Текст книги "Хайноре (СИ)"
Автор книги: Berenice Borgia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
– А ты прямо как я. Зверица.
Нора сидела в траве, обессиленная и как будто оглушенная, сама не понимала, что наделала, что сказала, и как вообще тут оказалась, ведь спала недавно… Но вот уже сидит посреди леса, напротив рыжий, привалившись к дереву, тяжело дышит и развязывает перевязку на боку, которая опять почему-то закровила.
– Видишь? Это ты сделала, дикарка. Знала, как бить. Откуда столько ярости в тщедушной девке, а?
Нора снова ощутила приток злости, будто речка, вышедшая из берегов, затопила целую деревню.
– Почему ты назвал меня сестрой? – Почему она чувствовала, будто ее предали?
Северянин цокнул языком и криво усмехнулся.
– Мы с тобой в Выселках мужем и женой представились, черт знает, откуда идут эти двое, может уже слышали что-то о нас, а так хоть пол пути на телеге бы проехали… Кто ж знал, что ты такая ревнивица.
Нора хотела возмутиться привычно, но промолчала. Она и сама не знала, зачем так сделала и откуда нож достала… Она спрятала лицо в ладонях, думала, заплачет опять, но глаза были сухие, ни слезинки не выдали.
– Что со мной, почему я так…
Рыжий махнул рукой, вытирая повязкой кровь, покривился.
– Вы, бабы, вообще бесом придуманные, он вас и разберет. То рычите, кусаетесь и ненавидите, то ластитесь, что кошки.
– Ты же убивец… мамка, тятька, братик, ты же убил их…
Молчит. Опять. Нора отвернулась, глядя, как муравьишки перебегают старое поваленное дерево. У нее совсем не было сил, даже чтобы говорить, а уж уговаривать и подавно.
– Я того не хотел, – вдруг сказал северянин, и Нора тут же обернулась. Он тоже смотрел в сторону. – Нашло на меня. Очнулся, и чую – вокруг враги. И пелена красная перед глазами. Со мной такое только в бою раньше было.
– Значит… значит не нарочно?..
Северянин глянул на нее в упор, серьезно и жестко.
– Хочешь винить меня – вини. Оправдываться не стану, сам знаю, что виноват. Мести захочешь – пожалуйста, это честно. Я бы тоже мстил. Только голову мне не морочь. Реши сама враг я тебе или нет, – он подбросил в руке нож, и протянул его Норе. – И либо закончи дело, либо неси этой твоей травы, которая раны заживляет и воняет как падаль.
Нора встала, подошла, глядя на него сверху вниз.
А потом взяла нож и ушла в лес.
Когда они вернулись к костру, телеги и след простыл. Сбежали. Ну хоть поклажу их оставили, видно побоялись, что двое безумцев их преследовать будут.
– Я ее… сильно… ну?..
– Мне больше досталось, – усмехнулся рыжий.
Нора фыркнула.
– Тебе будто понравилось.
Рыжий вдруг обнял ее рукой за шею, сжал, азартно смеясь.
– Люблю схватки с волчицами, – прорычал он. – Давно у меня хорошей драки не было. Ты, конечно, всего лишь баба, а не воин, но уж хоть что-то.
Нора взвизгнула возмущенно, вывернулась из-под его руки и легонько царапнула северянина за бок, злорадно усмехаясь, когда он с шипением отдернулся.
– Будешь знать как цепляться ко мне!
– Ах ты стерва… Ну смотри, паршивка. Ты мне всю забаву испортила, я с тебя потом возьму.
– Ну, попробуй, – Нора насмешливо фыркнула и спрятала нож за поясок.
Рыжий упер руки в боки и покачал головой, мол откуда что берется, но Нора и сама голову теряла от собственной дерзости. Решила – надоело ей дрожать. Хватит. Пусть все вокруг ее теперь боятся. Она вспомнила вдруг, как Айна с криками убегала от нее, вся растрепанная и жалкая, как она сама когда-то перед северянином, и улыбнулась. Больше не буду такой трусихой.
– Теперь нам путь только по лесу держать. Хорониться будем, – серьезно заговорил северянин, когда они собирали вещи и сворачивали лагерь. – Нас небось с Выселок ещё ищут, теперь и здесь начнут. Плохо дело.
Нора удрученно вздохнула.
– Это все я, верно? Вот же дура дурацкая… А если ты из-за меня домой не вернешься?..
