Текст книги "Друид в Лос-Анджелесе (СИ)"

Автор книги: Чиффа из Кеттари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Мальчишка, приручивший волка. Такая… банальная история. Но зато настоящая. Все знают, что мальчишка вполне может приручить волка, покорить себе, подстроить под себя. И все знают, что это сказки, аллегории, фольклор никому не известной, забытой страны. Какого-нибудь Авалона, тысячу лет назад скрывшегося в дымке. Волк выходит из леса и встречает мальчика. Волк не голоден, да и не зол, волк просто видит мальчика на своей территории, но мальчик уверен, что это волк забрел в его владения. Мальчик смотрит на волка, волк на мальчика, история повторяется из века в век, из года в год – волк припадает на передние лапы, склоняя голову перед человеком, в сущности не сделавшим ничего, просто правильно посмотревшим, правильно промолчавшим, просто правильным человеком. Мальчик уводит волка в свой дом, смотрит ему в глаза и треплет за ушами, а волк оглядывается на лес, но не уходит, ложится подле ног, греет холодными ночами, и смотрит, смотрит, смотрит в глаза мальчика. Неважно, какого цвета глаза волка – желтые, синие или красные, он всегда будет вести себя одинаково. Мальчик отпускает волка по полнолуниям, знает, что зверь вернется еще до того, как солнце взойдет, знает, что волку нужно немного леса, немного воли, немного ощущения свободы.

Хейл снова молчит, очередная так и не донесенная до губ сигарета рассыпается едко пахнущей трухой по пальцам, кадык нервно дергается, когда мужчина сглатывает тяжелый ком в горле. Отбросив останки изделия табачной фабрики Питер все же продолжает говорить.

– Но лес для волка – больше не свобода, а клетка, отдушина, куда выплескивается звериная ярость и боязнь навредить своему человеку. Когда волк возвращается – он снова смотрит в глаза своего человека, ластится под его руки, урчит от его прикосновений. Уходит в следующее полнолуние, но как только старая магия перестает давить на сознание – возвращается к мальчику, не оглядываясь уже на лес, на других волков, на луну. А в следующее полнолуние остается в доме, а мальчик сидит рядом и водит руками по шерсти, прижимается лицом к шее, шепчет в ухо правильные слова, и волк чувствует себя почти человеком – ведь так люди любят только людей. И волк не смеет навредить своему мальчику, сдерживает яростного хищника, бьющегося под шкурой, кладет тяжелую голову на колени мальчишки и позволяет чесать за ухом будто беспородную дворнягу. Уже ничего не имеет значения.

Альфа внезапно выпрямляется, мотая головой, выныривая из своей глубокой задумчивости.

– Надеюсь, мне не придется рассказывать тебе невеселый конец этой истории. У меня в запасе есть тонна более позитивного фольклора, была во всяком случае, – Питер неловко улыбается, будто смущаясь, кладет локти на борт ванны, устраивая поверх подбородок, и в тысячный раз за последние сутки вглядывается вглубь воды, пытаясь уловить хоть что-то. Хоть какое-то изменение.

Но ничего не происходит, чего и следует ожидать, Питер бросает усталый взгляд на телефон – цифры еле-еле переползли за отметку полудня, а значит ждать остается еще очень долго. Может и не стоило отсылать Дерека – с племянником, конечно, особо не поговоришь, но все лучше. А может и нет. Может, лучше побыть здесь одному, с неслышащим его Стайлзом, и рассказывать ему ничего не значащие, услышанные когда-то в детстве истории. Почему бы и нет.

Стилински всегда любил “вервольфские истории” – похожие на сказки, но более настоящие, почти всегда грустные.

“Неудивительно, что с такими сказками от вас веет такой безысходностью”, – любимый комментарий Стайлза, уже после того как он захлопнет приоткрывшийся во время увлеченного прослушивания рот и осмыслит рассказанное, уложив на одну из полочек в собственном сознании, чтобы потом вспомнить в какой-нибудь нужный или ненужный момент.

Альфа не засыпает, скорее задремывает, беспокойно, полуприкрыв глаза, не отрывая по прежнему алого, болезненно-тусклого взгляда от поверхности воды

========== Жертва ==========

Дерек приходит с Корой.

