сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
— О чем ты вообще толкуешь?! — Крессентия чуть ли не подпрыгивала на месте от распирающей ее ярости. Небо трескалось огненными зигзагами первых молний. — Неужели ты еще не понял? Мы не вмешиваемся в жизни людей, Финнеган, мы не должны, это противоречит всем законам нашего существования. Использовать наши преимущества против людей значит гневить богов. Мы лишь безучастные стражи времен, призванные блюсти хрупкое равновесие мироздания. Ты же не хочешь, чтобы от Хранителей остался лишь прах да кости? Одумайся и верни сердце этому несчастному! — она раскраснелась и часто дышала. Чтобы донести свою мысль, с каждым следующим восклицанием Крессентия все сильнее повышала голос, но ее гневные упреки разбивались о ледяную стену отчуждения. Колдблада нельзя было взять за живое, заставить одуматься, раскаяться. Он слишком тщательно взвешивал свои решения, чтобы его можно было заставить усомниться в их правильности.
— Это было сердце глупого, жестокого человека с разумом примитивным, как у его древнего предка, — нехотя, сквозь зубы выдавил граф. — Веления этого сердца сгубили две жизни — будет справедливо, если оно спасет одну.
— Ах, ну почему же ты не понимаешь?! Мне очень жаль Себастьяна, но кто сделал тебя судьей? Кто дал тебе это право? — она патетически вскинула вверх указательный палец. — Ты не можешь насильно забрать сердце у одного человека и отдать другому. Это неправильно!
— Кто дал тебе право, Крессентия, решать что правильно, а что нет? — Между бровями Колдблада залегла морщинка, точно трещинка на фарфоре. — Кому как не нам, Хранителям, вмешиваться в ход вещей, помогая истине увидеть свет?
— Нет, Финнеган, нет! — Крессентия с жаром затрясла головой, заламывая руки. Сверху начал накрапывать мелкий колючий дождик. — Не это наша миссия, совсем не это! Во что бы превратилось королевство, будь в нем одни короли?
Раскаленная игла молнии вспорола небосвод совсем рядом. На миг, лишь на миг Крессентия ослепла, но, когда зрение вернулось, перед ней уже никого не было. Голос графа зазвучал у нее из-за плеча, и в его хрипловатой глухоте было что-то пугающее. Крессентия не стала оборачиваться, позволив ледяной струйке слов медленно спускаться вдоль ее спины.
— Люди живут во всех мирах, которые мы создаем для них, не считая миров, рождаемых их сознанием. Мы существуем в едином мире, чью гармонию и нерушимость обречены хранить. Но для каждого из нас четверых мир этот свой. Лео, Дитя Цветов, Хранитель юга, вечный ребенок в вечном празднике жизни. Какими словами ты бы описала его реальность? Это игра, которой он самозабвенно отдается и которой нет конца, это смех, ликование, качели, бабочки, солнце, зелень, краски, детство — жизнь, бурная и стремительная, переменчивая и капризная. И мимолетная. Правда? Для Аурелии — Хранительницы запада — мы тоже найдем свои слова. Это зрелость, урожай, итоги, планы, принятие, прозрение, грусть, мудрость. Ты согласна со мной? Из каких нитей спряден твой прекрасный мир мне тоже известно. Три главных шва — это рождение, свет, любовь. До чего дивный мир — мир вечного начала. Недаром люди так тебя любят: для них ты связана с лучшими дарами природы.
— Дары природы не поддаются сравнению, — упрямо прошептала Крессентия, разворачиваясь лицом к графу. Он смотрел в землю.
— Пускай. Не об этом речь. Хочешь узнать, какие слова образуют мой мир? — Он поднял глаза, приблизив лицо вплотную к Хранительнице. — Холод. Мрак. Смерть. Одиночество.
Молнии вспыхивали то справа, то слева. Дождь усилился. Косые холодные струи хлестали по двум Хранителям, не осознающим, что их одежда промокла до нитки, а вода с волос стекает за шиворот.
— Природа циклична. Ничто не может родиться там, где ничто не умирает.
— Гордон был бы лучшим Хранителем, чем я, — не слушая ее, продолжал Ледяной король, его лица не было видно во мраке. — В отличие от меня, он любил холод.
— Нет, он любил могущество, которым холод его наделял. Ты истинный Хранитель. Ты знаешь вечность.
— Все, что меня окружает, умирает. Все, что я люблю, умирает. Моя жизнь положена на алтарь высшей цели. Мои дни так похожи друг на друга, что я перестал их считать. Почему я не могу подарить этому миру что-то стоящее? Почему моя миссия — это разрушение, когда я мечтаю лишь о том, чтобы созидать?
