таким серьезным ударом. Впрочем, почему неожиданно? Гренгуар терзался муками совести. Ведь именно он привел несчастную девушку к обезумевшему от собственных страстей Фролло. И пускай не прямо, но косвенно, по собственной глупости, был виновен в смерти цыганки. А ведь она спасла ему жизнь. Согласилась взять в мужья, чтобы избавить от расправы во Дворе Чудес. А вместо благодарности он предал девушку. Теперь вот мучился. Страшные мысли раскаленным ножом терзали сердце поэта, выворачивали душу наизнанку. И чтобы заглушить адский огонь в груди, Пьер не вылезал из самых грязных кабаков, упиваясь дрянным вином.

Днем он рыскал по Парижу в поисках каких-то заработков. Иногда ему перепадало переписать бумаги для неграмотных горожан. А иногда сочинить стишки для влюбленного балбеса, у которого водились денежки.

С трудом собрав таким образом небольшую сумму, Гренгуар занимал столик в самом темном углу кабака и пил, пил, мечтая о полном забвении. Когда мысли больше не будут метаться в голове, словно запертые летучие мыши. Но, увы, забвение все не наступало. И от этого можно было сойти с ума. Когда-то беспечный и веселый Принц парижских улиц опустился, стал неопрятным, угрюмым и замкнутым. Душевные муки со страшной силой тянули его на самое дно.

Вскоре одиночество стало невыносимым для Гренгуара. Он чувствовал, что уже готов наложить на себя руки. Поэт нуждался в живой душе, которая хоть на малое время смогла бы избавить его от сводящей с ума тоски. В кармане завалялась мелкая монета в два су. Ну что же, вполне подходящая сумма. Его ждет “Валь д`Амур”. Сомнительное место с сомнительной репутацией. Но в данный момент кажется весьма подходящее. Здесь можно эту самую живую душу купить. Истерзанный и отверженный, он может забыться только в обществе такого же отверженного существа в мрачном притоне.

Здесь экономили даже на свечах. Так что, войдя в указанное ему помещение, Гренгуар не сразу смог толком сориентироваться. Комната тонула в угрюмом полумраке. Единственное узкое окно было занавешено какой-то пыльной тряпкой. Почти все пространство занимала кровать. А на самом ее краю сидела девушка. Та самая живая душа, которую измучанный поэт так цинично захотел купить. Чтобы причинить ей боль, заставить страдать так же, как страдает он. Но совсем не такой он представлял свою жертву. Не думал Пьер, что у нее будут такие огромные почти черные глаза, испуганный взгляд и столько робости в манере себя держать. Это так не вязалось со всей обстановкой. И главное, это существо на кровати до странности напоминает Эсмеральду. Невысокая, тоненькая девушка, черноволосая и смуглая. Жестокая насмешка судьбы или он сходит с ума?

Гренгуар, не отрываясь, смотрел на девушку, а она на него. Оба еще не произнесли ни слова. Тяжелая, густая тишина, повисшая в комнате, просто душила. Наконец, девушка вспомнила о своих обязанностях развлекать клиентов.

– Чего бы ты хотел? – краснея и запинаясь, произнесла она.

Гренгуар продолжал молчать. И тогда “жрица любви” дрожащими пальцами стала расстегивать корсаж на платье. Пьер не видел ее лица, но почувствовал мучительный стыд, сжигающий все ее существо. Единственное, о чем она сейчас мечтала, это провалиться сквозь землю. Ее стыд причинял поэту почти физическую боль. В два шага он оказался рядом с девушкой, схватил с кровати старенькую, потрепанную шаль и укутал ею вздрагивающие плечи. Влажный взгляд огромных глаз был ответом на этот нежный и заботливый жест.

– Я хочу просто отдохнуть, – тихо сказал Гренгуар. – Вот и все. Как тебя зовут?

– Мари, – ответила девушка, запахивая плотнее шаль. Она слегка отодвинулась, давая ему место рядом с собой.

– Значит, Мари, – Пьер тяжело опустился на жесткую кровать. – Ты не бойся. Я просто посижу и уйду. Я странный да? – он посмотрел на нее с кривой улыбкой.