Вся семья в сборе, – тихо фыркает про себя альфа, отстраненно разглядывая стоящих перед ним родственников. Впрочем, это даже на руку – задание для Коры в голове старшего Хейла оформляется мгновенно.

– Ближе к утру подгони к городу какую-нибудь пуму. Я позвоню Ардженту – пускай пристрелит. Прогони мимо Неметона, когда я уйду. Незачем шерифу создавать проблему с еще одним нераскрытым убийством.

Кора медленно кивает, осмысливая, а Питер, задумавшись на секунду, добавляет:

– И возьми с собой Маккола, одна не ходи. Дерек, останешься здесь.

Племянник пожимает плечами, отмечая осипший, будто от долгих разговоров на холоде, голос дяди.

– Не… не факт, что в лесу кто-то будет этой ночью, – Дерек неуверенно качает головой, пока его сестра медленным шагом обходит железную ванну, приглядываясь.

– Это ведь не твоя проблема, верно? – Питер хищно скалит клыки. – Подростки вечно шляются в этих краях, романтики ищут.

Кора закашливается, с неподдельным ужасом глядя на альфу, но Питер даже не оборачивается в ее сторону, повторяя.

– И это не твоя проблема.

– Вдруг это будет кто-то… ну, с кем Стайлз знаком? – девушка, сделав полный круг, подходит к старшему оборотню, осторожно укладывая узкую ладонь на его плечо.

– Ну не может же мне во всем так не везти, – Питер оборачивается к ней, криво усмехаясь.

– А если…

– История не знает сослагательного наклонения, – хмуро декламирует альфа. – В любом случае, никто из вас никогда ему не расскажет о случившемся. Это ясно?

Беты дружно кивают. Питер поднимается на ноги, мельком глядя на телефон – начало одиннадцатого.

– Я пошел, – кривая злая усмешка и на мгновение поярчевший алый блеск глаз. – Кора, ты тоже. Тебе еще Маккола ждать и искать эту зверюгу. Задача ясна?

– Вполне, – осторожно проговаривает Дерек. – Не спросишь, как стая?

– А что мне спрашивать? – альфа кривится. – Вы – здесь, Скотт скоро будет, за своих волков я не беспокоюсь, и уж с Лейхи, если его вдруг накроет, они как-нибудь сладят. Что мне спрашивать?

Дерек качает головой, признавая логичность слов дяди. Питер и Кора расходятся в разные стороны – волчица идет в сторону города, встретиться с Макколом, альфа уходит в сторону леса. Искать жертву.

Охотничий азарт – почти забытое чувство, Стилински не признает охоты ни в каких ее проявлениях, а Питер и здесь прогибается под мнение человека – с тех пор, как он вернулся в Бэйкон Хиллс, любой намек на настоящую охоту (а не на “пробежаться со стаей по лесу”) находился под запретом. Даже на охоту на животных. Об охоте на людей Питер со Стайлзом не заговаривал никогда, а Стайлз никогда не задавал глупых вопросов типа: “тебе пальцев-то на руках хватит, чтобы пересчитать всех людей, которых ты убил, или всю стаю подключать придется?”, которыми грешит Маккол.

Но для азарта сейчас не время, жертву нужно найти, выбрать, пригнать к проклятому старому дереву, уложиться по времени и не давать себе сорваться. Это не охота. Не игра. Это вынужденное, но ничем не оправданное убийство, за которое Питера, согласно всем моральным нормам, должна нещадно грызть совесть.

Хорошо, что моральными нормами в сознании альфы и не пахнет, это бы затруднило задачу. Хейл идет вдоль окраины заповедника, приглядываясь к стоящим поодаль машинам, напоминая себе: никакого человеческого воздействия, никаких человеческих следов – нельзя вытащить этого парня, болтающего по телефону, из машины: чертовы видеорегистраторы. Только альфа-форма, в идеале – волк. Правда Хейлу нет охоты рвать чужое горло клыками, вкус крови еще хуже запаха, а времени на то, чтобы носиться по лесу нет, нужно держать себя в руках.

