сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Крессентия бесстрашно двинулась в сторону девушки. Ледяные молча и недоброжелательно наблюдали за ней, но никто не шевелился. Лео нигде не было видно.
— Ката, — решительно сказала Крессентия, беря ее за руку и рывком заставляя подняться. — Я понимаю, для вас все это чересчур, вам надо прийти в себя после произошедшего, а нам — потратить несколько минут на объяснения, но у нас всех, действительно, мало времени. Жизнь графа Колдблада повисла на волоске, и теперь его судьба в ваших руках. Только вы можете помочь ему избавиться от холода, разрушающего его изнутри.
Она подтолкнула оробевшую Кату к застывшей фигуре графа:
— Ну же! Так велит вам ваше предназначение.
— Что я должна делать? — робко спросила Ката. Она все еще не понимала, где находится и что произошло, но краем глаза увидела Себастьяна, которого гладила по волосам пожилая леди, и облегченно вздохнула. Слава богу, по крайней мере, ее мальчик цел и невредим!
— Я не знаю, — смешалась Крессентия. — Подумайте о том, как сильно вы любите графа. Возжелайте всей душой его спасения. Представьте огненный сияющий шар, и как его тепло окутывает графа, как изгоняет из его тела холод. Возьмите его за руку, но будьте осторожны! Он вас не помнит, а Ледяные не выносят людских прикосновений.
Ката остановилась перед Колдбладом и послушно сконцентрировалась, пытаясь представить палящий солнечный диск и лучи тепла, согревающие ледяную фигуру, но ее мысли против воли возвращались к последним воспоминаниям, которые оживали и проносились у нее перед глазами, будто видения.
Оба Ледяных Короля, которых она знала, предали ее. Один — отравив ее поцелуем в оранжерее, другой — обманом украв ее сердце. Ката любила обоих Колдбладов, любила по-разному, хотя оба были злые, себялюбивые и жестокие. Она думала, что видит в их сердцах свет, и надеялась, он поможет им найти верный путь во тьме, но она ошибалась: это лишь лед отражал сияние ее собственного сердца.
Ката осторожно коснулась ладони графа, совсем как в ту роковую ночь в оранжерее. Он не двинулся, но ее обожгло таким холодом, что она тут же отдернула руку.
Нет, ни один из Колдбладов не понимал ее и ни ценил по-настоящему. Для обоих она была ценным артефактом, но сама по себе ничего не стоила, и они с готовностью принесли бы ее в жертву собственным интересам. Когда-то для нее этого было достаточно, но теперь она больше никогда не позволит себе стать чьей-то тенью, а другим — играть ее сердцем и греться в его тепле, ничего не отдавая взамен. Пожалуй, хватит с нее холода.
— Ничего не получается, — тихо сказала она Крессентии.
— Не сдавайтесь, попробуйте еще!
Ката сделала несколько безуспешных попыток представить, как огонь очага проходит сквозь тело графа, зная заранее, что у нее ничего не получится. Она не желала смерти лорду Колдбладу и искренне хотела, чтобы он снова стал самим собой, просто внутренне чувствовала: на это у нее не хватит сил. Она не может сделать того, что от нее просят.
Когда это стало очевидно для всех, Крессентия положила Кате руку на плечо и отвела ее в сторону.
— Почему эти треклятые Ледяные все еще здесь?! — раздраженно спросила Хранительница Востока Аурелию, пряча слезы.
— Они ждут приказания Ледяного Короля, — спокойно ответила та.
— Какого приказания? Гордон мертв, а Финнеган вряд ли способен отдавать приказы.
— Да, но, как ты помнишь, ледяное могущество передается по прямой линии, — осторожно напомнила Аурелия. — А Гордон оставил после себя наследника…
Она осторожно опустила глаза, взглядом указывая на мальчика, который прятал лицо в ее юбках.
— Не может быть! — широко расширились глаза Крессентии. — Но он всего лишь мальчик, холод убьет его…
— Нет, если с ним будет огненное сердце.
Почувствовав, что на него смотрят, Себастьян поднял голову и только сейчас увидел Кату. Он подбежал к ней, и она взяла его на руки, по-матерински нежно целуя его в обе щеки.
Крессентия и Аурелия обменялись многозначительными взглядами. Камень упал с их души, ибо они поняли: равновесию больше ничто не угрожает.