– Нет, – покачала головой его собеседница. – Ты грустный. Тебе помочь нужно.

– Помочь? – Гренгуар нервно рассмеялся. – А если я… убил человека?

Мари вздрогнула. Холодной сталью сверкнуло между ними страшное слово “убийство”. Однако она не отвела взгляда. И чуткая душа ее подсказала, что этот человек не мог вот так хладнокровно взять и отнять жизнь у другого. Он устал и страшно измучан. Он способен осознать содеянное и страдать от этого. Значит, душа его еще жива. А даже если он и убил, кто она такая, чтобы выносить ему приговор. И Мари тихо привлекла поникшую голову Гренгуара к себе на колени, перебирала его кудри, а потом произнесла:

– Ты не убил.

– Я предал ее, – устало сказал Пьер. – А это все равно, что убил.

– Кто она?

– Ты слышала о казни цыганки на Гревской площади?

– Да, да, – пробормотала Мари. – Об этом много шептались даже здесь. Бедняжка. Очень мрачная история. А ты … даже если ты виновен в чем-то, то сам себя наказал. И жестоко. Я же вижу.

Пьер осторожно взял руку девушки и приложил к своей щеке. Впервые за этот страшный год он почувствовал какое-то подобие успокоения. Он уже и забыл насколько приятен может быть душевный покой. И подарен он был совершенно неожиданно в этом грязном месте этой странной, тихой девушкой с огромными глазами. Почему она здесь? Зачем? Вопросы, связанные с ее личностью волновали Гренгуара. Однако что-то подсказывало ему: проявлять неуместное любопытство сейчас, значит причинить ей боль. А этого совсем не хотелось Пьеру. В душе росло и ширилось теплое чувство благодарности к Мари. За чуткость и понимание. Пьер гладил ее руку и молчал. И это молчание для них обоих значило гораздо больше, чем самые красивые слова.

Отведенное время прошло слишком быстро. И вот уже Гренгуар нехотя направляется к выходу. Если бы можно было взять ее за руку и увести с собой, за пределы этой грязной комнаты.

– А ты придешь еще?

– Приду, – Пьер оборачивается на робкий голосок. – Когда смогу … – Он имел в виду деньги. И это напомнило об унизительном положении Мари. Она сжалась в комочек и плотнее запахнула на себе шаль. Пьер мысленно обругал себя грубой скотиной. И повторил громче и увереннее: – Я обязательно приду, Мари. И очень скоро.

Гренгуар вышел, унося с собой тихую улыбку девушки и огонек надежды в ее глазах.

“Не место. Ей здесь совсем не место”, – твердил про себя поэт, бредя по узким и кривым улочкам Парижа. И хватит. Он не выпьет сегодня больше ни капли. А может и не только сегодня.

========== История жизни Мари. ==========

Как только Гренгуар переступил порог мрачной комнаты во второй раз, маленькие ручки обвились вокруг его шеи, а уха коснулся нежный шепот:

– Так долго. Я думала, ты забыл.

– Ну что ты? – Пьер поцеловал Мари в висок. – Я думал о тебе в эти два дня.

– Правда? – радостно-недоверчивый взгляд черных глаз проник в самую душу.

–Конечно, правда. Смотри, что я принес, – поэт засунул руку за пазуху и извлек оттуда небольшой узелок.

– О-о, это же пирог, – восторженно прошептала Мари, разворачивая подарок. И от Гренгуара не укрылся голодный блеск, мелькнувший в ее глазах. – Откуда? Дорого.

– Да, пустяки, – уверил ее Пьер. – Пришлось нацарапать стишки для сына хозяина пекарни. Точнее для его зазнобы. Только не очень-то он свежий.

– Ничего, зато с клубникой, – улыбнулась девушка. – Сейчас мы устроим пир, – и она потянула поэта присесть.

– Вообще-то я для тебя принес, – возразил Гренгуар. – Здесь не так уж много.

– Одна я есть не стану. Ты добытчик, стало быть, заслужил свою долю. Так что прошу вас, мсье, – и Мари с улыбкой протянула поэту лучший кусок.

Клубничный пирог, да еще из нежных ручек… Пьер не устоял. И следующие полчаса, удобно разместившись на кровати, они дружно поглощали лакомство.

