сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Антураж комнаты сменился на старинную церковь, где скамейки оказались заняты изысканно одетыми людьми, в которых Ката узнавала своих родных, но они, конечно, не были ее настоящими родными — они были следами на песке ее памяти, очередной иллюзией, сотканной Гордоном. Все они бессмысленно улыбались. Родители Каты, при жизни не выносившие друг друга, держались за руки.
Пока она озиралась по сторонам, священник с белой столой на шее принялся монотонным голосом читать им проповедь.
Кате казалось, она провалилась в глубокий сон. Мир вокруг был до того реальным, что ей приходилось напоминать себе, что они всего лишь внутри зеркала, и ничего из того, что она видит, не реально. Ничего, кроме самой сути.
— Нет… все это слишком быстро, — взмолилась она.
— Здесь не над чем думать, Ката, — ответил Гордон, вытянувшийся в струнку перед священником. — Провидение создало нас друг для друга. Мы — две части одной души, которую Хранители расщепили надвое. Только через союз мы сможем достигнуть внутренней целостности и исполнить наше предназначение. Всю жизнь ты была бессловесной тенью, Ката. Как слуга, жила жизнью других, а не своей собственной. Разве это справедливо? Разве справедливо, что ты, чистая душа, искренне любящая чужого ребенка и чужого мужа, была лишена благ, которые, как из рога изобилия, посыпались на тех, кто даже не мог оценить их по достоинству? Как смел мой брат предпочесть тебе пустышку из человеческого мира? Неужели все, что имело для него ценность, все, что он был способен разглядеть, — это красота ночной бабочки? Отринь же свое печальное прошлое, Ката, и признай будущее, где ты реализуешь свое предназначение. Я подарю тебе все, о чем ты мечтаешь. Любовь, богатство, красоту и величие — я брошу все к твоим ногам, точно джин из волшебной лампы! Стань моей, Ката, прошу! Попробуй полюбить меня — неужели я этого не заслуживаю? Посмотри мне в глаза. Никто и никогда не любил меня. Никто, включая родителей, которых заботил только их драгоценный Финни. Неужели и в твоем сердце есть место лишь для моего брата?
Ката послушно взглянула в его молящие глаза, и вновь жалость тисками сдавила ей грудь, так что стало больно дышать. Она чувствовала всю его боль: боль одинокой души, преданной миру зазеркалья, боль ребенка, никогда не знавшего тепла. Когда-то именно жалость зародила в ее сердце семя любви к лорду Колдбладу, которое дало всходы и захватило ее целиком. Теперь же, лишенный должного ухода, цветок зачах, нечему было больше питать его корни. И Ката по стебельку вырывала его из своего сердца.
Она всегда любила тех, кто больше всего в этом нуждался. В детстве у нее был уродливый одноглазый кот с порванным ухом, который царапался и кусался, если к нему прикоснуться. Друзей она выбирала среди забитых и странных, которых унижали ровесники и которым, как она считала, жизненно важен друг. Ката помогала пьяницам и бездомным отыскать кров, мастерила скворечники и однажды выкормила лисят, оставшихся без матери. Все это у нее выходило естественно и добровольно. Но никто еще никогда не умолял ее подарить свою любовь, никто не желал этого так прямо. И Ката, хотя и трепетала перед узником, желала исцелить его душу от мрака. Может быть, в этом и есть ее предназначение? Может, благодаря ей Гордон справится со своими внутренними демонами, холод перестанет терзать его и он сумеет полноценно выполнять обязанности Хранителя? Ей так хотелось быть нужной.
— Пришли ли вы в храм добровольно, и является ли ваше желание вступить в законный брак искренним и свободным? — громогласно спросил священник.
— А как же Себастьян? — опомнившись, прошептала Ката. — Что будет с ним?
В ответ Гордон молча указал глазами в сторону. Ката обернулась и увидела Себастьяна, крепко стоящего обеими ногами на полу, одетого во фрак и сжимающего в руках подушечку с кольцами.
— Себастьян, это правда ты? — сквозь выступившие слезы спросила она.
Он выглядел совершенно здоровым, разве что глаза были чуть-чуть сонные.
— Холод больше никогда его не потревожит, — пообещал Гордон.
— Готовы ли вы хранить верность друг другу в болезни и здравии, в счастье и в несчастии, до конца своих дней? — спросил священник.
— Да! — страстно воскликнул Колдблад.
