Текст книги "Победителей не судят (СИ)"
Автор книги: Delpinovskaya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Рассветало медленно, как никогда раньше, сегодня. Сначала в кроваво-красный окрасились лишь верхние этажи восточных окраин, потом все новые и новые верхушки; свет полз дальше и то ласково касался квартир золотой середины, то настырно врывался во всем окна, что попадались ему на пути.
Просторная спальня, наполнялась светом неохотно. Всю ночь тёплые ее стены слушали разговоры безумно близких людей, от того не давая всему дому остыть под грузно-чёрным небом без единой звезды на месте млечного пути. Под утро, когда на обоих его руках были лилово-фиолетовые синяки, холодные пальцы настойчиво гладили серые плечи, пуховое одеяло всячески пыталось обогреть прозябшие ноги; белые костяшки ладоней уже затекли до судорог, в эту ночь завладевших всем телом железной женщины. За глаза так ее называли многие. Кажется, и тот, кто прямо сейчас позволял ей быть слабой, мог оказаться в их рядах. От невыносимой боли слезы уже перестали течь, будто они по-просту закончились. Огромный багаж времени, которое можно было без труда сравнить с бесконечной бабиной кинопленки, были в эту ночь отправлены в прошлое. Время помнило боль: всю ту физику нейронов и рецепторов в больной голове, которая спустя годы утихнет, если вовсе не затеряется в миллионе таких же состояний; душа и ее сознание теперь держали в своих руках эту самую плёнку так же, как она сама сжимала крепкую руку лежащего рядом человека. На ней было записано все, чего так не хотелось потерять на том крохотном отрезке жизни, пока маразм ещё не завладеет сознанием. Голос, запах, выдохи, вдохи, редкие и тихие болезненные стоны, касания ледяных пальцев, следы поцелуев на носу, глазах, губах, щеках… Эта плёнка продолжала наполняться, не имела конечной точки и хлопушки с криком «Стоп, снято!». Продолжать перечислять все то, что она отныне хранила в себе можно было ровно столько, сколько не протянет ни одна человеческая душа, но теперь, она была уверена, протянет ее тело.
–Олег, – привыкая к накатывающий от раза в раз боли, белые губы уже были в состоянии выпускать за пределы кожи новые звуки, которые теперь, кажется, давались легче. Мокрая ладонь ослабила хватку, а прямо на ее месте было видно огромное фиолетово-красное пятно; в этот же миг вдруг стало невероятно стыдно от причиненной боли, но изменять что-то было уже поздно. Спустя целую ночь, обездвиженный позвоночник наконец вспомнил о своих прямых функциях и обязанностях. Белесое тело, с холодными ногами, руками, губами и носом медленно потянулось вперёд, оказываясь совсем близко к горячей коже сопящего мужнины.
–Просыпайся, Олег, – желтое солнце и тепло сведённой грубой щетиной щеки одновременно пытались начать согревать женскую ладонь, которая в каждый свой изгиб движения вкладывала невероятных размеров ласку, любовь и даже тепло; то тепло, тонкие кусочки которого изо всех сил поддерживали жизнь внутри больного организма.
Чёрные ресницы медленно задергались. Оранжевые в утренних лучах ноздри стали намного шире, и холодный воздух квартиры забылся в огромную грудную клетку, заставляя следом начать работать дремавший мозг. Холодный поцелуй, медленно начавший таять на грубых губах, окончательно поставил точку в пьесе лунной сонаты боли бесконечной ночи. Карие зрачки стали настоящими огнями в тонких и ярких полосах жары, пробивающихся сквозь шторы спальни, и, спустя пару секунд, пронзили всем, чем только было можно и нельзя, охладевшие за долгие сумерки айсберги голубых зрачков.
Мужские губы тут же вытянулись в трубочку, касаясь своими краями в очередной раз озябшей кожи; широкая ладонь проскользнула по худой руке, после чего и талия стала достоянием бесконечной любви.
–Молодец… Я же говорил, ты сможешь.