Рыжий посмотрел на нее угрюмо, сморкнулся в сторону.
– И чего мне теперь, придушить тебя что ли?
Нора виновато пожала плечами.
– Не знаю…
– Ну, – сказал. – В расчете будем, – и кивнул на нож.
На том порешили и двинулись в путь.
Эх… все равно гадко ей на душе было. Все испортила. Так бы и впрямь быстрее добрались, на телеге-то. Меду бы кушали, Нора мед любила с детства, особливо если с рогаликами или лепешками, с молочком только-только из-под молодой телочки. Ах, хорошо было…
С рыжим у них как-то само собой все заладилось. По старой колее пошло – он на охоту за дичью, Нора над костром хлопочет, спали вместе спина к груди, грудь к спине, разговоры говорили, смеялись о том о сем. Однажды она попросилась с ним на охоту, и он не отказал. Даже на любопытство ее отвечать стал, иногда, конечно, нехотя, но хоть как-то. Однако ж на вопросы о том, как он в том лесу оказался и что дальше делать будет, не отвечал. Не надо тебе знать, мол, ни к чему, не проси. Жалко конечно было, но лучше не настаивать, чтоб не злился. Тут уж Нора знала, как с ним можно, а как не надо.
Зато когда он вечерком у костра рассказывал о северных островах, где родился и рос, Нора слушала, не дыша. Так он красиво говорил! Жестокое место, эти земли. Зимы там суровые, особенно в горах, много-много пухлого снега, каленые ветра, оледенелые дороги, по которым в обычных башмаках наверняка убьешься. По ним в особенных ходят, с когтистой подошвой, и с палками-копьями, они, мол, за лед цепляются. А какие там звери водятся! Северные кошки! Огромные, размером с хорошего коня, шкуры белые-белые, пушистые, но дичь эта сложная, это удача большая или мастерство нужно. Плащи с мехом северной кошки носит только конунг и его жена, так мол принято.
– Хочу себе такой плащ, – мечтательно говорила Нора. – Королевой хочу быть.
Северянин так расхохотался, что подавился зайцем.
В общем, хорошо было. Подступала желтая пора, начало холодать, и Нора все чаще и днем ходила укутавшись в его шерстяной плащ, пахнущий потом, собаками и как будто бы кровью. Рыжий сказал, вот-вот город покажется, Масличка все шире становится, там, мол, тебе и платье новое возьмем, а ему – место на корабле.
– Я тоже хочу место на корабле, – возмутилась Нора, забегая вперед. – Ты что это решил меня тут оставить? Не хочу!
– Чего-о? Сдурела? Со мной собралась что ль?
– Да!
– Нет, девка, сиди уж на своем берегу, там тебя быстро северные ветра сдуют, тщедушную такую.
– Ничего не сдуют! Я не слабая, совсем нет! Я вот тебя, между прочим, даже ножом ударить сдюжила.
Северянин расхохотался.
– Конечно, сдюжила! Тут и годовалый щенок сдюжит, когда у врага в штанах ноги заплетаются и рана в боку еще не заврачевалась. Считай, с божьей помощью сдюжила. А на нашем берегу ваш Отец никого не хранит, у нас свои боги.
– А какие?..
– Огонь и ветер, камни и волны. Такие, о которых вы уже давно позабыли со своими Приоратами, будь им пусто.
– Вот ты как! А когда с теми сидели, ты сам Отцу поклонился. Ужель твои боги тебя не накажут?
– Уж со своим богом я сам разберусь, – мрачно пробормотал рыжий и сплюнул.
Ну его. Все равно следом пойдет. Не остается она здесь одна, что ей тут теперь без родни… А там у них жизнь спокойная будет. Никто искать не станет, хозяйство свое заведут, северянин как и было так и будет по утрам на охоту ходить, а Нора в доме хозяйничать, это она умеет. А то что холода там суровые… так они лягут как всегда спина к груди, грудь к спине, прижмуться покрепче друг к дружке, и согреются. Все. Так она решила.