========== Глава 19 ==========
Прошло два месяца спустя свадьбы Хэлли, и жизнь семьи Хаксли, поначалу круто изменившаяся после отъезда любимой дочери, вошла на устоявшуюся колею. Мистер Хаксли, погоревав, вернулся к охоте и любимой трубке, а миссис Хаксли — к дому, саду и сватанию близняшек. Те, после недолгого перемирия, тоже вернулись к старым дрязгам, так что во все стороны полетели искры. И лишь Оливия и не думала прикасаться к своим любимым книгам.
Нет, дело не только в книгах, однажды поделилась наблюдательная миссис Хаксли. Лив теперь вообще не узнать: была такая язва, все требовала, чтобы дом вокруг нее ходил на цыпочках, а стала молчаливая и отстраненная, и не пойми где шляется целыми днями. Не мудрено, конечно. Видать, свадьба Хэлли заставила ее взгрустнуть по поводу собственной доли. Кому захочется остаться старой девой и потратить жизнь, присматривая за престарелыми родителями?
Несколько раз миссис Хаксли пыталась завести разговор со старшей дочерью, но та лишь презрительно фыркала, притворяясь, что не понимает причин волнений матери. Впрочем, Оливия не лукавила: для нее действительно было загадкой, почему семья провожала ее теперь такими странными взглядами.
Она не ощущала в себе перемен. Да, ей больше не хотелось читать, это было необычно, но у нее и раньше случались периоды, когда после особенно богатых на впечатления книг она долго не приступала к новым. К тому же, ей было вовсе не до книг: лето стояло в самом разгаре, и Оливии не хотелось упускать ни мгновения длинных солнечных дней.
— В этом году лето такое необычное, — однажды поделилась она с миссис Хаксли. — Все эти звуки и запахи…
— Лето как лето, — пожала плечами та. — И тебе стоит поменьше времени проводить снаружи. А то кожа загорит, и на кого ты тогда будешь похожа?
Оливия не могла объяснить, чем именно ее так притягивала природа. Но под ясным голубым небом, в прохладной тени сада, в окружении цветущих кустов и жужжащих шмелей, ей казалось кощунством уткнуться носом в книжку. В тайне от матери она приобрела уродливые, но удобные туфли, в которых можно было совершать длинные прогулки по лесу и не бояться замозолить ноги, и каждый день уходила все дальше и дальше от дома. Иногда, на короткий миг она вдруг чувствовала себя такой необъяснимо счастливой, что на глаза наворачивались слезы, и она касалась руками столетних стволов и подолгу разглядывала птиц и белок, точно видела их впервые. Лишь странные сны омрачали ее счастье.
В этих снах она что-то теряла в саду, что-то крошечное, но важное, и она искала это, стоя на коленях, но сад был изрыт кротовыми норами, а палящее солнце так слепило ее, что у нее начинала кружиться голова и она теряла сознание, просыпаясь с застилающим чувством тошноты и невосполнимой утраты. Были и другие сны, гораздо хуже. То были холодные сны, в которых она продиралась сквозь снег, почему-то босиком, и ее обмороженные ноги кровоточили, и что-то звало ее, умирающий древний зверь, он кричал ее имя, но снег путал ее ориентиры, и когда она добиралась до чудовища, было слишком поздно. В такие ночи она просыпалась, стуча зубами от холода, и лицо ее было мокрым от слез.
Оливия не могла найти объяснения ночным кошмарам, но они повторялись с завидной регулярностью, и каждый раз ей казалось, что во сне она нашла ответ, у нее наступало озарение и она клялась себе, что не забудет его с наступлением утра, но стоило ей проснуться, сон смазывался, оставляя в памяти лишь смутные очертания образов и тяжесть на сердце. Оливия закрывала глаза, пытаясь вернуться туда, где были ответы, цепляясь за ускользающие силуэты, но все ее попытки были сродни попыткам унести в ладонях озеро.
Однажды, когда миссис Хаксли поехала навестить кузину и некому было запретить ей, Оливия расстелила на лужайке плед и загорала в саду, вытянувшись в струнку под лучами полуденного солнца. Пока никто не видел, она сняла чулки и покачивала в воздухе босыми ступнями из стороны в сторону. Она почти начала проваливаться в сон, когда ее накрыла тень, и, потревоженная, Оливия резко села и обнаружила перед собой незнакомку.
Это была пожилая женщина, несмотря на жару, одетая в несколько слоев пестрых лохмотьев, с цыганской косынкой на голове и фартуком на талии. Через плечо у нее висел мешочек для вязания, из которого торчали спицы. Лицо у незнакомки было смуглое и морщинистое, точно сушеный абрикос. Карие глаза смотрели пытливо и ласково.