«Созидать?! — чуть не поперхнулась Крессентия. — Именно ради созидания ты выманил сердце у этого пройдохи, о чем столетие назад Ледяные Короли и помыслить не могли!» Все это пронеслось у нее в голове, но она, сглотнув слюну и, возможно, впервые в жизни подавив негодование, молвила совсем иное:
— Я дарю людям любовь, но самой мне любви узнать не суждено. Не случайно меня зовут Девой. Я организую пир, заставляю стол изысканными кушаньями, а сама не могу попробовать ни кусочка и лишь голодным взглядом смотрю, как моими дарами упиваются другие. Лео никогда не вырастет. Аурелия не сможет передать своего наследия.
Ее зеленые глаза заблестели, точно луг, смоченный росой. Дождь теперь падал крупными, холодными каплями. Гроза отступала.
— Вы живете среди людей: не таитесь, не скрываетесь, как преступники или прокаженные.
— Нет, Финнеган. Нет, — вновь повторила она свою присказку. — Хранители севера уходили в добровольное изгнание. Ты избрал путь отшельника не потому, что тебя вынудили наши условия, а потому, что это твой путь. Потому что это то, кто ты есть.
— Конечно, как я мог забыть. Ведь ты считаешь меня чудовищем, — голос Колдблада прозвучал рассеянно и чуть насмешливо, точно мысли вслух. Он все еще не поднимал глаз.
— Это говоришь не ты, а лед, которым ты сам сковал свое сердце… Твоя история должна была сложиться иначе… Помнишь предание, рассказывающее, откуда появились Ледяные?
— Ты так непоследовательна, Крессентия.
Хранительница востока улыбнулась. Дождь перестал накрапывать. Из-за мутной пелены облаков проступил краешек сияющего солнечного диска, бросив на землю прозрачные сети лучей. Откуда-то прилетел белый голубь и устроился на ее плече — Крессентия не стала его сгонять. Как только дождь перестал, ее волосы и одежда мгновенно просохли — с Колдблада же ручьями стекала вода, но он не дрожал от сырости.
— Какой же ты все-таки педант, дорогой Финнеган. Сейчас ты все увидишь. Тысячелетиями Хранители севера не могли обуздать холод — они могли править долгие годы, но со временем, холод всегда порабощал их, превращая в своих преданных слуг, в бессмертных Ледяных: ужасных чудовищ, забывших, что-то когда-то были людьми. И моя предшественница сделала величайший подарок Ледяным королям — она подарила им возможность продолжить свой род, чтобы, когда срок их службы окончен, они могли уйти в небытие подобно смертным, передав могущество наследнику.
— Я не знаю, дар ли это или проклятие, — сказал Колдблад. — Сотворить потомство, лишь чтобы передать непосильное бремя другому несчастливцу…
— Не все Хранители севера были несчастны, — возразила Крессентия. — Не все почитали за бремя их великую честь. Возможность создать потомство значит возможность создать семью. Ты говоришь, что все, что ты любишь, обречено на погибель. Это неправда. Теперь, когда ты взял в жену смертную, ты можешь найти утешение в любви.
Хранитель севера мрачно расхохотался, запрокинув голову. «Точно как Гордон», — похолодев, подумала Хранительница востока.
— Прости, Крессентия, но ты явно не знакома с моей женой.
— Ты сам сделал свой выбор. Тебе следовало взять в жены Кату. Если ты еще не стал Ледяным, то лишь благодаря ей.
— Кату? — изумление Колдблада было столь велико, что впервые он не сумел уследить за лицом, позволив самым разным чувствам — от неверия до злости — оставить на нем свой отпечаток. — Какое отношение она имеет ко всему этому?
— Значит, ты так и не понял, почему Колдфилд призвал ее? У нее особенное сердце, и она пришла, чтобы исполнить пророчество.
— «Последнему Ледяному Королю будет принадлежать огненное сердце», - задумчиво повторил лорд Колдблад слова из Книги Вечности.
— Да, — с готовностью кивнула Крессентия. — Пусть ты не сможешь полюбить ее как женщину, но сможешь как верного друга. В ней ты найдешь опору, тебе станет легче. «Может, она заставит тебя задуматься перед тем, как присваивать чужие сердца», — про себя добавила Хранительница.
— Так значит, я — последний Ледяной Король? — недоверчиво произнес Хранитель севера, размышляя над услышанным. — Очень интересно. Боюсь, в свете услышанного, мне пора возвращаться в замок. Был рад повидать тебя.
