сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Он визгливо расхохотался, запрокинув голову. Что-то словно прорывалось из его тела, какая-то сокрушительная, лавиноподобная энергия, чьей мощи он не выдерживал. Она хлестала через край, заставляя его делать массу ненужных, сумбурных движений, призраком мелькать в пространстве. Его настроение было таким же пугающе неустойчивым: оттенки крутились калейдоскопом, а эмоции посекундно сменяли друг друга. Он злился и в комнате темнело, по полу и стенам ползла ледяная корка, но уже через секунду хохотал и улыбался, и вокруг его фигуры начинали вальсировать снежинки. Ката вспомнила Себастьяна: когда ему нужно было дать выход нервному напряжению, то у него начинала дергаться нога. Ката не обращала на это внимания, а лорд Колдблад всегда делал замечания строгим голосом. Уж граф-то владел своим телом: ни одного ненужного движения и глубокий омут холодного покоя. За зеркалом же на Кату обрушился обжигающий ледяной ливень такой силы, что, казалось, один из близнецов получил все эмоции обоих.
— Огненное сердце. Огненное сердце. Огненное сердце, — нараспев произносил Гордон, мелькая в разных концах комнаты. — Я вам скажу, я вам признаюсь положа руку на сердце, но только если вы сделаете мне малюсенькое одолженьеце. Совсем крохотное. Оно, кстати, отчасти откроет вам глаза на вашу природу, так что не откажите в любезности, любезнейшая моя, — он ухмыльнулся и замер, протянув руку. — Возьмите меня за руку, прошу. Не нужно бояться, с вами ничего не случится, я ничего вам дурного не сделаю, поверьте.
Почему-то одна лишь мысль о том, чтобы прикоснуться к этой по-стариковски дрожащей ладони с длинными синеватыми ногтями, была ей противна. Ката подумала о другом Колдбладе, вспомнила, как тот попросил ее дотронуться до его руки и с каким трепетом, с каким замиранием сердца она пошла на это. Есть ли вероятность, что между этими двумя просьбами была связь и на самом деле близнецы искали одного и того же?
Сглотнув слюну, Ката коснулась края ладони Гордона одним пальчиком, и, как и его брат, тот немедленно взял ее пальцы в капкан. Он содрогнулся, изо рта его вырвался стон, глаза закатились, а губы начали медленно складываться в улыбку. Рывком он рванул ее на себя, пока Ката отчаянно сопротивлялась, стремясь вырваться из тисков ледяных пальцев.
— Постойте смирно еще хотя бы пару секунд, — зашептал Гордон. — Только ваша ладонь, больше ничего, обещаю.
Он поднес ее руку к своему лицу, и Ката увидела, как отхлынула смертельная бледность, как порозовела кожа, смягчились угловатые черты, словно на краткий период ремиссии его отпустила жгучая боль. Синий огонь в глазах почти потух, теперь они едва искрились.
Тяжело вздохнув, он разжал пальцы и Ката быстро шагнула назад, к спасительному зеркалу. Колдблад закашлялся.
-Кх-кх… Не уходите, постойте, послушайте. У вас огненное сердце. Не буквально, конечно, хотя кто его знает, — он слабо улыбнулся ей, впервые остановив перемещения в пространстве. Он кашлял, бледнея и съеживаясь на глазах. — Хранители севера прокляты, все до единого. Никто не может покорить холод, никому это не под силу, вот холод и покоряет нас. Покорял. Но есть смертные с редкими, необыкновенными сердцами, в чьей власти прогнать холод из наших ледяных тел, восстановив баланс власти. И ваше сердце как раз то, что нужно. Прекрасное сердце. Теперь ничто не помешает пророчеству исполниться.
— Пророчеству?
Он вскинул подбородок вверх. С его лба градом полился пот, глаза маниакально блеснули.
— Да! Последний Ледяной Король взойдет на трон, обладая огненным сердцем, — он хмыкнул. — Так что вы — у вас, кстати, есть имя? — пришли сюда не напрасно. Тепло вашего прикосновения прогонит моих бесов. Вы поможете мне освободиться из ловушки и вернуть себе законную власть и титул. И продолжите наш род.
Ката сглотнула слюну: в горле у нее пересохло. Всю жизнь ее несло течением и где-то со стороны она наблюдала за потоком. Теперь казалось, что это давалось ей с такой легкостью лишь благодаря внутренней свободе, к которой никто не мог прикоснуться. Ката не была объектом чужого влияния и жертвой чужого выбора, она была свободна в суждениях, в принятии решений и в собственных чувствах. Ее наполненная любовью жизнь была прекрасна, по-настоящему прекрасна — пусть даже настоящей жизнью назвать это было сложно. Как ей принять тот факт, что она не то, чем всегда себя считала?
