Текст книги "Хайноре (СИ)"
Автор книги: Berenice Borgia
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
– Не твое дело, – язвительно сгримасничала Нора.
А сама, вдруг вспомнив что оно значит, смутилась и притихла…
В Выселках уже давно прокричали петухи, народ уже хаживал, дела свои делал, кто в скотне хлопотал, кто в лавках, кто в кузне, жизнь тут бежала ручейком, в меру спокойная, в меру бурная. А рыжий все выискивал что-то по сторонам, все щурился, раздумывал. Нора поглядывала на всякие побрякушки в лавках, на шкуры, шерсть, хотела было погладить щенка в загоне, но хозяин ударил ее по руке, мол купи, а потом наглаживай.
– Доброго утречка, сударь, – вдруг услышала она голос рыжего, обернулась – тот толкует с кузнецом, улыбается во все зубы, сверкая щербиной на месте нижнего клыка, а кузнец на него брови хмурит. – Тебе тут подсобить не надобно? Я Вурза, был кузнецом в Тарони, пока туда Вирха не сунулась, чтоб им. Вот с женкой перебрались подальше от городов, хочу дом тут поставить, детишек завести.
– Ты о том не со мной толкуй, а со старостой, – отрезал великан с молотом.
Рыжий покивал.
– Со старостой потолкую, конечно, как же не потолковать. Но мне б работу какую, у тебя тут вижу ее невпроворот, авось сгожусь для чего.
Кузнец облокотился на балку, поглядел на северянина пристально.
– Из Тарони, говоришь? Больно говор у тебя странный.
– Дак я родом с северных берегов. Жили там, пока мирное время было, потом ушли. Оттуда и говор.
Кузнец снова оглядел северянина с ног до головы.
– Иди со старостой потолкуй, там посмотрим.
– Нора! Норка! Ты что ли? Вытянулась-то как! А тятька твой где?
К ним шел какой-то тучный бородатый мужичина, которого Нора признала не сразу. Гавар, тятькин знакомец из Пастушьего Дола, гостил у них года три тому назад. И чего он в Выселках забыл? Ягнят что ли своих на продажу привел?
Нора неловко улыбнулась, но улыбка сама собой сползла, когда северянин вдруг подошел и приобнял ее покрепче.
– А ты, друг, кем будешь и откуда жену мою знаешь? – спросил рыжий.
Гавар хохотнул, отвечая северянину его же прищуренным взглядом.
– Друг семейства, так сказать. Надо же, выдал таки тятька тебя. А то все берег, берег, так и в девках засидеться не долго. Что, молодые, не захотели со стариками жить?
– Ну а чего нам, – заулыбался северянин, будто бы расслабившись. – Я свой дом хочу, что мне на чужих харчах сидеть.
– И то верно. Хороший тебе мужик достался, Хайноре, да и она девка видная, повезло тебе, Вурза. Имя знакомое какое-то… Может я тебя знаю все ж таки?
Нора закусила губу, чувствуя как северянин вдруг сжал ее за бок покрепче.
– Да нет, отец, я б запомнил.
Гавар кивнул с улыбкой осматривая их, щурил и без того маленькие глаза, что казалось те вот вот выкатятся на пухлые румяные щеки. Нора вспомнила сладкие рогалики и соленый сыр, что Гавар привозил им из Пастушьего Дола, и натужно улыбнулась, чтоб тот ненароком не подумал чего не того, а рыжий ей потом не всыпал.
– Ну ладно, муженек, ты иди со старостой потолкуй, а я пока Норочку приючу. Что ей с тобой ходить, девке эти ваши разговоры скучные не сдались, так сказать.
Рыжий глянул на нее, явно сомневаясь, но Нора смолчала.
– Ну идите, конечно, почему нет, в конце концов не чужой человек. Где мне найти вас опосля?
– Иди в харчевню, у меня там комната, смогу и вас рядом на ночку-другую уложить, пока чего как. Норин муж, мне как брат, так сказать, – хохотнул Гавар, ударив себя кулаком в грудь.
Северянин усмехнулся в ответ, приобнял Нору покрепче, да как поцелует смачно и в губы и в шею, и шепчет:”Смотри мне, девка, не сболтни лишку”.
Хайноре только неловко улыбнулась ему, и они разошлись.