Запах злости заставляет остановиться, притаиться в тени деревьев: молодая девушка, отвесив звонкую пощечину своему ухажеру, стоящему у машины, разворачивается и, покачиваясь на слишком высоких и тонких для пригородной дороги каблуках, гордо шествует в сторону города, гордо вскинув белокурую головку.

Девушку убивать неохота – кто знает, чья она там подруга, Питер не особо интересуется этой стороной жизни стаи. А вот парня он точно не знает, как не знает и его запаха. Мальчишка опрометчиво не садится в машину, напротив, отходя от нее, закуривает, подбирая придорожные камни и со злостью швыряя в лесную чащу.

Альфа не улыбается – не время для азарта. Хищник гонит жертву в выбранном направлении, не давая сбиться с курса, терпеливо выжидая, когда человек поднимется на ноги, после того как распластается по снегу, зацепившись ботинками за очередной корень. Больше всего хищник опасается, что у подростка не хватит сил добежать до дерева, что его придется тащить до туда, к чертям ломая принцип “никаких человеческих следов”. Это бы затруднило разгребание последствий. Но у мальчишки недюжинная воля к жизни – он не тратит воздух и силы на крик, бежит быстро и ровно, постоянно отклоняясь в сторону шоссе. Стайная охота тем и хороша – у жертвы нет возможности сбиться с намеченного пути, тогда как сейчас, несмотря на старания альфы, они оба неумолимо прижимаются к дороге.

До тех пор, пока с левой стороны, рыча, не выходит желтоглазый оборотень. Питер узнает Тайлера по запаху, не глядя, раздраженно рычит, но от помощи не отказывается. Дело однозначно идет проще, человек прямой наводкой несется к старому пню, поскальзываясь как раз перед ним. Теперь уже альфа не ждет – делает рывок вперед, затаскивая отчаянно отбивающегося подростка на гладкую, обледеневшую поверхность пня, не мучает – бьет сразу по горлу, раздирая когтями плоть, отбрасывает обмякающее тело на поверхность срубленного когда-то давно дерева, так и не взглянув в лицо мальчишки.

Тайлер стоит поодаль, отводя взгляд и от альфы, и от Неметона, Питер почти равнодушно смотрит на растекающуюся по поверхности кровь, просачивающуюся в трещины иссохшего дерева. Хейл говорит что-то приглушенным голосом, и рыжему оборотню приходится приложить немало усилий, для того, чтобы не слышать, о чем просит альфа древнее дерево. Он знает, но слышать все равно не хочет, просто потому, что никто из стаи, даже друг, не должен слышать такой мольбы в голосе альфы.

Кора и Скотт прогоняют двух пум мимо Неметона минут через сорок, волчица предусмотрительно стаскивает мертвое тело с пня, оставляя лежать у корней дерева, испуганные кошки затаптывают весь снег вокруг, перемазываясь в человеческой крови – жертва принесена, теперь это лишь физиологическая жидкость, не более, – но драть тело волки им не дают, отгоняя дальше, к городу, на охотников. Скотт болезненно хмурится, узнавая мертвого мальчишку – он торговал пластинками в одном маленьком захудалом магазинчике на окраине города.

Кора хмуро рычит, призывая не отвлекаться.

– Тебе пора научиться просить помощи, а не пытаться вывезти все в одиночку, – произносит Тайлер, когда они с Питером подходят к дверям склада.

– Я и просил помощи. Столько, сколько было нужно.

– Ты попросил ровно столько, на сколько у тебя хватило гордости, а вовсе не столько, сколько было нужно. Что, разговор с Арджентом последнее “мне нужна твоя помощь” из тебя вытянул?

Бета злится, и альфа не пытается ему возражать, благодаря хоть таким способом за своевременную помощь.

И с Арджентом разговор еще не окончен, у Арджента Питер теперь в долгу, и осознание этого вовсе не делает настроение альфы лучше. Хорошо хоть Крис, введенный в курс дела своей неугомонной дочуркой, не стал задавать вопросов. Но ответственность за произошедшее теперь и на нем, а значит альфа задолжал охотнику. Утешает одно – это никак не отразится на стае, как было бы, если бы Хейлу все-таки не хватило благоразумия справиться с гордостью.