И как только она так решила, как только все обдумала и придумала, и как жить будут, и сколько деток нарожают и какое хозяйство заведут – водятся ли там квохталки, растет ли репа? – так сразу заметила, что рыжий совсем на нее не смотрит. Не то, чтобы нос воротит, не то чтобы и взгляда не бросит, но… Раньше дразнил, пугал, пощупать мог, Нора хоть ворчала, хоть пищала, хоть просила не трогать, не обижать ее, но чтоб он совсем перестал… вот если бы ласково, если бы с нежностью… А опосля того, как с Айной тешился, так и вовсе… а может ему такие нравятся, с телесами?.. Но он же Нору ладной звал, он же ее брал… Сам сказал – мужчине надо. Что же ему уже не надо стало?.. Или это я какая-то не такая?..
Вот призадумалась Хайноре, пригорюнилась, а что если, а как быть, а что делать? И мамки рядом нет, чтоб совета спросить… С деревенскими-то она знала как обходиться. Вот, завлекла же кузнецкого сына, улыбками, да ужимками, косой длинной, густой… а сейчас… не косы, не красы, бледная, платье драное, волосы обрезаны – как завлекать? Этот же дуб толстокожий! и не заметит наверняка ее ужимок, пока в лоб не скажешь… А в лоб она не умела, не научена… это как же так взять и в лоб сказать – на меня, мол, бери всю. Это же как надо, чтоб по-человечески, сначала она ему поулыбается, похихикает, ласковое слово скажет о том, какой он-де сильный, могучий и добрый, он смекнет, цветов насобирает, гребешек какой смастерит, ежели при монетах, то с ярмарки цацку привезет или сладостей, поворкуют потом наедине в поле где-то или в сарае, а потом раз-два и уже любятся. А еще потом женитьба, детки, хозяйство… Батюшка Савиар, конечно, говорил, что-де, сначала свадьба, а потом уже поцелуи, но кто ж его из молодых-то слушал…
Но цветы цветами, а от этого рыжего небось ухаживаний не допросишься. Значит самой как-то надо. А то ведь и впрямь уплывет на корабле без нее…
Сидел он однажды на берегу, глядел в воду и строгал себе бороду отросшую ножом, только неаккуратно как-то, сам себя резал, сам морщился, но продолжал. А Нора воротилась из лесу, заметила и говорит:
– Дай помогу!
Рыжий на нее обернулся, брови нахмурил.
– Ты и тут у нас мастачка что ли?
А Нора приосанилась – ей-то приятно. Значит, он таких девиц умелых не видал еще.
– Могу. А что? Я тятю в город собирала, когда мамка с кручинистым Нейкой маялась. Тятька не жалился.
Тот хмыкнул, нож тянет.
– Рожу не трогай, пуская такая будет. С боку прибери.
Зачем рожу оставлять, Нора не поняла, но послушалась.
Стала она рядом с ним на коленочки, взяла нож и аккуратненько принялась. Волос у него злой был, жесткий, но острым ножичком хорошо резалось. Рядом Масличка журчит, птички ей в лесу подпевают – ну благодать, а не день.
– А… у тебя жена была?..
– Не до того мне было.
– А до чего?
– Война.
– А-а-а…
Помолчали.
– А любил кого-нибудь?..
– Мы болтать будем, или ты дело доделаешь?
Злится. Не дави, Нора, чай не прыщ. Потерпи.
Закончила, а потом говорит – дай причешу. Рыжий плечами жмет – ну чеши раз хочешь, все равно потом опять сваляются. И Нора давай ему волосы расплетать, пальцами колтуны распутывать, приглаживать ласково-ласково.
– Так… это… любил кого-то?..
– Да чего пристала с глупостью какой-то? Я тебе девица какая или малец малохольный что ли?
– А что любить только девки могут?!
– Отстань, говорю. Не любил, всё.
Не любил, значит… ничего, любовь это наживное, так мамка говорила.
Потом одежду стрирала и свою и его, сама, не ждала, пока скажет. Потом из ягод наварила питья вкусного, как мамка учила, траву пряную в лесу насобирала как раз что б потомить утку в котле – за такую искусицу тятька мамке пальчики целовал. Когда северянин с уткой пришел, нахвалила его, мол, какой умелый охотник. После обеда сидела потом у речки, украдкой на него взгляд бросала, улыбалась, ножки намывала, да так, чтоб северянин видел. А тот развалился под деревом, травинку жует и смотрит, вроде бы на нее, а вроде и дальше, сквозь. А потом спать легли.
Так и на второй день было. И на третий. Нора уже извелась вся – ну как, как с ним?! Как ему сказать, как показать? Что ж он остолоп такой?! Все о своем о чем-то думает, а на Нору не смотрит! И когда на третью ночь они снова ложились спать под сенью старой ели, она взвилась. Вскочила, руки в боки, ногой иголки топчет.
