сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Сейчас лорд Колдблад целовал ее, властно прижав к себе, подчинившись одному ему ведомому порыву, и Ката принимала это с той же покорностью, с какой люди принимают непогоду. Она не думала о том, почему это произошло и что будет сегодня позже, что случится завтра, когда ей придется вновь взглянуть ему в глаза, — сейчас Ката состояла лишь из желания отдавать: отдавать себя, свою любовь, свое тепло. И она отдавала. И, отдавая, ощущала свою силу.
Внезапно Колдблад содрогнулся и, отпустив Кату, схватился за сердце, согнувшись пополам, как если бы то вдруг перестало биться. Ката испуганно вскрикнула.
— Что с вами?.. М-милорд?
Каким же неуместным показалось ей это обращение!
Скривившись, Колдблад помотал головой. Он шептал что-то, но так тихо, что разобрать было невозможно.
— Милорд! — Ката коснулась его рук. Те вновь были холодные, как земля. — Вам плохо? Что я могу сделать?
— Она не солгала… Чертовка, все же не солгала. Я должен был убедиться, — выдавил граф, медленно распрямляясь. — Поразительно.
— Кто? Кто не солгал? — с тревогой вопрошала ничего не понимающая Ката. Видя, что графу стало лучше, она с нежностью прижала его ладони к своим губам, но он взглянул на нее с таким выражением, что Ката, вздрогнув, отступила, будто ее оттолкнули. Ее пронзила боль, непонятная, незнакомая, но острая и невыносимая, как кинжал, который кто-то дюйм за дюймом заталкивал между ребер. Что она сделала не так?! Прежде она не вызывала у графа неприязни. Впрочем, прежде он вообще ее не замечал. Взгляд Колдблада отвердевал, застилаясь поволокой; лицо, ставшее почти прекрасным, вновь превращалось в ничего не выражающую маску. Ката чувствовала смесь обиды, вины, смущения и растерянности. На краткий миг она ощутила себя женщиной — она помыслила о недозволенном — но вновь ей напомнили, где ее место. В ее сердце разожгли костер и тотчас же затоптали, оставив пепелище.
— До чего поразительно, — бормотал граф. — Я всегда подозревал, что что-то с вами не так, но списывал это на ваши человеческие качества. Кто бы мог подумать, что пророчество исполнится, да при том таким образом…
Ката до крови закусила нижнюю губу. Лавина незнакомых эмоций оказалась сокрушительной и быстро подминала ее под себя. Прежде лишь чужая боль — в последние годы графа и Себастьяна — занимала ее мысли. Ката лечила чужие раны, убаюкивала чужие сердца, сопереживала чужому горю. Она страдала за других, но никогда — за себя. Теперь она столкнулась с собственной душевной мукой, к которой оказалась не готова. Как будто ее эго очнулось от зимней спячки, заставив ее почувствовать себя использованной, подарив ощущение неполноценности, наполнив сердце негодованием и ропотом на судьбу. Как и многие доктора, когда дело доходило до самолечения, Ката была совершенно беспомощна.
— Пожалуй, мне придется объяснить вам, что сейчас произошло, и попросить у вас прощения, - сказал граф.
Вовсе он не раскаивается, с горечью поняла Ката, — он лишь пытается заставить ее думать, будто сожалеет, чтобы сорвать с языка слова прощения и положить их отношения на прежнюю полку, как надоевшую книжку. Только она уже не сможет вернуться к исходной точке — граф затронул что-то, к чему не следовало прикасаться.
— Не утруждайте себя, милорд. Вы меня не обидели. Я не прошу объяснений.
Граф удивленно приподнял брови.
— Прежде я не замечал в вас гордыни, — с легкой укоризной в голосе заметил он.
Ката сложила руки на груди, чтобы граф не увидел, как сжались ее кулаки. Что же он замечал в ней прежде? Раболепие? Услужливость? Видел ли он прежде в ней человека или лишь средство, которое может облегчить ему жизнь?
— Простите, милорд, — подозревая, что взгляд может ее выдать, она опустила голову. — Но я чувствую легкое недомогание и хотела бы пораньше лечь спать, если позволите…
— Конечно, Ката, я не держу вас здесь против воли, вы можете идти. Но помните, этот разговор отложен, но не окончен — мы к нему еще вернемся.