— У меня есть имя. Ката.
— Прекрасное имя, — он замолчал, становясь все более серьезным. — Вы так красивы, Ката. Я в жизни не встречал более прекрасной женщины.
Она чуть было не рассмеялась, до чего неправдоподобной показалась ей эта фраза, но привычная сдержанность взяла свое.
— Благодарю вас.
Колдблад оскалил свои белые, острые зубы.
— Вы мне не верите.
— Нет, милорд.
— Думаете, я лгу, втираясь к вам в доверие? Ну-ну, я достаточно умен, чтобы для этого выбрать более изощренный способ, не прибегая к методам зеленого юнца со школьной скамьи. Я говорю вам чистую правду. Неужели вам до этого никто не говорил, как вы красивы? Неужели вы сами этого не видите?.. Вы молчите? Так-так. Прекрасно, значит, слово возьму я, — чем больше он распалялся, тем громче звучал его голос. Гордон снова начал свою игру с исчезновениями и материализациями, но его голос стал громким, глубоким и обволакивающим, и не переставал звучать. — Большинство людей ничего не смыслят в красоте. Они одержимы страстью к симметрии, но я… я художник, а не математик. Вы скажете, что и в живописи важны пропорции, перспектива, но на самом деле, это не так. Любые правила — это границы, а чтобы познать совершенство, надо обрести свободу. Красота многолика и всегда в движении — запомните это. Запомните навсегда. Она не статична. В каждой вашей черте я вижу отражение вас, вашей целостной внутренней сути — поэтому я не могу увидеть то, что вы считаете недостатками. И достоинств я тоже не вижу. Я вижу лишь вас, и вы прекрасны. Вот и все.
Внезапно лица на стенах начали шевелиться: смеяться, хмурить брови, открывать рты, словно пытаясь что-то сказать. Ката с изумлением смотрела на эту феерию, одновременно слушая Колдблада и теряясь в музыке его голоса, а потом поняла, что все это время на стенах было всего одно лицо, только с разной мимикой и в разных ракурсах. Ее лицо.
— Это… это же…
— Все правильно, это вы, — Гордон стоял, привалившись к стене. — Это все вы. Неужели вы и теперь не видите, как вы прекрасны?
— Я не… я не…
— Если вы еще сомневаетесь, взгляните в зеркало.
Ката покорно развернулась, и, увидев отражение, невольно прижала ладонь к губам. Это была она: ее черты, ее тело, но что-то в нем изменилось безвозвратно. Что-то было другим, потому что испуганная девушка в зеркале, ладонью прикрывающая рот, была красива. Ката беззвучно заплакала. Слезы заструились по щекам ее двойника.
— Вы что-то сделали… Вы что-то сделали с зеркалом, потому что это не я.
— Я всего лишь дал вам возможность взглянуть на себя моими глазами. Такой я вас вижу. И в моих глазах вы совершенны.
Куда исчез паяц, красногубый монстр с синими пальцами, сумасшедший узник зеркала? Перед собой она видела мужчину, в чьих глазах было желание.
— Расскажите мне, кто вы. Расскажите, что произошло между вами и его светлостью, — попросила она.
Он вскинул вверх указательный палец:
— Наконец! Вы ищите ответы, и я дам вам ответы. Заметьте, безвозмездно, по доброте душевной, не торгуясь и не выдвигая условия. Я скажу вам всю правду, я открою вам свое сердце и сердце моего брата в придачу — если только у него еще осталось сердце. Слушайте, и слушайте внимательно. Повторения не будет. Присядьте.
Откуда ни возьмись в комнате появилось роскошное бархатное кресло, и ноги сами понесли Кату к нему, будто были подчинены чужой воле. Хотя Гордон и показал Кате ее силу, она не могла свыкнуться с ней и по-прежнему ощущала себя беспомощным ребенком перед жутким воплощением власти и могущества. Гордон шутил, Гордон кривлялся, улыбка не сходила с его лица, но он несомненно был опасен. Ката убеждала себя, что немедленно вернется в замок, как только узнает правду, что только ради правды, которая стала значимой, поскольку затронула и ее собственную жизнь, она позволяет чудовищу из зазеркалья играть с ней. Она не была готова признаться в том, что игра ее увлекла.
