Текст книги "12 маленьких радостей и одна большая причина (СИ)"

Автор книги: Christin_Collins

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Какому еще врачу? – возмутилась я, крепче сжав руку мужчины. – Просто приложи руку к моему лбу, наколдуй таблеток из воздуха или станцуй ритуальный танец с бубном у костра… Я не разбираюсь в ваших архангельских штучках, но раньше они отлично работали. Помнишь, как тогда в Центральном парке ты вылечил мне разбитую коленку, – я уже давно вышла из состояния психического равновесия, ведь мужчина просто не понимал, о чем я говорю, и это не на шутку пугало.

– Какой еще Центральный парк? Мы познакомились на работе и уж точно не были вместе в Нью-Йорке… Погоди, ты думаешь, что я архангел? – изумленно спросил мой новоявленный супруг, а затем осторожно погладил меня по плечу, опустившись рядом на кровати, и мягко начал: – Иззи, тебе нужно успокоиться, а я пока съезжу за одним знакомым, Брайаном. Он отличный психотерапевт, и уже через неделю…

– Какой Брайан? Какую неделю?! Ты считаешь меня сумасшедшей, да? Ты же чертов Трикстер, архангел или кто ты там еще, так что из нас двоих я наиболее адекватный человек, – в глазах уже стояли слезы от безвыходности ситуации. Я застряла черт знает в каком году, Габриэль – вовсе и не Габриэль, а тут еще и грипп подхватила. Безграничное счастье. Подняв опустевшие глаза на сидевшего рядом мужчину, я почувствовала, как накатывает волна обжигающего гнева – достаточно просто взглянуть на его довольную ухмылку и хитрый прищур, чтобы понять, что все это очередной розыгрыш, который наверняка войдет в список самых идиотских.

– Ах ты козел такой! – прохрипела я голосом умирающего гризли и уже было замахнулась, чтобы влепить гаденышу подзатыльник, но рука безвольно опустилась, ведь силы незаметно исчезли после шока, продлившегося несколько минут.

– Ты бы видела свое лицо, сладкая! – веселился мужчина. – Больше всего меня настораживает то, что ни брак, ни дети не напугали тебя так, как возможность отправиться на прием к психологу.

– Заткнись, Гейб! – взмолилась я, чихая, и, получив от него коробку носовых платков, тут же использовала ее по назначению – как орудие если не убийства, то хотя бы искалечения. Потерев ушибленное плечо, мужчина вскочил на ноги, чтобы находиться на безопасном расстоянии от меня, и уже там продолжил вещать:

– А если серьезно, то ты действительно заболела, но использовать свои силы я не собираюсь.

– Это еще почему? – возмутилась я. Если уж он покруче всяких там врачевателей, то почему бы не избавить страждущую от мук и боли адской? Ни стыда, ни совести.

– Так неинтересно, – в тот момент я еле сдержалась, чтобы не швырнуть в него хотя бы подушку. – У меня появилась отличная возможность искупить вину и заботиться о тебе, не боясь получить за это по почкам, так что упускать ее я не собираюсь. Но так как до Рождества осталось три неполных дня, а у меня все еще есть на тебя планы, ты обязана выздороветь к завтрашнему утру.

– У тебя странное представление о человеческих болезнях, – тихо отозвалась я, кутаясь в одеяло, будто оно могло меня защитить от пугающих замыслов архангела. Зная его характер, я чувствовала, что придется отбиваться, чтобы не начать выполнение той программы в четверо детей уже сегодня ночью, но сил на это было катастрофически мало. Кажется, я обречена.

– Ешь.

– Нет.

– Ешь, – уже тверже сказал Габриэль, подсаживаясь ближе. Я только отрицательно качнула головой, промычав что-то о правах. Шумно выдохнув, он стал на колени перед кроватью и, нацепив на лицо идиотскую улыбку воспитателя из детского сада, притворяющегося, что любит детей, и делающего их же куклы Вуду для расправы во время тихого часа, медленно поднес ложку, наполненную бульоном, прямо к моему рту:

– Внимание всем пассажирам и провожающим! – начал он, чем ввел меня в состояние полного ступора. – «Куроэкспресс» отправляется с платформы, следующая остановка – Желудок. Осторожно, возможно повышенное содержание кислоты, желчи и прочих ядовитых веществ в конечном пункте назначения, – договорив, мужчина воспользовался моим замешательством и впихнул в рот ложку, за что получил пинок ногой, от которого благополучно не увернулся. – Это же горячий куриный бульон – классика домашнего лечения!

