Текст книги "Победителей не судят (СИ)"
Автор книги: Delpinovskaya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Уверенной походкой заведующей одного из отделении я прошла в один из тысячи небольших кабинетов, прикрывая дверь прямо перед носом какого-то мужчины, что уже через тонкую шёлку начал обсыпать меня оскорблениями.
Рецепт в ладони немного примялся, как о мой внешний вид за последнее время, но тем не менее, спина вытянулась в ровную нить, позволяя ощутить нервным окончаниям всю прелесть нового лишнего веса, а уголки губ чуть приподнялись вверх, когда мои шаги прекратились у стола серьезного мужчины.
–Что, Мариночка, насчёт пациента проконсультироваться пришла? Говорю сразу, если уж ты не знаешь, что делать, то я тебе навряд ли чем буду полезен, к Шейману обратись лучше, – поправляя свою тонкую оправу очков, немолодого возраста врач с улыбкой протянул ладонь навстречу девушке, которая, стоя у стола онколога, судорожно переминалась с ноги на ногу и крепко сжимала от боли пальцы на тонком листке больничного рецепта, который только что был начёркан ей самой.
–Нет, Иван Николаевич, мне рецепт быстро подпишите, и я пойду. Там у вас очередь такая, думаю, задерживать людей смысла нет… – наконец, присев на стул, стоящий прямо рядом с белоснежным столом, она несмело вложила бумажку в его ладонь, а на том месте, где прежде находились ее пальцы, остался мокрый развод. Замечая пятно, мужчина вопросительно взглянул на девушку, сидящую напротив, но увидев то, что ей нужно, в мужской голове появилось лишь больше вопросов.
–Морфин?
Пушистые ресницы начали быстро порхать вверх-вниз, а когда в лёгких скопилось достаточно воздуха, на губах растянулась искусственная улыбка.
–Глиобластома, в начале прошлого года была второй стадии. Нет, у онколога не наблюдалась и не буду. Да, себе. Да, ничего другого не помогает, – говорить это все было больно, да так, что грудь сдавливало изнутри чем-то тяжелым. На глазах начали выступать слезы, которые тут же были посланы далеко и надолго одним только движением зрачков вверх.
Мужчина напротив молчал, а взгляд его был таким, будто он не мог в это поверить никак.
–Марин, так… Все, хватит шутить здесь, говори зачем пришла,-решительно его ладонь отодвинула лист в сторону, но одной лишь секунды хватило ему, чтобы не суметь устоять перед той болью, которая отпечатывалась в лазурных зрачках.
–Ладно… Только сначала идёшь и сдаёшь кровь на биохимию, и проходишь всех врачей по списку, чтобы хотя бы я знал, в каком ты состоянии и чем могу тут помочь.
–Хорошо, только сначала рецепт подпишите, потому что просыпаться налитой, как переспелый помидор, я уже не могу и утренний «туалет» у меня особых эмоций счастья и желания начать поскорей новый день не вызывает. Я торжественно клянусь, что пройду всех, но только когда смогу это сделать физически, а пока даже обычная работа даётся мне с огромным трудом… – глаза быстро наблюдали за тем, как мужская рука быстро ставит нужную подпись в бланке, а внутри все уже тихо ликовало – наконец, я буду снова ощущать себя человеком, а не кем-то ещё.
–В смысле? И как ты с такой симптоматикой собралась у меня рецепт просить? – его взгляд тут же строгими шагами переместился на блондинку, начиная вглядываться в ее лицо и тело, а вместе с тем и рецепт отправился в его стол, тут же возвращая на мое лицо не очень довольную гримасу.
–Так, кровь на хгч, и с результатами ко мне.
Такой запрос просто выбил меня из колеи, заставляя своё богатое воображение на долю секунды примерить на себя новый образ, но тут же мозг вновь включился в работу.
–Иван Николаевич, вы издеваетесь?! Какое хгч? Вы меня видели? Я пол года на опиуме сижу, причём на таких дозах, что там не то, что о беременности речи нет, я об овуляции и думать забыла!