– Так значит тятька твой все лесом промышляет?
Нора кивнула, как можно непринужденнее, разглаживая складки на платье.
– Как дела у него идут, все с Таронью торгует или как?
– Не очень дела, зверь что-то не уродился нынче…
Гавар давлел над ней как туча, сидя на стуле. Комнатка у него была неплохая, видно что не бедствует. А может… а вдруг… нет, рыжий не простит, рыжий страшный человек, нельзя, молчи Норка, молчи да улыбайся…
– Так может мне это, навестить родичей твоих? Тут же близко, ежели по большаку, пара денечков.
– Ой да не утруждаетесь, пожалуйста, – смущенно заулыбалась Нора. – Тяжко, конечно, но справляются они, Н… Нейка помогает…
Ох, братишка… больно ей было о таком врать, больно говорить о мертвых, как о живых, больно… Врет, будто самолично их… того… Будто они с рыжим подельники… Хайноре вздохнула прерывисто, тихонько, чтоб Гавар не заметил.
– Вот как, значит, – прицокнул Гавар. – Ну ладно, ладно, раз уж ты так говоришь… А то я было соскучился по стряпне твоей мамки. Галушки с грибами в меду, похлебка на зайчатине наваристая. Все ж таки в наших краях такого не отведаешь. А уж какое твой тятька варил бродило!
Заулыбалась Нора. Вспомнила и мамкины галушки и тятькино бродило с кислинкой на языке. От него потом ходишь веселый, легкий, как перышко, и на душе сладостно, как от поцелуя любимого. Тятька совсем недавно перестал ей бродило водой разбодяживать, сказал мол взрослая уже, можно и так пить. Ох как Нейка потом на нее взъелся…
– Ну а плачешь ты чего, Нора? – И впрямь… смотрит на платье, а оно все в разводах от слез. – Давай говори мне правду, что стряслось?
И Нора вдруг разрыдалась пуще прежнего и все как на духу выложила.
Гавар хмурился, ругался, грузно вышагивал по скрипучему полу, то за голову хватаясь, то размахивая кулаками.
– Падаль северянская! Безбожник! Чуял же, чуял сразу что мракобес он, ирод проклятый! У-у-у! Ну я ему устрою! Ты не плачь, Норочка, не плачь, будет земля им пухом, Отец на том свете теперь о них заботится, – сел Гавар на постель рядышком с Норой, погладил ее по плечам, заговорил ласково. – А тебя я пристрою, не бойся, миленькая, все сладится у нас. Дом у меня большой, хозяйство приличное, а бабы в доме не хватает. Как жена померла в том годе, так я еще и не женился, а наследники то нужны, сама понимаешь…
Нора вся съежилась от чего-то, сжалась, глядела на Гавара исподлобья. Не хотела она замуж за него… старый уже, совсем неладный… как вообразишь такого на себе, так сразу дурно становится… Тут она и вовсе пожалела, что все ему рассказала, встала, слезы утерла…
– Не нужно так, пожалуйста. Не хорошая я жена, порченая, без приданного, нищенка, еще и северянином помеченная, негоже такому видному человеку до потаскухи опускаться…
– Да что ж ты наговариваешь на себя, глупая, брось! Это ж не ты под северянина легла, это ж он тебя силой взял, черт окаянный, ух я ему! Невиновная ты, а Отец Всесоздатель все видит, все понимает, и я понимаю…
Норе вдруг совсем страшно стало. И ведь неплохо же это, стать женой человека состоявшегося, богатого, не пропадет с ним, ну а старый что… ну потерпит, рыжего же терпела… Но отчего ж ей под варваром и убивцем приятнее оказаться, чем под честным человеком?.. Устыдилась Хайноре самой себя, заругалась последними словами, точно же потаскуха, точно же дрянь… осквернил ее бес рыжий, мысли дурные в голову посеял… он все виноват, он! Пускай Гавар его прирежет, задушит как скотину, пускай отомстит за них за всех! Может тогда она от бесовского влияния очистится… в храм сходит, снова Отцу поклонится, больше не будет с солнцем разговаривать… честной женщиной станет, за честного человека замуж выйдет и честных детишек нарожает, пущай так и будет.
