сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Оливия больше не могла находиться в этой маленькой тесной комнате с этой сумасшедшей старушкой, видеть бешено вращающиеся спицы, чувствовать эти вязкие, обволакивающие слова, тугими веревками стягивающие оголенные нервы, быть объектом проницательного взгляда, от которого мороз пробирался до самых внутренностей. Она порывисто вскочила и, не дожидаясь, когда гостья последует ее приказу, и втайне боясь — до смерти боясь ее следующих слов, — выбежала из комнаты и кинулась вниз по лестнице. Оттуда — в коридор. Оттуда — на главную лестницу и через парадное прямиком на улицу. Оливия думала, что от свежего воздуха в голове прояснится, но дышать стало еще тяжелее, и она закашлялась. Все ее тело дрожало, сотрясаясь в яростных, нещадных приступах, сочетавшихся с рвотными позывами, будто желая освободиться от того, что глодало его изнутри.
Она начала идти. Идти слепо, наудачу, не чувствуя ни холода, ни промозглого, до костей пронизывающего ветра. Она бы побежала, если бы не метель. Та бросала ей в лицо пригоршни колючего снега, закручивала в своих ледяных объятиях, пока Оливия, по колено проваливаясь в сугробы, шла в сторону от замка. Так ей было легче, ведь она снова убегала. Ей даже хотелось этого холода, этого жестокого, смертоносного, ледяного вихря. Ей хотелось смерти.
Сколько раз она пыталась покончить с собой и сколько раз ей не хватало этого крошечного, последнего шага. Бездна уже глядела на нее, уже звала ее, и Оливия каждый раз в ужасе отшатывалась. Сейчас, когда она уже не помнит, где замок, когда кругом лишь белый цвет, белая мгла, заволакивающая даже черное полотнище неба, отступить ей уже не удастся. Холод — ее друг, он примет ее, как заблудшее дитя. Он давно ее ждал.
А буря продолжала бушевать, то склоняя ее к земле, то таща за собой в сторону, то наотмашь ударяя в лицо пощечинами ветра, и Оливия подчинялась каждому ее велению, как партнеру в танце. Она растворилась в этой безумной, раздирающей белой ночи, она наслаждалась хаосом, она была частью этого кошмара. Она забыла себя и свое прошлое, она уже не плакала и ничего не боялась — она смело шла навстречу концу, и прочь от своей судьбы.
Когда сил уже не осталось, она просто легла в снег, уткнулась в него лицом, как в мягкую подушку, и тихо выла, как раненый волк, брошенный умирать своей стаей. Постепенно ее окутала сладкая, волшебная дрема, которой холод заботливо укрыл ее, словно теплым одеялом. Оливия знала, что если сейчас уснет, то уже не проснется. Она подложила под голову руки, слушая свистящую колыбельную, которую пел ей ветер.
Она не знала, сколько прошло времени, когда внезапно ощутила прикосновение чужих рук. Кто-то сильный оторвал ее от уютной постели, вырвал из смертного ложа, любовно устроенного для нее холодом, закутав в длинный плащ, как в кокон. Она не пыталась сопротивляться, ею овладело равнодушие ко всему происходящему. Почти сразу, как ее взвалили на руки, она отключилась.
Очнувшись, Оливия обнаружила себя на тахте в малой гостиной. Кто-то пододвинул тахту прямо к каминной решетке, от пылающего огня шел жар. Под шерстяным пледом ей было так чудесно тепло, по телу разливалась приятная усталость. Она сладко потянулась, пытаясь вспомнить, как так вышло, что она очутилась в этой комнате. Но чуть только вспомнила — нега развеялась, и ее обожгло тупой болью.
— Дорогая, ты выбрала не самое подходящее время для прогулок, — нарушил тишину голос графа. Он вышел из тени и бесшумно приблизился к тахте.
— Как вы меня нашли? — прохрипела Оливия, с усилием повернув к нему голову.
— Я шел по следу.
— Буря замела все следы.
— С собаками.
— Я не слышала ни возни, ни лая.
— Ты была не в том состоянии, чтобы что-либо расслышать, — сухо прервал он, а потом поднес к ее губам тяжелую кружку с дымящимся напитком. — Выпей, это поможет тебе согреться.
Оливия приподнялась, опираясь на локти, и приняла кружку из рук графа. От кружки шли запахи аниса, гвоздики и бренди. Пряный аромат повис в воздухе, как дымовая завеса. Оливия сделала небольшой глоток и, посмаковав напиток во рту, проглотила, чувствуя, как тепло обжигающей волной распространяется вниз по пищеводу.
— Почему вы спасли меня? — спросила она.