–Марина Владимировна, все, закругляйся. Идёшь сдаёшь кровь, медсестра тебе без очереди возьмёт, и если все так, как ты мне утверждаешь, то приносишь чистое заключение, а в ответ получаешь свой рецепт.
Ещё почти 15 минут я пыталась спорить с ним, но после, просто назло ему, пошла и сдала эту чёртову кровь. Только вот спустя два часа, когда лист с результатами уже намокал в моих руках, в голове настолько переслало укладываться все происходящее, что мозг не выдержал. Перед глазами поплыло все, начиная от оконной рамы и заканчивая собственным кольцом на пальце, а уже через пару секунд мой затылок упал в уютные объятья кафельного пола прямо посреди коридора лаборатории.
========== Глава 17. Слезы, перекись и бинт. ==========
Глава Семнадцатая.
Слезы, перекись и бинт.
Когда чьи-то крепкие руки силой держали мой позвоночник на весу, чтобы хоть немного избавить мимоходящих пациентов и персонал от этой картины, от неприятных капель жидкости, стекавших по моему лицу, сквозь сознание щеки сжались в недовольной гримасе. Будто что-то мягкое оказалось под головой спустя уже пару секунд, а от того, что в нос ударил резкий запах нашатыря, глаза вовсе начали слезиться. Соленая жидкость хлынула из только что раскрывшихся век, а, когда вместе с тем сознание вернулось в голову окончательно, боль вновь напомнила о своём существовании в моем теле. Слезы уже полились сильнее, и сидевший рядом мужчина был немного удивлён этой картиной, если не больше.
–Так, Лен, ношпу давай внутривенно, и кт нам организуй, – из тумбы появились стопка сложённых аккуратно салфеток и флакончик перекиси, после чего уже мокрые бинты начали касаться лица девушки, оставляя за собой белую пену.
–Не надо кт… Морфина, ношпа не возьмёт… – каждое слово отражалось в голове огромным и громким эхом, вновь затуманивающим сознание.
–Цыц, я тут врач, – очередная повязка оказалась на ранке, которая все никак не представала кровоточить.
–А если будешь командовать, то зашью и рот, и твою красоту на лбу, причём огромными железными скобами.
Тем временем Леночка уже перетянула руку девушки жгутом, почти сразу попадая в лилово-синие вены. Взгляд мужчины хотел мельком проконтролировать ее работу, но вместо того брови собрались вместе.
–Лен, давай быстрее, и про кт не забудь.
Девушка кивнула, а шприц быстро опустел, оставляя на своём месте лишь кусок марли с дурным запахом.
–Не надо кт, Брагин, все в порядке. Пластырем заклей, что там, и я пойду, – несмотря на все то, что препятствовало любому, даже самому маленькому ее движение, упрямая девушка попыталась подняться, ну или, хотя бы, сесть на постели. Грубый локоть в тот же момент быстро упёрся в мягкий живот, который и без того начинал ныть, будь оно не ладно, а его пальцы даже не дёрнулись к бинта, продолжая перекисью прижигать края ранки.
–Нарочинская, твою мать! – иногда прикрикнуть на пациентов, чтобы у тех инстинкт самосохранения встал на место, было можно, и этот случай был как раз таким. Девушка строгим красным взглядом прожгла его лоб, в то время как её – расползался на части от жжения.
Пустые ампулы зазвенели в мусорном ведре, а медсестра только вышла из смотровой, прямо у дверей натыкаясь на местами влажный листок с каким-то заключением из лаборатории; тот тут же оказался в ее руках. Чёрные буквы, строго выводящие прекрасно знакомую фамилию на бланке, были отправлены на задний план, когда в глаза девушки бросилось заключение, на месте которого было сырое пятно ручного пота.
Тонкая ручка вновь вернулась на дверь, толкая ту в сторону, и быстрыми шагами она вновь добралась до койки.
–Олег Михайлович, тут… Вот, – зрачки Марины в тот же момент среагировали на звук, и в следующий же миг ее ладонь дернулась вперёд, пытаясь отобрать злосчастную бумажку у Олега. Увы, он оказался быстрее.
Поднявшись с места и ещё раз окинув Марину строгим взглядом, он повернул голову на Лену, которая по все ещё непонятным причинам стояла здесь, а не занимала очередь на кт. Он тут же улыбнулся, упираясь таким же взглядом в глаза медсестры, которая в ответ на этой захлопала ресницами.
