Текст книги "Хайноре (СИ)"
Автор книги: Berenice Borgia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Мужчины посмеялись, и только Норе было совсем не смешно.
========== Глава 7 ==========
Неприметная девка, обычная. Деревенская дурочка, значит. Вот я ему кто. Вот как я ему. Вот скотина рыжая. Вот северянская богомерзь. Ну погляди у меня, погляди на какую-нибудь девку! Я тебе… я тебе штуковину твою в узел свяжу, я тебя сама твоим же ножом, ты у меня!..
Нора смотрела, как рыжий с Топором хохочут, брагу хлещат в два рта, да лбами бьются, как бараны. Смотрела, хлебала похлебку, изредка натыкалась зубом на кусочек мяска, но и то было в радость. Утром она проснулась в одной из комнат постоялого двора, одна и в холоде, а когда спустилась – эти уже с утра пораньше пили. Трактирщик, тот самый с козлячей бороденкой, плеснул ей вчерашнего варева в миску, а в кружку – вина, что на вкус было кислым и пресным. В общем, совсем не царские кушанья, даже не их деревенские…
И так целый день. Аккурат с утра до ночи! Северяне – пьют себе, пьют, народ то уходит, то приходит, а брага в их кружках не кончается, словно в сказке про Сытую деревню. Днем Нора еще попыталась разнять этих двух пьяниц, но рыжий только отмахивался и огрызался, а настаивать она побоялась.
– Ну вот такие у них порядки, – пожал плечами трактирщик, когда она у него спросила – когда ж те напьются уже вдоволь. – Северянские. Повстречал старого друга – напои его до заплывших зенок.
Ей совсем это все не нравилось. Ежели уж их ищут, так не стоило ли схорониться где-то в подвалах, а не сидеть тут у всех на лбу, точно прыщ зудящий? Но Топор утверждал, что все здесь свои, и бояться нечего, он со всем разберется, ведь Лис ему что брат родной, кто ж его в свое время от казни спас, сбежать помог – Лис, брат, друг, вторая душа, так вот Топор говорил, раз дцать сказал, а рыжий будто каждый раз как первый слышит, кивает, улыбается, бодается, едва ли не лобызаются там, будто полюбовники.
А вечером приходит к ней в комнату, воняет брагой, глаза маслянистые, горящие, заводные, а руки пьяные и неуклюжие, и непременно ему надо к Норе под юбку залезть, непременно жарким бедром к ней прижаться и шептать всякие слова, от которых то волосы дыбом, то щеки красные.
Ночью второго дня, когда рыжий храпел развалившись во всю койку, Норе не спалось, все ее тревога какая-то мучила, да и жар шел снизу, с кухни, где с вечера на завтра готовили дичь, пахло луком, горелым жиром и еще какой-то снедью. Как может спаться хорошо в такой обстановке? Совсем ей городская жизнь не нравилось… то ли дело – лес. Всегда воздух свеж, снизу никто не гудит, сверху никто не пискнет, поют себе птички за окном, ну, бывает, волки завоют, дак к тому же и привыкнуть можно… а к шумному и пахучему городу ей совсем никак не привыкнуть было. Чувствовала себя будто волчицей, которую в город привезли и так и оставили, с хвостом, когтями и зубами, не сказав, что город – это не лес, здесь за зайцем не поохотишься, здесь за тобой охотятся, плащи соколиные или, что хуже, выходцы из Тарони…
Так она волчицею, хвост поджав, когти спрятав, чтоб по полу не бряцать, и кралась вдоль лестницы, на кухню, очень уж ей воды хотелось.
– Я тебе вот что скажу…
Ой!..
– Тихо, шельмец ты поганый! Говори как положено, как уговорено было…
Нора вжалась в стену, аккурат меж шкафами с плесневелыми овощами и луковой шелухой, вжалась, срослась с тенью, как могла. Обернись мышкой, волчица, маленькой мышкой, тише-тише, шурх-шурх…
Там, за ящиками и столами, у черного хода, стоял какой-то мужик и Топор. Стоял Топор ровно, не шатаясь, будто не пил брагу с рыжим, братом своим, весь день, а ключевую водицу из ручейка хлестал.
– Эк… – крякнул мужик, виновато поджимая обветренные губы, потом откашлялся и заговорил какую-то околесицу: – Светлая пшеничка взошла, охотник поймал месяц и кончился второй полнолунный день.
Топор задумчиво потер подбородок, кивнул.