– Я согласилась на шерстяные носки, чего тебе еще надо? – устало выдохнула я, сморкаясь седьмой раз за пятнадцать минут. Супы были предметом моей ненависти последние лет десять, с тех самых пор, как в нежном подростковом возрасте я случайно забрела на школьную кухню после обеда. Не хотелось бы вспоминать ту картину в деталях, ведь по моему пищеводу волочется именно бульон, но могу заверить – страх к первым блюдам, за приготовлением которых я не следила лично, вполне обоснован. А уж из рук Габриэля принимать еду было довольно рискованно: вдруг идея его новой шутки – отрастить мне парочку лишних конечностей?

– Ну, Иззи-и-и-и, – слащаво протянул тот, состроив грустную мордашку. Недовольно чихнув, я только фыркнула, решив переключить его внимание на градусник, вытянутый из-под пижамной рубашки темно-синего цвета.

Удивительно, что он не нарядил меня в прозрачный пеньюар или нелепую сорочку канареечного цвета и с узором из черепашек в галстуках, танцующих ча-ча-ча. Может, действительно заботится?

– Видишь? 38,7. Я не собираюсь есть с такой температурой, – прохрипела я, взяв спрей от боли в горле с прикроватной тумбочки, усеянной всевозможными бутылочками с сиропами, упаковками таблеток и салфетками, дважды нажала на распылитель и, поморщившись от горького привкуса, попыталась водрузить баллончик на место. Увы, операция прошла неудачно, и дрожащей рукой я уронила на пол стакан с водой и несколько упаковок таблеток. – Прости.

– Ничего-ничего, – быстро сказал мужчина, суетливо поднимая медикаменты. Затем, окинув меня оценивающим взглядом и недовольно поцокав языком, когда я зашлась в очередном приступе кашля, взял в руки какую-то светло-зеленую баночку и с видом бесстрастного пластического хирурга сказал: – Снимай кофту.

– Чего? – я так опешила от подобной наглости, что перестала содрогаться и хрипеть. – Ты вообще охренел, друг мой ситный? С чего это я должна оголяться тут по первой просьбе?

– У тебя жуткий кашель, я всего лишь нанесу мазь, – спокойно, но так же твердо и решительно объяснил архангел. – Снимай.

В очередной раз залившись краской, теперь уже от смущения, а не высокой температуры, я недоверчиво покосилась на баночку, а затем и на Габриэля. Видимо, я выглядела действительно сбитой с толку, раз даже он удосужился меня успокоить, а не продолжить дразнить:

– Ее наносят на спину.

Облегченно выдохнув, я проворчала что-то похожее на «можно было и сразу сказать» и, повернувшись спиной к самоназначенному лечащему врачу, начала расстегивать рубашку. То ли из-за жара у меня плыло в глазах, то ли маленькие пуговички не желали поддаваться дрожащим пальцам, но вердикт был неутешительным – в ближайшие сорок минут сама я уж точно не справлюсь.

– Иззи, сейчас не самый подходящий момент, чтобы игриво тянуть время, – отозвался заждавшийся мужчина, который, как я чувствовала, уже прожег взглядом дыру в ткани и перешел на мой позвоночник.

– Я не тяну время, просто не получается расстегнуть пуговицы – пальцы все время соскальзывают, – сообщила я, сделав еще одну неудачную попытку одолеть неприступную застежку. Вздрогнув, когда архангел придвинулся ближе и положил руку на мое плечо, я спросила заметно упавшим голосом: – Ты мне помочь решил?

– А что мне остается? – резонно заметил он. Удивительным показалось то, что не последовало никаких намеков, непристойных шуточек или хотя бы самонадеянной ухмылки – только ледяное спокойствие видавшего виды удава. – Успокойся, я не собираюсь измазать тебя медом и изнасиловать на полу.