Ката зажмурилась:
— Да…
Гордон надел металлический ободок ей на палец. Пол обрушился под их ногами, когда он поцеловал ее, видение церкви исчезло и вдвоем они начали падать в темноту. Гордон обнимал ее одной рукой, а другой удерживал затылок, прижимаясь к ее губам. Ката чувствовала его язык у себя во рту, холодный и извивающийся, точно червь, и к ее горлу подступала тошнота.
Наконец падение закончилось, и Гордон выпустил ее из объятий. Теперь и он выглядел иначе: не было мертвенной бледности, глаза не мерцали синим, и он счастливо улыбался, забыв о боли.
— Тепло… До чего же тепло! Как замечательно вновь вспомнить, на что это похоже!
Гордон взял Кату за руку с одной стороны, с другой Ката нащупала теплую ладошку Себастьяна, который молча тер глаза, не вполне понимая, что происходит.
— Веди нас, дорогая. Веди нас прочь из этой темницы к лучшей жизни! — скомандовал Колдблад.
Втроем они шагнули в зеркало и вынырнули с обратной стороны. Едва их ноги коснулись пола кабинета лорда Колдблада, как позади раздался громкий звук — это треснуло стекло. Ката обернулась, и ее глаза против воли устремились к собственному отражению. Несмотря на тонкую паутину трещин, разбегавшуюся по ее лицу, отражение было красиво, каким Ката знала его в мире зазеркалья. Неужели?..
У нее не было возможности проверить догадку. Себастьян потянул ее назад и она, опомнившись, шагнула в сторону, заслоняя его собой. И вовремя. Миг — и стекло разлетелось на тысячу осколков, засыпав ей подол.
— Хорошая реакция, — похвалил Колдблад, не глядя на нее и шагая в сторону двух портретов на стене. Там, куда он ступал, пол покрывался инеем.
Гордон поморщился, скользнув взглядом по изображению своей семьи и криво улыбнулся женскому портрету. Только сейчас Ката заметила, что платье и букет, которые Гордон создал ей для венчания, в точности воспроизводили платье и букет девушки с портрета.
— Кто это? — спросила она.
— А ты не знаешь? — ухмыльнулся Гордон. — Неужели Финни никогда не рассказывал о своем разбитом сердце? Это Элинор. Моя первая жена. Вероломная и никчемная Элинор, недостижимая мечта братца. Как же он страдал, когда она предпочла меня ему! — он облизнул губы. — Эй, Себастьян, не жмись в углу! — весело воскликнул он. — Я уверен, ты никогда не видел портрета своей матери. Иди же скорей сюда!
Себастьян вцепился в руку Каты, не двигаясь с места.
— Ах, я устал от этого. Ненавижу, когда дети не слушаются, — закатил глаза Гордон. — Я сказал: иди сюда!!! — прорычал он, и вдруг неведомая сила вырвала Себастьяна из рук Каты, протащила по полу и швырнула перед портретом. Не устояв на ногах, мальчик упал на колени и испуганно заплакал.
— Вот так, так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Гордон, рывком поставив его на ноги и взъерошив ему волосы на затылке. — Ну же, будь хорошим мальчиком, слушайся папочку, он желает тебе только добра.
— Себастьян… ваш сын? — с трудом выдавила Ката, не в силах переварить услышанное, и Гордон подмигнул ей в ответ. Он схватил мальчика за плечо, заставил его вскинуть голову.
— А ты разве не замечала семейного сходства? Одно лицо — нет? Подумать только, сколько откровений в один день! Неужели мой брат тебе совсем ничего не рассказывал? Мог бы и упомянуть, в конце концов, именно он повинен в смерти моей жены, — он бросил это обвинение легко и с усмешкой, точно рассказывая о детской ссоре за игрушку.
Ката остолбенела:
— Не может быть…
— Да-да, — охотно закивал Гордон, складывая руки на груди. — Держу пари, ты и представить себе не могла, что живешь под одной крышей с убийцей. Когда чувства Элинор охладели, мой глупый братец так боялся, что я выманю ее сердце и скормлю холоду, что… забрал ее сердце сам. Отнял силой. Он, наверное, рассчитывал вернуть его позже, только вот Элинор была беременна нашим первенцем и, бедняжка, не вынесла родовых мук. Скончалась на месте.
— Какой ужас! — ахнула Ката.
— Невелика потеря, — с усмешкой пожал плечами Гордон. — Ее сердце было так себе, его тепла хватило бы максимум на пару недель.
Ката поднесла руку к лицу:
— Я что-то устала… Мне надо прилечь.
— Ты что-то сказала, дорогая? Теперь, когда я свободен, я наконец приведу в порядок то, что он оставил в запустении! Подумать только, он чуть не привел человечество к глобальному потеплению!