– Ладно. Хорошо. Скажи вот так, – северянин открыл было рот, снова закрыл, призадумался будто, и выдал: – Пегий пес бежал по лесу, вышел к опушке и затаился. Понял?
– Так и скажу.
– Повтори.
Тот повторил, они попрощались, и мужик тут же юркнул за дверь, а Норе вдруг стало холодно и страшно, но вылезти из щели промеж шкафов ей будто не хватало сил.
– Ну и дурь вы придумали, Топор, – послышался голос трактирщика, зазвякала посуда.
– Может и дурь, зато работает.
– Ага… Когда?
– Скоро, друг. Скоро.
– Ну послушай… ну пожалуйста…
– Да что ты за баба такая, а…
– Я тихонько скажу, я кричать не буду, правда!..
– Ладно… только очень тихо, чтоб едва слышно… мать твою перемать…
Рыжий встал поздним утром, вернее не встал, а будто с того света воротился, побитый, помятый, выл, точно бес. Это все попойка ихняя, тятька после гульбы в деревне с мужиками тоже день не жив, не мертв лежал. Они с Нейкой по детству думали – болеет тятька, ягод ему в лесу собирали, носили, а мамка только смеялась, мол не поможет ему, пусть полежит, поболеет. Теперь вот у Норы свой есть, болезный, чтоб его…
– Слушай, – начала она шепотом, присаживаясь рядом на краешек кровати, – я вот думаю… мне вот кажется…
– Да не тяни уже!.. – прохрипел рыжий.
– Тише, тише… – Нора аккуратно погладила северянина по взмокшей спине. – Я вчера ночью слышала, как Топор твой что-то странное говорил мужику какому-то, как тот моряк, который тебе табак расхваливал.
– Прямиком из Фандия? – проскрежетал рыжий из-под подушки.
– Ага, да да!
– Собирали на склонах гор?
– Чего?..
Северянин приподнялся, махнул рукой, зевнул, расточая бражную вонь, что аж глаза у Норы заслезились, потянулся, с хрустом разминая руки и спину.
– Ну чего ты там лопочешь? Топор с как-то мужиком болтал в подсобке? Ну и чего? Видать о корабле договаривался, связной его какой-то, может. Чего ты маешься?
Хайноре жевала губами, пальчики теребила, заламывала, сама не понимала, что ей не так, но ведь не так, не так!
– Не знаю, не знаю… Ты вот вчера едва ноги переставлял, а Топор даже не запнулся пока всякое говорил! Что-то там про пса, про охотника, который поймал месяц, а потом трактирщику сказал, что скоро. А что скоро? О чем это он? – Нора подергала рыжего за рукав. – Ты может спросишь его? А? Спроси, вдруг… вдруг ничего такого… Тебе не боязно? Мне вот боязно… нас же плащи ищут… и эти… из Тарони… а если…
– Ну все, – отрезал рыжий, – хватит уже болтать, понял я. Поговорю с Топором, узнаю, когда уже корабль будет, а то в самом деле, два дня прошли, пора уже.
Северянин поднялся с постели в одной рубахе и без портков, Нора покраснела и отвернулась, пока тот, кряхтя, одевался.
– А сейчас надо бы откушать. Что у них там на завтрак, смотрела?
– Парочка хорошо прожаренных убийц.
Нора вскрикнула от неожиданности – на пороге их комнаты стоял высокий одноглазый человек и неприятно кривил рот.
– Ты кто? – угрожающе проговорил северянин, хватаясь за стул.
– Капитан корабля. Что, не похож?
Не очень-то, подумала Нора. Она может мало что в жизни понимает, мало что знает, да и видела тоже мало, но капитаны вроде бы не носят кожухи с военными нашивками и такие тяжелые мечи тоже не носят…
– Не противься, Лис, – из-за спины капитана вышел Топор, и у Норы мурашки пошли по телу, как от холодного касания ножа. – Лишнее это.
– Ах ты! – взревев, как медведь, рыжий грянул стулом о пол, а потом потряс зазубренным пеньком. – Сука ты продажная, Топор…
– Ну тихо, не ори ты так, скандалист, – нахмурился тот. – Так всем лучше будет, вот увидишь.
– Падаль…
– Ну будет вам, милые, не ссорьтесь, – встрял одноглазый, поглаживая рукоять меча. – Время поджимает, корабль с пристани уходит, девки платочками машут. Идем, Лис. И жену свою не забудь. Для нее на моем корабле тоже местечко найдется.