– Пожалуй, это будет единственный раз, когда я тебе почти поверю, – сказала я обреченно и развернулась лицом к Гейбу, который тут же нервно сглотнул, принявшись за первую пуговицу, находящуюся у самого горла. «Черт, если он уже сейчас так дергается, что же дальше будет? Эпилептический приступ?» – устало подумала я, устав неподвижно сидеть. Позвоночник противно ныл, а Габриэль все тянул со второй пуговицей, закусив нижнюю губу.

– Кажется, ты не лучше меня дружишь с галантереей.

– Просто пижама новая, отверстия узковаты, – начал оправдываться он, а я лишь умиленно улыбнулась. Смешно видеть, как такой извращенец краснеет только от того, что ему приходится расстегивать мне рубашку. Убрав руки Габриэля, я отползла назад и снова повернулась к нему спиной, ухватившись за край пижамы и потянув немного вверх.

– Помоги.

Одно волшебное слово, и архангел тут же стянул с меня часть одежды и, как бы парадоксально и противоестественно это не звучало, облегченно вздохнул от того, что у него не будет шанса увидеть меня практически голой. Кто ж этих мужчин разберет? Убрав копну спутанных волос, рассыпавшихся по плечам, я легла на живот, поморщившись от запаха мази, ударившего в нос.

– Господи, я буду благоухать, как обожравшаяся эвкалипта коала с похмелья. Самый счастливый день в моей жизни, не считая того, когда я облила тебя горячим кофе, – вздохнула я, удивляясь, что могу чувствовать этот отвратительный запах даже с жутчайшим насморком. Хмыкнув, Гейб начал втирать лекарственную жижу, решив заодно устроить сеанс массажа и переломать мне каждую кость в зоне досягаемости. – Если ты не будешь рассчитывать свою архангельскую силу, то меня придется окунать в гипс и надеяться, что все срастется правильно, – пикнула я, когда в теле снова хрустнуло что-то, как я надеюсь, не очень нужное.

– Прости, увлекся. У тебя такие очаровательные родинки, особенно та, над копчиком, – невинным голосом протянул мужчина и, судя по изменившемуся голосу, снова ухмыльнулся. Ну вот, возвращение похабного гада.

– Эй, ты там на мой копчик не засматривайся! И мне больше нравилось, когда ты робел, как первоклассник, запертый в женской раздевалке.

– Ты просто застала меня врасплох! Сама-то тоже сидела белая, как полотно, – воскликнул тот, явно обидевшись на сравнение с первоклассником. – Все, можешь одеваться, я закончил. Как ты себя чувствуешь хоть?

– Я бы ответила, если бы знала слово, обозначающее расплавление костей и внутренних органов, пульсирующую головную боль, смущение, жар и отвращение к австралийским травкам.

– Слово «грипп» подойдет?

– Отличный ответ на вопрос о самочувствии, – устало фыркнула я и уже собиралась обессилено свалиться на подушку и уснуть, как неожиданно архангел притянул меня к себе за талию и поцеловал. Будь у меня больше сил, я бы засопротивлялась или, что куда более вероятно ответила, но из-за болезненного состояния могла лишь повиснуть в его руках, боясь даже пошевелиться. Наконец оторвавшись от моих губ, Габриэль крепко прижал к себе и, зарывшись лицом в мои волосы, прошептал, покачиваясь из стороны в сторону:

– Прости меня, я такой идиот.

– Кажется, я теряла сознание на несколько минут или на гриппозной почве прогрессирует амнезия, но я решительно не понимаю, что только что произошло и за что ты извиняешься, – хрипло сказала я, продолжая поражаться произошедшему.

– За то, что ушел. Я думал, что тебе нужно время, чтобы остыть, а все вышло совсем наоборот.

– Если причина в этом, то да, ты редкостный идиот, – констатировала я, но, заметив, как он тут же поник, решила закончить фразу: – Но я еще большая идиотка, раз все тебе прощаю. Наверное, это обязательная составляющая влюбленности, – поймав руку архангела, я осторожно переплела наши пальцы и, выпутавшись из его крепкой хватки, легла на кровать, потянув его за собой.