— Недопустимо, — поддакнул ему детский голос, и Ката вздрогнула. Светловолосый ребенок с глазами старика возник из ниоткуда у медного гонга.
— Рад видеть тебя, Лео, — сказал Гордон, протягивая ему ладонь для рукопожатия, как взрослому. Это могло бы выглядеть комично, но Кате совсем не хотелось смеяться.
— Я полностью разделяю твою точку зрения, Гордон. Совершенно недопустимо, чтобы Финнеган Колдблад и дальше оставался Хранителем. Я часто поднимал этот вопрос на рассмотрение совета, но другие всегда откладывали принятие окончательного решения. Пришлось действовать самому.
«Так вот почему он привел меня к зеркалу», — сообразила ослабевшая Ката. «Он хотел, чтобы я освободила Гордона».
— Все верно, — улыбнулся Лео, прочитав ее мысли.
— Ты выполнила свое предназначение, — подтвердил Гордон, потирая руки. — И больше нам не понадобишься.
Быстрее, чем Ката успела сообразить, что к чему, он растворился в воздухе, чтобы через мгновение возникнуть прямо перед ней.
Она не успела понять, что произошло, как ужасная боль пронзила ее грудную клетку, будто под ребра вонзили иголку. Ката вскрикнула, схватив Гордона за руку, как почти сразу боль отпустила. Ее тело внезапно отяжелело, ей захотелось присесть, она вдруг вспомнила, что не завтракала. Что только что произошло? Как она оказалась в этой комнате? Какие красивые портреты…
— Т-с-с-с! — нежно прошептал ей Колдблад, успокаивающе гладя ее по руке. — Не нужно криков. Теперь все будет хорошо.
========== Глава 17 ==========
Чем ближе карета Колдбладов приближалась к дому семьи Хаксли, тем разительнее менялось окружение. Когда они только выезжали, началась ужасная метель, но каким-то образом карета уверенно прокладывала дорогу сквозь снежную завесу. Оливии даже казалось, что дорога уже была изначально, как если бы они двигались по туннелю в снежной пещере, защищенные со всех сторон. Она радовалась перемене обстановки и пыталась развеселить графа непринужденной беседой, но он довольно резко попросил его не беспокоить, и Оливия обиженно отвернулась к окну. Перед ее взглядом проносились голые деревья, будто небрежные росчерки черным карандашом на белом холсте. Вскоре снег закончился. Деревья, которые им теперь встречались на пути, уже были покрыты молодой листвой, сквозь которую радостно просвечивало выглянувшее из-за поредевших туч солнце. Морозная тишина исчезла, поглощенная стрекотом малиновок и горихвосток, криками канюка и уханьем горлицы.
Воздух тоже стал ощутимо теплее, так что Оливия отложила муфту в сторону и расстегнула плащ.
Граф задремал, склонив подбородок к груди. У него был усталый вид, и Оливия решила его не беспокоить. Она опустила стекло кареты и глядела по сторонам, наслаждаясь прикосновением солнечных лучей к своему лицу. Воздух был свеж и напоен тысячей запахов, и Оливия дышала полной грудью, думая, до чего странно, раньше она не замечала, но ведь зима — единственный сезон, у которого нет никакого запаха. Зимой застывший воздух враждебен, пуст и мертв. Неудивительно, что в Колдфилде ей никогда не удавалось дышать по-настоящему.
Нет, зачем сейчас об этом думать? Зачем вспоминать страдания, через которые ей пришлось пройти, ледяной кафель плитки в ванной и обыиндевеевшую раковину, необходимость быть все время подле камина, потрескавшуюся кожу рук, пресную еду и унылые пейзажи окрестностей? Наконец, в ее жизни снова весна! Прощай, холодный замок, который она никогда не считала своим домом! Что бы она ни пообещала Колдбладу, ни одна сила на свете не заставит ее вернуться в его имение. А о том, чтобы пожертвовать свое сердце чахлику Себастьяну и подумать смешно! Перед ним она точно ни в чем не провинилась, и ничем ему не обязана.