========== Глава 8 ==========
Телега тряслась и подскакивала на каждой кочке, как старая колченогая телка. Хайноре билась головой о прутья, и каждый раз тихо ойкала.
– Долго еще до вашей крепости?
Щербатый возница бросил на них косой смеющийся взгляд.
– А чего тебе? В темницу не терпится, урод?
Северянин плюнул в его сторону, тот возмущенно дернулся, а сидящий на запятках одноглазый постучал рукоятью ножа по прутьям клетки.
– Поласковей, псина, – Он был самый жуткий из всех, со шрамом во весь глаз, пухлыми губами и квадратной челюстью – кулаком по ней треснешь, без кулака останешься. – С благородным господином разговариваешь.
– Этот-то благородный? – осклабился северянин. – Срань деревенская. Небось мать его в нужнике выплюнула.
– Конечно, благородный, – невозмутимо заявил одноглазый, отрезая себе яблока и укладывая его на противно вспухший язык, – Эй, Шмыга, как тебя Сахорная Ягодка тогда назвала? “Господин гвардеец”?
Возница загоготал на весь большак, так что птицы перепугано слетели с ближайшего дуба.
– Ой дура, – смеялся он, – Но роток у ней умелый…
– Вот и я к чему, такая мудрая женщина уж что-то смыслит в вопросах чести, – одноглазый снова посмотрел на северянина. – А вот пастухов убивать это совсем не благородно.
Рыжий снова сплюнул. Он всю дорогу пытался разозлить их, поддеть как-то, за больное ущипнуть, и если возница вспыхивал и огрызался, то этот жуткий надзиратель был спокоен, как мертвец. И взгляд такой холодный, даже когда издевался и насмехался над ними, и не улыбнулся ни разу… Ох, что же с ними теперь будет… Говорила же ему! Говорила! Чуяла подвох! А он не слушал, пил со своим «братом», байки травил, шутки шутил… пока тот их без стеснения Вирхе продавал… Их было пятеро, этих вояк, и все как на подбор будто из ярмарочного зверинца сбежали. Правильно тятька говорил, парни из бригады сущие разбойники, наряженные в гвардейские доспехи. У них только один толковый мужик на всех – начальник.
– Девку хоть отпусти, чего она вам? Я ее в заложницы взял, она не повинна.
– Это пусть начальник решает, кто повинен, а кто Отцовский агнец, – отмахнулся одноглазый.
– Варой, что ты с ним треплешься, ей богу. Дай по башке, пусть заткнется, а то я ж не выдержу…
– Не держится – по нужде сходи, – жестко отрезал Варой.
Хайноре затравленно глянула на рыжего, а тот нагнулся ей к уху и шепчет:
– Ежель я их таки взбешу, и будет драка, беги со всех ног, поняла? В лес прямо, схоронись где-нибудь, ты умеешь…
– Но…
– Цыц! – шикнул рыжий.
– Эй, полюбовники, – Варой снова постучал ножом по прутьям, – прекращаем лобызаться.
Нора и северянин молча переглянулись, тот выразительно нахмурил брови – поняла, мол, слушайся, что велю. Нора кивнула, а сама смотрит на него с жалостью – побитый весь, в кровоподтеках, с синим глазом… какие тебе драки, они же убьют тебя, насовсем убьют… Снова слезы подкатили, страшно стало, что теперь будет, с нею, с ним…
– Так это… девка… эу, – окликнул ее Шмыга. – Ты нам задачку разреши, а? Ты что ли мужика таво в корчме… ну… чик-чик. А то мы всей Таронью гадали-гадали, так и не разгадали.
Нора поглядела на рыжего, тот на нее, брови свел в полосочку и спрашивает:
– Чего?
– Та девка, что нам наводку на вас дала, говорит, мол, твоя зазноба на нее с ножом кинулась, – разъяснил Варой, вырезая червя из яблока. – Вот мы и думали – кто ж из вас на самом деле Палач? В лесу под Мельном брошенный дом лесника нашли. – Нора вскинула голову, рыжий пихнул ее в ногу, мол, сиди ровно. А Варой смотрит ей в глаза, и взглядом не отпускает. – Сначала, думали, ну, ушли куда-то. Неделя прошла, а лесника с семьей нет и нет. Пошли люди в рощу искать. Искали-искали, не нашли. А потом пустили волкодавов. Те аккурат к дому ведут, лают так, погано. Загробно. Привели. И как давай копать. А там вся семья лесника лежит, жмется друг к дружке, уже червями поеденные. – Нора сглотнула тугой ком, но тот встал поперек и стоит. А Варой все смотрит, смотрит в упор. – Не слыхали о таком?