– Дурак! Дурак ты!
Рыжий приподнялся на локте, смотрит хмуро.
– Ты что орешь, дурная? Забыла, что в лесу? С медведем лечь хочешь что ли или волком?
– Да лучше с медведем, чем с тобой, кротом слепым!
– Сюда иди, – шипит, что змей, – по-человечески говори – что тебе посреди ночи не так?
Нора чуть ли не в слезы – и обидно, и горько, и стыдно о таком говорить.
– Я тебе и то, и это, – воет, руки заламывает, – и покушать вкусно, и чистое надеть, и за раной поухаживать, и за рожей за твоей гадкой! А ты, а ты!..
Северянин хвать ее за ногу, дернул, так что она с криком в их постель лесную рядом упала, рот лапищей своей зажал, уткнулся ей глаза в глаза, нос к носу, скалится, точно сам хищник какой-то.
– Хочешь чтоб выдрал тебя, дуру? Хочешь? Выдеру так, что реветь будешь белугой! Это я тогда у озера еще ласково, понежничал можно сказать, пожалел, а сейчас жалеть не буду, сейчас как суку бешеную… хочешь так, хочешь?!
Нора хнычет, злится, головой мотнула, из-под руки его выскальзывая, смотрит жалобно.
– Ласково я хочу!.. Чтобы как с женою!.. Как с любимою хочу… Не делай больно, не надо, я послушной буду… правда буду…
Северянин смотрит на нее страшно, смотрит-смотрит, дышит свирепо, как зверь. Но молчит, не ругается. Потом вдруг тянет руку ей к лицу, Нора дернулась привычно, но он все равно тянет, погладил по щеке грубыми пальцами, губы погладил, шею погладил, так что снова сладость медовая по телу пошла, будто он колдун какой. С кузнецким сыном хорошо было, но не так, не остро, не жарко, не страшно, не так, что дышать не можешь…
– Ласково хочешь, – шепчет и смотрит горячо так, нетерпеливо, но будто сдерживается, чтоб сразу не сожрать, а потом усмехается, знакомо так и почти тепло. – Ладно…
Нора робко смотрит на него сквозь слезы, шепчет, чуть дрожа.
– Ты меня погладь, как ты гладил…
– Вот тут погладить?
– Да…
– Вот так погладить?
– Вот так… ох, вот так…
А потом не до разговоров было.
========== Глава 6 ==========
Они стояли на берегу Маслички и смотрели как по каменному мосту тяжело катится телега, груженая бочками и двумя жирными хряками на убой. Мужик-возница переругивался с кем-то впереди, нещадно бил вожжами старую клячу. Потом гвардейцы в соколиных плащах проверяли у него бумаги, открывали кованые ворота, и телега так же натужно перекатывалась за пределы города.
Нора тревожно вздрогнула, северянин тяжело вздохнул.
– А как ж мы в город по его грамоте пойдем?.. – спросила Хайноре, дернув рыжего за рукав.
– Так и пойдем, – сказал, затягивая пояс. – Подумаешь, пастух какой-то. В вашем захолустье его может и хватятся, но и там небось сочтут, что проигрался, вот с ним и расквитались. Да и не до того им сейчас, сама слышала, что дед говорил про Большой Ключ.
Нора не очень хорошо знала Гавара. Он был побратимом тятьки, его недолюбливала мамка, а Нейка звал старым боровом, но всегда был с ним вежлив и принимал гостинцы с радостью. И на палках с ним махался, хотя тот был жутко неповоротлив. Он хотел ее женой своей сделать, помочь, но почему-то Нора и сейчас была рада, что не сидит теперь в Пастушьем Доле и с детьми нянкается. Не там ее судьба, так она чувствовала. Но убивать Гавара все равно нехорошо было, Отец им это еще припомнит на смертном вече…
В город собирали самое нужное. Котелок, грамоты пастуха, остатки кушанья, монеты. Меч Гаваров рыжий не без сожаленья прикопал здесь же, на стоянке, сказал, мол, соколиным плащам не по нраву будет, еще допрос устроят. Норе велел молчать, вести себя тихо и неприметно, и видок ее забитый тоже пригодится. Он все сам сделает, сам говорить будет, пусть не лезет, а то влетит. В город зайдут как муж с женою, растанутся как незнакомцы, чтоб никому ни слова, о том, что с северянином зналась и спала с ним, а то сразу оплеух огребет или еще чего похуже. Заботится, с улыбкой подумала Нора, так-то пусть что хочет себе воображает, она с ним на корабль сядет, если надо тайком проберется.