Он солгал, и Ката сразу это поняла — слишком уж хорошо его изучила. Если граф и вернется к этому разговору, то только с ее подачи, сам же сделает вид, что ничего не было и будет исподтишка за ней наблюдать. Но Ката ничем себя не выдаст: рот на замок, взгляд в пол — потому что поклялась уважать его секреты, потому что не может предать свои чувства, пренебрегая желаниями графа. Она всегда ставила его интересы впереди своих и также поступит и в этот раз. Чем лучше для него — тем лучше для нее. Пусть злоба и жалость к себе одержат победу в битве за ее покой, любовь к нему должна остаться чистой и незапятнанной хотя бы ради того, чтобы был смысл просыпаться по утрам. Хотя бы ради счастья, которое еще может к ней вернуться.
Оставшись в одиночестве, граф опустился на скамейку у фонтана и по привычке упер трость в землю, положив подбородок на набалдашник в форме грифона. Он чувствовал, что где-то в глубине души был бы рад исповедаться Кате во всем, но не мог позволить ей узнать о ее предназначении. Когда он поцеловал ее, его сердце чуть было не начало биться. Если Ката поймет, какой сокрушительной властью она над ним обладает, если узнает о том, что лишь она помогает ему оставаться в мире живых, кто может поручиться, что она не воспользуется своим знанием? Конечно, Колдблад давно знал ее и доверял ей — она любила его в конце концов! — но он так сроднился с чувством превосходства, что теперь перспектива попасть в зависимость к этой девчонке пугала его и раздражала своей нелепостью. Его враг был смешон, но непобедим.
Выпрямившись, граф вытянул вперед руку и повернул ее ладонью вверх. В дюйме от его ладони появилась нежно-голубая сфера размером с теннисный мяч. Где-то внутри нее трепетал крошечный огонек. Граф придирчиво разглядел его со всех сторон.
— Неплохо, мистер Динки. Для насильника и пьяницы совсем неплохо. Ненадолго это сбережет мальчику жизнь.
Когда он поднялся на ноги, то был уже в комнате Себастьяна. Свернувшись калачиком, мальчик громко сопел: он был простужен. Край сбившегося одеяла свисал до пола.
Осторожно ступая между разбросанных игрушек, граф подошел к кровати. Будто почуяв его присутствие, Себастьян беспокойно заворочался, простонав сквозь сон что-то невнятное.
— Ш-ш-ш, — граф коснулся рукой сначала его лба, потом — груди. На короткое мгновение тело мальчика озарилось голубоватым сиянием. Успокоившись, Себастьян сладко причмокнул во сне. — Завтра утром ты проснешься совсем здоровым. А скоро, обещаю, я найду способ все исправить.
Колдблад наклонился, чтобы поправить одеяло, как внезапно замер над кроватью, сраженный странной мыслью. Мыслью, показавшейся ему абсурдной, нелепой, которую он немедленно бы отмел, приди она ему в дневное время суток, но сейчас эта мысль незамедлительно отозвалась желанием действия, и если бы он ее теперь отпустил, то ушел бы с чувством незавершенности. Склонившись над постелью ребенка, граф коснулся губами его лба. И тотчас же его мертвое сердце отозвалось такой болью, так закололо, что побледнев и схватившись за грудь, Колдблад в ужасе отшатнулся. Выходит, он и в самом деле привязался к этому мальчику? Второй раз за сегодня его сердце чуть не ожило и не начало биться. Это было недопустимо. Этого граф позволить не мог.
========== Глава 11 ==========
Воздух в комнате был затхлый, так что, едва перешагнув порог, граф почувствовал себя замурованным в одном гробу вместе с мертвецом. Закрытые ставни и плотно задернутые шторы только усиливали первоначальное впечатление, наполняя помещение тусклым, красноватым светом.
Граф поискал глазами Оливию. В силу своего положения он отлично видел в темноте, так что это не составило ему труда. Леди Колдблад сидела в кресле, повернутом ко входу, сидела так неподвижно, что казалось, слилась с ним воедино. Ее колени укрывал плед, расшитый традиционными узорами северных народов, темные спутанные локоны змеями спускались с плеч. Прищурившись, она мельком кивнула ему и тотчас же отвернулась, показывая, что не желает, чтобы ее беспокоили. Подойдя ближе, Колдблад опустился перед ней на корточки — Оливия окинула его потухшим, остекленевшим взглядом.
— Мне сказали, за три недели моего отсутствия ты ни разу не спустилась в столовую.
— Все приносили сюда, — она ответила так спокойно и отстраненно, что графу захотелось посильнее встряхнуть ее за плечи. Но он лишь коснулся ладонью деревянного подлокотника и сразу же убрал руку.