– Иззи, – тихо сказал Гейб, когда я уютно пристроилась на его груди и уже закрыла глаза, чтобы провалиться в тяжелый болезненный сон.

– Что?

– Кажется, я люблю тебя.

– Не прошло и года, – вымученно улыбнувшись, ответила я, погасив ночник.

========== Одиннадцатая маленькая радость: избавление от груза или Несчастные и обездоленные ==========

Предзакатное солнце разливалось холодным светом, отражаясь мерцанием на заледенелом асфальте. Легкий морозец приятно щипал щеки и нос, отчего я едва заметно улыбалась, обводя взглядом приятный пейзаж уходящего дня. В обнимку с архангелом я проспала чуть ли не до самого обеда, пока он не вскочил на ноги и не принялся причитать, мол «вы, люди, слишком долго болеете, так даже не интересно» и что-то еще о том, что осталось необычайно мало времени. Конечно, мало, ведь на календаре было четко написано: «Суббота, двадцать второе декабря». Чуть больше суток до конца срока. Нетерпеливость мужчины сыграла на руку, и наконец, аж в половину четвертого, мы шагали по какой-то улочке, названия которой я уже и не могу вспомнить.

– Ну и куда же мы идем? – спросила я, разглядывая улицу, припорошенную тончайшим слоем свежего снега, еще не успевшего посереть и сбиться в твердые комья. Габриэль тащил меня вперед, не давая засматриваться на сияющие витрины и прилавки, и по-хозяйски сжимал руку. Ощущение тепла его ладони, проступающее даже сквозь вязаную перчатку, вызывало чувство дежавю, будто сейчас он впервые ошарашит меня безумной идеей, а впереди нас ждут еще целых две недели вместе. Увы, осознание того, что все это лишь иллюзия, немного угнетало, хоть я и прятала это за легкой улыбкой.

– Пока что в магазин – неприлично являться в гости с пустыми руками.

– В гости?

Да уж, даже когда думаешь, что душа архангела – открытая книга, одна его фраза полностью разрушает это глупое ощущение. Было сложно даже предположить, к кому именно мы собирались на прием, ведь я больше не поддерживала отношения со старыми знакомыми, а о своих друзьях Гейб не говорил ни слова. «Скоро сама все узнаешь», – только и ответил он, будто это хоть как-то умаляло любопытство.

– И что же мы должны купить? Шампанское и букет для хозяйки? – расспрашивала я, когда за нами плавно захлопнулись автоматические двери супермаркета. Надежда логически вычислить людей, к которым мы были приглашены, с помощью наводящих вопросов все еще не угасала.

– Нет, обойдемся без алкоголя. Сгребай в охапку побольше мягких игрушек и сладостей, это будет куда уместнее, – отдал распоряжения мужчина, подтолкнув меня к детскому отделу, чем окончательно сбил с толку. Бегая по отделу с огромной тележкой, я продолжала обдумывать странную ситуацию, которая сложилась так неожиданно, то и дело поглядывая на жующего неизвестно откуда взявшийся батончик Гейба. Только я мысленно возмутилась, что делиться шоколадом этот сладкоежка и не подумал, как с одной из полок на меня свалился полутораметровый плюшевый медведь жуткого цвета сумасшедшей Барби, а за ним и поток разнообразных ирисок, леденцов и желейных мишек. Видимо, в присутствии архангелов лучше вообще не думать.

– Если еще раз залезешь ко мне в голову, я тебя изобью, – пригрозила я, потирая ушибленную твердыми конфетами голову. Рассмеявшись, пернатый помог мне встать, протянув руку, и заявил:

– По-моему, очень весело выходит. Хотя сны у тебя куда интереснее.