Когда со сборами покончили, рыжий накинул Норе на плечи свой плащ, обтер его зачем-то прибрежной грязью, будто он и без того грязным не был, велел ей скрючится, прибедниться, сам тоже принял какой-то уж больно жалкий вид, и повел ее под руку по мосту.
– По какому вопросу в город? – осведомился молодой гвардеец, осматривая их с ног до головы, как будто уже знал, что в чем-то провинились. Нора хотела было улыбнуться, но вспомнив наказ северянина, опустила взгляд на башмаки.
– И тебе доброго дня, солдатик, – приветливо кивнул рыжий, щурясь на солнце. Он как-то чуть сгорбился, и держал руку на старой ране. – Мы с женою с севера идем, нам бы где-то остановиться, вот погляди, бумага у меня от отца досталась, он большой человек был…
– Ну давай, посмотрим, – хмыкнул соколиный плащ, придирчиво рассматривая бумаги. – А, пастух, значит. Ну не знаю, подумать надо.
– Ты думай, солдатик, да не тяни, будь ласков, уж больно долго мы идем, устали, сил нет, жена молодая совсем, пожалей…
Гвардеец зыркнул на Нору, та постаралась улыбнуться, но парень только хмыкнул, пошушукался о чем-то с другим гвардейцем, вернулся.
– Посидите-ка в сторожке, главный воротится и все решит.
Северянин нахмурился, хотел было ответить, но…
– Ой, – Нора за живот схватилась. – Ой, больно…
– Чего с тобой?
– Чего с ней?
Нора смотрит жалобно, то на рыжего, то на гвардейца.
– Ребеночек волнуется, мне бы к знахарю…
– Слышишь, солдатик? – смекнул северянин. – Нам бы к знахарю, пусти уж. Бумаги хочешь себе оставь, потом заберу, но жену не обидь…
Парень нервно пожевал губами, то на них глядя, то на товарища. Тот только плечами повел.
– Ладно, идите…
Когда за их спинами скрипуче затворились ворота, рыжий похлопал Нору по плечу.
– Молодец, девка, хорошо придумала.
– Ну так бы и телился без меня небось, – смешливо фыркнула та, но веселость быстро сдулась – северянин хмурый был и слишком серьезный.
– Не нравится мне. Больно напряженные они тут все. И бумаги так и не вернул, сучий щенок. Значит, покажет еще кому-то.
– А что если?..
– Цыц. Не болтай излишне. Пошли.
И тут Нора пропала.
Город, так много людей тут, так шумно, столько разных запахов! Она пугливо жалась к северянину, будто годовалая собачонка, таращила глаза на все, что видела, ойкала и охала, и постоянно получала от рыжего локтем. Нора глядела в глубь улицы, одной, другой, и конца и края городу не видела. Дома деревянные и каменные, крашеные крыши, женщины ругаются друг на друга, сверху что-то скрипнуло, Нора голову вскинула – окно в раме, всамделишное, стеклянное! Не какой-то там бычий пузырь…
– Посторонись!
Из-за угла выехала настоящая карета! Резная, крашеная в золотое и красное, Нора голову вытянула, когда они с рыжим прижались к стене, а там в карете дама сидит, красивая – жуть! На голове рогалики из волос, платье богатое, шелковое. Эх, мне бы такое… А вон там, вон там в лавке! Это же цветы в сахаре, как в сказке о сладкоежке! А на той улочке глашатай стоит, говорит что-то важное, о королеве, что пятой дочкой разродилась, об указе новом, но Нора недослушала – северянин юркнул в какую-то дверь и ее с собой затащил.
Тут пахло едой и брагой, было душно и дымно, жарко жарила печь. Народу много, все говорили, смеялись громко, сидели за столами и пили, пили, пили… Харчевня, поняла Нора, как в Мельне или Выселках. Только вот мельнская у этой бы в предбаннике уместилась… Нора хвать рыжего за руку, вцепилась, аки краб клешнями, и тащится, петляя между столами и мужиками за ним.
– Мне б с Топором потолковать, – северянин наклонился к лысому корчмарю, чтобы не перекрикивать толпу.