Взгляд старшего Хейла снова тускнеет, уходит неизбежный охотничий задор, радужка хоть и остается алой, но глаза оставляют ощущение некоей примороженности. Дерек стоит над ванной вглядываясь в воду, отходя, завидев Питера. Альфа не смотрит на подъехавшего, судя по всему недавно, ветеринара, а тот старательно отводит взгляд от следов чужой крови на правой руке оборотня, альфа не смотрит на племянника, переглядывающегося с Тайлером, не оборачивается на рыжего оборотня – все его внимание концентрируется на человеке, лежащем под толщей воды. Альфа опускает руки в ледяную воду, касаясь пальцами плеч, шеи, щек мальчишки, шепчет что-то, опуская голову почти к поверхности воды.

Дитон собирается что-то сказать, но Дерек перехватывает его, останавливая словами: “Он и сам все знает”, и друид согласно кивает, но на альфу все равно смотрит с сомнением.

Конечно знает. И то, что ощущение времени здесь и там вещи совершенно разные, и то, что очнется Стилински и без его прикосновений – альфе нужно только вытащить его, дать силу, защиту, отдать себя на какое-то мгновение, и то, что сейчас просить чего-то бессмысленно – все слова, нужные и не нужные, просто все, уже высказанны перед Неметоном, учтены – или проигнорированны, – и сейчас уже добавить нечего.

И даже то, что все это может оказаться впустую. Что Неметон жертвы не примет или Стайлзу не хватит сил вернуться.

========== Ожидание ==========

Дерек все-таки оттаскивает Питера от ванны, заставляя сесть на стул, аргументируя свои действия тем, что даже оборотническая регенерация не вернет тому напрочь отмороженных рук. Кора накидывает на плечи альфы пальто, поочередно растирает обе его ладони, заученными профессиональными движениями. Питер отстранено вспоминает, что Кора – черт возьми, Кора! – несколько лет назад пошла учиться на физиотерапевта. Бред. Одна из самых идиотский профессий, по мнению Питера.

Правда, чувствительность в онемевшие конечности возвращается через какое-то время.

Стая молчит, молчит и Дитон, Питер вообще не издает ни звука, кажется, будто даже и не дышит. Волки тихонько оседают где-то вне поля видимости альфы, тихо перешептываются о чем-то, но Питер их не слышит, не прислушивается, не хочет слышать. Видеть, кстати, тоже не хочет.

Страх вязкой смолой подползает к горлу, оглушает, оставляя из звуков только гулкое биение собственного сердца, набатом отдающееся в висках. Беты чувствуют страх альфы, и Дерек с Тайлером настораживаются, готовятся сами не знают к чему.

Но ничего не происходит – когда солнце начинает нещадно бить в окна, альфа сутулится, хватаясь пальцами за борт ванны, как-то жалобно, хрипло, рычит, и упирается лбом в металлический край.

– Еще есть время, – неуверенно произносит Дитон, украдкой глядя на часы.

– Сколько? – альфа не поднимает головы, и голос его звучит глухо.

Друид пожимает плечами.

– Двадцать, тридцать часов. Неизвестно.

Хейл все-таки поднимает голову.

– И? Как ты узнаешь, что – всё?

Дитон поджимает губы, снова отводя взгляд от безжизненных глаз альфы.

– Ну… Мертвые тела в воде…

– Я понял, – Питер отмахивается. – Не продолжай.

Ветеринар кивает, но не уходит, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Иди в клинику, – альфа кивает. – Здесь ты не нужен. К остальным тоже относится.

Волчата уходят вместе с друидом, не выдержав мрачного, полного злости взгляда, но Тайлер с Дереком остаются – подтаскивают поближе к альфе коробки, садятся, и с абсолютно одинаковым выражением лица смотрят на альфу.

Племянник начинает не с того.

– Мы теряем время, – произносит он, тут же получая злой рык от альфы, порцию болезненных ощущений и штрафное очко – если кому-нибудь из присутствующих пришло бы в голову вести счет.

Тайлер начинает иначе.