Оливия прикрыла глаза, слушая птичье пение. Раньше, чем ей хотелось, карета свернула на знакомую каштановую аллею, всю в цвету, и у Оливии забилось сердце от воспоминаний, которые неожиданной мощью обрушились на нее. Когда-то они с Хэлли искали под этими деревьями каштаны, раздвигая опавшую листву мокрыми зонтиками, а сами листья сушили между книжных страниц. Это воспоминание неожиданно повлекло за собой другое, о вечерних сборах в гостиной, когда миссис Уилкинс накрывала на стол чай с булочками, близняшки дрались, Оливия с головой уходила в книги, а Хэлли, аккомпанируя себе на фортепиано, напевала романсы. Мистер Хаксли обычно ворчал, что его слух не выдержит этих мук, потому что пианино расстроено, тогда миссис Хаксли вступала с ним в перепалку, настаивая, что девочке необходимо упражняться, и дело кончалось жалобами на цену услуг настройщика. Это были уютные вечера, но Оливия их не ценила. Ее раздражали домашние, их громкие голоса и суетливость, ей хотелось, чтобы ее оставили в покое и позволили читать в тишине и одиночестве. Кто бы мог подумать, что вскоре ей осточертеют и тишина, и книги, и что она затоскует по шумным вечерам семьи Хаксли.
— Я скучала по дому, — призналась она лорду Колдбладу, заметив, что он проснулся и внимательно ее изучает.
— Не забывай, что теперь твой дом — Колдфилд.
— Когда уже в Колдфилд придет весна? — капризно протянула Оливия. Этот вопрос не сходил с ее губ два последних месяца. — Мне так опостылели холода.
Обычно граф отвечал очередным нравоучением, взывая к ее терпению, но сейчас в непривычной ему манере лишь грустно кивнул:
— Мне тоже.
Из-за угла выступил добротный дом семьи Хаксли, сделанный из коричневого кирпича, окруженный кустами смородины и шиповника. Экипаж остановился, и Колдблад вышел первым, чтобы подать жене руку. Оливия распрямилась, глядя, как из распахнувшейся парадной двери дома к ним по крыльцу сбегает Хэлли. Она ничуточки не изменилась: та же копна светлых кудряшек, неуклюжие движения и красные щеки.
— Лив! — закричала Хэлли, рупором прижав ладони ко рту. — Подумать только, это и вправду ты!
Оливия, забыв о том, что пообещала себе держаться с отстраненностью леди, бросилась ей навстречу.
— Ох, Хэлли, прошла целая вечность!
— Дольше! Ты совсем о нас забыла. Мы получили твое письмо, но до последнего не верили, что ты приедешь.
Сестры обнялись и расцеловались. Хэлли хотела поцеловать и Колдблада, но он склонился в поклоне и она, глупо хихикнув, ответила церемониальным реверансом.
— Мисс Хаксли, — сдержано сказал граф. — Примите мои глубочайшие поздравления.
— Спасибо, ваша светлость, — густо покраснела та, мимоходом скользнув завистливым взглядом по дорожному платью Оливии.
К ним уже спешили мистер и миссис Хаксли, за чьими спинами маячили неразлучные близняшки. Когда с обменом приветствиями и поцелуями было покончено, мистер Уилкинс, который занимался хозяйством дома на пару со своей женой, проводил их в гостевую комнату. Лорд Колдблад с самого начала настаивал, чтобы они сняли комнату в гостинице, но Оливия решительно отвергла его идею, заявив, что боится клопов. Теперь же граф с неудовольствием обводил взглядом крошечную каморку, которую им отвели. Он слишком долго был затворником, чтобы уютно чувствовать себя где бы то ни было, кроме своего имения. Оливия же с удовольствием вытянулась на кровати, отметив новые занавески на окнах, синие в золотую лилию, букет свежих цветов на столе и, главное, до боли знакомый запах их дома.
После легкого ленча предстояло собираться и ехать в церковь на венчание. Оливия надела роскошное кремовое платье, сшитое на заказ по ее эскизу специально к такому случаю, к которому она выбрала атласные перчатки до локтя. Она надолго застряла перед зеркалом, пытаясь уложить свои растрепавшиеся в пути волосы так, как это делала Кларенс. Леди Колдблад совсем отвыкла сама заниматься своей прической, так что на это ушло почти полчаса, и пунктуальному Колдбладу пришлось за локоть оттащить ее от зеркала.
— Как я выгляжу? — как всегда, спросила Оливия, довольная своим обликом и предвкушающая эффект, который произведет ее появление в обществе под руку с Тем-Кто-Живет-На-Холме.
— Как рождественская ель, — прикрыл глаза лорд Колдблад. — Я бы снял с тебя половину украшений.
— Вы ничего не понимаете, милый граф, — улыбнулась Оливия. — Драгоценности теряют блеск, если не надевать их в люди, а мы никуда не ходим.
— Все будут смотреть на тебя, а не на невесту, — предупредил он.