Оливия встрепенулась. Лицо показалось ей знакомым, но она не могла вспомнить, где его видела. Должно быть, это была одна из тех цыганок, которые пристают на субботних базарах с гаданиями, или попрошаек, поджидающих у церкви после воскресной мессы.
— Кто вы такая? Кто вас впустил? — строго спросила Оливия, нахмурив брови.
Старуха добродушно улыбнулась:
— А ты не помнишь, голуба? Мы уже встречались раньше, пять лун тому назад. Ты не проводишь меня вон к той скамеечке, в тени? В мои годы вредно много бывать на солнце.
— Я не помню, простите, — резко ответила Оливия.
— Это ничего-ничего, — успокаивающе протянула старуха, беря ее под локоть неожиданно цепкими и сильными пальцами. — Вон к той скамеечке, что под метелками гортензий. Ох, и люблю я эти цветы — они одни из самых долговечных, зацветают рано и держатся почти до первых заморозков.
— Так кто вы такая? Вы так и не ответили на мой вопрос, — спросила Оливия, но уже менее напряженно. Она не чувствовала ни угрозы, ни досады — происходящее она находила забавным, а старушка, которая была одета как нищенка, но держалась с достоинством королевы, разожгла в ней любопытство. Оливия предвкушала, что сейчас хорошенько повеселится, а потом, если получится, привлечет еще и близняшек — вот будет потеха! Она послушно подвела незнакомку к скамейке, а сама встала рядом.
— О, моя дорогая, я надеюсь, что могу называть себя твоим другом, — серьезно сказала та, доставая из мешочка вязанье. — Ты родилась под моим покровительством, и последние одиннадцать лет я особенно внимательно следила за твоей судьбой и опекала тебя в надежде, что ты сумеешь справиться со своей бедой. Твое сердце так рано стало сухим и хрупким… печальное сердце, не узнавшее любви, только горе.
— Горе? Какое еще горе? — насмешливо спросила Оливия.
Вот так гостья! Полоумная старуха, незаметно для домашних прокравшаяся в их сад через черный ход. И что она себе вообразила? Болтает какие-то несусветные небылицы.
Гостья покачала головой, глядя на нее с жалостью во взгляде:
— Ты забыла. Ты все забыла, Лив. Ты забыла свой путь, свой поступок, свою жертву. Ты забыла себя. Он, конечно, хотел как лучше, думал, что поможет тебе вернуться к началу и сохранить счастье, но глупец ничего не понимает в людях. Нельзя запечатать кусочки души, как и нельзя навеки заморозить сердце, — пробормотала она себе под нос, углубляясь в вязание.
— Кто? О чем вы говорите? И откуда вам известно мое имя?
Оливии стало не по себе. Она переступила с ноги на ногу, чувствуя под босыми ступнями колкость травы — здесь, в тени кустарника, она была прохладной.
Близоруко щурясь, старушка смотрела на вращающиеся спицы, будто забыв о ней, а потом вдруг резко подняла голову и отчетливо сказала:
— Я могу вернуть тебе память, Лив. Правда, я до сих пор не до конца уверена, стоит ли.
— Вернуть память?
Что-то словно запульсировало в голове у Оливии, перед глазами помутнело, ее накрыл жар, на лице выступил пот. «Не надо было столько лежать на солнце», — с запоздалым сожалением подумала она, хватаясь за спинку скамейки, чтобы не упасть.
Азалии пурпурные, будто написанные кровью, и снежные хлопья. Кислый привкус во рту… шампанское? Гулко стучит сердце. Мужчина во фраке — лицо знакомое, но она почти уверена, что никогда его не встречала. Ей нельзя его отпускать, этого незнакомца, во что бы то ни стало нельзя дать ему уйти. Но он все равно исчезает, будто сделанный не из плоти и крови, а из холодного эфира и северного ветра. И ее сердце сжимает отчаяние, а из груди наружу рвется крик… Как ярко светит солнце. Гости смеются, слуга подливает ей в бокал охлажденного шампанского, она танцует с викарием, и она безмятежна и счастлива: свадьба сестры в самом разгаре, и у Оливии самое красивое платье.
Оливия помотала головой:
— Что?.. Что это было?
Над ней с сочувствующим видом склонилась старушка. Она помогла ей подняться и заботливо усадила на скамейку. Из широких рукавов накидки гостья вынула клюквенную пастилу и положила ее Оливии в рот. Та молча прожевала тающее кисловатое суфле, чувствуя как поникший шарик гортензии за спиной щекочет ей шею, и к ней медленно вернулись силы.