Исподволь наблюдая за девушкой, Гренгуар лишний раз убеждался, что она здесь чужая. В ее манерах полностью отсутствовала вульгарность. Спокойное достоинство сквозило в каждом ее жесте, в том, как бесшумно и аккуратно она ела. При том, что с голодом здесь она была явно знакома.

– А это доест Лизетта, – Мари сгребла в горсть оставшиеся крошки.

– Лизетта? – переспросил Пьер.

– Мышка, – пояснила девушка. – Она часто приходит.

– Удивительно, – пробормотал поэт. – Ты не боишься мышей.

– Какой вред может нанести крохотное существо? – грустно сказала Мари. – С недавних пор я поняла, что бояться нужно людей. И только людей.

– Может быть не всех, – Пьер осторожно привлек ее к себе.

– Разве только они будут похожи на тебя, – девушка закрыла глаза, наслаждаясь его теплом и нежностью. – Я расскажу тебе все. Времени у нас еще хватает.

– Если тебе тяжело… – начал было поэт, но к губам его прикоснулись тонкие пальчики:

– В прошлую нашу встречу ты проявил достаточно деликатности. Теперь имеешь право знать все. – Мари с минуту собиралась с мыслями, а потом начала свою печальную повесть:

– Мой отец был лекарем. Редким человеком. Мудрым и бескорыстным. Он мог бы быть богатым, стоило ему только завести клиентуру среди знатных и влиятельных. Однако отец считал, что предназначение лекаря лечить любого страждущего, вне зависимости от состояния его кошелька. И наживаться на людском несчастье это преступление. К нему мог обратиться за помощью самый последний бродяга в любое время дня и ночи. И отец делал все, что в его силах, чтобы спасти каждого. Однако, как водится, самоотверженность и бескорыстие не самые нужные качества на этой земле. Люди подобного склада долго не живут. Отец заразился какой-то тяжелой лихорадкой от пациента. Себя он спасти не смог. Мама осталась одна с двумя детьми. Моему брату Гийому исполнилось пятнадцать. Он уже два года помогал в лавке торговца тканями, мсье Традиво. Меня же мама учила хорошим манерам и вышиванию. Говорят, получалось неплохо. Кое-что даже удавалось продать. Жили мы небогато, зато дружно. Я часто вспоминаю тихие вечера втроем. Было так спокойно и уютно. Никогда больше этого не повторится.

Мари помолчала, погрузившись в воспоминания, а затем продолжила свой рассказ:

– Мама тоже не зажилась на свете. Ее унесла недавняя эпидемия холеры. И мы с братом остались вдвоем. К тому времени Гийом дослужился до приказчика в лавке. Однако Традиво был до крайности скуп. Платил мало. Иногда мне удавалось продать вышивку. Но это были крохи. Когда становилось совсем уж туго, я приходила убираться в дом Традиво. Хотя Гийом относился к этому крайне негативно. Из-за похотливых взглядов, которые бросал на меня его хозяин. Брат очень просил, чтобы я как можно реже посещала дом Традиво. Я обещала.

Однажды в лавку пришел большой заказ на ткани. Гийом должен был доставить их в замок и получить деньги. И случилось непоправимое. На них напали разбойники. Людей кого покалечили, кого убили. Деньги отобрали. Брат был еще жив, когда его привезли домой. “Прости, не уберег тебя”, – последнее, что я слышала от него. Свет померк. Я осталась одна.

После похорон Традиво сказал, что ему необходимо обсудить со мной некоторые деловые вопросы. Мы пришли в его дом. Оглушенная горем, я плохо понимала, что происходит, и что он говорит. Однако слова: “Твой брат оставил после себя большой долг”, – вернули меня к действительности.

– Я не привык терять деньги, – продолжил Традиво, нехорошо усмехаясь. – Тем более такие деньги. Итак, что будем делать?

– У меня остались некоторые вышивки, – пробормотала я.

– Что за них дадут? – махнул рукой торговец. – Какие-нибудь слезы.

– Уборка в вашем доме, – продолжила я лихорадочно искать выход. – Теперь я бы могла убираться ежедневно. А больше я ничего не могу предложить.