Спустя уже час мягкие молекулы обыкновенны ношпы растекались по венам, помогая мозгам вернуться на своё прежнее место. Сознание потихоньку возвращалось обратно в голову, а вновь сжимаемая мужскую руку ладонь начала расслабляться, вскоре совсем падая на постель. Тихое сопение начало доноситься со стороны розовеющих щек, а губы, наконец, перестали теряться на фоне остального тона кожи.
Зрачки Олега впервые за долгое время спокойно сузились, позволяя векам ненадолго прикрыть глаза. Свежие синяки были видны даже сквозь белый врачебный халат, что, наверняка, вызовет сегодня ещё несколько десятков вопросов и в пару раз больше косых взглядов. Ладони, быстро растеревшие уставшие щеки, помогли немного прийти в себя, отказываясь вновь от сна, забывая про отдых; поправляя огромное шерстяное одеяло, которое теперь согревало спящую Марину, мне нужно было начинать смену.
Ещё пару минут я прощался взглядом с каждым изгибом лица, которое с огромной скоростью принимало человеческий облик. В голове была лишь одна мысль, одна просьба, единственное беспокойство, боль и невероятная мечта. Господи, чего она такого сделала в своей жизни, что теперь переживает все это. Круглые плечи дёрнулись в матрас, руки потихоньку приподняли все тело, а через пару секунд и несколько ворочаний она, свернувшись в клубочек, спокойно сопела, прикрыв нос одеялом.
На моем лице появилась улыбка; сдержаться было тяжело и даже непростительно, потому мои пальцы быстро зарылись в светлые волосы, за пару движений убирая их назад, чтобы те совсем ничем не потревожили хрупкого спокойствия сна. За спиной заскрипела дверь, от чего я медленно вернулся в прежнее положение, только затем оборачиваясь.
За спиной, по ту сторону меня стоял Иван Николаевич с очередным снимком и тонкой картой с подвязкой анализов.
–Олег, дела плохо… Очень плохо, – прежде редко мрачный мужчина беззвучно пересёк огромную палату, останавливаясь у стола, который спустя пару минут превратился в настоящую платформу для симпозиума.
–Есть один вариант, – с его губ сорвался длинный свист, а карандаш, нервно постукивающий ластиком по столу, упёрся в затемнение на большом снимке.
–Вот, можно подобраться здесь, минимизировать риск, правда, не исключить его полностью… Тут совсем близко двигательный центр, огромное скопление нервов, потому нужно быть таким профессионалом, чтобы все это выполнить без риска, но таких пока у нас нет; только, если мы будем работать именно из этого доступа, она, максимум, останется парализованной ниже груди. Хотя, сам знаешь, мозг – дело темное…
Ослабшие руки в очередной раз растерли глаза, позволяя тем заново и трезво взглянуть на ситуацию.
–Хорошо, а если не оперировать? Консервативно, химиотерапия, облучение?
–Ну, ты сам подумай, как ты грецкий орех достанешь из головы радиоволной? Если бы дело было в сантиметре, там ещё можно было подумать. Нет, Олег, тут только хирургия, а потом химия. Плюс к тому, ты её хгч видел? Там уже тянет на конец первого триместра, потому химию тоже нужно подбирать осторожно, если она, конечно, решит оставить ребёнка.
Мужские губы медленно сжались в тонкую нить, а карие глаза снова начали изучать все то, что уже как пол часа лежало на столе.
–Ждать тоже нет смысла, да?
–Конечно, есть, – шумно выдохнул мужчина, поднимаясь с места и начиная строгим взглядом стрелять то на сопящую вдалеке Марину, а затем перемешался уже на мою спину.
–Есть, если ты хочешь, чтобы спустя 2-3 месяца у неё от лошадиных доз обезболивающего случился выкидыш, а потом, ещё примерно через столько же, и катафалк стоял под окном, то можешь ждать, – на одном дыхании произнёс пожилой мужчина, пока его ладони медленно заправили пальцы в карманы брюк. Выцветшие глаза назойливо продолжали упираться в голову Брагина, а тот, будто пропуская все мимо ушей, продолжал наблюдать за кипой заключений.