– Нет, – мрачно отрезал северянин.
– Так я и думал, – подытожил гвардеец и подмигнул Норе единственным глазом.
Она опустила взгляд и не поднимала всю дорогу. И хоть обещала сама себе больше никого не боятся, решила, что этот жуткий человек хуже самого беса, и бояться его не стыдно.
Всю дорогу им с рыжим не давали и словечком обмолвиться. Рядом всегда был этот Варой, и когда они ели, и когда спали, и когда по нужде ходили. Первый раз Нора так и не смогла, присела на корточки, юбку задрала, и чует, что этот смотрит, глазом своим одним, поганым, чуяла и не смогла ничего, весь день маялась в клетке, на следующий уже все равно было – смотрит, не смотрит, приперло и все тут. Так ей было страшно, что даже расплакаться не получалось, а очень хотелось. Прижаться к рыжему и всю рубашку ему слезами замочить горючими, ан нет. Думала – ну, поплачу ночью, перед сном, тихонько, тихонько, может полегче будет, да только так уставала, что тут же засыпала, стоило голову уложить.
Рыжий пару раз пытался затеять драку, но только огребал сильнее и сильнее, даже Норе однажды прилетело. От Шмыги. Бросилась она, значит, северянину на помощь, когда его бить стали, а возница ее хвать поперек тулова, тряхнул, как мешок с луком, бросил на землю и рукой наотмашь по лицу.
Тяжело было. Страшно. Жутко. Особливо, когда Шмыга с другим гвардейцем начинали считалочку считать за право первого – того, кто Нору первым оприходовать будет. А Варой, который обычно не давал над ними излишне глумиться, тогда как назло молчал, насвистывал себе под нос какие-то похабные песенки, яблоко жрал да наблюдал за нею, видно, забавляло его это. А рыжий был связан, и как бы не пыхтел, не рычал, ничего сделать не мог. Хорошо, что до дела у них так и не дошло, одноглазый всех строил и не давал расхолаживаться, девок-де и в Тарони полно, потерпите, не салаги какие, что титек не видали.
А ведь когда-то она так до одури рыжего своего боялась… за то, что сиротой ее сделал, за то, что Гавара, как квохталку, придушил, за то, что ее брал, невзирая на мольбы и слезы… но этих людей она боялась по-другому. Так боятся палача или смерти, так боятся чудища из сказок, так, будто холодной воды выпил, и теперь чувствуешь, как она растекается по нутру, так, будто знаешь, дерзнешь – и тебе не простится. Убьют тебя, точно убьют, тут ты не нужен, чтобы дорогу показать, чтобы ладным малым среди людей прикинуться, тут в тебе никакой нужды нет – попользует, а потом придушат. Это Хайноре, дочь лесника, чуяла, как зверь.
В Таронь они приехали на четвертый день, с петухами.
Утро занималось пасмурное, пахло дождем и дул холодный сырой ветер, осенний, поняла Нора. Осень пришла. Это видно было и по людям здесь – все суетились, собирали ранний урожай, готовили новый, поля подле Тарони уже золотились стогами. Но когда их телега завиднелась у крепостных ворот, когда пересекла их и двинула дальше, глубь каменных старинных стен, люди побросали свои дела и смотрели. Шептались о чем-то, нос воротили, плевались.
– Убийцы… Палачи…
– Хде? А хде?!
– Вон едуть.
– Погань какая…
– Ну всё, расчехляй, палач, топор.
– А что начальник?..
– Еще не воротился, говорят.
– Ничего, воротится – разберется.
– Разберется, разберётся.
Нора спрятала лицо в ладонях, чтобы не видеть никого, и чтоб ее не видели, хотелось свернуться в калачик и исчезнуть.
– Что же будет с нами… – плаксиво прошептала она, прижимаясь плечом к рыжему. – Что же нам делать… Не хочу умирать… Ой, мамочка моя…
Но северянин молчал. Смотрел на всех волком, и молчал, точно камень могильный. Уж ему-то, думала Нора, не страшно, он же воин, он же со смертью на короткой ноге, он вон какой сильный, говорила она себе. Так и ты не будь трусихой! Ты женой ему хотела быть! А волки мышей в жены не берут!