— И уносили обратно почти нетронутым.
Колдблад знал, что прежняя Оливия возмутилась бы тем фактом, что ему докладывают даже такие мелочи, но эта только вяло пожала плечами:
— У меня всегда был плохой аппетит.
— Если такое повторится, я отдам распоряжение, чтобы тебя насильно кормили с ложки.
Граф рывком поднялся на ноги, подошел к окну и одним резким движением отдернул шторы. Миллион пылинок заплясали вокруг него в ярких солнечных лучах. Оливия сделала слабые попытки протестовать, сославшись на головную боль от света, но ее энергии хватило не больше, чем на пару нестройных предложений и протяжный стон. Колдблад распахнул пошире ставни и с явным удовольствием вдохнул свежий морозный воздух.
— Не надо, — сказала Оливия. — Здесь и без того холодно.
— Холодно, если сидеть без движения.
Оливия попробовала потуже запахнуться в плед, рукой закрываясь от невыносимого потока света. Граф был поражен, до чего сильно она похудела. Щеки ввалились внутрь, как у старухи, а нос, подбородок и скулы, напротив, выступили четко, как на гипсовом слепке. Губы потрескались, под глазами залегла синева. Боль, отразившаяся в мутном взгляде, вновь напомнила графу о той истории, которую Оливия решилась ему рассказать несколько дней спустя ее неудавшейся попытки самоубийства. Истории, уложившийся в один ярмарочный день, не богатой подробностями, но с роковым финалом. Этот финал, эти последние слова теперь часто возникали в памяти графа, стоило ему только подумать об Оливии. И тогда он тер правую бровь, чтобы скрыть нервную дрожь, а в памяти его продолжал звучать ровный голос леди Колдблад: «Мальчик родился здоровый, крепкий… Как хорошо, что осень была теплая и вода в пруду еще не замерзла…». Тогда после этих слов Оливия надолго замолчала: несколько минут граф слушал лишь хруст ледяной корки под каблуками и клекочущие голоса больших черных птиц, расположившихся на ветвях столетних деревьев, — он уже почти решился нарушить тишину, как вдруг Оливия судорожно прижала ладонь к лицу и, оступившись, начала терять равновесие. Граф подхватил ее, чтобы не дать упасть, и почувствовал, как ее тело сотрясает мелкая дрожь. Она пыталась найти утешение в его объятиях, но это было все равно что искать тепла в ледяной пещере. Колдблад не мог дать ей того, что ей было нужно.
Ее откровенность будто что-то сломала в нем, и теперь граф почти сожалел о том, что вытянул из Оливии эту надрывную исповедь. Внезапно он утратил объективность и больше не мог смотреть на свою супругу прежними глазами, и уж точно не мог продолжать пытаться претворить в жизнь свои первоначальные замыслы. Но если страдания Оливии и смягчили его, то благодаря не чувству сострадания, а чувству сопричастия: в муках Оливии он разглядел отражение мук собственных. Из средства для достижения цели Оливия превратилась в союзницу: ведь, как и граф, она одновременно была жертвой провидения и убийцей, обреченной нести на себе бремя вины. Как и граф, она охладела по своей воле, она запечатала свое сердце, закрыла его на замок и выбросила ключ. Высокомерные и бесстрастные, они были проекциями друг друга. И обнаружив это, Колдблад впервые за много лет почувствовал, как плен одиночества отпускает его. Теперь в его мире холода и мрака их было двое, и волею судеб они оказались нужны друг другу.
Граф нащупал руку Оливии. Обручальное кольцо болталось на исхудавшем пальце.
— Не стоит с головой бросаться в омут самобичевания: никому от этого лучше не будет.
Оливия проглотила ком в горле и тихо произнесла, разглядывая кисти пледа:
— Я хочу, чтобы вы ушли.
Отпустив ее руку, граф выпрямился и теперь стоял в потоке света, льющегося из открытого окна, возвышаясь над ней, как скульптура громовержца. Оливия мимоходом подумала, что он похож на ангела мести, явившегося ее покарать, но вслух ничего не сказала, боясь что это его задержит, а общество Колдблада теперь было ей невыносимо.
— Где все книги? Раньше две-три всегда лежали на прикроватной тумбочке, несколько томов — в кресле, в котором ты сейчас сидишь, и целая груда — в том углу, — указал концом трости Колдблад. — Сейчас я не вижу ни одной.