–Олег, я не просто врач. Мне за пятьдесят уже давно, и больше тридцати я работаю оперирующим онкологом; знаешь, сколько я таких, как она, как ты, видел за свою практику? Я тебя сейчас никак не принижаю, не пытаюсь заставить пойти на что-то, но, если ты хочешь хочешь, чтобы все закончилось благополучно, поговори с Мариной насчёт аборта. Это значительно облегчит ситуацию с лечением, да и шансов будет больше. Я надеюсь, ты меня услышал… Как она проснётся, зайди ко мне.
В немой тишине Иван Николаевич покинул палату, а я так и остался стоять на месте. Вспотевшие ладони упирались в этот чертов стол так, будто были готовы его разломать здесь в пух и прах; на висках начали проступать вздымающиеся вверх вены, которые были не в состоянии скрыть уже даже короткие волосы, а от голоса, что в следующий миг пронзил мой слух, огромные мурашки тотчас покрыли каждый миллиметр широкой спины.
–Мы потом попробуем ещё, наверное… – тихий женский голос бурчал откуда-то из-под одеяла, оставаясь таяющими каплями по стенам, потолку, полу и даже мебели палаты. Голубые глаза уже не метались, не рассматривали с интересом какие-то предметы, взгляд был даже не упрямо упёрт в его каменные плечи; она ласково уложила все невидимые линии, что раньше вонзились бы прямо в поясницу, тонко поверх тёплой кожи, облаченной в белый халат. Голос умолк, но вот вновь становиться спящей красавицей, а скорее ее не очень хорошим макетом, желания не было никакого.
Он медленно развернулся. Ладони вновь были уложены на стол, и силы прикладывалось отнюдь не меньше на то, чтобы попытаться передать все свои чувства в физику нейтронов. Губы не изменяли своего положения уже как несколько минут, и сейчас делать это было бы глупо.
Немая пауза глухо пронизывала своими точками воздух ровно также, как сейчас она смотрела на исчерченные подобными точками скулы Олега.
Вдруг, он дёрнулся с места, за пару шагов сокращая расстояние между кроватью и своим телом. Теперь уже лишь шаг воздуха отделял бледное тело от горячих ладоней. Она даже не успела одернуть глаза на новое месторасположение его ключиц, как прямо перед носом оказалась мужская голова, упёртая горячим носом в правую ладонь с катетером, а сам он уже стоял на коленях.
–Олег, встань… Пожалуйста, вставай, все в порядке, – когда светлые пружинки кудрей оказались объяты уже не тканью наволочки, а холодным азотом, уже чуть собравшая в кучу тепло спина начала ощущать низкую температуру. Кончики ее пальцев задрожали, но она даже не обращала на это внимание, наконец оказываясь перед ним сидящей во весь свой рост. Всеми усилиями пытаясь поднять мужчину хотя бы на кровать, из этого мало что выходило, и тогда в дело пошло самое жестокое оружие. Уже трясущиеся ладони легли на те самые скулы, ощущая на мокрых пальцах колючки щетины; они в миг подняли его глаза верх, заставляя мои губы начать касаться его горячего и напряженного рта.
–Все в порядке, Брагин. Ты сам головой подумай… Тем более, не известно, какое влияние на все это оказывали обезболивающие, – коротко отрывая свои губы, они были тут же заняты шепотом. Глаза уже забегали из стороны в сторону, то и дело наблюдая за каждым из подрагивающих в белых склерах зрачков.
–Брагин, если все пройдёт хорошо, мы попробуем ещё раз, я тебе могу этим поклясться, а, если нет, я не хочу оставлять ребёнка сиротой. Давай просто с тобой трезво посмотрим на вещи, хорошо? Договорились?
Он молчал. Губы медленно вновь сомкнулись в тонкую линию; руки накрыли ее ладони, тут же пытаясь согреть те, а в голову пришла одна единственная мысль, которая сразу же вырвалась наружу.
–Тамара послезавтра прилетает. Ты со мной хотела ее встретить?