– Рыжего в темницу, шкуру его в допросную. На цепь.
Их выволокли наружу, Нора плакала и причитала, а северянин все рычал на нее, шипел:
– Заткнись! Слушайся, не спорь ни с кем, делай что велят, поняла? Хоть раз в жизни меня послушай!
– Не хочу! Не надо! Не бросай!..
Нора кинулась следом, но Варой схватил за волосы и больно дернул. Она сидела на грязной дорожке, ревела и смотрела, как северянина, мужа ее и мучителя, уводят в крепость, толкают в спину, смеются и глумятся. А потом увидела нож на поясе у одноглазого, и очнулась уже привязанная к стулу в каком-то сыром подвале. Саднило лоб, голова плыла, руки и ноги окоченели. Холодно тут было, мерзко, слезы застыли на лице и противно стягивали щеки.
– Звать-то тебя как?
Одноглазый сидел за столом напротив и точил нож. На скуле под здоровым глазом кровил порез.
– Х… Хайноре… Нора…
– Прям как королевскую дочку, – хмыкнул он. – Мамка из тебя принцессу растила?
– Н… нет…
– Ну уж наверняка честную девушку, так?
Нора кивнула, изо всех сил стараясь не смотреть на его кровавую рожу.
– За каким ж лесным хером ты с убийцей якшаешься?
– Он не убийца! Нет! Не так все было! Так… так получилось… он не нарочно… скажите, скажите все начальнику, скажите, что я Нора, дочь лесника, скажите ему, он придет, он с моим тятей хорошо знался, я ему расскажу, как было, скажите, пожалуйста…
Нора замолчала, запыхавшись и дрожа от холода, но лицо одноглазого было неподвижным и жутким, как у деревянной куклы.
– Начальника ей надо, вы гляньте. Думаешь будет ему дело до тебя, начальнику?
– Он… он с моим тятькой знался…
Варой усмехнулся и тут же покривился, потрогал грязными пальцами порез.
– С ножом хорошо управляешься. Кто учил?
– Тятька… а потом… потом…
– Рыжий твой? – ухмыльнулся одноглазый.
Нора всхлипнула.
– Значит, в самом деле полюбовники, – Варой цокнул языком и покачал головой. – Ой, не хорошо. Знаешь, как таких как ты называют?
– К-как?..
– Блядские жёнки. Лет эдак двадцать назад, девок, которых северяне приходовали в своих набегах, жгли. Живьем. Очищали так, от богомерзких меток. Я мальцом был, когда мою сестрицу вот так вот чистили. Хорошо скворчала, как сейчас помню.
Нора сглотнула, чувствуя, как сердце укатывается куда-то вниз, под ноги.
– Что, не знала? Ну верно, ты же из Мельнского предместья, на вас северяне не ходили. А знаешь, что сейчас с такими, как ты, делают? Нет?
– Н-нет…
– И хорошо, голубушка. Такое лучше заранее не знать. Ну а теперь давай-ка расскажи мне, как оно все было.
Северянин сказал, чтоб она слушалась, чтоб делала, как велят, а Нора со страху иначе и не смогла, выдала одноглазому всё, как было, что знала, что видела, и что не злодей рыжий, что не надо его казнить, пожалуйста, а лучше все же позовите начальника, дайте словечко ему сказать, он поймет, поймет ведь… Но Варой ничего не отвечал, только кивал, ковырял ножом под ногтями, слушал, а потом, когда Нора закончила говорить, велел стражнику, что караулил у двери, запереть ее в комнате.
– Вы… вы начальнику скажете? Скажете, что я Нора, дочь лесника, друга его? Скажете?
– Конечно, скажу, – заверил ее одноглазый, – Поссать только схожу, а потом к начальнику, докладывать.
– Вы скажите обязательно, я буду ждать, и попросите… попросите, чтобы не обижали… чтобы не били… он не злодей… не злодей он…
И когда у нее перед носом захлопнули дверь какой-то каморки, когда поковыряли ключом в замке, и стало совсем тихо и одиноко, Нора упала на пол и всласть наревелась.
А потом принялась себя утешать. Вот поговорит одноглазое чучело с начальником, все ему расскажет, и он Нору примет. И она уж его уговорит, уж сможет. Ластиться и уговаривать она умеет, еще тятька говорил, дескать, голосок у ней сладок, слова подбирает умеючи, любого заболтает, особливо, когда надо что-то.