– Подумай, – Традиво наклонился ко мне. – Ты обладаешь большой ценностью, которой действительно могла бы расплатиться.

Мгновенно меня бросило в жар. По тону и сальному взгляду нетрудно было догадаться, к чему он клонит.

– Нет, – пересохшими губами пролепетала я и вскочила.

– Нет у тебя другого выхода, – нагло рассмеялся Традиво и схватил меня. Я билась в его лапищах, кусалась и царапалась, как дикая кошка. Но он был сильнее меня. И он получил то, что хотел.

– Негодяй! Подонок! – хрипло выкрикнул Гренгуар. До сих пор он не проронил ни слова. Но ужас этого момента в рассказе Мари заставил его содрогнуться. – Да как таких только земля носит?!

– По моим наблюдениям именно таким лучше всего живется на этой земле, – горько усмехнулась девушка. – Они не обременяют себя моральными принципами, совестью, не рефлексируют. Они живут полной и успешной жизнью. И их потомки тоже. А лучшие сгорают слишком быстро. Ты можешь что-то возразить?

– Нет, – обескуражено пробормотал поэт. – Иногда я тоже думал, почему так происходит. Ответа нет. Ты можешь продолжать? – тихо спросил он.

– Да. Осталось немного. Три дня негодяй развлекался со мной, как хотел. Потом заявился со следующей речью:

– Ну что же, моя прелесть, – начал он с этой своей гаденькой ухмылкой, – будем решать твою дальнейшую судьбу. О замужестве теперь можешь забыть. Не возьмут. Побрезгуют надкушенным яблочком. Но есть одно чудное заведение, в котором тебя с восторгом примут и оценят. Долг на тебе еще висит. Там ты сможешь заработать достаточно, чтобы вернуть мне все до мелкой монеты.

Я почувствовала дурноту, в голове зашумело. Только этого не хватало. Грохнуться сейчас в обморок перед этим упырем. Доставить ему удовольствие. Собрав последние силы, я просто плюнула в лицо своего мучителя. Да к сожалению, промахнулась.

– Какой восхитительный темперамент, – расхохотался Традиво. – Это просто сводит меня с ума. Я буду навещать тебя на новом месте. Не хочу лишаться такого удовольствия.

Ты, может быть, спросишь, почему я не убила его или себя? Не знаю. Все свалилось так внезапно. Как снежный ком. Смерть брата оглушила меня. Все ощущалось будто в тумане, будто в страшном сне. Казалось, я вот-вот проснусь, и все закончится. Но, увы, эта проклятая комната и есть моя реальность. Два месяца прошло с тех пор. А кажется вечность. Целая вечность страшной жизни, горькой, как женская трава из запасов моего отца. Мама однажды доверила мне эту мрачную тайну.

“Я очень надеюсь, что ты никогда не прибегнешь к этому средству, —шепотом сказала она. – Однако никто не знает, что ждет за ближайшим поворотом. А жизнь так часто беспощадна к женщинам. Особенно таким прелестным, как ты, моя девочка”.

И вот я оказалась в аду. Зато на особом положении. У меня бывают немногие избранные посетители. Из тех, кто получает наслаждение, покупая чистоту и скромность за деньги. Пока еще я гожусь на эту роль, – Мари засмеялась, но из глаз ее полились слезы.

– Ну все, все, моя девочка. Не надо больше, – Гренгуар обеими руками крепко-крепко прижал к себе Мари. Будто желая оградить ее от окружающего ужаса. – Я все понял. Тише, тише, моя хорошая. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Ты будешь свободна.

– Пьер, милый, – испуганно забормотала девушка, – не нужно. Ничего не нужно. Они страшные люди. Ни перед чем не остановятся. Я пережила слишком много потерь. Если потеряю еще и тебя… Обещай, что не станешь ничего предпринимать. Обещай.