Вот как они с Гаваром порешили. Пускай, значит, Норочка сидит на постели, а как только этот мракобес, так сказать, окаянный явится и в дверь постучится, так она скажет голоском своим соловьиным “Заходи, родной”, а Гавар тем временем за дверью схоронится, и как только пес северянский зайдет, он ему меч свой на темечко и опустит. Рука у меня, так сказать, тяжелая, клинок еще от прадеда достался, добротный, не раз на дорогах лихих спасал.
Нора кивала и слушала, раздумывала уже как хозяйством мужненым будет распоряжаться, как ей все завидовать будут, как станет самой богатой в Постушьем Доле. Пригляделась она к Гавару, как тот мастится тушей своей меж дверью и стеной, дак вроде и не такой он и старый, седины совсем чуточку, борода густая мясистую шею прячет, а брюхо… ну так тятька к своим годам тоже брюхо знатное наел, это, можно сказать, гордость…
И вроде бы смирилась она уже с судьбой такой, как дверь без стука отворилась.
– Ну, со старостой я… Ах ты сука!
Не успел Гавар меч опустить, как северянин раз и отскочил! А клинок бах! и в пол как ударится, а рыжий как прыгнет на Гавара, как скрутит его, гибкий, увертливый, что змей. Нора вскрикнула, с ногами на кровать вскочила, а эти двое давай бороться и пыхтеть, один душит, другой рвется, кулаками как молотами в разные стороны машет, да без толку. А потом рыжий как рыкнет, как сожмет со всей силы, Гавар глаза закатил, посинел и хрусть! сразу обмяк. И уже не Гавар это был, а мешок бездыханный, сломанная кукла… рыжий разжал руки, и тело грузно съехало на пол.
Он смотрел на нее страшно глазами вращая, дышал часто и громко, как загнанный зверь, и чувствовала Хайноре, как сама, точно мертвая на постели оседает.
– Что ж ты, дура, наделала…
– Я?..
– Ты! Молчать надо было, молчать! Ну давай сюда язык, сука ты такая, он тебе уже не нужен…
Хайноре тут же слетела с постели, упала ему прямо в ноги, ухватила за сапог, прижалась.
– Я не хотела! не хотела, прости! прости дуру, не буду так больше, ни за что не буду, никому не скажу, прости, прости, прости! он сам! сам спросил, сам догадался, я не хотела говорить, не хотела, не калечь, молю тебя, молю! что скажешь, все, что скажешь сделаю!..
А сама ревела, себя не помня, страшно ей было, так страшно, как только может быть человеку, так она кары Всесоздателя не боялась, как этого северянина.
Сгреб он потом ее одной рукой, бросил на кровать, она сжалась, забилась в угол, глаза руками закрыла и наревелась всласть, досуха. А когда пришла в себя, поняла, что не стал северянин ее наказывать, подняла тяжелую голову и огляделась.
Рыжий уже деловито обшаривал Гаваровы пожитки, и складывал все самое ценное на краю постели. Там и кошель увесистый был, и три головки овечьего сыра, и хлеб, и бурдюк с брагой и еще всякое по мелочи. Только на тело у стены Нора старалась взгляд не опускать…
– А улов-то хороший, – усмехнулся северянин, разглядывая Гаваров меч. – Старый, конечно, видно. Но добротный. На первое время сгодится. – Сунул его себе за пояс, а потом глянул на Нору. – Ну, подельница, вставай, собирайся. Тикать будем. Да побыстрее.
========== Глава 4 ==========
Из Выселок они ушли быстро, окольными путями, стараясь кузнецу и старосте на глаза не попадаться. Ушли и долго долго шли вперед то по тракту, то через лес, чтобы ненароком патруль не встретить. Уж очень северянин боялся, что его признают. А чего его признать? Мужик мужиком, а что с северными корнями, так то приглядываться надо. Не понимала Нора его, но слово лишнее сказать боялась. Ежели велел рыжий с дороги свернуть, значит свернет, куда скажет пойдет.
Шли до самой ночи, а ночью встали лагерем на берегу Маслички, развели костер и грелись, поедая сыр, да запивая брагой. Нора вздыхала грустно, очень уж ей хотелось хотя бы ночку в постели поспать, всяко мягче, чем на земле. Интересно, а северянин в самом деле хотел в Выселках осесть, пока у кузнеца монетку не заработает?
– Сдурела что ли? – хохотнул рыжий, когда она спросила. – Вот мне надо время терять. Обчистил бы его как липку в первый же день, и поминай как звали.