Пусть только Варой ему скажет, пусть только передаст…
Вечером какая-то рыжая девчушка принесла ей похлебки с зайчатиной и хлеба. Нора улыбнулась гостю, только хотела с нею заговорить, а та смотрит так, то ли напугано, то ли зло, плюет в сторону и уходит.
А потом в ее темную каморку вошел стражник.
– Вставай.
– Что такое? – Нора вскочила. – Куда? К начальнику?..
Тот сверкнул гнилым ртом, и по сузившимся в темноте глазам Нора поняла, что он ухмыляется.
– Ага, к начальнику. Пошли.
Он взял ее за локоть, и повел, но Нора не поспевала за широким шагом, а когда взбрыкнула, мол что ж вы со мною как с животиной, дайте сама пойду, стражник только сильнее ее прихватил. Но когда он толкнул рукой одну из дверей, и в коридор с размахну ударило смехом и громким говором, Хайноре, дочь лесника, поняла, что вовсе это не кабинет начальника Вирхи…
Стражник вошел, ведя ее за собой, пахнуло брагой, луком и дичью, и как только глаза привыкли к свету, Нора все увидела. И толпу гогочущих мужиков, и длинный деревянный стол, выставленный из двух коротких и устланный всякой снедью, и ту девицу, что плевала ей в каморке, снующую с кувшинами, и самого Вароя. Он сидел, закинув ноги на стол, без рубахи, блестел вспотевшей грудью и масленым глазом, и что-то втолковывал очень уж серьезному Шмыге, когда ее стражник остановился подле них.
– Привел.
Варой поднял свой единственный глаз и кивнул.
– Вольно.
Стражник ушел, оставляя Нору с ними. Она стояла и ждала, что одноглазый скажет хоть слово, объяснит что к чему и зачем ее сюда приволокли, сюда, а не к начальнику, к тому же ей отчего-то страшно стало, что она и спросить ничего не могла. Но Варой не стал ничего объяснять, просто сгреб к себе на колени и прижал к курчавой груди.
– О делах потом потолкуем, – сказал он Шмыге, и тот хмуро кивнул.
– А… а где начальник? – робко спросила Нора. Вдруг он где-то здесь, а она просто его не увидела, и так мужиков много, к тому же и не узнала бы она начальника среди других, ведь не видела его ни разу. Слышала от тятьки только, что он высок и плечист, и что носит хорошие одежды, что глаза умные и речь не деревенская. А здесь все то полураздеты, то в рубахах, уж больно жарко, и плечистые есть, только глаза все пьяные, ума там за брагой не разглядеть.
– Начальник? – Варой глянул на нее осоловело, снова приложился к кружке. – А, я ж тебе сказать забыл. Начальник нынче в отъезде. Решает, понимаешь ли, политические вопросы с вышестоящими. Простите, госпожа, что раньше не отчитался.
Шмыга загоготал, брызгая слюной, и ущипнул Нору за бедро.
– Ну что, командир, – кивнул он Варою. – На двоих ее приговорим?
Варой причмокнул мокрыми от браги губами и покачал головой.
– Не пойдет. Она ж брыкаться будет. Ты от такого быстро взбесишься, еще придушишь ненароком.
– Это верно, не люблю брыкастых.
– А я вот люблю, – протянул Варой и так глянул на Нору, что той мутно стало. – Боишься?
Нора кивнула. Соглашайся со всем, сказал рыжий, слушайся и не перечь.
– Хорошо. Это тоже люблю. Вы, суки вольные, даже со страху брыкаетесь. Наши местные-то уже научены, – он проводил пьяным глазом идущую мимо них рыжую девку. – Выдрессированы, как волкодавы. Молча подставляют зад, даже не кричат. А мне вот надо, чтоб покричали. Будто свежую заживо. Понимаешь?
Нора снова кивнула, вспоминая, как северянин с ней на озере расправлялся. Мужчине нужно, понимаешь? Надо так. Терпи. Все бабы терпят. И девчонка подавальщица, и подружки твои из деревни, и мать твоя терпела. Всегда так. Слабые терпят сильных. Потому что иначе не умеют. И ты потерпи. Не такое терпела.
Варой вдруг захохотал, заламывая ей руки.
– Ишь ты, уже начинаешь? Я ж тебе еще даже под юбку не лез.
И верно. Она сама и не заметила, как замахнулась на него и чуть не ударила. Как тогда с ножом на Айну, как тогда на самого Вароя и вот сейчас снова…
Он наклонился к ее лицу, больно сжимая два ее запястья одной рукой.