— По твоему, я желаю тебе смерти? — приподнял брови Колдблад. Пододвинув банкетку, он сел рядом. В его глазах было смирение и покой, и Оливия отчего-то вспомнила одного из мальчиков-близнецов на портрете. После всего пережитого она уже не испытывала страха перед графом: все ее чувства, направленные на людей и события из внешнего мира, вытеснились болью мира внутреннего. Прошлое взяло над ней верх. Оливия проиграла. Только теперь это уже не было трагедией — все ушло, все исчезло, все растворилось в небытие. Волны жизни прибывают и убывают, часы молчаливо продолжают свой ход. Да, боль есть, здесь она, под самым сердцем — так ведь она всегда была здесь: непроходящая, она лишь перестала быть отрицаемой.
— Я не знаю, чего вы желаете, граф, — устало сказала Оливия. — Я знаю лишь, что вы ко мне равнодушны так же, как и ко всему живому. Мне остается только думать, что вы спасли меня, поскольку моя смерть нарушила бы ваши планы. Какие? Бог весть. Вы ведь не расскажете.
Что это, ей показалось, или Колдблад едва заметно вздрогнул? Какая-то тень пробежала по его застывшему лицу.
— А ты расскажешь, что заставило тебя отправиться на поиски смерти? — чуть слышно обратился к ней он.
— Расскажу, — пообещала Оливия. — Но не сейчас, не сегодня, для подобных признаний мне нужно собраться с силами.
— Я подожду, пока ты не будешь готова, — пообещал он. — А теперь тебе нужно поспать. Отнести тебя в твою комнату?
Оливия покачала головой:
— Я лучше останусь здесь. Спасибо.
Склонившись над ней, граф коснулся губами ее лба, и этот поцелуй, в отличие от всех предыдущих, был теплым. Никто из них двоих бы этого не признал, но оба почувствовали: по льду между ними прошла первая, тонкая, едва заметная трещина. И, может, это не было бы столь важным, если бы не один факт: как только лед начинает трескаться — его раскол становится неминуемым. Отныне это вопрос времени.
========== Глава 9 ==========
Боб Динки, коренастый мужчина с темной кучерявой бородой, растущей неровными клочками, приколачивал отвалившуюся ножку к старому стулу. Гвозди он держал во рту и был целиком сосредоточен на работе, а если уж отрывался, то только затем, чтобы взглянуть на красавицу-дочурку. Пенни только вчера исполнилось шесть. Сидя на ковре перед очагом, она переворачивала страницы большой книжки со сказками — ее подарка на день рождения, за которым Бобу пришлось ехать на городской рынок, а это двое суток дороги. Ее новое платьице уже было запачкано грязью и красками, непослушные кудри выбивались из-под съехавшей набок матросской шапочки.
Жена Боба, Марта Динки, оттирала грязную посуду в глубоком тазу, напевая прилипчивый мотивчик из оперетки, на которую они ходили, когда в последний раз вместе выбирались в город.
— Да помолчи ты уже, — в очередной раз раздраженно бросил ей Боб. Опасаясь затрещины, Марта мгновенно умолкла. Но сегодня Боб неплохо подзаработал и пребывал в прекрасном расположении духа:
— Вот так-то лучше, — похвалил он.
— Смотри, папочка! — воскликнула Пенни, отложив в сторону книгу и подбежав к окну. — Какие красивые узоры на стекле!
— Что за чертовщина, — озадаченно пробормотал Боб, рассматривая оставленные морозом спиральки и завитушки. — Чтоб в этих краях стекло заледенело в конце марта… Да ведь днем еще жарища была!
— Я слышала, так бывает на стыке сезонов, — неуверенно подала голос Марта, но Боб сразу осадил ее:
— Попридержи язык! Что бы ты, глупая баба, в этом понимала…
Он вскочил с места и, широкими шагами пересекая комнату, вышел за порог. За стенами его встретил теплый погожий вечер.
— Ну дела, — почесал затылок Боб. Потом нерешительно обогнул стену дома, подошел к окну и всковырнул иней толстым пальцем. — Ничего не пойму.
— Добрый вечер, мистер Динки, — раздался за спиной мягкий, будто крадущийся, голос, и Боб медленно обернулся, исподлобья глядя на незнакомца.
Как ему только удалось подкрасться в этих сапожищах, первым делом пронеслось в голове у хозяина. Он презрительно сплюнул на землю, демонстрируя свое мещанское пренебрежение к классовым предрассудкам. Потом, оглядев гостя с головы до пят, еще пуще скривился. Незнакомец, высоченный как маяк, длиннорукий, расфуфыренный, точно для придворного бала, не понравился ему с первого взгляда. Возможно, главным образом из-за того, как уставился: ну точно голодающий — на свиной окорок.