— Финнеган, славный добрый Финни, мой младший брат… Чудовищная ошибка природы. Видите ли, Ката, Ледяные Короли почти бесплодны, самое большее на что хватает их внутреннего огня, это одно единственное дитя. Но наша славная матушка разрешилась близнецами. Я покинул утробу первым, и возможно, поэтому, благодаря моей спешке, унаследовал судьбу отца. Я был Ледяным Королем по праву рождения. А Финни был обычным мальчишкой. Мы конкурировали за внимание родителей, и почти всегда я побеждал. Я был сильнее, ловчее, умнее. Я был во всем лучше его. Вдобавок мне светил трон, а ему… Его судьба, скажем так, была неопределенной. Он с детства завидовал мне, но завидовал молча, притворяясь моим лучшим другом, пользуясь моими привилегиями, рассчитывая когда-нибудь нанести удар. Угадайте, что случилось потом? Что переполнило чашу терпения моего славного братца? Женщина, конечно. Разве может произойти трагедия без вмешательства женщины? О нет, немыслимо. Если бы не Ева, Адам не лишился бы райского сада. Если бы не Иокаста, не пришлось бы Эдипу выкалывать свои очи и бежать прочь от страшной правды. Если бы не Элинор, я не оказался бы заточен и предан. История стара как мир: нежное, изъеденное завистью сердечко моего брата оказалось разбито. Элинор предпочла ему вашего покорного слугу. Тогда Финнеган, обезумевший от ненависти, ревности и жажды мести, убил мою жену, а меня самого заточил в зеркало и присвоил себе мой титул и могущество. Так-так. Как вам такой поворот?
========== Глава 13 ==========
Ледяной Король, так он сказал. Он сказал, что властвует над холодами, а потом ударил тростью об пол и… И уж не привиделось ли ей это в горячечном бреду? Не свел ли ее с ума невыносимый груз, отягощающий душу? Может, она сама открыла окно? Может, Колдблада и не было здесь вовсе?.. Но разве ледяное могущество не объяснило бы загадку Того-Кто-Живет-На-Холме? Не пролило бы свет на нелюдимость графа? Как можно винить его в безумии, если она своими глазами видела, что трость Колдблада сотворила со стенами и потолком комнаты? Но что, если безумна сама Оливия?..
Нет, ей нужно собраться. С мыслями, с духом, — ей нужно вновь собрать свою душу по кусочкам, как мозаику, и вернуть себе способность логически мыслить. Оливия наполнила ванну горячей водой, разделась и, забравшись внутрь, начала тереть себя мочалкой с таким рвением, будто пыталась заживо содрать с себя кожу. Завершив водные процедуры, она задержала дыхание и с головой погрузилась на дно. Рефлексивная часть сознания тотчас соткала перед ней картину ее тела под водой, и эта картина, запустив ассоциативный ряд, вызвала конвульсии. Рот сам собой открылся, пропуская воду в легкие, пальцы на руках судорожно сжались в кулаки, колени подтянулись к груди. Оливия вынырнула и, кашляя и отплевываясь, прислонила разгоряченный лоб к холодному портику ванной.
Раны затягиваются, кости срастаются, — молодое здоровое тело всегда находит способы подлатать себя, будь то простуда или расстройство желудка, но душевной боли оно словно не замечает, а может, и отвергает намеренно. Душевная боль не утихает и не проходит бесследно, от нее нет микстур и компрессов, душевная боль лежит где-то за пределами телесности, и тело не может себя спасти. Если бы только эта боль могла воплотиться, хотя бы частично, физическим недугом… Тогда тело бы стало союзником и другом, тогда, наверное, стало бы чуточку легче.
Пораженная простотой этого решения, Оливия рывком поднялась из воды и, оставляя мокрые следы на холодной плитке, начала искать дорожный несессер. Из него она извлекла маленькие маникюрные ножнички и, сжав зубы, поднесла к обнаженной коже руки лезвие. Она завороженно смотрела, как выступает на поверхность багровая капля, а потом пришла и долгожданная боль. Боль простая и понятная, боль, на которую тело может отвлечься и которую в силах излечить. Освобожденно улыбаясь, Оливия насухо вытерлась полотенцем, не замечая, что кровь из пореза оставляет на нем пятна. Туго перебинтовав руку, леди Колдблад завернулась в халат и позвонила в колокольчик, чтобы пришла Кларенс и помогла ей с туалетом. Камеристка покосилась на перебинтованное предплечье хозяйки, но, как всегда, не проронила ни слова.