–Леночка, а мы тут так и будем стоять и смотреть друг на друга. Пусть у нас Марина Владимировна лежит себе, отдыхает, сотрясение подождёт, да, свет мой ясный?
Она тихонько усмехнулась, а Олег следом вернулся к строгой гримасе, после чего и голос его отчасти перешёл на крик.
–Бегом на кт очередь занимать!
Она, кажется, бегом выбежала из смотровой, а за пару движений руками, он развернул лист, который все ещё лежащая на кушетке Марина вновь пыталась отобрать.
–Отдай, – в очередной раз замахиваясь и пытаясь забрать лист из его рук, она даже умудрилась подняться, но в следующий же миг её запястье оказалось пережато крепкой мужской ладонью, а в губы впился его горячий и мягкий рот.
Стоять было до боли тяжело, ладонь почти сразу начала белеть и холодеть, но он, черт такой, настолько сильно пытался меня успокоить, что даже такие мелкие неприятности отошли на задний план. Кажется, он теперь точно знал, как меня успокоить и обезвредить. Да ещё и умело пользовался этим…
–Отдай, – находя в себе силы, я положила конец этому театру абсурда; мои лёгкие тут же начали пытаться восполнить запасы воздуха, ну а ладонь наивно бросилась вперёд, в надежде, что на этот раз попытка будет удачной.
Не успели даже кончики пальцев коснуться листа, как мужчина вытянул руку в абсолютно противоположную сторону, обряжая свой взгляд туда же. Огромный камень тогда будто придавил меня, и то ли от страха, а может от чего ещё, я вцепилась пальцами в его халат, резко дергая того на себя, но на мои действия он уже не реагировал.
–Ты вообще в курсе, что тут восьмая неделя, если не больше? – он вновь взглянул на девушку, которая ещё раз прямо здесь и сейчас сгорала одновременно от стыда и боли. Губы сжались в тонкую линию, а она ещё раз вытянула ладонь вперёд, наконец забирая у Олега этот злосчастный лист.
–Это не твоё дело… – мужская рука, что так и продолжала сдавливать худое запястье, начала холодеть. Буркнув что-то себе под нос, Марина попыталась выбраться из его объятий и, наверняка к ее же удивлению, это вышло. Пара быстрых шагов разделила их тела между собой двумя метрами, а он даже не обернулся назад, пытаясь ее остановить.
Потирая свободной ладонью кожу, все ещё хранившую его аромат, следы сильных пальцев и тепло, она с прищуром бросила взгляд на отражение широкой спины в шкафчике с препаратами. Где-то внутри меня начал рождаться стыд, но тут же и быстро пропал, позволяя моей голове все-таки обернуться.
–Не переживай, я сделаю аборт.
–Сядь, – он так и продолжала стоять на месте, но широкие ладони в один момент накрыли его лицо. Глаза накрылись тонкой плёнкой век, а она, которая прежде рвалась сбежать отсюда, тихо и осторожно вернулась обратно. Также беззвучно ее тело село на кушетку, а Брагин так и продолжал молчать.
Спустя примерно минуту он сел обратно, вновь беря в руки кусок марли и обмакивая его в перекиси, приложил к засочившейся ране. Марина невольно пискнула от резкой боли, тут же жмурясь, а ее ладони уперлись в край постели, пытаясь все то, что сейчас настырно держится внутри неё, выплеснуть через крепкие тиски пальцев.
Его молчание тянулось минуту, две, потом ещё три, и все это время он продолжал обрабатывать рану. В его глазах, кажется, в тот момент не было ничего, а потому внутри меня тот самый стыд, что совсем недавно погас, вновь запылал синим пламенем. Будто, пару минут назад я сказала что-то такое, что максимально выбило его из колеи, что сдвинуло его мысли с мертвой точки, или, наоборот, привело его к ней. Липкий пластырь оказался на моем лице спустя почти пятнадцать минут внутренних мучений, и смотреть на него в таком гробовом молчании я уже просто не могла.