–Конечно, – следующий кивок головы был, наверное, совсем лишним, но, если бы не он, молчаливый жест точно бы смог сейчас разломать к чертям все то, что догорало на пепелище.
Как же уже в среду, когда огромное табло прилетов показывало время 11:30, верхняя строчка сменилась новой надписью и пакетик в моей руке тихонько начал дрожать от предстоящей волнительной встречи, я пожалела об этом. Когда через пару минут сквозь толпу уже, кажется, совсем взрослая девочка бежала, расталкивая всех на своём пути, она совершенно по-детски улыбалась, в первую же секунду оказываясь в поле зрения своего отца, со всей силы обняла девушку, стоявшую недалёко от неё. Казалось, что так крепко ее не обнимал никто и никогда, но, когда в следующую же секунду прямо под прилипшей в силу небольшого роста к моему животу щеке что-то начало совершенно непонятно себя вести. Сердце тогда в один момент ушло в пятки, а Тома, видимо, тоже все это ощущала. Тёмные глаза в миг взметнулись вверх, встречаясь с ошарашенным взглядом Марины.
Деваться теперь было некуда; все свои эмоции пришлось в этот момент закинуть в глубокий ящик, оставляя теперь там их, скорее всего, навсегда. Натянутая улыбка появилась на моем лице, когда, уже присаживаясь перед малышкой, мою шею обвили горячие ладошки, тёплые губы начали оставлять поцелуй за поцелуем на моей щеке и носочки уже вытянулись так, что Тамара немного покачивалась ради равновесия. И, вроде бы, все хорошо, но эти ощущения, вновь возникающие внутри, с новой силой стараются будто высвободиться или, хотя бы, освободить его для себя.
Поясница уже напоминала о своём существовании, от чего я максимально нежно попыталась убрать со своей шеи руки Томы, которые сразу же оказались в моих ладонях.
–Ну, привет, красавица, – тёплая улыбка начала течь по моему лицу, а, в следующий момент я впервые в жизни увидела радость в детских глазах при виде Олега, все, что только было внутри меня, сжалось в огромный комок.
Эта встреча уж точно была лишней, но как жаль, что человек – существо, умеющее рефлексировать. Все эти картинки раз за разом всплывали в моей голове, когда перед глазами уже было отдаление гинекологии и дверь с надписью «процедурная». Теребимое в руках направление от врача давно было сырым от ледяной влаги, что нескончаемо выплескивала волнение наружу; внутри опять эти ощущения, но они совсем уже не кажутся странными; не угадать этого было сложно, а потому стараться не замечать детских пиночков казалось чем-то на грани фантастики.
Когда дверь напротив распахнулась, грудь начало неприятно давить. Пустой коридор, лишь одна я на этом чертовом диванчике, и, кажется, пришла моя очередь. Живот начало «дергать» все сильнее, будто пытаясь попасть в такт ударам сердца. Перед глазами вместо всех больничных плакатов вновь появилась маленькая Тома, какой я ее видела ещё впервые. Ее огромные «колючки», заплаканные глаза, те первые ощущения, тот глубокий взгляд, тот громкий крик и тихий плач.
Я встала; на моих глазах моментом выступили слезы, что были вот-вот готовы скатиться вниз, но мои мысли сейчас занимал совсем не собственный «имидж», подтёкшая в будущем тушь или что-то ещё. Теперь мозги были забиты уже Брагиным с его глазами. С этими идиотскими глазами, полными какой-то нечеловеческой мудрости, знания, спокойствия.
–Марина Владимировна, пройдемте.
Внутри меня разрывалась ядерная бомба, пытающаяся облегчить все мучения, рождающиеся внутри. Мокрые дорожки исчертили запудренные щеки, а вместо того, чтобы кивнуть и спокойно пройти внутрь, мои губы сжались в тиски. Сердце остановилось, а единственное, что было возможно в моем состоянии, это набрать побольше воздуха в лёгкие.