– Да, конечно, я обещаю, – рассеянно кивал головой поэт, погруженный в свои мысли. Сейчас он мог пообещать ей Луну с неба. Только бы успокоить. В его душу входило что-то новое, незнакомое. Впервые в жизни мысли были заняты не только собственной персоной. Впервые он впустил в свое сердце чужую боль, чужое страдание. И это заставило позабыть собственные невзгоды. Может быть, это и есть любовь? Пьер не знал. Ему ясно было только одно: перед ним родная душа. Ей он поведал свою боль в первую встречу. И она разделила ее, без ненужных расспросов и упреков. Теперь его очередь помочь ей. Вырвать из этого паучьего угла, в котором она мечется, будто пойманная бабочка. И для начала он должен найти того паука, что запутал беззащитную девушку в своей страшной паутине.

И Гренгуар побежал искать Традиво сразу же после того, как расстался с Мари. У него не было плана действий. За эти несколько дней слишком многое изменилось. И впервые поэт позволил эмоциям преобладать над доводами рассудка. В кармане лежал нож, который Гренгуар недавно выиграл в кости у какого-то бродяги. Правда, он совершенно не умел им пользоваться. Однако в своем богатом поэтическом воображении, Пьер уже скрутил мерзавца, и, приставив нож к его горлу, требовал освободить девушку. Глупо и нелепо, как в дешевом романе. Эмоции – плохой советчик.

Весь кипя негодованием, Гренгуар заскочил на крыльцо дома Традиво и забарабанил в дверь. Стучать пришлось долго. Наконец, в проеме показалась массивная мужская фигура.

– Ну! Чего надо? – детина, по-видимому, охранник, сверлил недобрым взглядом нежеланного визитера.

– Я хочу видеть хозяина, – как можно более уверенным тоном заявил Гренгуар.

– А еще чего ты хочешь? – усмехнулся охранник. – Хозяина нет дома.

– Хорошо, я подожду. – Пьер уселся на крыльцо. – Время у меня есть. – И тут же почувствовал, как две здоровенные ручищи схватили его за шиворот и буквально вдавили в стену дома. А кожу горла едва не прокололо острие ножа.

– Хозяина нет дома, ты понял? – прохрипел детина.

– Понял, – выдавил из себя поэт, косясь на нож.

– Еще раз увижу здесь, считай ты покойник. Это тоже понял?

– Понял, – как заведенный повторил Гренгуар.

– А это, чтобы лучше запомнил, – последовал удар в самый низ живота. У Пьера потемнело в глазах от боли, и он мешком рухнул на мостовую. Третий удар пришелся куда-то под ребра.

– Совсем обнаглели, нищеброды, – проворчал охранник, удаляясь в дом.

Несколько минут Гренгуар только ловил ртом воздух, пытаясь привести в норму дыхание. С этой задачей он кое-как справился. Потом с трудом поднялся на четвереньки. Его шатало даже на четырех точках опоры. Наконец, поэту удалось принять вертикальное положение. Держась одной рукой за стену дома, а другой за ушибленный бок, Пьер медленно захромал прочь. В голове звенело, все тело ныло, однако чувство юмора вскоре взяло верх.

“Поздравляю вас, мсье, – саркастически обратился к себе поэт. – Вы сотворили первую в жизни глупость. И какую! Не описать словами. В рыцаря захотелось поиграть. Защитника угнетенных. Поборника справедливости. А самоотверженность и бескорыстие в этой жизни качества совершенно бесполезные. Так сказала Мари. И она была права. Я не герой. Ни на что я не способен. Так может бросить все и жить, как жил?”

Жить, как жил. Перед мысленным взором Гренгуара промелькнуло тело Эсмеральды на виселице. А затем он увидел Мари в петле в том мрачном притоне. Увидел так ярко, что сердце на минуту остановилось. Однажды он уже струсил. Судьба предоставила ему второй шанс. Не зря ведь девушки так похожи. Он должен спасти Мари. Спасти “Эсмеральду”. Иначе он ничем не лучше Традиво. Он такой же, как этот упырь. Неужели такой же?

Гренгуару вдруг смертельно захотелось оказаться сейчас рядом с Мари. Прижать ее к себе, зарыться лицом в водопад ее черных волос, ощутить едва уловимый запах осенних листьев, исходящий от них. Увидеть свет нежности в ее глазах. Море нежности для него. Теперь он не сможет без этого жить. И он спасет ее. Непременно.