– Ты ещё и вор…
– Поглядел бы я на тебя, окажись ты одна на наших островах, – фыркнул рыжий. – Ты б не только воровать стала, ты б и легла под кого придется.
– Уж после тебя хоть под лешего!
Северянин расхохотался, шлепнул Нору по заду и снова к бурдюку приложился. Сегодня он что-то добрый был, даже за колкость не наказал, не иначе как захмелел… и впрямь. Развалился у костра, голову на бревно опустил, а глаза блестят, бледные его, будто маслом смазанные. Хорошо ироду, зло думала Нора, вот бы вынуть сейчас нож его, перерезать глотку, а может и обождать пока заснет… Мысль крамольная грела ее пуще огня.
– Домой хочу, – вдруг сказал рыжий, глядя на распускающуюся луну. – К ледяному мокрому ветру, стылой земле, к горячему очагу, настоящей браги хлебнуть, а не этого пойла из пастушей мочи.
– Глядите, размечтался как.
– Ты ядом плюйся, не плюйся, а я все равно вернусь. Пусть не ждет никто, но вернусь. Да так, что запомнят… – взгляд его маслянистый вдруг помрачнел, сжал рыжий в кулаке мягкий бурдюк и выплеснул остатки в костер.
Огонь жарко вспыхнул, заурчал, заговорил. Что ты шепчешь, огонек, о чем рассказываешь? Смотри, говорит, задремал твой мучитель, гляди, вот вот, бери, жги, режь, не убоись, я посвечу, я подсоблю… Вздрогнула Нора, будто и впрямь защекотало ей в ухе… Нельзя так, нельзя, огонек, о злом ты мне говоришь, о греховном… А если Отец услышит, увидит? Негоже так боговерному человеку поступать, негоже, так тебе самый распоследний подлец скажет – грех это исподтишка убивать беззащитного и безоружного, убивать и вовсе грех, сколько его потом вымаливать в приорате, как священнику потом в глаза смотреть…
А огонек все шепчет, не унимается, говорит – это право сильного, это закон природы, кто сильнее, тот и прав, кто хитрее, тот победит, либо ты, либо тебя, при свете дня или в ночи, боги благоволят сильнейшему. Если одолеешь его, врага своего, если выдюжишь, то не осудит тебя солнце, не осудит луна, земля и небо, никто не посмеет судить победителя.
Нора опомниться не успела, как руки уже сами потянулись к его сапогу, как сверкнула сталь от пламени костра, будто огонек подмигнул, как нависла беззвучной, недышащей, недвижимой тенью над похрапывающим телом… и в миг этот сладостный ощутила Хайноре, дочь лесника, будто вся власть этого мира у нее в ладошке зажата, будто все она может и горы свернуть и реки осушить, будто в миг этот познала и поняла мир, и все свелось к одному, и все стало едино.
– Ну что замерла? Режь, раз такая смелая.
Нора вздрогнула, обернулась на огонь – неужто и впрямь он с нею заговорил?
– Долго мне ждать-то? Ты либо дело делай, либо поспать дай.
Тьфу ты, ну ты, рыжий!.. Бросила она нож, да рядом легла. Не буду больше огонь слушать, дурное он говорит.
Только не шел у Норы сон. Все думала, думала, глядя на луну. Что ей теперь, как быть. Куда идти. Куда северянин идет? Ведь идет же он куда-то, есть же у него цель какая-то, вот, домой вернуться хочет, только его там почему-то никто не ждет. Как так? Это же дом, там непременно должны ждать. Вот если бы она вдруг далеко от дома оказалась, её бы родные точно ждали. Почему же его не ждут? Да и как он вообще в лесах королевских оказался? Ничего о нем не знаю, вдруг поняла Хайноре. Надо бы спросить, пусть хоть расскажет куда и зачем они идут. Повернулась к нему, нет, думает, не стану будить, еще обозлиться опять, что-то нехорошего сделает. Тятька всегда говорил, не дразни зверя, если по ушам получить не хочешь.
Рыжий разбудил ее рано утром, велел сходить к ручью набрать воды в дорогу. Сонно протирая глаза и зевая, Нора побрела в лес, ноги заплетались, голова плыла, кажется проспала она совсем мало, а когда вернулась, рыжий расстилал на траве карту.