–Нет… Извините, нет… Я не могу, извините…
Вместе со этим словами мои щёки покрылись пунцовым блеском. Сдержать уже подкатывающую истерику удалось только до пустой лестницы между соседними этажами, которая отделялась от длинного коридора лестницей. Добралась до туда я в полусознании, но точно помню, как спина встретилась с ледяным стеклом, тут же начиная скатываться вниз; сердце вновь застучало и те самые пиночки, те шевеления, дергания… теперь все это ощущалось совсем по-другому. Ладони упали на чуть торчащий живот, когда бёдра почти коснулись пола, а голова медленно была опрокинута к разноцветному потолку с венецианскими младенцами на нем.
–Прости меня, пожалуйста… Я такая дура, господи, такая дура…
========== Глава 20. Ролики, круассаны и наркоз. ==========
Глава Двадцатая.
Ролики, круассаны и наркоз.
Глазами от жестокой боли и нескончаемой обиды полными слез теперь она смотрела на этот мир, виня во всем лишь одного человека – саму себя.
Ватные ноги совсем нехотя плелись по длинной, кажется, совсем бесконечной лестнице, которая кончалась где-то внизу большим холлом приемного отделения. Там всегда было шумно, от чего сырой звук постоянно бездушно бился об крашеные стены, сегодня своей синевой разрезающие красные склеры женских «голубых». Мокрые ладони совсем медленно легли на железную ручку двери, в которую пальцы тут же вцепились мертвой хваткой.
К тому времени, как на зло, а, может, счастье, то трепетание внутри меня начало утихать. Сердце медленно успокаивало само себя, но в голове уже крутился следующий миг. Когда в пустом кабинете на мои глаза попадётся Олег, малышка на диване рванет взглядом на дверь, меня вновь ошпарит кипятком. Ресницы намокнут лишь от очередного угрызения совести. Внутри меня жила новая жизнь, которой уже как пару минут могло там не быть; маленькое сердце гоняло по человеку размером всего лишь с яблоко, а может, апельсин, алую кровь; маленькие пальчики сжимались в кулачки, которые потом ощущало все мое тело…
Дальше продолжать себе накручивать было очень сложно. В висках начала зарождаться боль, и новый ком крепко сжал горло. Намокшая до огромных капель пота на металле ладонь соскользнула вниз, от чего дверь сама распахнулась, а за столом напротив в отвернутом к окну кресле, сидел Брагин, закрывший свое лицо горячими ладонями. Его скулы сводила напряжённая судорога, до такой степени лишающая возможности двигаться мелкие мышцы, что огромная артерия выползла на широком лбу, пульсирующими движениями давая даже оттуда, из коридора, сквозь раскрытую дверь ее разглядеть.
Ноги подкосились, но вместо того, чтобы прямо тут упасть на пол в полном бездвижии, ответственность за ни в чем невиновного человека, жизнь которого сейчас полностью зависит от меня, не давала рухнуть носом в кафель.
Робкое движение вытянуло одну ногу вперёд, вторую. Дверь за мной закрылась…
В полной тишине, от которой боль лишь сильнее давила на нервы, округлившиеся за последнее время бёдра медленно сели на небольшое подобие дивана. Ни единой молекулы воздуха не дёрнулось в мужскую сторону, и даже звуковые волны отказывались делать тоже самое.
Мой живот медленно свела судорога, от которой уже голова не столь напоминала о себе, как это теперь делал желудок, желающий отправить единственную чашку кофе, влитую в него час назад, обратно. Кофе, и правда, был наредкость противным, нежели он казался таким раньше. Видимо, теперь ко всему букету прекрасных ощущений добавится ещё и токсикоз.
Дурно становилось с каждой секундой лишь больше. Олег медленно опустил ладони на свои колени, а его взгляд, этот чертов взгляд, полный вселенской мудрости, непонятно откуда вдруг там появившейся, устремился вперёд. Губы начало медленно колоть иглами. Держаться было все сложнее, от чего надо было срочно избавляться. Разговор пришлось начать мне, но было бы ещё с чего это сделать…
–А где… Тома где? – от такого волнения голос почти сошёл на хрип, чего ожидать от себя не могла даже я сама.