– Больно ты много о себе думаешь, маленькая сука. Деревенская девка, нет в тебе ничего, дура дурой. Откуда только замашки такие – не понятно. Но это ладно. Это у нас лечится.
Ах нет во мне ничего… Ах дура… Ах деревенщина… Нора оскалилась, и Варой довольно засмеялся. Черная, жгучая злоба из нутра шла, поднималась, как река в паводок, и страх в ней топ.
– Только тронь. Живой не дамся.
– Вот и хорошо.
Он пил и пьянел, проливая брагу то на себя, то на Нору, он припадал губами к ее шее и кусал больно, Хайноре вскрикивала, дергалась, а он только больнее делал, трепал ее как куклу, хватал где хотел, страшные вещи говорил ей в ухо пьяным шёпотом, а она терпела, терпела, как велел северянин. Что же там с ним сделали, как он там, муж ее невенчанный?..
Вскоре она узнала. Шмыга и Варой пошептались о чем-то, и рыжего привели в зал, скованного, с разбитым глазом и черным синяком на скуле. У Норы сразу подкатили слезы, а когда она поняла зачем его сюда притащили, то и вовсе закричала:
– Не надо! Не надо так! Не губите!
Варой сжал рукой ее рот и схватил поперек тела, чтоб не дергалась.
– Ну тихо ты, тихо. Что ж так кричать в трапезной среди честных господ? Не боись, никто твоего милого не обидит. Шмыга у нас парень меткий. Скажи, Шмыга?
– Ага, – кивнул тот, подбрасывая в руке нож, – если уж промахнусь, так сразу в глаз.
Мужики загоготали.
Рыжего усадили на стул, привязали поперек груди, и дали подзатыльник, сиди мол ровно. Один глаз у него заплыл и не открывался, а второй смотрел так, что впору было Шмыге этот нож проглотить.
Нора вывернулась из руки Вароя, прижалась к нему и вдруг, ни с того ни с сего, сама от себя не ожидая, начала целовать.
– Не губите, – приговаривала, – я все сделаю, все-все, все как скажете, послушной буду, все сделаю, пожалуйста, не надо, не мучьте его, пусть уведут…
А потом вскрикнула, падая с его колен на пол.
– И все ж таки, – холодно отчеканил одноглазый, упираясь ей сапогом в грудь. – Больно много ты о себе думаешь.
Нора прижала ладонь к горящей от боли щеке, глотая злые слезы, пыталась выскользнуть из-под его ноги, но Варой уперся сильнее, аж ребра заскрипели. Потом раздалась знакомая ругань и смех пьяной толпы – Шмыга угодил первым ножом северянину в плечо.
– Давай, давай, ещё! – кричали ироды. – Бей северянскую тварь!
– Выреж ему яйца, хер ему выреж!
– Начальнику не понравится…
– Да все равно казнят, какая разница – с яйцами аль без!
– Да начальник и разбираться долго не будет – сам башню ему срубит…
– А ну заткнитесь, черти, под руку же болтаете, – рыкнул пьяный Шмыга.
Его уже шатало, как осину на ветру, рука дрожала, неровен час попадет ему куда не надо, и прощайся с рыжим… И тут Нора дернулась, вывернулась из-под сапога, вскочила, кинулась к своему северянину, заслонила собой.
– Не тронь!
– Дура, а ну свали…
– Я дочь лесника! – крикнула она так громко, как могла, что голос свой не узнала, даже мужики смеяться перестали, смотрели с пьяным любопытством. – Знаете лесника из Мельна? Он к вам ходил сюда, в Таронь, он с самим начальником дружбу водил, пил с ним из одной чарки, сидел за одним столом! Много кого из вас начальник так привечал?!
Шмыга прищурено глядел на нее, но нож опустил.
– Эт… Варой… Правда что ли? – спросил он.
– Слушай больше, – тот махнул рукой, но даже не встал, чтобы ее оттащить, только сидел и как-то странно ухмылялся.
И тут в ней вдруг что-то повернулось, как ключик в замочной скважине, будто затвердело что-то внутри на миг. Нора ухмыльнулась ухмылкой одноглазого и посмотрела на Шмыгу.
– Давай, кидай нож, потом прознаешь правда или нет. Поглядишь, как начальник с тобой обойдется, за то, что ты дочку его друга обидел…
Шмыга пожевал губами, повертел нож в руке, потом досадливо кинул его в стену.