– Ты где ее взял?! – Нора тут же проснулась.
– Пока ты опять ревела самозабвенно, я время даром не терял, – фыркнул северянин, прижимая карту за уголки камушками. – Бумажек у твоего неудавшегося муженька, как у сановника… Зато с этой грамотой нас в любой город пустят.
Хайноре выхватила у рыжего бумагу, жадно впилась в нее глазами…
– Сим до-ку-мен-том доз-во-ляю… – стала читать, потом запнулась, нахмурилась, – что там дальше? Не пойму.
– Почетному господину, нести культуру гильдии, чего-то там, начальник гильдии пастушьего хозяйства, и тому подобное, – нехотя пробубнил северянин, не отрываясь от карты. – Говоря короче, был твой Гавар почетным хреном какой-то королевской гильдии, вот ему и жилось вольготно, куда не придешь, везде примут.
– Это ты что, – хохотнула Нора, – пастухом прикинуться решил?
– А что, ты прикинешься что ли?
Нора вдруг вспомнила, о чем ночью сама с собою кумекала, села рядом и аккуратно спросила.
– А куда мы идем?
– Куда надо.
– А куда надо?
– Не отвлекай, – отмахнулся рыжий, – черт разберет тут в ваших каракулях, островитяне совсем иначе карты пишут.
Нора опустила ладошку на его лапищу, тот недоуменно поднял взгляд.
– Я помогу. Ты мне только скажи…
– Чего сказать? – нахмурился рыжий.
– Когда отпустишь меня?..
– Доберусь до места, отпущу, куда угодно пойдешь.
– Ну зачем я тебе?..
– Занадом, – буркнул тот, сбрасывая ее руку.
– Ну скажи, пожалуйста, устала я гадать…
– Мужик, у которого на морде написано, что с островов родом, шатающийся в одиночку по тракту у любого деревенского дурочка подозрения вызовет. А мужик с бабой – это уже другое дело. Проще так, вот и все. Вот ежели б не твой Гавар, никто б и не подумал дурного.
– А если… а если я сбегу?
– Ну попробуй, – хохотнул рыжий, чертя что-то пальцем на карте.
– А вот если?!
– Да ты я погляжу и впрямь по хорошему не понимаешь, – он зыркнул на нее угрожающе исподлобья, Нора и притихла.
Все равно попробует. Разок хотя бы да попробует. Для душевного спокойствия, вдруг получится…
Рыжий долго рассматривал карту, Нора ему кое-где помогла, разъяснила, вот тут мол, мы, южнее Таронь, на западе Королевский лес, на востоке ежели вдоль Маслички идти сплошь рыбацкие деревушки, аккурат до первого большого города, где Королевская Академия и второй после столицы самый главный Приорат. Там и порт у места, где Масличка падает в залив Ропот, а тот потом сочетается с морем Рос, и если курс на север держать, то за одну луну при хорошей погоде можно добраться до Северных островов.
– Хорошо ты карты понимаешь, гляжу, вовсе и не простая деревенская дурочка.
Хайноре фыркнула, играясь травинкой с быстроногой речкой.
– Тятюшка давно хотел скопить монет и перебраться ближе к большому городу. Он потому меня замуж выдавать не торопился, говорил, что я умная, надо меня в Академию. А Нейку в гвардию, он иногда такой несносный был, драчливый жутко, хваткий, как рысь, дисциплины ему не хватало, тятька говорил, что в армии, мол, его научат. С северянами драться хотел…
Рыжий ничего не ответил, и стало почти совсем тихо, разве что птицы горланили и журчала Масличка.
Порешили идти к академического городу, Оринтару, названному в честь прадеда нынешнего короля из рода Энлидорнов. Порешили особенно по большаку не идти, там и люди лихие нередкое дело, да и патрули королевские, и еще не знаешь что хуже. Пошли вдоль Маслички то спускаясь к берегу, чтобы получше путь видеть, то брели по лесу, когда берег попадался не хоженый, заболоченный или заросший. Рыжий лис по-прежнему лишний след боялся оставить. Оно и правильно, конечно, когда хоронишься, да только от всех этих колдобин, веток, буреломов у Норы совсем износилось платье, и башмаки хлюпали, а погода шла к осени. Она плакалась, жалилась северянину, давай мол хоть в город какой-нибудь зайдем, хоть на секундочку, хоть монетку одну на новое платьишко потратить. А тот отмахивался, потерпи, мол, не здесь, Гаварову тушу наверняка уже нашли, а хвостик с хвостиком связать не трудно, и значит их уже ищут, и значит в близких Выселкам деревнях уже знают. Нельзя им выходить сейчас, не здесь.