–Скажи же уже что-нибудь; какая я бессердечная, что так легко говорю об этом, какая я эгоистка… я слушаю, – комок в горле медленно начал сдавливать трахею до того, что даже дышать было сложно, а говорить и подавно. Мои глаза, уже затянутые стеклом от его идиотского молчания, держались из последних сил, а когда и те закончились, началось что-то совсем непонятное.
Зрачки расширишь под тонкой кожей век, что вот вот соприкоснулись с ресницами; слезы быстро покинули родные им белки, начиная своими солями жечь шелушащуюся кожу; руки крепко-крепко объяли всем невыносимым теплом и нежностью его шею, а губам не оставалось ничего, кроме как снова начать целовать его. Даже эти слезы было пережить легче, чем прежнюю тишину, что сводила звоном барабанные перепонки, мозг и душу главным образом.
–У меня в голове опухоль с грецкий орех, если не больше, которую я год не лечила. И не хочу даже начинать. Извини…
Сухие губы задрожали окончательно, когда мокрые ладони в очередной раз попытались стереть скатывающиеся вниз по щекам капли. Тишина снова поселилась вокруг так, будто никуда и не исчезала, и терпеть её было уже окончательно невозможно.
Из последних сил мои колени выпрямились, заставляя тело парить над этой чертовой койкой, но уйти просто так отсюда у меня бы точно не получилось, и я это отлично знала. Спустя шаг в очередной раз оглядываясь на него, взгляд вновь начал мутнеть, а, пообещав себе в последний раз так больше не делать, мои руки вновь коснулись горящей жилами шеи, что приятно пульсировала по сонной артерии. Длинные пальцы медленно зарылись в его короткие волосы, которые все также пахли его одеколоном, и от того внутри все сжалось в очередной раз, позволяя тому злосчастному комку прокатиться вниз.
–Я уеду в Питер, так будет лучше всем… Прости, – голоса теперь хватало только на тихий шёпот, но он, наверняка, все услышал, как нельзя, хорошо.
Вдруг, широкие ладони коснулись моих запястий, начиная медленно сжимать те, да так, что все руки томно свело судорогой. Кажется, когда пальцы уже покалывало легкой иголкой от онемения, горячие, как ярко-оранжево-красные угли из самой глубины костра, губы коснулись тех самых ладоней. Они, будто, пытались растопить их, хотели оставить свои следы на них красными пузырчатыми ожогами, но вместо этого заставляли мои глаза кровоточить болью лишь сильнее.
И эта боль уже была куда больше, чем физическая. Вот, кажется, это и есть конец; конец всему тому, что все люди, да и я сама когда-то, считала жизнью.
Чертова судьба-злодейка, ну почему ты постоянно всех проверяешь на прочность? Почему тебе доставляет такой кайф разрывать сердца на части, лишать людей счастья просто ощущать друг друга рядом. В чем тогда, твою мать, смысл жизни, если в один прекрасный день, когда тебе будет хорошо, все неожиданно закончится; и ещё повезёт, если ты увидишь этот день своими глазами, а не будешь ощущать того через два метра сырой земли и крышку гроба, над которыми будут колыхаться синие крокусы? Кто победитель в этой игре, и кого судить за то, что никто не дождётся «хэппи-энда»?
Наконец, он встал, выпрямляя спину так, как никогда раньше, от чего мужская голова оказалась выше её роста, но Марине, кажется, ничего сейчас не было интересно.
Наконец, широкие ладони уже обняли её круглые плечи так, что только что отступившая судорога вновь была прибывающим скорым поездом.
–Ты никуда не поедешь. Сейчас сделаем кт, и… Господи, какая же ты дура, Нарочинская. Убить тебя мало… – крепкий кулак с силой коснулся женской спины, от чего на секунду прекратившиеся слезы вновь дали знать о себе, но уже так, будто это было начало самой настоящей истерики.
–Если бы ты знал, как я не хочу умирать, – уже сквозь крик в смеси с плачем женский голос пытался пробить отрывки фраз в синюю хирургичку на его груди, ведь даже двинуться с места от того, как сильно он обнимал её, было невозможно.