– Да чтоб тебя… Варой! Убери ее к чертям, весь задор в пыль!
– Нет! – закричала Нора, снова чувствуя себя маленькой мышкой. – Не трогайте его! Пожалуйста!..
Варой лениво поднялся со стула и направился к ней, но замер на пол пути, когда в зале раздалось зычное:
– Вы что тут творите, черти?!
На пороге стоял высокий грузный человек, с черной гривой волос и густой бородой в белых прожилках седины, он глядел грозно и зло, держа ладонь у рукояти меча, на его плечах покоился шерстяной плащ, а под ним добротный камзол с широким, красивым поясом. Все мужики замерли и затихли при виде него, молчал даже Варой, а Шмыга и вовсе вдруг сделался маленьким и незаметным.
– Капитан? – послышался озабоченный женский голос из-за спины мужчины. – Что стряслось?
– Кхм… Леди Алесса, будьте любезны, подождите меня в кабинете, я…
Прежде, чем капитан закончил, в щель между его телом и проемом двери, будто шелковый дым, просочилась изящная фигура.
– Какая… прелесть, – заключила женщина, оглядывая зал.
У нее было тонкое лицо, темные брови и узкие глаза, а губы изображали самую красивую из улыбок, которую когда-либо видела дочь лесника. Леди прошлась чуть вперед, с любопытством осматриваясь, осторожно переступая через раскиданные кружки и осколки кувшинов. Подол бархатного платья стелился по грязному полу, женщина чуть кривилась от витавшего всюду запаха браги и пота, но, кажется, совсем не торопилась падать в обморок, как королева из сказки про глупого принца.
– Леди Алесса, я все же попросил бы вас… – мужчина на пороге казался напряженным и очень недовольным медведем, который почему-то терпел лису в своей берлоге.
– О, не беспокойтесь обо мне, – она вскинула тонкую белую руку, не знающую грязной работы. Нора никогда в жизни не видела таких чистых рук… ей даже на миг захотелось подкрасться и понюхать – чем же пахнет эта женщина. Наверное, розами и ландышем, как та королева…
Капитан быстрыми шагом подошел к Варою и прошипел:
– Живо, убрать здесь все, понял? А после я с тебя три шкуры спущу, пес ты шелудивый…
Тот коротко кивнул, будто бы вмиг протрезвел, и лицо его снова не выражало ничего.
– О Отец Всесоздатель, так вот он – ваш Палач! – воскликнула леди, направляясь к ним. – Хм… мне кажется я узнаю это лицо…
– Проклятье…– сдавлено прошипел капитан и преградил ей путь. – Не стоит, леди, зрелище не для женщин.
Но она снова проскользнула мимо, будто не слыша его слов, и когда подошла ближе, Нора инстинктивно шагнула в сторону, к стене, желая слиться с тенью, но в зале было слишком много света.
Северянин досадливо чертыхнулся и сплюнул кровью под ноги леди, но та даже не дернулась, с интересом осматривая его.
– Неужели… – шептала она, попеременно то охая, то озабоченно касаясь пальцами своих губ, а потом воскликнула. – Кто бы мог подумать! Это же наш потерянный принц! Бриган Рунлейвсон, собственной персоной.
Она засмеялась, словно ребенок, выигравший в прятках.
– Какое совпадение… – леди бросила шутливый укоряющий взгляд на капитана. – Сир Грихар, ужели вы хотели скрыть его от меня? От короны?
Капитан казался очень-очень недовольным, будто он вот-вот скажет что-то гадкое, что-то жесткое, но его голос звучал почти спокойно.
– Я впервые вижу его, леди. Мои люди должны были поймать Палача, творящего бесчинства в Мельне и Выселках.
– Значит, совпадение? Творить бесчинства очень в его духе…
Капитан кивнул.
– Не иначе, миледи. Если случилась какая-то ошибка и этот северянин не повинен в смертях, которые ему приписывают, я передам его в руки короны. После суда.
– Никакого суда, – отмахнулась леди Алесса, даже не глядя на капитана – она продолжала осматривать рыжего. – Вы что, не узнаете его, сир? Ох, вас, конечно, уже давно отстранили от службы в гвардии и сослали в эту Отцом забытую глушь, но вы не можете не узнать любимого бастарда конунга Корхайма и сына жрицы Одноглазого бога. – Она насмешливо склонила голову, глядя на капитана. – В конце концов, вы бились с ним на полях Глиндура.