— Сегодня вы спуститесь к ужину, миледи? — уточнила она как что-то само собой разумеющееся.
— Да, Кларенс. Темно-синее платье будет в самый раз, — в том же духе ответила ей Оливия, и обе удовлетворенно занялись своими делами, чувствуя, что беседа состоялась.
За ужином Оливия блистала. По крайней мере, так казалось ей самой. Она рассказывала смешные истории из детства и с непринужденным интересом расспрашивала Себастьяна о его новом хобби — стихосложении. Если бы не деликатное, но непреклонное вмешательство графа, мальчик бы даже прочел ей пару своих стихов — невиданный доселе кредит доверия. Правда, как показалось Оливии, выглядел Себастьян гораздо хуже, чем она его запомнила. Он непрестанно кашлял, столовые приборы дрожали в его руках. Когда после ужина они разошлись по комнатам, от Оливии не укрылось, что мальчик хромает.
— Не уходите. Нам нужно поговорить о том, что сегодня произошло в моей комнате, — попросила Оливия, увязываясь за графом.
— Я вижу, ты пришла в себя, дорогая, — спокойно констатировал Колдблад. — Что ж, я этому рад.
— Только не связывайте это с вашим приходом. После всего случившегося вы обязаны все мне все рассказать, — видя, что он ускоряет шаг, Оливия схватила графа за локоть. Колдблад снял ее руку с себя с тем же спокойствием и осторожностью, с какой снимают с пиджака гусеницу, боясь случайно ее раздавить и испортить ткань.
— Не помню, чтобы я брал на себя какие-либо обязательства.
— Ах, как же я от вас устала! — закатила глаза Оливия.
Колдблад тяжело вздохнул. Было заметно, что он с трудом ее терпит, и теплое отношение, зародившееся в его душе, сейчас проходило проверку на прочность. Ему было тяжело поверить, что прямолинейная невоспитанность Оливии скрывает двойное дно, что за ее вульгарной жеманностью, за наивной ложью, за тщеславием красивой женщины скрывается многолетняя борьба с собой, стыд и чувство вины. Нет, Оливия оказалась не так поверхностна, как он полагал, но ее глубина была неприглядна: у хорошего человека она вызвала бы омерзение, однако в Колдбладе пробудила симпатию. Он, безусловно, знал, что Оливия сгубила свое дитя, он поэтому ее и выбрал, но он не представлял, что она так мучается, что прошлое еще имеет над ней такую власть. Своими бесплодными чаяниями обрести искупление она напомнила ему его самого, и сердце его дрогнуло, заставив усомниться в исходном плане. Но время шло, приближался конец весны, и трудное решение должно было быть принято.
— Хорошо, дорогая, я расскажу тебе то, что тебе надлежит знать. И как обычно, от меня ты услышишь только правду. Но не здесь. Следуй за мной.
— В оранжерею?
— В малую гостиную.
Кивнув, Оливия замолчала. Граф шел рядом, такой высокий, красивый, безумный… и такой несчастный. Будто часовой механизм сработал у нее в голове. Да он же несчастен! Почему же раньше ей не приходило это в голову, почему, сетуя на его характер и исподтишка изучая его, она ухитрялась этого не замечать? Как же она была слепа! Только его несчастье, каким бы ни была его природа, все равно не дает ему права обращаться с ней так, будто она второго сорта. Она человек, и у нее есть то, что называется человеческим достоинством, и он обязан с этим считаться, пусть даже их брак явный мезальянс и фикция. Он, кажется, невысокого мнения о ее интеллекте, хотя она читала явно больше и, скорее всего, осведомлена о мире лучше. Что с того, что ей не нравятся глупые философские дебаты? Что с того, что остроумные ответы всегда запоздало приходят ей в голову? В графе только и есть, что надменность, а поддень ее — так там одна шелуха. Но почему же ей так хочется доказать ему, что она ему ровня? Что она не только хороша собой, но и умна, что она ему подходит? Да почему ей вообще хочется, чтобы он считал, что она ему подходит?
Прежние переживания возвращались к ней. Колдблад по-прежнему мучал ее своей недостижимостью, особенно теперь, когда открылась невероятная тайна Того-Кто-Живет-На-Холме (надо будет написать Хэлли!). Неужели я люблю его? — с ужасом спросила себя Оливия. И с еще большим ужасом сама себе ответила: да, кажется, люблю.