Вдруг, слезы водопадом полились вниз, будто я была не вполне допущенным психиатром к работе нейрохирургом, а какой-то содержанкой пансионата для душевнобольных. Без звука этого делать у меня совсем уже не получалось. Ладони быстро прилипли к мокрому лицу, и колени за считанные секунды подтянулись к горящей груди, позволяя использовать собственный халат как «твёрдое дружеское плечо».
–Извини, – уже между всхлипами мне удавалось только шептать, от складывающего спазмами горло, придушенного слезами.
–Я не смогла… Я знаю, я дура, но я не могу…
Когда эти звуки наконец начали долетать до ушей Олега, его зрачки резко сменили место дислокации. Непонятно, чего в его голове сейчас было больше – непонимания или растерянности. Без всякого промедления под гнусавый шёпот он уже сел прямо рядом с ней, но абсолютно не представлял, что делать дальше. Она плакала, как будто это был маленький ребёнок, всего лишь несколько дней от роду, который только так и может выражать свои чувства.
Пара секунд ступора донесла до моего мозга одну единственную мысль, которая тут же засела во все миелиновые оболочки нейронов: эти слёзы должными быть последними из всех для неё; второго такого же раза сердце бы не вынесло, разрываясь на части.
Теперь только искренние чувства управляли моим мозгом. Она, такая малышка, все также укрывающая плачущие глаза руками, прячущая все внутри себя и даже самое главное сокровище собственной жизнь, как бы это не звучало странно в ее понимании.
Когда горячая голова прижалась к моей груди, она вдруг замолкла. Всхлипы сменились громкими вдохами, что пытались расслабить связки, но в большинстве это было необходимо для полного носа соплей, прямо как у маленького ребёнка. В это время широкая ладонь потихоньку расстегнула пуговицы тесного халата, откидывая его низ куда-то назад; мягкая замша на задравшемся вверх платье была вся исчерчена складками, которые я тут же начал расправлять своей ладонью, даже не замечая, как девушка уложила одну из своих ладней на мое колено. Мокрые пальцы начали делать то же, что и мои, но в секунды были лишены возможности двигаться.
Мои губы от одного прикосновения начало колоть. Словно никогда раньше они не были такими, я пытался отогреть ледышки, которые никак не упирались ласкам. Всхлипывания медленно затихли, а им на смену пришёл мой шёпот, что между длинными поцелуями срывал края связок.
Тошнота, кажется, куда-то испарилась, оставляя после себя лишь неприятное ощущение где-то во рту. Низ живота опять начал пульсировать, и это было самым весомым оправданиям моему поведению; как иначе я смогла это объяснить – в мою голову не пришло.
В один миг тонкие пальцы овладели такой горячей ладонью, что даже начали плавиться,а ,наконец выполнив все задуманное, они сделали это окончательно, оказываясь поверх огрубевшей мужской кожи на руках.
–И так уже с самого аэропорта, когда я только увидела Томку. Прости, но я не смогу… пусть лучше умру. Закрываешь глаза, а перед тобой эти пухлые ножки, ручки, красные щеки, маленькие кулачки, – глаза снова залились слезами, что начали катиться вниз прямо по вискам в волосы немного раньше, чем его губы с невероятным трепетом дотронулись женского лба, затем носа, а, когда слезы катиться снова не переставали – жар начал течь по подбородку от поалевших капилляров рта.
–Ты готова сегодня прооперироваться? Шейман в курсе, на телефоне ждёт, Иван Николаевич ассистирует, я рядом буду, – говорить было нелегче, особенно когда ставшие ярко-синими зрачки уткнулись в мой взгляд.
–У-у… Давай завтра, пожалуйста. Я же не глупая, все понимаю, что могу не проснуться потом просто. Я по Томке очень скучала, по этому всему, по тебе безумно скучала и, не поверишь, продолжаю скучать… Можно я одни сутки проживу так, чтобы мне было не страшно не проснуться потом? – женские губы сжались в тонкую струну, а лишь неторопливый мужской взгляд заметил сжавшиеся в кулаки ладони вместе с платьем.