–Но даже это лучше, чем потом остаться на всю жизнь овощем… Если со мной что-то случится, этот ребёнок, он будет никому, понимаешь, никому не нужен! Он будет таким же, как я, как твоя Тамара; ты даже не представляешь, насколько это страшно, остаться абсолютно одному в огромном мире. Так лучше вообще не увидеть его, чем всю жизнь ненавидеть!
–Что ты говоришь?! Марин, ты сама себя слышишь?! – его ладони в миг с силой сжали мокрые щеки, от собственных судорог заставляя дрожать и её голову.
–Очнись, Нарочинская! Очнись, Марин, пожалуйста!.. Ты сама хирург, ты знаешь, что это лечится, причём прекрасно. Что за бред ты несёшь,дура, – его глаза навивались пунцовой кровью, и даже на лбу появилась не только легкая испарина, но даже и вена вздулась у виска, открывая все то напряжение, вмиг вскипевшие внутри него.
–Чтобы сегодня же вечером все твои вещи были у меня дома, ты меня поняла? Поняла, я кого спрашиваю?!
========== Глава 18. Кабинет, туман и снимок. ==========
Глава Восемнадцатая.
Кабинет, туман и снимок.
Она, прижатая головой к его горячей груди так, что все слёзы оставались на хлопковой рубашке, беспомощно закивала, зубами прикусывая край налитой кровью нижней губы. И, кажется, её ладони настолько сильно были напряжены, пытаясь ещё крепче прижаться к нему, что все сухожилия, все вены и даже белые костяшки суставов вот-вот были готовы разорвать бледную кожу. На доли секунд такое состояние начало вызывать в абсолютно каждой мышце беспомощную судорогу, которая сдерживалась лишь одним его присутствием рядом.
Таким родным и близким для неё он ещё не был никогда. Идиот, ей богу, если бы только знал, на какую авантюру он подписывает своими ласками собственную жизнь, наверное, никогда бы ещё раз не сделал также. Видимо, такой настрой оставался приоритетным лишь в женском уме: все девушки мыслят отлично от мужчин.
В эти секунды в его голове творилось что-то совершенно другое. Он думал обо всем: как провести сейчас кт, нужно позвонить Хромову из онкологии, в холодильнике дома мышь повесилась, надо бы заехать в магазин за продуктами, насколько быстро нужно провести операцию, чтобы минимизировать риски для всех, кто ими будет затронут – абсолютно обо всем другом, но только не про то, на что он решился пару минут назад.
К вечеру, когда упрямое солнце ранней весны никак не хотело садиться за горизонт, оранжевые лучи превратились в длинные полоски, через тонкие отверстия жалюзи пытающиеся прогреть килоджоулями любви белоснежную стену кабинета заведующей нейрохирургии. Они рассеивали свои беспечные ласки буквально всюду, и ничего не могло противостоять им: большой стол с кипой папок, небольшой экран с несколькими снимками томографа, даже фикус в углу, по наследству перешедший ей от прошлого хозяина кабинета, и тот не был обделён звёздным вниманием. Оттого было несложно догадаться, что такая любовь обволакивала абсолютно все уголки, а их экспонентами становились именно изгибы тонких губ, неглубокие морщины усталости у закрытых глаз; изящные линии рук, сегодня выполнявшие роль любимой подушки, которой так и не нашлось замены за все время жизни в холодной Москве, они часто брали на себя не только функции инструмента для спасения жизней и излечения судеб, но и для минутного удовольствия неощущения собственной боли в подкорковых ядрах.
Лучи нагревали ее кожу до мятного тепла, а когда оранжевое солнце перестало противиться само себе, яркий диск начал скрываться за высокими носами жилых домов, торговых центров, спортивных клубов и любых других организаций, оснащённых десятками и сотнями людских душ. Полоски быстро начали терять свои прежние координаты, принимая новые значения ординат в своём недолгом существовании. Такими темпами золотое зарево совсем исчезло в мельком пшеничных от такого света волосах, делая их по-тусклому белесыми даже у корней, где ярко виднелся темно-шоколадный подтон, который уже долгие месяцы не волновал её так, как делал это годы назад.