Корчмарь мотнул головой, как конь, которого дернули за уздцы.
– Не знаю такого.
– Ой ли? Не ломайся, осинушка, Топор меня как увидит, сам тебе ломоть отвалит.
Лысый зыркнул на него, пробормотал что-то, мотнул еще раз.
– Бесова шлюха тебе, а не Топор, – огрызнулся он. – Ищи его сам, где хочешь.
Северянин как бы невзначай схватил корчмаря за краешек бороденки, притянул поближе, и ласково, что любовнице, улыбнулся.
– Ну что ты ссышь, как баба? Я что, на соколиный плащ похожий?
– Хер тебя знает! – пропыхтел лысый, дергая башкой. Схватил его рыжий, как козленка за бороденку, теперь бодайся, не бодайся, рогов-то нет.
– Шкерится Топор? Надо же… Передай ему привет от Лиса, он поймет. Найдет меня пусть. Он знает где. Передашь?
– А на лапу дашь?
– Промеж глаз дам, хочешь? – рыжий уперся лбом ему в лоб, со стороны казалось, что это два побратима лбами бьются, что давно не виделись. – Вот как узнает Топор, что ты с меня монету просил, так беги сразу далеко далече.
Корчмарь засмеялся, но кивнул. На том и распрощались. Они еще петляли по улицам да переулочкам, и словно бы сам северянин не знал куда идет, словно бы куда глаза глядят, Нора все хотела расспросить его что да как, но едва только поспевала следом.
– Ну все, – сказал, когда они наконец остановились и сели на причале. – Теперь ждем.
– А чего ждем?..
– Когда семечко взойдет.
– Ну хватит загадками говорить!
Рыжий посмеялся.
– Ты что ли тут бывал раньше?
– Бывал.
– А почему не говорил?!
– А зачем? Меньше знаешь, крепче спать будешь. Топор с островов. Контрабанду возил в свое время, пока его на родине к хормангу не приговорили. Сбежал сюда, жизнь дороже оказалась.
– А что это такое? Хорм… хорм…
– Казнь такая, для нечистых на руку.
– Так ты на родине своей бандит?!
Северянин глянул на нее остро.
– Языком не мели. Мы с Топором росли в одной деревне. Он мне что брат. А жизнь она такая, у ней не только чистые да прямые дороги. И когда заносит, важно чтобы в тылу оставались свои. Однажды я ему помог, теперь его черед.
Нора задумалась.
Хорошо тут было. Свежо, ветер свищет, чайки кричат, пахнет рыбой и морской травой, что кипела и пенилась с волной, бросаясь на камни причала. Хорошо тут было.
– А что если Топор не придет? – спросила Нора, поигрывай ногой в воде.
– Придет.
– А если?
– Тебя продам в местный бардак, а сам подамся в пираты.
– Болтун, – фыркнула Нора.
Сидели долго. Солнце с высоты успело к западу накрениться, они доели остатки снеди, а когда Нора кинула пару крошек чайкам, рыжий ей подзатыльник прописал и обозвал нехорошо. Нора из обиды с ним час или два никаких разговоров не вела. А как назло язык чесался поболтать – скучно же. Разглядывать причал, с водичкой играться, сырку пожевать – этого развлечения ей на часок может и хватило, а потом-то что делать? Стала людей рассматривать. Их тут много было. Сплошь портовые трудяги, то высокие и жилистые, то настоящие силачи, как их деревенский кузнец Галоба. Пару раз мимо них прохаживался какой-то очень важный мужик в просаленном бушлате, портках и босой, курил из трубки, какую тятька изредка покуривал – ему она от самого начальника Тарони досталась, резная, из кости какого-то большого морского зверя. Ни у кого в деревне такой не было, только у тятьки ее, лесника. А еще здесь стайками слонялись девки. Сразу видно – распутница. Волосы не убраны, растрепаны, юбки высоко за пояс заткнуты, что видно голые синюшные ноги, и ярко-ярко на лице губы горят – то ли крашены чем-то, то ли пчелами покусанные, Нора так и не разобрала. Ей вообще смотреть на них было стыдно и гадко, хоть и любопытно жутко. Вот одна подплывет, что каравелла, к неприметному мужичку в добротной одежке – видно, что приезжий, может даже титулованный, шепчет ему что-то на ушко, улыбается кокетливо, пряча зубы, а потом они вдвоем уходят куда-то за угол, и все. Не хотела бы Нора такой работенки…
К вечеру она уже совсем устала сиднем сидеть, глаза слипались, рот зевал неустанно, опустила голову на плечо рыжего, который задумчивого взгляда от горизонта весь день не отрывал, и медленно засыпала, пока к ним не подошел тот самый босой моряк.