— Чего изволите-с? — фыркнул Боб, скрывая дрожь, пробежавшую по спине. Незнакомец был на территории его дома, топтал своим сапожищами его рассаду, а значит, Бобу с ним можно было не церемониться.
— Я бы хотел поговорить с вами наедине, — прозвучал простой, но настораживающий ответ. Колючий взгляд держал на мушке.
— Пж-аста, — притворно расшаркиваясь, усмехнулся Боб. Видя, что чужак не спешит объясняться, а продолжает стоять как солдатик, вытянув руки вдоль туловища, Боб, смекнув, продолжил: — Ах ну да, пардоньте мне мою грубость, ведь не дело же говорить о делах под открытым небом. Вон туда, в ту дверь, пж-аста, там я принимаю таких, как вы. Там, гм, моя приемная, — еле сдерживая хохот, Боб указал рукой на дверь сарая.
С невозмутимым видом незнакомец подошел к двери, которая бесшумно отворилась настежь, стоило ему только чуть коснуться ее рукой, и, пригнув голову, проник внутрь. Бобу ничего не оставалось, как войти следом. Там, среди стогов сена, мычанья коровы и возни двух коз, он остановился, сложив могучие руки на груди:
— Ну? Что вам угодно? Откуда вам известно, как меня зовут?
Незнакомец, не обескураженный темнотой грязного сарая, где пахло животиной и навозом, неспеша повернулся, будто нарочно растягивая время:
— От Оливии Хаксли. Помните это имя?
— Нет. Понятия не имею, о ком вы, — нахмурился Боб. С каждым мгновением он все больше ощущал растущее беспокойство, причину которого не понимал сам. Разум внушал ему, что бояться нечего, но инстинкты обострились до предела.
— В самом деле? — равнодушно вскинул бровь пришедший. — Разве не вы десять лет назад, угрожая холодным оружием, заставили ее отдать вам то, требовать чего не имели права?
Боб смущенно почесал затылок. Его лицо прояснилось.
— Ах да, славная Лив, ну помню. Было дело. Мы оба тогда немного перебрали на ярмарке, ну и повеселились хорошенько… Давно это было. Славные времена. Вам-то чего от меня надо?
За его спиной с шумом захлопнулась дверь — Боб так и подскочил. Сквозняк что ли? Незнакомец сделал шаг вперед: свет из маленького окошка теперь падал ему на лицо, подчеркивая его тонкие, острые, зловещие черты. Тени, разбиваясь о скулы, неровными полосами ложились на щеки, сходясь воедино к подбородку. Застывшие глаза матово блестели в полумраке.
— Ваша жизнь, — спокойно прошептал он.
Боб нащупал в кармане складной ножик. Он по-прежнему чувствовал неясное беспокойство, но не страх: незнакомец хоть и был на две головы выше, да в плечах узкий. Боб, приземистый, однако мускулистый и крепкий, знал, что такого хлыща может в два счета положить на лопатки. Он частенько принимал участие в уличных потасовках и выходил победителем. Потом он добьет выскочку ножиком, делов-то. А закопает уже после наступления темноты, в огороде, никто и не хватится.
Он уже был готов броситься в атаку, как незнакомец, резко подавшись вперед, одной рукой схватил его за горло. Такой прием требовал недюжинной силы, и Боб никак не мог его ожидать. И вот что странно, рука у незнакомца хоть и была худосочная, да жесткие ледяные пальцы взялись за горло крепко, сомкнувшись вокруг шеи, точно удавка. Боб затрепыхался, как карась, пойманный на наживку, но освободиться не мог. Его руки, бессильно обвисшие вдоль тела, были бесполезны, как пристроченные протезы: он не мог их поднять. Ноги дрожали в конвульсиях. Боб вывалил язык наружу, безумно вращая глазами в глазницах. Когда он уже не видел ничего, кроме темных светящихся полукружий, незнакомец ослабил хватку. Из груди Боба вырвался шумный всхрип.
— Как думаешь, неправильно будет тебя убить, да? — ровным голосом поинтересовался пришедший.
— Пж-ста… пж-ста, пощадите, — с трудом пролепетал Боб. — Мне семью кормить…
— Семью, — повторил незнакомец. — У тебя есть семья?