– Нам нужно найти их. Эту стаю и этого шамана. Они уйдут от города, когда поймут, что… – штрафное очко Тайлеру: непроизнесенная фраза “что они ничего не добились” повисает в воздухе мертвым грузом.

Альфа находит в себе силы, чтобы выпрямиться. Еще некоторое время ему приходится искать в себе силы для того, чтобы вспомнить, что он альфа стаи. И что он должен принимать решения, несмотря ни на что.

Питер думает. Старается сосредоточиться хоть на одной – любой, – мысли, но ничего не получается, все вытесняется горечью, болью, невозможностью справиться с осознанием почти свершившейся потери. Альфа решает говорить вслух.

– Я не могу от него отойти. Я буду ему нужен, – эти две мысли – единственные, которым удается удерживаться в сознании волка.

– Питер, ты нам нужен. Ты же знаешь – это сильная стая, мы не можем постоянно держаться вместе, оборачиваясь на любой незнакомый запах. Мы должны их найти, и чем скорее – тем лучше. – Тайлер говорит правильные вещи и правильным тоном, не увещевая, но и не ставя перед фактом. Обрисовывает ситуацию.

– Оставь с ним шерифа и кого-нибудь из стаи, для защиты, – Питер отчужденно смотрит на заговорившего племянника. – Серьезно, Питер. Стайлз неимоверно привязан к двум людям в своей жизни – к отцу и к тебе. И еще к Скотту, хотя меньше. Ты это знаешь. Все это знают. Оставь Джона и Маккола, и разберись с этими ублюдками.

Альфа клонит голову к плечу, и в глазах мелькает тень интереса.

– Прекрати уже ограждать всех и вся от негативных последствий произошедшего. Шериф взрослый человек и ты сам должен понимать, что ему ничуть не легче от того, что ты не даешь ему не только права голоса, но даже и возможности содействовать, – рыжий оборотень внимательно следит за выражением глаз альфы. – Хуже не будет.

Альфа все еще молчит, обдумывая, на автомате нашаривает портсигар, вытаскивая сигарету, но эта уже не ломается в пальцах, Хейл, щелкнув зажигалкой, затягивается горьким дымом, сосредотачиваясь.

– Хорошо. Вы правы. Оба, – альфа стряхивает пепел под ноги. – Их не меньше пяти – здесь было шесть разных запахов, помимо Стайлза, когда мы пришли. Втроем мы навряд ли справимся. Во всяком случае, это будет тяжело. Тай, звони Адри, пускай приходит. И Маккола с собой прихватит, если он в лофте. Билл пускай приглядит за Лейхи и Корой. Я схожу к шерифу, поговорю и приведу его сюда.

– А искать-то как? – Дерек непонимающе смотрит на альфу.

– Начнем с Неметона. Кто-нибудь из них наверняка был там сегодня утром – посмотреть что случилось.

– Там полиция уже могла собраться, – предупреждает Тайлер.

– Я пойду, – Хейл поднимается на ноги, продевая руки в рукава плаща. – Вы, вместе с Адри будете ждать у особняка. Все ясно?

Дерек ловит себя на мысли, что неясно ничего, что это и не план вовсе, а так, набросок, что все это нужно обдумать, подготовиться, но упускать хоть бы и немного живой настрой альфы было бы ошибкой. Тайлер, судя по виду, думает о том же. И тоже кивает, ровно, не выдавая эмоций, глядя на Питера.

Альфе не приходится почти ничего объяснять шерифу – Джон только кивает головой и отзванивается на работу, чтобы взять несколько дней за свой счет, ссылаясь на болезнь сына. Снимает с вешалки пальто, проверяет пистолет в кобуре, и, не глядя на Питера, выходит из дома. Шериф не заговаривает с вервольфом в машине, молчит по пути к складу, молчит, напряженно вглядываясь в лицо сына, абсолютно белое, неживое, пугающее.

Шериф спрашивает только две вещи:

– Что я должен сделать? – и, выслушав ответ, сосредоточенно кивает.

И вторая:

– Ты из города уезжать не собираешься? – впервые взглянув в глаза альфы. Питер почти чувствует, как вместе с этими словами ему в затылок упирается дуло табельного пистолета. Молчит, отходя на пару шагов.