Совсем скоро в большом кабинете стало настолько темно, что воздух, пытавшийся высосать хоть квант света из собственного тепла, начал стремительно остывать. Уже и яркая кожа, порозовевшая под горячими ласками, начала становиться серо-синей, с лёгким просветом зеленого на уставших веках и ярко-синими с фиолетовыми вкраплениями мелких сосудов венами, прежде всегда покрытых белой тканью лоснящегося халата, который редко лишался возможности оберегать и без того несчастное тело от излишне развращающих сознание людей взглядов и сплетен.
Тихое сопение редко когда прекращало звучать в пространстве сферы, состоящей из метровой атмосферы около ее фарфорового лица, прежде стянутого маской сна. Только когда за окнами окончательно воцарилась тьма, укрывая чёрным одеялом прежние жёлтые полосы на стенах, свет начали излучать ненавистные коридорные лампы. Сквозь огромное окно они, кажется, всю свою яркость мигом попытались направить в ее глаза, которые просто не могли перед этим устоять. Веки медленно распахнулись, начиная кружить ресницы смущённым танцем, а щеки тут же сморщились, по инерции заставляя левую руку сначала подняться вверх, чтобы попытаться разглядеть время наручных часов, считавших крайние ее часы; затем та безжизненно падала на холодный лоб, внутри разрывающийся от боли, которую, пока ещё, можно было стерпеть.
–Опять режим коту под яйца… – присев на мягкой обивке чертовски неудобной софы, от сна на которой спина начала болеть лишь сильнее, голова тяжело повисла на бессильной шее, а единственным, что не давало ей упасть вниз, оказались руки, что уперлись локтями в сухие колени.
Совсем незаметно для неё и вполне зримо для всех остальных, в этот же миг остающихся в ином мире, дверь кабинета сначала раскрылась больше, чем на половину, и также закрылась вновь. Вроде бы, ничего необычного, но воздуха внутри стало на несколько кубических метров меньше, полного комплекта органов в два раза больше и, увы, во столько же раз больше хреновых снимков кт, уже успевшего побывать в нескольких руках.
–Ты так сладко спала, что мне было жалко тебя даже будить, – проходя мимо измученной такой жизнью блондинки, широкая ладонь сначала мельком коснулась выпирающих бугров позвоночника; лишь после этого горячие губы уперлись избытком ласки в холодную макушку, оставляя после себя не только взъерошенные волосы, но и лёгкий изгиб улыбки на ее лице, совсем ни для кого незаметный под свисающими вниз локонами.
–Хромов кт посмотрел уже, выписал на завтра тебе направление в отделение, утром поедем сдавать анализы, – этот самый чертов лист отправился на белый стол, и, кажется, его мысли тогда тоже покинули голову. Он сел на тот же самый диван, совсем рядом, а крепкая рука прошлась ласками по острым лопаткам, отправляя все волосы на них, чтобы те не мешали наблюдать за ее эмоциями.
Ее такую напряжённую долго он выдержать не смог, да и не старался. Когда широкая ладонь с небольшим количеством усилий уложила девушку на его крепкие ноги, внутри неё, кажется, переломались напрочь все рёбра; до того стало тяжело женской душе дышать, что на глазах начали проступать слезы и уже не от боли, совсем нет, ни о какой боли здесь речи и не было.
Иметь по собственно натуре заниженную самооценку ей было совсем не в тягость, но вот все то, что валилось на ее плечи вместе с самоунижениями и гноблениями, не оставляло ей выбора, как и сама жизнь – либо ты терпишь, либо нет. Терпеть всегда нравилось больше; нотки сада мазохизма в этом романе имели огромную партию чёрных клавиш фортепьяно. К сожалению, увы и ах, в свои годы он испытала совсем много издевательств судьбы, но абсолютно не могла сопоставить испытанных страданий с тем счастьем, что прямо сейчас смотрело на неё сверху вниз. Ее ладони тут же закрыли лицо, чтобы этих слез вновь никто не видел, чтобы никто не посчитал тебя слабой; чтобы тебе было спокойнее жить дальше.
–Ну зачем это все? – и сдавливающие горло слезы больше не давали ей говорить, переводя льющийся голос в шёпот, еле-еле пробивающийся сквозь крепко сжатые ладони.