Глянув на шокированную девушку-консультанта, искренне удивленную обилием сладостей на полу ряда с игрушками, я решила, что еще и драка покупателей окончательно добьет нежную психику, так что прикусила язык, удовольствовавшись лишь торжественным вручением подзатыльника. После этого неприкрытого проявления черствости, архангел театрально надул губы и молчал до самой кассы, демонстрируя вселенскую грусть и обиду. К счастью, это дало мне время обдумать возможных претендентов на роль хозяев сегодняшнего званого вечера, но покупки из торгового центра рушили любые теории. Может, это для отвода глаз, чтобы пункт назначения так и оставался сюрпризом до самого конца?

Надо отдать Гейбу должное, пресловутый сюрприз удался на славу.

Загруженные огромными пакетами, доверху набитыми плюшем и всевозможными конфетами, мы медленно пробирались по скользкой улочке у самой окраины города и внезапно остановились у какого-то невзрачного здания из серого камня.

– Мы пришли, – пропыхтел Габриэль, поставив покупки на землю, чтобы нажать кнопку звонка. Где-то внутри раздались приближающиеся шаги, затем скрежет отпирающейся двери – на пороге стояла немолодая женщина лет пятидесяти с затянутыми в тугой пучок волосами с легкой проседью и осунувшимся от усталости лицом.

– Добрый вечер, мистер Фицджеральд. Мы уж думали, вы о нас позабыли, – со сдержанной улыбкой на губах произнесла она, запахивая свою строгую кофту из серой шерсти и немного отходя вглубь помещения. – Проходите, пожалуйста. Рады видеть вас и вашу очаровательную спутницу.

– Фицджеральд? – шепотом спросила я, когда грубые порывы пронизывающего ветра остались позади за закрытыми дверьми.

– Любимый писатель и прикрытие для мирян, – так же тихо ответил мужчина, помогая мне снять пальто.

Едва заметно кивнув, я растерянно огляделась по сторонам: тщательно выбеленные стены с парочкой фотографий в рамках, неуютное освещение люминесцентных ламп, изредка мигающих под потолком, множество запертых дверей и широкая лестница в конце длинного коридора. Немного пугающая атмосфера нищеты и бедности, царившая в том странном месте, сковывала меня и заставляла стыдливо прятать золотой браслет под рукава свитера.

Вскоре часы пробили пять, и на втором этаже загремел топот десятков пар ног, а затем все вновь стихло, будто дом омертвел. Мардж, как назвал ее архангел, еще раз глянула на циферблат и, поправив застиранный передник, сказала нам следовать за ней, направившись к лестнице. Поежившись, я прижала к себе пакеты и с немым вопросом взглянула на спутника: тот лишь успокаивающе чмокнул меня в висок, так и не сказав, где мы и зачем пришли. Полностью обратившись в слух, чтобы хоть приблизительно определить, что это за место, я различила приглушенные голоса и редкий смех вперемежку со скрипом деревянных ступеней, но это ни на йоту не приблизило меня к разгадке, но она и не потребовалась – вскоре все встало на свои места. Как только мы поднялись на второй этаж, моему взгляду открылся точно такой же коридор, как и внизу, но на этот раз вместо фотографий на стене висела аккуратная вышивка с надписью: «Детский приют миссис Броутон». Только я раскрыла рот, чтобы спросить у Габриэля, какого черта он притащил меня сюда, если знал, что я не люблю детей так же сильно, как и боюсь, как Мардж открыла одну из дверей, где, как оказалось, располагалась своеобразная игровая. Книжные шкафы, старенький барахлящий телевизор в углу, протертые пуфы и разбросанные на полу игрушки, в основном безжалостно старые, – все это заставило дрожь волной окатить мое тело, еще не отошедшее от вечернего мороза улиц. Я насчитала около семнадцати детей разного возраста, с безмолвной надеждой уставившихся на меня.

– Остальные в комнатах или на ужине, – пояснила наша сопровождающая и тут же добавила: – У нас не хватает посуды, чтобы сразу накормить всех.