========== Прости меня ==========

Наверное, именно в тот момент жизнь альфы закончилась. Именно тогда, когда Джон Стилински, не без труда оторвав взгляд от сына, задал все-таки этот вопрос, Питер… умер – будет звучать банально. Понял, что уедет. Что другого выбора у него нет. Что неважно – именно и только в этом контексте неважно, – вернется Стайлз или нет, но альфа уедет из города. Так далеко, как сможет. На какую-нибудь чертову Аляску, кружа по штатам и зачищая следы, чтобы въедливый, наследственно склонный к расследованиям юноша его не нашел. Чтобы ничего – ничего вообще, от погодных условий, до типажей окружающих лиц и акцента, – не напоминало о Бэйкон Хиллс. Только без Стайлза жизни альфе не будет.

Питер отступает от шерифа, не произнося ни слова, но про себя решает закончить все насущные дела здесь.

Другой вопрос, что его почти не интересует происходящее.

Со стаей они разбираются на удивление легко – знают, чего ждать. И пока Дерек рвет когтями чужого альфу, Питер, криво и безжизненно усмехаясь, стреляет в плечо шаману из одолженного у Арджента магнума, а когда тот все же остается стоять в рябиновом кругу – простреливает ему и колено, пока Адри оттаскивает от альфы полуобратившегося синеглазого психопата с гнущимся, от нечеловеческой силы сжимающих его рук, обрезом.

Альфа обходит рябиновый круг, за плечо вытаскивая старика из него, и с отвращением смотрит в смеющееся лицо.

Чужой волк подходит слишком близко, и Хейл стреляет не оглядываясь, добивает его уже Тайлер. Питер же все вглядывается в похожее на обтянутый тонкой кожей череп лицо. Мысли клубятся в голове, перебивая друг друга, и в какой-то момент альфе даже хочется спросить – почему этот старый ублюдок смеется, но благоразумие все же берет верх – Хейл стреляет шаману в лицо и оглядывается на притихшую чужую стаю. Из пятерых осталось двое, и сейчас их иначе как растерянными не назовешь. Питеру все равно, что с ними станет, но оставлять на воле таких, больных на всю голову омег, по меньшей мере безответственно. Питер двумя ударами – по одному на каждого, – перешибает чернокожим оборотням шейные позвонки.

Дальнейшее откладывается в памяти еще более смутно, но полиция больше не приходит ни на порог лофта, ни к особняку, ни к квартире Питера, а значит, все было сделано правильно. Следов не осталось, во всяком случае.

Шериф говорит, что не может больше ждать через неделю. Говорит, что это противоречит законам природы, даже такой ненормальной природы, как та, что его окружает. Что ребенок, неделю с лишним пролежавший в ледяной воде, не может внезапно прийти в себя. Самое плохое, что Дитон ему не возражает. Питер рыком выигрывает еще неделю, но и она проходит без изменений, а шериф с каждым днем все больше походит на обезумевшего призрака – часами смотрит на сына, не отрываясь. Точно так же, как это делает Питер, когда старший Стилински уходит.

Две недели. Дитон разводит руками, роется в книгах, притаскивает неизвестно откуда каких-то своих старых знакомых, но и те смотрят с непониманием.

Мелисса кричит без остановки несколько долгих секунд, пока сын, обнимая, пытается ее успокоить и упросить сделать хоть что-нибудь, найти хоть какие-то признаки жизни.

Какие признаки жизни, когда он две недели провел под водой?

Но женщина все же опускает руку в воду, касаясь щеки мальчишки, проводя пальцами по гладкой, будто прихваченной корочкой льда, коже.

Его все равно нужно вытащить из воды…

Питер несогласно рычит – две недели сплошного рыка, почти невозможно вытянуть из альфы хоть слово, – а шериф неуверенно качает головой.

Проходит еще несколько дней. Мелисса качает головой, говоря, что такого не может быть. Дитон качает головой, говоря, что такого быть не должно.

Шериф просто вытаскивает тело Стайлза из ледяной воды, и несколько часов сидит на стуле, прижимая сына к себе.