— Подожди, — требовательно схватила его за рукав Крессентия. — Сначала ты должен вернуть украденное.
— Я ничего не крал. Это был подарок, — улыбнувшись кончиками губ, граф растаял в воздухе.
На раскисшую после дождя землю медленно упали несколько снежинок. Издав отчаянный вопль, Крессентия затоптала их ногой.
========== Глава 10 ==========
Ката сама не знала, что в этот поздний вечер так влекло ее в оранжерею. Уложив Себастьяна в кровать и поцеловав его сонное лицо, она ощутила нарастающую, поднимающуюся, будто магму из недр земли, истому; печаль непрожитой жизни тисками сдавила ей грудь. Кате, чуждой пустым мечтаниям и напрасным надеждам, отдающей всю себя миру без остатка и не ждущей даров взамен, вдруг захотелось выйти из тени, чтобы поймать последнее мгновение уходящего дня и оставить в нем свой призрачный след.
И она поспешила в оранжерею, в этот оазис посреди белой мертвой пустыни, потому что это место было для нее особенным. Сколько раз она сопровождала графа в прогулках по петляющим дорожкам — казалось, камни до сих пор помнят их нестройные шаги, а воздух хранит следы их силуэтов, бороздящих пространство, как портовые суда, вечно следующие одному маршруту. Лишь в эти часы Ката жила по-настоящему. Она не сгорала от своей невысказанной любви — это любовь горела в ней, даруя свое тепло и силу; не задыхалась страстью, как едким дымом, — напротив, могла дышать полной грудью; не тонула в пучине горя — а парила над обыденностью и рутиной. В эти мгновения Ката забывала, кто она и зачем здесь, отвлекалась от дневных забот — она следовала за графом бездумно и почти безвольно, точно он тянул ее за собой на буксире, и чувствовала спокойное ровное счастье, какое бывает лишь на заре удачно прожитой жизни. Оранжерея и сейчас была полна ее счастьем, как шкатулка с памятными сувенирами, с каждым открытием возвращающая хозяина в прошлое.
Ката спустилась в мягкие, молочно-серые сумерки и медленно пошла по дорожке. По бокам белели цветы, будто островки морской пены, и она, вдыхая их аромат, чувствовала себя путешественником, впервые за много лет вернувшимся в родные места. Над ровно подстриженными кустами сиял рой золотистых искр — по ночам сад наводняли светлячки. Все вокруг было тихим и безмятежным, все навевало сладкую ностальгическую тоску, обещало покой уставшему сердцу. Ничто не предвещало сюрпризов, но вот к плеску фонтана добавился еще один звук: хруст гравия за спиной, который одним громким диссонансом нарушил сотканную природой мелодию.
Ката вздрогнула, услышав чье-то присутствие. Ее одиночество было потревожено, и дымка грез развеялась, вспорхнув, как испуганная птица.
— Кто здесь? — обернулась она и увидела приближающегося графа. Его лицо в сумеречном свете казалось застывшим, а зрачки будто оплавились.
— Добрый вечер, Ката. Прошу прощения, не хотел вас напугать.
— Простите, милорд, меня здесь быть не должно — я сейчас же уйду, — выпалила она на одном дыхании, чувствуя как радостно сжимается сердце от того, что она встретила графа здесь, в ночной оранжерее, когда сам воздух, казалось, был напоен магией.
— К чему эта спешка, Ката? — протестующе поднял руку граф. — Останьтесь и составьте мне компанию.
— Я, право, не хочу быть обузой…
— Откуда в вас такая убежденность, что ваше общество мне неприятно? — он смотрел на нее так, словно видел впервые. Оценивающе, почти неприязненно, с изумлением и пристальным, навязчивым любопытством, как будто Ката была диковинным созданием, вроде лесной нимфы, случайно явившей себя человеческому глазу. Если раньше его взгляд, обращенный на нее, казался расфокусированным, то теперь внимание было так обострено, что Ката чувствовала себя мотыльком под лупой и не знала, куда себя деть. Все ей мешало, все казалось лишним, даже собственные руки.
— Это… естественно, но… но ведь вы слишком вежливы, чтобы это признать.
— В самом деле, я заинтригован, Ката. Боюсь, теперь вы точно не имеете права уйти, пока не объясните, почему, с вашей точки зрения, это естественно.
Смущенная тем оборотом, который принял разговор, Ката втянула голову в плечи:
— Я не обучена вести беседу, милорд. Вам не будет интересно. К тому же, вы ведь пришли сюда, чтобы побыть один.