Эти слова еще больнее ударили меня, заставляя молча сжаться и ошеломленным взглядом рассматривать детишек. Словарный запас мгновенно обеднел на десяток тысяч слов, и мне оставалось только поставить пакеты с игрушками у двери и глянуть на Габриэля, мысленно моля о помощи. Его реакция была куда менее бурной, и в шок он уж точно не впал, только сразу же расплылся в улыбке и ринулся к малышам, сидящим на ковре. К моему удивлению, они бросились к нему на шею и стали заливисто смеяться, поэтому через минуту Гейб был полностью облеплен радостными детьми в возрасте от трех до двенадцати. Мардж заметила мой пораженный и немного испуганный взгляд и произнесла, успокаивающе похлопав меня по плечу:

– Мистер Фицджеральд приходит сюда каждый месяц, дети с нетерпением ждут его появления. Вам очень повезло с таким заботливым и мягкосердечным молодым человеком.

– Он не мой… – вяло отозвалась я, но умолкла, увидев немного насмешливый взгляд женщины. Вряд ли она бы поверила моим протестам. Смутившись, я поджала губы и продолжила молча наблюдать за до слез умилительной картиной, как ко мне незаметно подкрался мальчик лет семи и схватился за краешек свитера. Опустив взгляд, я даже занервничала, таким худым и невысоким для своего возраста он оказался. Темно-каштановые волосы были беспорядочно взлохмачены после возни, а огромные серые глаза, чуть ли не прозрачные от болезненности, с надеждой глядели на меня:

– Ты моя новая мама? – спросил тоненький голосок, а я почувствовала, как подкашиваются ноги. При всей своей антипатии к детям, я не могла просто сказать «нет» и лишить ребенка веры, что когда-нибудь он обретет свой дом, получит отцовский нагоняй за невыполненное домашнее задание и мамин поцелуй перед сном. Ища помощи, я огляделась по сторонам, но Мардж уже скрылась в коридоре, а архангел был занят игрой в салки с целым табуном счастливых воспитанников приюта, поэтому некому было спасти меня от проницательных глаз мальчишки.

– Я не твоя мама, но она уже скоро придет, – наконец произнесла я, опустившись на колени. – Как тебя зовут?

– Кевин.

– Какое красивое имя, – мальчик тут же улыбнулся, из-за чего на его щеках появились ямочки, а мне стало немного легче, и сковавший сердце страх будто ослабел. – А меня зовут Иззи. Так вот, Кевин, я передам твоей маме, что ты ждешь ее здесь, а она придет как только сможет. Хорошо?

– Хорошо. Миссис Питерсон тоже так говорит, как и Кайли, но я жду маму уже семьсот двадцать три дня, – спокойно ответил мальчик, но вскоре улыбка снова озарила его бледное и осунувшееся личико. – Ты теперь будешь всегда приходить вместе с дядей Гейбом?

– Да, – чуть дрогнувшим голосом прошептала я, а в мыслях поклялась перечислить оставшиеся сбережения на банковский счет приюта. Когда на глазах уже проступил горячие слезы, на мое плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Резко обернувшись, я увидела архангела с маленькой белобрысой девчушкой на руках:

– Они просят почитать сказку, но с моей стороны было бы невежливо отбирать такое право у писателя.

Может, я и хотела воспротивиться, но орава детей усадила меня на старый темно-зеленый пуф посреди комнаты и пристроилась полукругом рядом, перешептываясь и глядя на меня с интересом. Габриэль тут же выдал мне увесистую книгу из нашего своеобразного мешка с подарками и уселся рядом вместе с Долли на коленях. Решив, что еще одного измученного детского взгляда сердце не выдержит, я открыла книгу на случайной странице и прочла:

– «Заржавленный рыцарь». Когда-то жил на белом свете жестокосердный рыцарь…

Я прекрасно помнила эту сказку, ведь именно ее мама читала мне на Рождество и перед Пасхой. Размеренный ровный голос, выцветшие от времени картинки, щенок кокер-спаниеля Вилли, пристраивавшийся в моих ногах, – все это ожило в памяти, когда глаза неслись по строчкам, но лучше от этого не стало. Вилли усыпили, когда мне было четырнадцать, мама мертва, книга потерялась при переезде, а каждый сочельник превратился во встречу с друзьями или корпоратив в фешенебельном ресторане с ужасно вычурным названием и кучей незнакомых людей. Я уже давно утратила то домашнее ощущение тепла и уюта, а знать, что эти дети его никогда и не имели, было непосильной ношей, к которой я не была готова, а тут еще и строки, травящие сердце, как никогда раньше:

По белому свету скитаться

И сутками голодать.