– Табаку хочешь? – протянул он рыжему трубку, приседая рядом на корточки. – Хороший табак.
– Прямиком из Фандия? – рыжий глянул на него косо, и Нора недовольно морщась, открыла один глаз. От его грязных ног дурно пахло, и изо рта тоже, ей хотелось сказать ему – пусть сначала мятной травы пожует, а потом к честным людям со своим табаком лезет, но решила промолчать.
– Верно, Фандия.
– Рос на склонах гор?
Моряк кивнул.
– Собирали в отведенный час на полную луну?
Моряк снова кивнул, а Нора привстала, уже окончательно проснувшись, и возмущенно посмотрела на северянина – да что тебе сдался этот табак?! Прогони этого грязного краба уже, пусть уйдет!
– А сушился под палящим солнцем сорок один день?
– Да что?!.. – начала было Нора, но рыжий ее грозным взглядом заткнул, что пробкой.
Моряк улыбнулся, обнажая желто-бурые зубы, и снова мотнул головой.
– Хорошо. Пойдем, Лис.
Они встали и пошли прочь с причала, Нора плелась рядом и не могла в толк взять – ей все это снится или как? Что за разговор такой бестолковый? Куда они идут? Глупый сон какой-то… ей же если и снится, то мамка или Нейка, как они бегают по лесу, спасаясь от медведя, или как пьют молоко из бесконечной кринки, сытые и довольные, а потом мамка с Нейкой уходят по раскаленному мосту, Нора зовет их, а они не слышат.
Моряк вел их по какой-то узенькой улочке, и чем глубже они заходили в город, тем темнее становилось – солнце пряталось за домами, рисуя на стенах хитрые длинные тени. Нора шла будто в полусне, и в этом полусне тени казались спутниками, словно бы их было не трое, а шестеро или даже больше, все они молчали, просто шли рядом, как стражники, ведущие на казнь преступников. Брр… Нора поежилась, чувствуя, как холодок щекочет спину и отгоняет сонливость. Нет здесь никого… только северянин, моряк и дочь лесника, вот и все. А это просто тени… И пусть ей все это не снится, пусть все это всамделишное, рыжий ей все расскажет и разъяснит, обязательно, а если нет, так она заставит, она уже с ним толки вести научена, она-то к нему подход знает…
– Что тут творится? – шепотом спрашивает Нора, дергая северянина за рукав. – Что такое? Ну скажи, скажи!
– Цыц! Молча иди.
– Ну пожалуйста! Я сейчас с ума сойду, вот прямо тут сойду, ну скажи!
– Если не заткнешься, – прошипел он ей в ухо, скалясь, – я тебя на улице оставлю соколиному патрулю на поругание, поняла?
– Поняла…
Да уж, подход к нему еще искать и искать, как в кромешной тьме иголичье ушко…
Моряк их будто не слышал. Шел себе впереди, словно не боясь удара в спину, насвистывал какую-то старинную детскую песенку, Нора едва не стала подпевать. А потом остановился у неприметной деревянной двери в какой-то большой сарай, открыл ее, и двинулся дальше по улице, будто бы ничего не делал, ничего не говорил и вообще мимо шел, к пивнушке, а дверца сама открылась, не знамо как, может сквозняк… Пока Нора удивленно смотрела ему в след, рыжий недолго думая взял ее за руку и тенью скользнул в проем.
Они шли вдоль высоких стен из бочек и коробов, в полумраке, ловя отдаленный дрожащий свет лампадки. В конце концов рыжий остановился.
– Ну, будь здоров, Топор.
– Лис. Вот уж не ждал…
Нора выглянула из-за его спины, осторожненько, чтоб хоть пол глазком посмотреть. Топор был невысоким, но крепким, шире в плечах даже рыжего, и лицо у него в самом деле было как топор – узкое, со здоровенным острым носом, хоть заместо гарпуна пользуй. А глаза маленькие, и совсем Норе не понравились. Особливо, когда они ее увидели.
– Кто это с тобой?
– Да так. Девчонка одна, деревенская. Помогла мне.