— Да! Да! — цепляясь за последнюю ниточку, умолял Боб. — Жена и дочка… Как они без меня? Не берите грех такой на душу…
— Беспокойся о своей душе, — отрезал гость. — Но убить тебя будет все же неправильно, — задумчиво добавил он. — Легкая и быстрая смерть никак не искупит целого десятилетия. Ты должен страдать, Боб. Мучаться, терзаться, потерять спокойный сон — понимаешь? — почти дружелюбно втолковывал незнакомец. — Так что, наверное, мне будет правильно убить твою семью, да? Сначала жену, а потом и дочку. А может, мне забрать девочку с собой? Чтобы ты не знал, где она и что с ней происходит? Чтобы ты фантазировал, представляя себе всякие ужасы, которым она, возможно, будет подвергаться в ту самую секунду, когда ты о ней думаешь? Как тебе такая идея, Боб? Достойное искупление твоего греха, правда?
Боба прошиб холодный пот. Почувствовав, что рука незнакомца разжалась, он повалился коленями на трухлявые половицы.
— Нет! Нет! Пожалуйста! Нет! Лучше убейте меня, ваше… ваше высочество! Но оставьте мою семью в покое. Ведь они ни в чем не виноваты! Ведь это я тогда… ту девчонку… Лив. Она не виновата! Я был молод, я был пьян — кто в молодости не творил дел? Убейте меня, убейте, но их не надо, пожалуйста! Пожалуйста… — он плакал, распластавшись перед незнакомцем по полу.
Лицо гостя осталось бесстрастным.
— Что ж, как скажешь, я убью тебя, раз уж ты так этого просишь. Но для начала перестань пресмыкаться и встань с колен.
Боб, шатаясь, с трудом обрел равновесие. Незнакомец протянул руку и коснулся его груди. Боба кольнуло, кожу обожгло холодом, он пошатнулся.
— Смотри мне в глаза, — приказал незнакомец, и хозяин, послушно встретившись взглядом с пронизывающим взором пустых, нечеловеческих глаз, уже не мог отвести его. — Говори: «Я отрекаюсь от своего сердца…»
— Я… я отрекаюсь от с-своего сердца.
— «Отныне и во веки веков мое сердце принадлежит Ледяному Королю».
— Отныне и… и на веки… вечные мое сердце принадлежит Ледяному Королю.
— «Во веки веков», — поправил гость. — Но сойдет и так.
В тот же миг Боб почувствовал, как от места, куда дотронулся незнакомец, во все стороны по телу побежали ледяные мурашки, будто кровь застывала в артериях. Сначала он ощутил ужас, потом безысходность, а под конец накатила апатия и тело стало вялым, как после горячей ванны. Боб продолжал смотреть — но уже ничего не видел. Он продолжал ощущать — но уже ничего не чувствовал. Его мысли стали ясными и пустыми. Если бы ему сказали идти, он бы пошел. Сказали бы желай — возжелал бы. Он будто спал, находясь в сознании. Незнакомец давно убрал руку, а Боб так и продолжал стоять, глядя в одну точку, словно ожидая приказа.
Внезапно дверь в сарай начала медленно, тяжело открываться: когда образовавшаяся в проеме щель стала достаточно большой, в нее с трудом протиснулась Пенни.
— Папочка, ты тут? А что ты тут делаешь?
— Я принимал здесь гостя, — равнодушно ответил Боб, смотря на дочь так, словно видел ее впервые.
— Какого гостя? — спросила девочка, с любопытством озираясь по сторонам.
— Он уже ушел.
***
Незнакомец, назвавшийся Ледяным Королем, пересекал широкую вереницу полей. Небо заволокла серая тревожная пелена. Он шел так быстро, что казалось, не касался земли. Его силуэт мелькал сначала в одном месте, и уже через секунду в тридцати метрах вдали. Длинный плащ развевался на ветру, как мантия всадника смерти. Там, куда ступал Ледяной Король, сухая земля вымерзала, покрываясь инеем.
Он не изменился в лице, даже когда на противоположном конце поля откуда ни возьмись показался силуэт девушки. И даже, когда она вдруг рванулась вперед и наотмашь ударила его по щеке.
— Что ты позволяешь себе, Финнеган?!
— Что ты позволяешь себе, Крессентия? Если ты по каким-то причинам полагаешь, что я воздержусь от ответного насилия, ты заблуждаешься, — спокойно ответил он, касаясь щеки, куда пришелся удар.
— Я просто не могу оставаться в стороне, когда ты… ты вытворяешь такое, да еще весной! Забрать у человека сердце — каково? Весной! Когда природа под моим покровительством! Когда ты даже не имеешь права здесь находиться!
Над их головами заворочался, заурчал, точно дикий зверь, первый гром. Потянуло сыростью. Колдблад, выпрямившись, сцепил руки в замок за спиной.
— Пусть тебя не интересуют причины моего поступка. Удовлетворись тем, что они были.