Вот только действовать нужно умно. И не в одиночку. Нужна помощь. И он знает, где искать эту самую помощь. В одном из самых жутких мест Парижа, именуемом “Адова кухня”.

========== Адова кухня. ==========

После того, как Двор Чудес прекратил свое существование, жизнь обитателей парижского дна претерпела существенные изменения. Бродяги и воры объединялись в небольшие группы, точнее сказать банды. Они поделили между собой город и старались не соваться за пределы своего ареала обитания, где могли спокойно грабить ближнего, а также промышлять мелким жульничеством и попрошайничать. Банды были разными. Некоторые совсем мелкими, и почти безобидными. Но встречались и такие, о которых знал весь Париж. Почтенные граждане старались не появляться в местах их обитания даже ясным днем. Не говоря уж о темном времени суток. Такой репутацией пользовалась и банда, именующая себя “Адова кухня”. Возглавлял ее некий “Красавчик” Жерар. Свое прозвище он получил благодаря чудовищному шраму через все лицо, нанесенному при давнем столкновении с королевскими гвардейцами. Жерар тогда чудом остался в живых. Однако в начале года облава случилась вновь. Банде пришлось срываться с насиженного места и в срочном порядке искать новое пристанище.

А чуть позднее в “Адовой кухне” уже знали, что облавой они были обязаны Симону Бородавочнику, омерзительному типу, контролирующему большинство местных борделей. Поговаривали, что он занимался торговлей людьми, в особенности это касалось женщин. Не брезговал также и беспризорных детей привлекать в бордель. Но этой деятельностью Бородавочник не ограничивался. Своей конечной целью он ставил подмять под себя весь преступный мир Парижа. И в этом уже частично преуспел.

Но оставались еще группировки, которые не желали работать на Бородавочника. К таковым относилась и Адова кухня. Жерара передергивало от одного упоминания имени сутенера и работорговца. Он крикнул однажды в кабаке, что лучше сдохнет на виселице, чем ляжет под эту мразь. Весьма неосторожные слова. “Адова кухня” едва не прекратила свое существование после облавы. Но теперь они были настороже. Трущобы, где они обитали, считались едва ли не самым опасным местом Парижа. Здесь царили свои законы. И весьма жесткие. Однако нашелся храбрец, который все-таки отважился войти в их владения. И этим храбрецом был ни кто иной, как Пьер Гренгуар.

С замиранием сердца, озираясь на каждом шагу, брел наш поэт по кривым и не слишком аппетитно пахнущим закоулкам, не переставая удивляться собственному безумию. Он, человек никогда не отличавшийся ни доблестью, ни храбростью, вдруг сам, по доброй воле лезет волку в пасть. И это не сон. Бежать. Бежать отсюда, как можно скорее. Пока не заметили. Бежать … И снова предать. Ведь он обещал. Он подарил ей надежду, когда в третий раз побывал в Валь д’ Амуре.

Пьер вспомнил лицо Мари, в момент, когда он надел ей на палец дешевенькое медное колечко с синим камешком. Как она смотрела сначала на безделушку, а потом на него.

– Похоже на игру в помолвку, – севшим от волнения голосом проговорила девушка.

– Я не играю, – тихо, но твердо ответил ей Гренгуар.

Мари хотела сказать что-то еще. Губы ее дрогнули. Но слов видимо не нашлось. Тогда Пьер наклонился и поцеловал ее.

А дальше все вышло как бы само собой. В этом грязном притоне их тела и души сплелись воедино. Казалось, не было больше ни мрака, ни ужаса жизни. Они жили и дышали лишь друг для друга. В глазах и душах их сияли звезды.

Пьер сохранил в памяти каждую мелочь, каждую минуту, проведенную вместе с возлюбленной. Как замирало сердце, когда он смотрел на нее, ослепительно красивую в свете любви. Он помнил прохладную ладонь, нежно гладящую кровоподтек от удара на его боку. Ее глаза, полные слез и очередную попытку взять с него обещание не лезть на рожон. А он сказал, что судьбы их слишком переплелись и обещать он может лишь одно: не оставлять ее ни в горе, ни в радости. Дальше она знает сама. Тогда Мари крепко прижалась к Пьеру и сказала, что не выпустит его отсюда. А он только рассмеялся и сказал, что, пожалуй, не станет возражать против подобного насилия над личностью.