— Вы наблюдательны. Я попросила отнести их обратно. Я больше не хочу читать. И вас видеть я тоже больше не хочу. Пожалуйста, оставьте меня.
— И вам больше неинтересно, зачем вы здесь, в Колдфилде?
Оливия снисходительно улыбнулась. Граф обратил внимание, как разительно изменился ее взгляд: он был уже не метущийся, поверхностный, дерзкий и испуганный, но прямой, отстраненный и бесстрашный. Так мог смотреть только тот, кто стоял одной ногой в могиле.
— Уже нет, — тихо сказала Оливия. — Я вас больше не боюсь и не питаю к вам ненависти. И глупые игры мне надоели. Если вашей конечной целью было убить меня, как и других девушек в подземелье, можете приступать.
— Ты была в подземелье, — ледяным тоном констатировал граф. — Невзирая на мои запреты, ты все-таки…
— И нашла там трупы, — бесцеремонно перебила Оливия. — Почему бы вам не сказать мне прямо: вы собираетесь убить меня?
Тишина, повисшая в комнате, была настолько осязаема, что хотелось стряхнуть ее с кожи. Колдблад медленно опустился на колени перед креслом, не сводя с нее глаз. Кем была эта девушка перед ним? До этого он знал жестокую, расчетливую, избалованную пустышку, чье сердце могло сберечь Себастьяну жизнь, но теперь, увидев скрытое, он осознал, что холод, подарив ему силу, сделал его слепым. Он выбрал раскаявшееся сердце — неправильное сердце. Он прогадал.
— Как меня называют в окрестностях Роузвилла и Гилдхолла? — вдруг спросил Колдблад.
Оливия непонимающе нахмурилась:
— Вас? Тот-Кто-Живет-На-Холме. А что?
— Что говорит легенда?
— Какая именно? Их много. В основном, что Тот-Кто-Живет-на-Холме ест детей, которые плохо себя ведут. Или похищает новобрачных девушек. Что он…вы… бессмертны, что чудовищно уродливы, — она пожала плечами. — Что Тот-Кто-Живет-На-Холме властвует на стужей. Мне продолжать?
— Не стоит. Но я вам подскажу: кое-что из произнесенного вами верно, — сказал граф.
— Что вы чудовищны уродливы? — несмотря на неподходящий момент, не удержалась, чтобы не съязвить Оливия, все еще не понимавшая, к чему он клонит.
— Не это, — сухо ответил граф. — Последнее. В других частях света меня называют не Тот-Кто-Живет-На-Холме, но Хранитель севера, или Ледяной Король.
— Ледяной Король? — недоверчиво переспросила Оливия.
— Да.
— Мифическая фигура, создающая зиму?
— Да.
Отведя взгляд в сторону, Оливия подумала, какие удивительные формы способно принимать безумие. Знатный, образованный человек, граф, убежден, что он колдун, властвующий над холодами. Она всегда подозревала, что Колдблад плохо ладит с рассудком и, когда этому нашлось подтверждение, ощутила скорее облегчение, нежели шок. На самом деле, это была примерно та правда, на которую она настроилась и которую ожидала услышать. В Колдфилде, в этом уединенном, промозглом поместье, раздираемом северными ветрами, не мудрено сойти с ума и вообразить, что зима хочет тебе покориться. Оливии вспомнилось, как страстно раньше она желала любви графа — как давно это было! — и она задалась вопросом, на что была бы похожа любовь такого человека: вылечила ли бы она его разум или, напротив, стала бы маниакальной одержимостью? Все эти мысли пронеслись одновременно, как стая перелетных птиц, и, не задерживаясь, оставили ее пустой.
— Ты не веришь мне, — граф был как всегда проницателен.
— Это имеет значение?
— Да.
Поднявшись на ноги, граф сделал шаг назад и остановился точно в центре комнаты.
— Постарайся держать себя в руках.
— Обещаю не падать в обморок.
Колдблад чуть-чуть ударил концом трости об пол, и в разные стороны от места удара по полу поползли голубоватые трещины. Достигнув плинтуса, они перекинулись на стены и там встретились на потолке, образуя причудливую паутину. Оливия перестала дышать. Колдблад стукнул тростью второй раз, и пол на глазах начал превращаться в ледяные плиты. Теперь не только из окна, но отовсюду веяло морозом, от которого не мог спасти ни огонь, ни плед. Вопреки обещанию, Оливия потеряла сознание.
========== Глава 12 ==========