Питер, прекрасно понимая, что у него больше нет ни малейшего права хоть как-то влиять на судьбу своего советника, молчит.

Три недели в ледяной воде – больше ждать нет смысла.

Одного ему удается добиться – не вскрывать тело, и шериф соглашается, подписывая нужные бумаги для морга. Как ему удается уладить все вопросы – Питер не знает, не спрашивает.

Хейл видел Стайлза в костюме раза четыре. И никогда не думал, что в пятый раз увидит Стилински в костюме в гробу. Душный запах лилий забивает обоняние, чужие эмоции давят на виски, сжимая раскаленными щипцами. Питер наклоняется над строгим черным гробом, прикрывая глаза и осторожно касаясь губами губ своего мальчика. Кожа мягкая, хоть и холодная, а на лице ни капли грима – не понадобился.

В выписке из морга пункт о состоянии тела: состав воды, бла-бла-бла, бальзамирующий эффект, бла-бла-бла, низкие температуры, бла-бла-бла. Питер читал. Бредятина.

К шерифу Питер приходит вечером после похорон, не потому, что хочет, а потому, что чувствует – так нужно. Честно. Правильно, может быть. Получает хук в челюсть, вместо пули в голову, спокойно слизывает кровь с разбитых, быстро заживающих губ, говорит, что уезжает.

Шериф кивает молча и закрывает за Питером дверь, так и не спросив, почему Хейл не переступает порога.

Руны еще действуют, несмотря на то, что человек, их нанесший, лежит в черном лаковом гробу под двумя метрами мерзлой земли, с легкими наверняка полными воды.

А так не бывает.

Питер уезжает ночью, предупредив только Дерека и забрав двухгодичный аванс за квартиру у предупрежденного заранее консьержа.

Правда перед тем, как уехать из города, все-таки заворачивает на кладбище, вычерчивая когтями на боковой части свежего мраморного надгробия верный трехрунный ряд: Райдо, Эйваз, Дагаз. Просто для того, чтобы сделать хоть что-то. Просто потому, что это кажется верным решением.

А вот и конец той невеселой истории, что я тебе рассказывал. Волк, пережив своего человека, не находит в себе сил даже для того, чтобы сдохнуть. Взгляд тускнеет, в независимости от того, какими были глаза волка раньше, и хищник уходит все дальше от места, которое считал домом. И от человека, который его, зверя, любил как человека, и который для волка стал смыслом существования.

Остается хищник, безразличный к луне, к лесу, к своей стае, к самому себе.

Прости меня, Стайлз. Хейлы – проклятая семья, а уж я – больше всех.

Прости.

========== Дай мне время ==========

Стайлз даже не думал, что бывает такая боль – сначала руку, а затем и все тело обжигает будто огнем, но не вспышкой, а долгим ровным пламенем. Стайлз смутно помнит такое состояние – в детстве он подхватил какой-то жуткий грипп и температура, по рассказам отца, совсем чуть-чуть не дотягивала до сорока. Мама улыбалась. В глазах слезы, а на губах мягкая, успокаивающая улыбка.

Мама красивая…

Стайлз по прежнему не может совладать с временными отрезками, поэтому не знает, сколько ему приходится провести времени, сжавшись в комок, превозмогая боль, разливающуюся по телу.

Когда становится полегче, он сердито кричит в пустоту:

– Как? Как можно было в таком деле выбрать нестабильную руну? Что за… Дитон! Я с тебя шкуру спущу! Глаза раскрой, черт тебя возьми!

Стайлз долго кричит, выплескивая злость и обиду, только легче от этого не становится, руна Эйваз жжется, будто впечатываясь в само сознание, но и это не помогает преодолеть невидимый, неосязаемый барьер между той стороной и этой.

Время, точнее его отсутствие тянется просто бесконечно долго. Стилински удивляется, обнаруживая, что подыхать от скуки можно даже и не имея возможности понять, сколько часов прошло в ничегонеделании. Стайлзу кажется, что прошли годы. Века. Тысячелетия. Что во всем мире – том, что живой, – остался только Неметон и его корни, постепенно, незаметно оплетшие всю планету, то ли паразитами, то ли кровеносной системой прижившиеся под покровом земли. Стайлзу больше нравится думать, что кровеносной системой, тем более, что алая пульсация, хоть и не становится сильнее, но не угасает, мерно перегоняя жизнь по корням священного дерева.