И вот теперь, в этом жутком месте, ясные глаза возлюбленной засияли сильнее самых ярких небесных светил. Сомнения и малодушие в душе Гренгуара потихоньку уступали место решимости. В какой-то момент Пьер засомневался, не заблудился ли он в этом адском лабиринте. Но вскоре получил весьма убедительное доказательство того, что он идет верной дорогой.

Гренгуара схватили двое. Пока один скрутил ему руки, другой, ловко обыскал чуткими пальцами карманника.

– Пустой, – разочарованно заявил карманник. – Как церковная мышь. Какого дьявола тебе здесь надо?

– Заблудился, – глухо произнес Пьер, уже во второй раз за истекшие дни почувствовав холодную сталь на своей шее.

– Заблудился. Ах ты, бедняжка, – в голосе карманника явно зазвучали издевательские нотки. – Но мы здесь все люди добрые, отзывчивые. В беде не оставим. Проведем, куда надо. А ну пошел, – и поэт ощутил хороший такой пинок, после которого едва удержался на ногах.

Его привели к большому костру, у которого сидело несколько человек самой живописной наружности.

– Вот, Жерар, поймали. Говорит, заблудился, – карманник подтолкнул Гренгуара к довольно крупному и крепкому мужчине средних лет, с проступающей сединой. В мерцающем свете огня шрам на его лице приобретал багровый оттенок и придавал жуткий вид своему обладателю.

– Ну, здравствуй, Гренгуар, – предводитель “Адовой кухни” взглянул на Пьера пронизывающим взглядом, от которого пробирал холодок.

Имя поэта произвело сильнейшее волнение среди членов банды. Послышались негодующие крики, а некоторые приблизились к нему с довольно угрожающими жестами.

– Двор чудес уничтожили не без его участия, – громче всех возмущался хромой оборванец. – Предатель и ничтожество.

– Приютили змею, – вторил ему одноглазый бродяга с изрытым оспой лицом. – Так он и сюда, небось, шпионить заявился. И хвост привел.

– Не было хвоста, – вмешался карманник, который привел Пьера. – Мы проверили.

– А если ты не доглядел? – не унимался Одноглазый.

– Это ж ты у нас самый глазастый, – завелся карманник. – А я так, погулять вышел.

– Да что орать без толку? – крикнул Хромой. – Повесить этого… и дело с концом.

– Повесить! Повесить! – в несколько глоток завопили в толпе и с десяток рук уже протянулись к поэту.

– А ну заткнитесь, – рявкнул Жерар. – И разошлись все. Повесить его всегда успеем. Предоставим последнее слово. Пусть говорит.

В толпе поворчали, но страсти несколько поутихли. В “Адовой кухне” “Красавчика” уважали. Он был справедлив (насколько может быть справедливым вор) и своих никогда не бросал в беде.

– Ты ведь не настолько глуп, чтобы не понимать, какой прием ожидает тебя здесь, – продолжил предводитель “Адовой кухни”, вглядываясь в лицо незваного гостя. – Стало быть, дело у тебя важное. Верно?

– Верно, – Пьер не отвел глаза, хотя сердце у него колотилось, как бешеное. – Дело о жизни и смерти.

– Красиво говоришь, поэт, – усмехнулся Жерар. – О жизни и смерти. Уж не твоей ли смерти?

– И моей, возможно, тоже.

– Звучит немного театрально. Почтеннейшая публика внимает тебе.

И тогда Гренгуар несколько сбивчиво, но толково изложил историю своего знакомства с Мари. Рассказ сопровождался громкими выкриками, то осуждающими, то одобряющими происходящее. Жерар же слушал молча, не перебивая. А когда рассказчик умолк, насмешливо взглянул на него.

– Ты сумасшедший, – констатировал “Красавчик”. – Настоящий сумасшедший. Ты явился сюда, взывать к нашим христианским чувствам, доброте и милосердию, я правильно понял?

– Правильно, – тихо, но твердо ответил Гренгуар.

– Он с чего-то решил, что мы станем рисковать ради его бабенки, – выкрикнул Одноглазый.