Ката почувствовала, что попала впросак. Она, как всегда, все сделала неправильно, поэтому Колдблад негодует, хотя и не подает виду. На вопрос «к чему эта спешка?» он, конечно, ожидал услышать вежливый предлог, подтверждающий, что у нее много неотложных дел. А она, дурочка, сказала, что «не хочет быть обузой», вынудив графа это отрицать, как того требует этикет. И в итоге они оба попали в неловкую ситуацию, когда он вынужден ее задержать, хотя и не хочет ее общества, а она, понимая это, все же уговаривает себя остаться, поскольку ей не хватает твердости, чтобы с ним спорить.
Все это время Ката стояла, потупив взор, чувствуя на себе этот невыносимый, пронзительный, как лезвие, взгляд, а когда подняла голову, увидела, что губы Колдблада изгибаются в улыбке — хотя глаза по обыкновению остаются серьезными.
— О чем вы думаете, Ката? — спросил он.
Она не нашлась, что ответить, и пролепетала, проседая под его взглядом:
— Простите, милорд.
— Ох, Ката, если бы вы хоть раз послушали светских дам, которые, как вы выразились, «обучены вести беседу», это положило бы конец вашей неуверенности. Никакие слова не замаскируют человеческой глупости.
В ответ она пробормотала что-то невнятное.
— Иногда мне кажется, что вы боитесь меня, — прищурился граф. — Например, сейчас. Это так?
— Может быть, самую малость, — тихо ответила она, подняв на него умоляющий взгляд. Как же ей хотелось скорее уйти, положив конец этой невыносимой неловкости, нависшей над ней, как грозовое облако. Выбраться из сетей изучающего взгляда и затеряться среди анфилады комнат. Спрятаться, скрыться, исчезнуть. Вновь вернуть себе роль незримого наблюдателя, послушной тени, по пятам следующей за графом, когда ему это необходимо. И вместе с тем, каким острым, каким иступленным было парадоксальное желание остаться!
— Не нужно меня бояться. Я не привидение, не монстр, я такой же человек, как и вы. Вот, подержите меня за руку. Убедитесь, это не клешня, не щупальце, это рука из плоти и крови, как и у вас, — он протянул ей свою узкую мертвенно-бледную ладонь, а когда она нерешительно коснулась ее края кончиками пальцев, крепко сжал ее руку в своей.
Она медленно подняла на него глаза, встретив его прямой взгляд, будто пригвождающий ее к воздуху, и впервые в его глазах ей почудился мерцающий блеск, какой бывает у льда, плавящегося под солнцем. Все еще держа в тисках ее пальцы, он нерешительно протянул к ней вторую руку и коснулся ее щеки, потом виска, пропустив через пальцы ее тонкие волосы, провел рукой по линии шеи, скользнул по ключицам подушечками пальцев, точно был слепым. Впечатанная в пространство, Ката застыла на месте, погрузившись в самую глубь его глаз, уже не матовых и не пустых, но искрящихся, сиянием преображая лицо графа до неузнаваемости. Она слышала и чувствовала шумное, прерывистое дыхание (ее или его?), слышала, как потрескивают светлячки — и это было единственным, что нарушало густую пелену тишины. Ката забыла о собственном уродстве и своем положении — она смотрела прямо в сердце Колдбладу, и грудь ее сотрясали судороги.
Он отпустил ее руку и взял ее лицо в ладони. Его руки были теплые, кожу холодила лишь тонкая полоска перстня-печатки на мизинце.
— Ката, — одними губами произнес он, касаясь лбом ее лба. — Вы не противитесь, а должны бы. Не робеете, хотя следовало бы.
— Вы не сделаете мне ничего дурного.
— Вы меня совсем не знаете.
Ее глаза были закрыты, но она почувствовала, что он улыбается.
Как и предчувствовала Ката, он начал целовать ее лицо, и каждое прикосновение холодного, тонкого рта, было все менее трепетным и все более решительным, словно с каждым мгновением росло его желание, и Ката позволила себе раствориться в этом наваждении, приняв его за полусон-полубред, которому суждено развеяться с первыми лучами солнца.
В отличие от Оливии, Ката не принадлежала к числу девушек, замкнутых в собственном разуме, чьи мысли обречены ходить по кругу. Не удивляясь, не сетуя, не отвергая очевидное, она принимала то, что давала ей судьба, но никогда не ожидала подачек. Она плыла по течению. Оставив в стороне игры ума и человеческую потребность в анализе окружения, Ката следовала желаниям своего сердца, чей голос был громким, а тон — беспрекословным; и потому она точно знала, что ей нужно, и не позволяла ложным идеям ввести себя в заблуждение. В Колдфилде она была счастлива и прекрасно это понимала.