И через какую-то очередную вечность, прошедшую в белом безмолвии, под зациклившуюся в голове мелодию из мультфильма, алый цвет в корнях дерева напитывается жизненной силой. Тонкие красные прожилки становятся полноценными узорами и по краям начинают отдавать золотом – витиеватые ленты расходятся по всем корням, насколько хватает глаз, и на срубе пня сплетаются в узор: множество мелких линий сплетаются в орнаменты, почти не несущие смысловой нагрузки, хотя Стайлз периодически подмечает то трискель, ало-золотым пламенем вспыхнувший у кромки пня, то валькнут, непривычно острыми для кельтов углами вспыхнувший поодаль, то знак лабиринта, мелькнувший, кажется, напротив.

Стайлз непонимающе щурится, слезая с пня, но не отходя, окидывая взглядом всю поверхность дерева, наблюдая за заключающим все три символа в свои лепестки, алым, будто жидкая, теплая кровь, трикветром.

Стилински неуверенно приоткрывает рот, не в силах оторвать взгляда от завораживающего зрелища, и заученно повторяя:

– Трискель – ход истории, он же – “бег времени”, валькнут – символ перехода между мирами, лабиринт – защита, погружение в транс… И трикветр – символ причины и следствия, бесконечный круговорот жизни и смерти, возвращение на круги своя… Так ты меня отпускаешь?

Стайлз не успевает договорить – тело пробивает дрожью, снова – болью, холодом и жаром одновременно. Сначала юноше кажется, что он задыхается, что у него паническая атака, но он успевает одернуть себя, напоминая, что ему даже дышать здесь не особо нужно – какие уж тут панические атаки? Тогда паника отступает, но ощущения остаются. Как будто он болеет, как будто у него температура под сорок, а вместо одеяла его укрывает слоем еле живой скользкой рыбы, трепыхающейся, тошнотворной, мерзкой.

– Знаете, ребята, – Стайлз еле шепчет, дрожа от выжигающего изнутри холода. – Не знаю, что вы там сделали, чтоб Неметон так поджечь, но это вы молодцы, правильно догадались. Но, блядь, на этом надо было остановиться и дать мне немного времени сообразить… вечно вы ни в чем меры не знаете… – Стилински бормочет и бормочет, улыбаясь, закрывая глаза, стараясь справиться с болезненной, судорожной тошнотой.

Через какое-то время становится легче, ощущение чужих прикосновений отступают, только губы продолжает нестерпимо жечь, даже когда по остальному телу жжение, разойдясь волнами, затихает.

Неметон по прежнему переливается росчерками золотого и алого, когда у Стайлза наконец-то находятся силы для того, чтобы встать.

– Отпустишь меня? Отпусти… Я не знаю, что они натворили, зачем из воды вытащили, – Стайлз точно уверен в том, что так и произошло, хотя объяснить своей уверенности не может. – Будет забавно очнуться в больнице, например, под чутким наблюдением миссис Маккол… Отпусти. Я никуда не денусь, ты ведь знаешь. Я – твой друид, советник у альфы…

Стайлз ложится на пень, раскидывая руки по лепесткам трикветра и закрывает глаза, повторяя про себя раз за разом: отпусти, отпусти, отпусти.

Сначала перед глазами темнеет, затем обоняние начинает щекотать странный, необычный запах. И вдохнуть возможности нет, поэтому Стилински, находя путь интуитивно, отступает назад, к негаснущему Неметону, и через некоторое время повторяет попытку. На четвертый или пятый раз Стилински узнает бьющий в нос запах – запах сырой, холодной земли и, немного – подгнившего дерева.

Осознание приходит вместе с паникой, но Стайлз все равно боится оформить эту мысль у себя в голове.

– Ты дашь мне время попытаться? – деланое равнодушие, стоящее немалых усилий и абсолютно бесполезное безразличие в голосе. – Дай мне время.