Слезами с тоской умываться

И, где придется, спать.

И, хлеб посыпая пеплом,

Сказать спасибо тому,

Кто в рубище этом ветхом

Пустит тебя к огню.

Вот горькая нищих доля –

Душою и телом скорбеть,

Былинкой качаться в поле,

Унылые песни петь.

Вдруг стало ужасно стыдно за то, что у меня когда-то были любящие родители и дачный дом с камином, за то, что я собиралась покончить с собой из-за обычного отказа, а эти дети бросают вызов судьбе ежечасно, борются с ней, будто смеясь сквозь слезы: «Мы выжили! Ты растоптала нас, сровняла с землей, а мы все равно выжили и будем продолжать выживать, пока бьется сердце!» На несколько секунд я остановилась, чтобы перевести дыхание, но рука Габриэля, легшая на мое колено, будто придала сил продолжить чтение, но внутри все оборвалось, когда я дошла до колыбельной, которую жена рыцаря пела своему ребенку, если тот не мог заснуть:

Засни на моих коленях

И глазки свои закрой.

Отец твой имеет замок,

А мы без дома с тобой.

Отец твой – богатый рыцарь,

Он в бархат и шелк одет.

А у тебя, малютки,

Рубашки хорошей нет.

Он пьет богатые вина,

Не ведает о нужде.

А мы живем с тобою

На хлебе и на воде.

Но мы не ропщем с тобою,

Мы молим всегда Творца.

Услышит Он наши молитвы,

Спасет твоего отца.

Сдерживать слезы становилось все сложнее, а голос дрожал, но я не останавливалась. Если эти дети, лишенные и не знавшие лучшей жизни, не проронили ни одной слезы, не издали ни одного всхлипа, у меня просто нет права срываться из-за обычной новогодней сказки. Малютки смиренно слушали, затаив дыхание, им действительно было интересно, сможет ли исправиться заржавленный рыцарь, и только поэтому моя слабость осталась незамеченной всеми, кроме Габриэля. Его рука сильнее сжала мое колено, а когда сказка наконец закончилась, он выпустил малышку Долли и крепко прижал меня к себе, позволив уткнуться носом в его плечо, чтобы не показывать града слез воспитанникам приюта. Я пыталась унять бесшумные всхлипы, но дети подбежали к нам, стараясь обнять, и это стало последней каплей – я расплакалась. Весь страх и ненависть уступили место бесконечной жалости, беспощадно разрывающей сердце на части, хоть я и понимала, что это не может относиться ко всем детям без исключения, а только к этим несчастным обездоленным созданиям, которые были попросту выброшены, словно ненужные игрушки, не оправдавшие надежд. Вся эта эмоциональность, беспричинные слезы и срывы безмерно пугали, ведь раньше я старалась не выдавать каких-либо эмоций, ограничиваясь притворством, нужным в какой-то определенный момент для знакомства, удачного интервью или бесплатного латте в кофейне возле дома. За несчастные две недели пал барьер, который я так старательно, кирпич за кирпичиком, возводила годами, и без него стало гораздо сложнее: вся боль от потери родителей, отказов и сотен дней одиночества среди безразличной толпы нахлынула волной от одного жалобного детского взгляда. Я снова стала беззащитной девчонкой, а годы работы над собой пошли коту под…

– Никуда они не пошли, дурында, – прервал мой мысленный поток Габриэль, смерив возмущенным взглядом. – Это всего лишь шанс начать заново без глупого жестокосердия и…

– Опять мои мысли читаешь, парнокопытный ты такой?! – прошипела я, отпрянув от архангела. – Я же просила не лезть ко мне в голову.

– Мне стало скучно просто утешительно хлопать тебя по плечу, надо же было как-то развлечься, – с напускным безразличием пояснил он, но коварная улыбка все же проступала на губах, в который раз доводя меня до белого каления.