–Ты сам потом пожалеешь, что со мной связался, да и я тоже, дура. Господи, мне через неделю-другую будут место на кладбище бронировать, как можно было залететь? Дура, господи, какая дура… – от слез уже было тяжело разбирать ее слова так, как можно было делать это раньше, только он более этого делать не хотел и не собирался. В очередной всхлип, когда сырые ладони с неимоверной силой прижались к мокрым щекам, чёрная тушь потекла вместе со слезами сквозь серую кожу и горький плачь начал перерастать в тихую истерику, больше похожую на нервный срыв, он резко и крепко прижал ее к себе, тут же начиная целовать все без разбора, что попадалось его губам: непослушную чёлку, дрожащие пальцы, судорожные скулы, мокрый нос и исхудавшие щеки.
–Тщщ, Марина, Марина, Мариночка, – непонятно даже для неё самой, тонкие пальцы в одну секунду собрали кожу на жилистой шее, легко пропитанной прежде крепким парфюмом. Прямо на месте пальцев кожа покрылась тонкой сеткой алых капилляров, из которых в следующий миг начала литься алая кровь.
Тогда она сама испугалась себя такой, какой в один миг взглянула в глаза. Всякие звуки со стороны ее нервной системы прекратились, мокрые дорожки продолжали литься по щекам, а под короткими ногтями остались следы ещё тёплой кожи, что несколько секунд назад была ещё неотъемлемой частью ее самого любимого человека. Нотка ужаса промелькнула в голубых глазах, и она сама тут же встрепенулась, поднимаясь с дивана и начиная судорожно метаться из стороны в сторону в поисках хоть каких-то медикаментов.
Он снова долго не смог этого выдержать. В один прекрасный миг, когда ворот хирургички уже почти был измазан кровью, он поднялся с места, подходя сзади к трясущейся девушке, которая что-то усердно искала в пустых ящиках стола. Снова его руки решили все проблемы, крепко прижимая ее к своей груди.
–Поехали домой, тебе надо отдохнуть…
Все более-менее встало на свои места, когда пылающая карамельным запахом девушка в махровом халате и с белым полотенцем на волосах сидела в углу у круглого стола большой кухни, все также молча упираясь загипнотизированным взглядом вглубь комнаты. Перед глазами от неутихающей боли начала уже появляться мутная белая плёнка, загоняющая в туман все на свете. А ведь вокруг неё пахло тушеным мясом и рисом, и все это совсем скоро оказалось прямо перед ней на белоснежной тарелке, рядом с полной кружкой цветочного зеленого чая с лимоном. В ее же мыслях уже не было ничего, кроме желания крепко перетянуть руку жгутом и ввести очередную порцию обезболивавшего в кровь, чтобы вновь сознание стало на место. Она представляла, как приятная безнадежность касается болевых рецепторов, как сон медленно отступает и, даже то, как ощущается неприятный привкус свинца во рту. На долю секунды это заставляло боль стихнуть, но после этого все начиналось заново. Если этот ад – только цветочки, то ей не хотелось дальше уже ничего, ведь каждый день, каждый час, каждую секунду… каждый вдох иметь рядом такую боль были нацистской пыткой. Он тоже был рядом, вот, по левую сторону от неё держал в руках вилку, чтобы попытаться сейчас накормить вечноправую девушку.
–Марин, надо покушать.
–Вколи мне чего-нибудь, пожалуйста, чтобы я быстрее умерла… Если так будет дальше, я дальше не хочу, – под сведёнными судорогой пальцами снова оказалась его рука, что чуть выше запястья была с огромной силой сжата женской рукой.
–Сжимай мою руку так, как тебе больно, а если этого не хватит, то можешь кричать. Колоть я тебе ничего не буду, – он легко сжал губы, когда под худой ладонью кожа начала синеть, приобретая почти такой же цвет, который имели выпирающие костяшки.
–Какая же ты сволочь, – от доли уже сжимая зубы, слова удавалось только цедить языком в пространство вокруг себя, от чего, на странность, ей становилось легче.