–Что ты такое говоришь, Марин. Ты сама нейрохирург…
–Да, я сама нейрохирург, поэтому я знаю, что может быть. Если бы я не знала этого, то и не просила бы… Олег, пожалуйста, пусть, это будет моей последней просьбой к тебе, если это будет так. Знаешь, как пахнут круассаны с вишней в соседней кондитерской, как руки сжимают пакет с новым платьем, как слезы текут не от нестерпимой боли, а от огромного счастья; как маленький ребёнок держит тебя за руку в парке, как грустит во рту любимый «Наполеон», как в уши дует ветер, когда ты едешь на велосипеде… как родные руки среди ночи будят тебя, чтобы прижать тебя покрепче? Я хочу запомнить эту жизнь такой, которой она у меня никогда не была, но можно один, если так сложатся обстоятельства, последний день сделать лучшим, ради меня?
И не согласиться с ней было уже невозможно. Широкие ладони нежно легли на мокрые щёки, сначала вытирая те насухо, а затем по очереди целуя каждую.
–Хорошо, но только при одном условии.
Глаза мельком начали блестеть, бегая из стороны в сторону по его лицу, будто уже начиная выполнять одну из вещей в списке планов на жизнь – запомнить навсегда то, что больше всего в жизни боишься потерять.
–Я готова на все, ты знаешь, только дай мне шанс…
Она даже не успела договорить, как мой голос ее перебил.
–Как только тебя выпишут из больницы, мы все вместе поедем за город. У меня есть такое место в Подмосковье, которое ты просто обязана увидеть в своей жизни, да и никому не помешает лишний отдых.
–Мне бы твою уверенность, – сквозь нервный смешок вырвалось через ее губы, но тем не менее, думать о собственной смерти было в разы страшнее и сложнее, чем говорить о ней. На секунду в мыслях проплыла счастливая картинка нашей идеальной семьи, в которой все пропитано любовью, разрушающей на своём пути любые преграды, рассветы исключительно рядом с ним сопящим и жадно прижимающим меня к себе, а первое дело после приготовленного завтрака, это ласковые поцелуи, оставленные на детских щечках, параллельно спящих в соседних кроватях.
Слезы сегодня завладели мной, но все это лишь благодаря беременной сентиментальности. В очередной раз возвращаясь из этих несбыточных мечт сюда, на землю, суровая реальность наполнила о себе, оставляя скорее на память, нежели на пробу сладости его горящие глаза.
–Хорошо, я согласна…
После этих слов время полетело невероятно быстро, но пыталось вобрать в себя все, что только видело на своём пути: и вишневые круассаны, ещё горячие и до неприличия ароматные, и новое платье выше колена в мелкий горошек, с ажурным бантом на поясе, шуршащее под женской рукой в большом пакете и так старательно выбранное маленькой девочкой, и шум ветра в ушах, закручивающий тебя в вихре танца на ярких роликах, и капающее на землю мороженное, и «Наполеон», скрипящий хрустом на зубах, и те самые слезы счастья, когда детская ручка спящей с огромной довольной улыбкой девочки сжимает твою, и даже шикарный ужин в час ночи с разговорами по душам прямо в его объятьях, и никакого намёка на конец… Как же будет обидно, если это все в последний раз.
Всю ночь молитвы не покидали женских губ, ведь те никак не могли закрыться, как и глаза.
Будильник, 8:00. Ни разу не сомкнутые веки, вновь открываются, но видят перед собой прямо на груди крепкие руки, прижимающие пустую грудную клетку в тонкой шелковой рубашке к себе… Светлые кудри ещё вьются, падают на глаза, щекочат спину и нос.
11:20
Детские ножки, напряжённо болтающиеся у где-то под кушеткой не находили себе место, но, наверное, и не хотели этого делать. Ладони упирались в мягкую обивку, которая совсем быстро стала мокрой.
Никакого намёка на жизнь, интубационная трубка, наголо побритая голова и удары крепким кулаком в заблокированную дверь.
–Иван Николаевич!
–Олег, иди, мы справимся без тебя. Все будет хорошо, – вещал сквозь стекло мужчина, полностью одетый в небесно-голубой марлевый костюм.