— Я что-то забыла, да? — наконец тихо спросила Оливия. — Там был человек… Вы о нем говорили?
— Ты видишь сны, Лив, правда? — доверительным шепотом сказала старуха. — Они тебя тревожат. Это твое сердце жаждет воскресить память. Я могу вырезать из твоего сердца запечатанную часть и связать новую, и ты больше никогда не увидишь кошмаров, — она положила свою сухую ладонь ей на руку. — Или, как я уже сказала, в моей власти вернуть тебе память и тогда весь путь, пройденный тобой, окажется как на ладони. Но должна предупредить: вместе с памятью придет и боль, и к старой, почти зажившей ране добавится новая, слишком свежая. Она будет кровоточить, эта рана, много лун пройдет, прежде чем она затянется, много слез омоет ее, прежде чем их соль перестанет ощущаться. Рана временно лишит тебя сна, покоя и счастья. Возможно, — прищурилась старушка, — тебе, действительно, лучше выбрать неведение и безмятежность.
Оливия поколебалась с минуту. Солнце начало клониться к закату, и по саду протянулись тени. Их дом из коричневого кирпича казался огромной буханкой хлеба, которую только что вынули из печи.
— Я хочу помнить, — наконец, дернув головой, сказала она. — Я хочу знать, кто я. И если в моей жизни произошли события, которые заставят меня страдать, значит, так нужно.
— Это твой выбор, — кивнула гостья.
Оливии показалось, она произнесла это с одобрением. Гостья приложила свою прохладную ладонь к ее раскаленному лбу, и Оливия задрожала. Она вновь увидела Колдфилд, она почувствовала дуновение ветра, она услышала крадущиеся шаги этой противной гувернантки и капризный голос Себастьяна. Все воспоминания ожили перед ней одновременно, и теперь ей казалось, память была в ней всегда.
— Граф… умер? — обреченно спросила она. Теперь она вспомнила, что впервые встретила старуху с пряжей в закрытой на ключ комнате графа и что та вытащила наружу то, что Оливия надеялась навсегда похоронить.
— Он не мертв, но и живым его назвать сложно, — загадочно ответила гостья. — Его человеческая сущность погибла вместе с его сердцем. Теперь он один из Ледяных.
— Он рассказывал мне про Ледяных… Есть ли какая-то возможность его увидеть?
Гостья с нежностью покачала головой:
— Он больше не помнит тебя, милое дитя. Он не помнит ничего из своей прошлой жизни: воспоминания принадлежали его человеческой части.
Оливия вздрогнула и опустила голову, глядя на свои дрожащие ладони, внезапно вцепившиеся в колени, сминая ткань льняного платья.
— Есть ли хоть малейший шанс…?
В ответ старушка молча потянулась и прижала ее к своей груди, невольно уколов спицами.
— Вспомнит он меня или нет, я все равно хотела бы попрощаться, — упрямо сказала Оливия, отстраняясь. — Как его жена, я имею на это право. Где он сейчас? Как его найти?
— Ледяные живут на пересеченье миров, там, где материя тонкая, и океан холода пронизывает все сущее. Смертным в их королевство путь заказан. Холод их мира губителен для человеческих сердец. Их мир жесток и опасен. Впрочем, — поразмыслив, добавила старушка, увидев горестно вытянувшееся лицо леди Колдблад. — Я могла бы дать тебе кое-что, что помогло бы тебе сохранить тепло. Ненадолго, на час от силы. Но этого должно с лихвой хватить на слова прощания, правда?
— Да! — Оливия в мольбе схватила ее за руки. — О да, этого было бы более, чем достаточно! Спасибо большое, я вам так обязана!
С сомнением качая головой, старушка вновь полезла в мешочек с вязанием и в этот раз извлекла из него душистый оранжевый персик.
— Когда захочешь отправиться в пещеры Ледяных, съешь этот персик, а косточку положи в карман. После этого отправляйся спать. Во сне ты сможешь попасть в их мир. Как только ты почувствуешь холод, быстро проглоти косточку — это поможет тебе проснуться. И вот еще что. Не забудь, Ледяные коварны, они обожают человеческие сердца, и сделают все, чтобы заполучить твое. Финнеган будет угрожать, умолять, просить о помощи, и даже если тебе покажется, что он узнал тебя, не верь ему. Ему нужно лишь твое сердце, и если он получит его, ты никогда не сумеешь проснуться. Помни, он уже не тот человек, которого ты знаешь.