Такими темпами ужин быстро остыл, а женское тело уже лежало в постеле, кажется вновь начиная ощущать сильнее все то, что рвалось внутри неё на куски. Мужская ладонь уже от боли начала сводиться судорогой, которая медленно распространялась на всю руку. Его губы давно были белы и почти до крови искусаны, но ничего этого он не показывал просто потому, что знал – ей сейчас в тысячи раз хуже. Вместо каких-либо болеутоляющих, он сидел прямо напротив неё, часто поправлял покрывало на беспокойном теле, нежно поглаживал шёлковые волосы и все пытался начать разговор, только не знал, с чего это будет сделать безболезненнее.
–Мне Тамара сегодня днём звонила, спрашивала про тебя. Она уже планирует, куда мы пойдём вместе, когда она приедет. В последнее время она так часто интересуется тобой, что мне кажется, прилетает она не ко мне, а к тебе, – тихая усмешка в конце попыталась разрядить обстановку, а от его голоса ей, будто, правда, стало на сотую долю процента легче. Она медленно раскрыла глаза, в темноте отыскав наконец его грозный силуэт на фоне ярко-красного московского окна. Какой он, все-таки, красивый. Только это было лишь отражением его физической любви. Будь с ним рядом не такая, как я, он бы был самым счастливым на свете; быстрее бы перестать ему портить собой жизнь…
–Она там какой-то подарок тебе сделала. Знаешь, мне все уши прожужжала с расспросами какие цвета тебе нравятся, какие запахи любишь, какие конфеты, а ее дедушка взял и все мне раньше времени рассказал. А я тебе не скажу, вот она прилетит и сама все тебе… подарит.
–Если я не откинусь до того момента… – шипеть через силу было трудно, но по-другому невозможно. Выбирая из двух зол меньшее, она легонько начала тянуть мужскую руку на себя, все пытаясь сильнее сжать ее, но дальше было уже некуда.
–Ляг со мной, пожалуйста, – при свете уличных домов ее глаза вдруг стали сиять ярким огнём, заставляя осветиться таким жаром все вокруг, а у меня… Шансов не повиноваться ей у меня было в десять раз меньше, чем ноль.
От того я совсем медленно, чтобы не доставить ей лишь большей боли, осторожно оказался на соседней половине постели. Так ее зрачки стали сиять ещё больше, и, замечая это, я был готов терпеть такую больше столько, сколько ей будет нужно. Свободная ладонь ласково убрала ещё сырую, но выпавшую прямо на нос прядку за ухо, чтобы та не мешала. На моих губах появилась, несмотря на все неудобства.
–Ну что ты говоришь, моя маленькая… Это не будет продолжаться вечно, завтра утром Иван Николаевич тебя посмотрит, и можно будет сказать, что начало уже положено, – горячий поцелуй снова коснулся девичьего носа, заставляя глаза, что чуть выше в неверовании сквозь белый туман наблюдали за таким приторным и сладким ним, закрыться. Господи, дай Бог умереть мне в такой же любви, с какой боль в эту ночь будет держаться за мое тело, а он, кажется, не делает вид, держится за мою душу.
В легких оказалось немного больше воздуха, чем обычно, от чего хватка усилилась, а губы начали медленно шевелиться.
–Так, когда ты там сказал, Тамара приезжает? Я хочу с тобой ее встретить.
========== Глава 19. Ребёнок, потолок и утро. ==========
Глава Девятнадцатая.
Ребёнок, потолок и утро.
Фонари стали гаснуть за окнами огромной квартиры только под утро. Тонкий ободок белого увенчивал иссиня-голубое небо, но самой красотой был яркий полумесяц раскалённой докрасна стали у линии горизонта, чего не мог ни разу в жизни мегаполиса наблюдать обыватель столичных многоэтажек; только избранные, сумевшие послать в далекое путешествие работу, суету, деловые встречи и бесконечные планы, только они могли каждое утро, выходя на балкон собственного дома в нескольких сотнях километров от незамирающего ни на секунду мегаполиса, наблюдать за рождением нового дня. Они, сами того иногда не понимая, имели такое богатство прямо у собственного носа, о котором мог мечтать каждый, познавший ненависть к закрученному в водоворот событий городу.