В последний раз ему удалось разглядеть побледневшее лицо лишь через бездушное лицо. Кажется, уголки губ все ещё были чуть приподняты вверх, наверное, она все ещё была счастлива, что успела все, чего боялась не успеть.
Кромка глаза стала быстро намокать, и скоро сдерживать слезы было совсем нельзя. Он вышел из операционной с ладонями на лице, в полусне добираясь до той самой кушетки, которая нервно покачивалась от напряжения, сковавшего тело маленькой девочки.
–Тебя выгнали? – подвигаясь поближе, Тома подняла на него испуганные глаза, которые тут же уперлись в не менее уставшие мужские зрачки.
Он коротко кивнул. Детские ладошки медленно переплели большие мужские пальцы, начиная вскоре их сжимать, а голова уперлась лбом в мягкое предплечье.
–У вас с Мариной будет ребёнок?
========== Глава 21. Каталка, лаванда и швы. ==========
Глава Двадцать первая.
Каталка, лаванда и швы.
–Олег, – чуть тормоша маленькой ладонью тяжелую мужскую руку, девочка уже не отрывала взгляда от его глаз, только Олег, мрачнее любой грузной тучи, сверлил ладонями собственные щёки. Кажется, перед карими глазами в этот миг пролетало все, что было «до», но только не то, что было до «до»: будто «до» и жизни не было совсем. Словно до неё в жизни не было ничего: ни рассветов, ни завтраков, ни поцелуев, ни счастья, ни любви, да, черт возьми, ничего.
–Оле-е-ег, – Тамара, прекрасно все это видя недетским взглядом, медленно сползла с кушетки. Ее лицо оказалось как раз на уровне мужских глаз, а в следующую секунду тёплые ладони оказались где-то позади широких плечь, худенькие ножки забрались на крепкие колени и даже тёплый висок успел уткнуться в колючую щеку, тут же заставляя щеки неприятно сморщиться. С места больше она не двинулась, медленно мелькая лишь одним взглядом с места на место.
–Я не та маленькая девочку, которой ты меня оставил с мамой. Я все понимаю, все вижу и, наверное, кое-что чувствую… Извини, если я не вовремя здесь оказалась, может, помешала вам, но… Просто впредь, если мне будет ненужно здесь быть, ты скажи это прямо, я не обижусь.
Голос дочки заставил парящий где-то в воздухе силуэт девушки испариться, наконец возвращая в норму слух и восприятие всего происходящего. Усталые глаза медленно легли на тонкие линии чёрных ресничек, обрамляющих точные отражения мужских зрачков; горячие губы в то же время коснулись маленького носика, задерживаясь на нем ещё на пару секунд. Лишь после этого на душе стало немного спокойнее.
–Прости меня, Том… Извини, но я даже не знаю, как бы мы с тобой сейчас общались, если бы не Марина. Сейчас, спустя столько упущенного времени мне хочется так много исправить, но ничего из этого невозможно, к сожалению, невозможно… Но все, все что будет дальше, мы можем сделать лучше, да?
Маленькая девочка все также жалась к мужчине, но настолько сильно старалась вслушаться и вникнуть в его слова, что от кипящего в эти моменты в крохотной душе огня, глаза залились краснотой. Заметить это было совсем несложно, но вместо громкого плача, всхлипов и истерик, девочка медленно уткнулась в его плечо, лишь изредка хлюпая носиком.
Горячие губы вновь прильнули к детской коже. Затылок погорячел, а прежде широкие ладошки сжались в кулачки.
–Том… Дочь, давай, ты останешься здесь?
Красные глазки медленно показались из-под густой челки, что к концам чуть кудрявилась; мокрые капли слез катились к низу розового личика, от чего коридорные лампы отражались блеском в мелких речках. Ее ладошки уже было потянулись к щекам, чтобы стереть все это безобразие, но широкие пальцы мужчины одновременно ласково утёрли соленую жидкость, оказываясь напрочь мокрыми.
Взгляд Томы был грустным и строгим, но, в то же время, испуганным и растерянным.