– Я сейчас тебе так развлекусь, живого места не останется.

– Ладно, ладно, остынь, – сказал мужчина, примирительно взяв меня за руки. Устало вздохнув, я тихо прошептала ему на ухо, что не выдержу и десяти лишних минут в этом месте. Все в здании приюта угнетало меня: и эти выбеленные стены, и ужасный сквозняк, врывающийся в помещение через щели, встречавшиеся повсюду, и сами дети, каждый из которых надеялся, что я заберу с собой именно его. Если я не испытывала неприязни к сироткам, молча наблюдавшим за нами, то страх перед детьми остался неизменным.

Понимающе кивнув, архангел громко пожелал всем счастливого Рождества и пообещал вскоре навестить их с новой порцией гостинцев, а затем поспешно вытолкнул меня за дверь, пока малыши не начали плакать или умолять пробыть хоть чуточку подольше. Так как вскоре последовал болезненный укол совести, я все же переспросила у выбежавшей проводить нас Мардж точный адрес и название приюта, чтобы позже перечислить хоть какие-то сбережения на их счет, ведь в ушах все еще звенело от ее слов «не хватает посуды, чтобы сразу накормить всех». Хлопок закрывающейся двери, и мне стало немного легче.

Через десять минут мы неспешно шли по залитой светом фонарей улице. Прохожих было немного, а погода как нельзя лучше подходила для вечернего променада, так что мы купили по большому стакану горячего какао и молча двигались по направлению к дому, пока случайно не набрели на небольшой сквер. Рассматривая четкие контуры тоненьких веточек облетевшей ивы, я продолжала думать о приюте, который намертво впечатался в память. Воспоминания о родительском доме, том счастливом и беззаботном детстве, которое я так упрямо отвергала в подростковом возрасте, каждом Рождестве, ставшем счастливым не только на открытке – все это только убеждало меня в собственной глупости. Всего лишь две недели назад я упрямо размышляла о том, какая доза снотворного позволит уснуть навсегда достаточно быстро, чтобы Аманда не успела снова закидать меня сообщениями, а потом не заявиться в квартиру с группой спасения под боком только из-за десятиминутного молчания в ответ на новую сплетню. Разве сейчас, сидя на заснеженной лавочке рядом с кем-то отдаленно напоминавшем принца на белом коне, я могла хотя бы вскользь подумать о таком? Вот только каждая сказка когда-нибудь кончается, а я не принцесса, чтобы так просто получить свое «долго и счастливо».

– Завтра последний день, – тихо начала я, поджав потрескавшиеся от мороза губы. Внутри словно что-то защемило, но мой голос был ровным, без тени угрюмости или тоски. Только смирение и добродушная покорность.

– Да, – коротко ответил Гейб, отворачиваясь. Видимо, при обсуждении таких тем ему было проще смотреть на проносящиеся неподалеку машины, чем на меня. Что ж, разве я вправе винить его, если сама упрямо избегаю зрительного контакта? – Ты хочешь обсудить это именно сейчас?

– Да. Просто мне немного страшно.

– Почему?

– Потому что я не знаю, кто я без тебя. Я привыкла быть угрюмой и замкнутой, видеть каждый изъян окружающего мира, отрицая все его положительные стороны, а теперь… Теперь не выходит так жить, все слишком быстро поменялось, – смущенно призналась я, ожидая покровительственной улыбки или утешительного прикосновения, но в ответ не получила ничего – архангел все так же смотрел впереди себя.

– Я сделал все, что было в моих силах, и прогресс на лицо. Ты уже не настолько истерична и холодна к окружающим, ледяная корка треснула, а о таком я и мечтать не мог после нашего знакомства. Думаю, ты готова.

– А я думаю иначе, – запротестовала я, стиснув зубы, чтобы не начать плакать, как это случалось обычно. – Я не знаю, сколько смогу продержаться одна. Все это время ты был рядом и буквально впихивал в меня оптимизм, а что делать дальше – я даже не представляю.

– Есть. Спать. Работать. Встретить того самого и родить кучу детишек. Стандартная человеческая программа, в которую…