Топор кивнул, махнул рукой на стул напротив, и рыжей присел, а Нора осталась стоять в тени деревянных ящиков, так ей отчего-то покойнее было. Тятька всегда злился, когда она так делала, пряталась в углу или в тенях, говорил, так мол делают или трусы, или тати какие. Но она была маленькая и ей нравилось чувствовать себя мышкой, юрк туда, юрк сюда, никто тебя не видит, не слышит, а ты – всех. Когда подросла, так отучилась прятаться, наоборот нравилось, когда смотрят и глаз оторвать не могут. А вот сейчас вспомнила вдруг, и снова тени стали друзьями…
– Ну рассказывай, брат, – Топор взял бутыль со стола и разлил по стаканам. – Как ты на этом берегу оказался?
– История долгая, всего не рассказать, сам понимаешь.
Топор зыркнул на рыжего хитро, с ухмылкой.
– Государственная тайна?
Северянин усмехнулся, словно бы отражая усмешку Топора, и развел руками.
– Уж не обессудь.
– Да брось. Понимаю. Махнись мы с тобой местами, я так же скажу. Хотя в твоей шкуре мне б оказаться не хотелось.
– Верно, в штанах великовата будет.
Северяне расхохотались.
– Значит, угодил в передрягу по государственной нужде, – Топор задумчиво тянул из стакана. – Дай угадаю, на родину хочешь переправиться?
Рыжий кивнул. Топор сунул руку за ворот рубахи, Нора отчего-то вся натянулась, напряглась, но северянин просто лениво почесал волосатую грудь. Помолчал. Глянул на Нору, потом опять на северянина. Потом усмехнулся, крякнул и с укором покачал головой.
– Бес тебя одноглазый в рот, Лис, что ж ты натворил…
– О чем ты толкуешь? – нахмурился рыжий. – Не пойму.
– Это ж ты Палач, да? Ты в Выселках шишку важную приделал?
Нора охнула, и тут же сжала рот ладонями. И прямо видела, как северянин на глазах всем телом напрягается, аж стул под ним заскрипел.
– Какой еще Палач?
– Да вот такой вот. По всем селам и весям твоя рожа сейчас висит. И девки твоей. И приметы вот – рыжий мужик, мелкая чернявая баба. Представляются то мужем и женой, то сестрой и братом. Где ты болтался все это время, что не знал?
– По лесу, – процедил рыжий. Так его перекосило, что Норе страшно стало…
– Ну и вляпался ты, Лис.
– Чушь бешеная! Он ж пастух какой-то плешивый был, а не принц!
Топор откинулся на спинку стула и пожал могучими плечами.
– Вот уж не знаю. Но начальник Вирхи лютует как бес, будто родного брата потерял.
Ох-ох-ох, что же с ними теперича будет… ищут… ищут, значит… а она тогда на Айну напала… еще хуже сделала, они с тятькой видно тоже потом рожи их в деревне своей увидели и пожалились гвардейцам… Ох, что бы было, ежели она все ж таки уговорила рыжего в деревушку сунуться за башмаками, да платьишком…
Северянин пожевал губами.
– Тогда мне без тебя в самом деле не справиться, брат.
Топор кивнул.
– Помогу, чем смогу, конечно. Но подождать придется. Сейчас даже самое захудалое суденышко с волкодавами обходят, все углы вытряхивают. Мое через недельку отчаливает туда вас и пристрою.
– Да чтоб меня! – вдруг рыкнул северянин и по столу раз! кулаком. – Мы в город по его бумагам вошли. Дай им день-два всё прознают… Нет у нас недели, брат.
Теперь Топор жевал губами, да кружку теребил толстыми пальцами, а потом махнул рукой.
– Ладно, не реви, разберемся. Дай хоть два дня мне, поговорю с должниками. Авось посажу тебя матросом куда-нибудь, дальше сам.
Рыжий кивнул.
– Хорошо бы.
– А с ней что делать? – Топор кивнул на Нору.
– Ее бы пристроить в дом какой-нибудь, – та едва не охнула, а рыжий даже не глянул на нее. – Девка-то обычная, не слишком приметная, без меня ее не признают. За эту услугу я с тобой отдельно рассчитаюсь, дай только срок.
Топор смотрел на рыжего пристально, постукивая треснутым ногтем по рябой столешнице.
– Все мечты свои мечтаешь?
– Посмотрим, как запоешь, когда я высажу на этом берегу свои драккары.