– Он принимает нас за идиотов, – поддержал его Хромой и замахнулся на Пьера костылем.

– Повесить его, повесить! – снова раздались голоса.

– Я принимаю вас прежде всего за людей храбрых, – крикнул поэт. – Которые дорожат своей репутацией и не оставляют подлость безнаказанной. Я имею в виду Бородавочника, который подвел вас под облаву.

– А при чем здесь Бородавочник? – недоуменно пожал плечами карманник.

– Какой же ты тугодум, Бернард, – укоряюще покачал головой Жерар. – А идея-то неплоха. Я бы собственными руками придушил эту липкую гадину. Но он хитер. Засел где-то в своей паутине. А по всему Парижу глаза да уши завел. Но деньги он ценит. Любая девчонка в борделе стоит денег. И ее потеря – это потеря денег. Да и сцепить Бородавочника с Традиво, посмотреть, как эти два паука вопьются друг другу в глотку. О, это зрелище. У нашего поэта даже глаза заблестели.

Гренгуар не видел своих глаз. Но руки у него сжались в кулаки при упоминании имени Традиво. И голос задрожал от ненависти, когда он проговорил сквозь зубы:

– Я бы многое отдал, чтобы это увидеть.

– Не верю я ему, – заявил Бернард. – Он последний, с кем я бы пошел на дело. Сдрейфит в самый решительный момент. Смоется.

– Точно, – поддержал его Хромой. – Нас под ножи подведет, а сам как заяц в кусты. Или еще того хуже, сдаст.

Банда снова загалдела, обсуждая сомнительную храбрость Гренгуара и понося его на разные лады. В ответ на это Пьер смог лишь выдавить из себя жалкую улыбку. Он понимал, что оборванцы во многом правы и был невысокого мнения о собственной доблести.

– Есть еще один довод в пользу этой идеи, – снова возвысил голос Жерар. – Отец этой девчонки однажды спас меня. Спас мою ногу. Ты должен помнить об этом, Жженый.

– Я помню, – отозвался из толпы хмурый человек, шея и правая рука которого красноречиво подтверждала его прозвище. – Сам тебя тащил к нему. Зимой. Редкий был человек. Нет таких больше.

– Редкий, – повторил Жерар. – Я отморозил себе ногу, ночуя под мостом в жуткий холод. И все шло к тому, что ее нужно отрезать. А тот лекарь выходил меня. Месяц в доме держал, в чулане. Кормил, лечил. Ты ведь пришел сюда напомнить мне об этом, верно? – развернулся он к Гренгуару.

– Верно, – кивнул Пьер. – Мари однажды обмолвилась, что ее отец выходил бродягу со страшным шрамом на лице.

– Ты странный человек, поэт, – задумчиво пробормотал “Красавчик”. – Ты явился искать благодарности и справедливости на самое дно. У жуликов и воров.

– А что мне оставалось делать, если в среде богатых и успешных подобные качества давно не в чести? А среди отверженных иногда еще встречаются.

– Вы слышали, дети мои? – усмехнулся на эти слова Жерар. – Нас считают благородными людьми. Это лестно.

– Да он меня Архангелом Михаилом назовет, – под общий смех заявил Одноглазый. – Лишь бы свою бабу вытащить.

– Девчонку вообще-то жалко, – тихо, как бы про себя пробубнил Жженый.

– Ну вот ты иди и суй свою голову в петлю, – ворчливо ответил ему Бернард–карманник.

– И пойду.

– Ну и иди.

– Послушайте, – снова взял слово предводитель “Адовой кухни”, – из-за этой гниды, Бородавочника, мы едва не погибли в облаве. Из-за него же наше нынешнее положение настолько незавидно, что мы постановили временно исчезнуть из Парижа, пока все не утрясется. У нас появилась возможность устроить прощальный сюрприз подонку. Подумайте об этом.

– Заманчиво, черт возьми, – вздохнул Одноглазый.

– Кто бы мне сказал, что подохну из-за бабы, – подал голос Хромой.

– Невероятный случай, – поддел его Бернард-карманник. – Может, зачтется тебе на том свете благородный поступок. Единственный.