Нора повздыхала печально, глядя как пальцы из дырки в башмаках выглядывают, а потом вспомнила вдруг, что давно Отцу за родителей не молилась, а уж за то, что они с добрым Гаваром сделали… Но не она же! Это рыжий его того, кокнул… Только почему она себя и в самом деле подельницей чувствует?..
Брехня! Никакая она не подельница. А как только в какую-нибудь деревню зайдут, она сразу в храм пойдет, и пусть рыжий что хочет делает. Пусть хоть лупит на глазах у толпы, хоть ножом угрожает – все равно пойдет. Отцу поклониться – святое дело!
Но покамест светило ей хлюпать по болотам, да жаться к нему ночью, кутаясь в шерстяной плащ. Не так уже и противно было… он большой, теплый и сильный. Ей даже отчего-то спокойнее становилось, когда приходила ночь и пора было укладываться на ночлег, и снова спина к груди, грудь к спине. Иногда, когда сон не шел, она разговаривала с месяцем. Как мол так выходит, месяц месячишко? Почему глаза видели, уши слышали, руки чувствовали – как отца ее убивал, как матушка кричала, как холодел под пальцами Нейка, точно морозы вдарили… А нутро не верит. Нутро свое говорит. Не злодей он. Всему причина есть. Только вот умом она причину не находила, а снова спрашивать пока боялась. Решила, что потом. Когда у него настроение хорошее заладится, может браги снова хлебнет… тогда и спросит.
Она уже знает, ежели настроения у рыжего нет, то лучше вообще всю дорогу молчать. Но иногда Норе становилось совсем скучно и она все-таки спрашивала.
– Ты вот говорил, что домой хочешь.
– Ну.
– Ещё говорил, что тебя там не ждут…
– Ну?
– А почему не ждут?
Северянин вздыхал удрученно – смирился, видно, понял, что не отстанет.
– Ну вот так вот бывает. Не все щенки желанными рождаются.
Нора охнула, забежала вперед.
– Ого! Это как так? Ужель мать твоя не знала что от мужиков детишки бывают?
Северянин расхохотался.
– Знала. Но отец мой был из тех, кому бабы не отказывают. Вот и моя мать не смогла.
– Что ж ты, значит, в отца насильником уродился? – осклабилась Нора.
– Ой да кто ж тебя насиловал, поплачь тут ещё, – отмахнулся рыжий. – Так стонала, что весь лес небось слышал.
– Ах ты!..
Нора возмущенно отвернулась, покраснела и больше ничего у него не спрашивала. Понравилось ей, как же! Понравится кому такое! Да даже если понравилось, она все равно ведь не хотела! Она ведь просила, чтоб не трогал! Плакала даже! Понравилось, ишь ты, придумал…
Так они и шли вдоль Маслички, как прокаженные обходили стороной деревушки. Из-за деревьев как потянет дымком, как защекочут слух отдаленные голоса, так Нора глядит на рыжего жалобно – ну может сейчас уже? Далеко же ушли от Выселок… Северянин рыкнет на нее и все. Нельзя, мол. Окончен разговор.
На третий день хоженый берег кончился, пошли болота и непроходимые заросли, пришлось им подняться к дороге. Это был не большак, купеческий тропка, узенькая, аккурат, чтоб телега с товаром проходила. Ее местные торгаши придумали, чтобы на большак не соваться, на конвой-то из охраны у мелких купчишек лишних монет не было. Тут и тятька ее ходил, когда в прибрежных деревушках спрос был хороший на шкуры да кости. В общем дорога была почти не опасная, уж королевские патрули тут не сновали, зато купеческие возки ходили только так. Одну такую они повстречали на четвертый день. Отец с дочкой. Мужик уже седой, девчонка с виду показалась Норе старше ее, широкобедрая, грудастая, щеки красные, губы пухлые, и косы, ах косы какие, русые, с кулак толщиной. Нора сразу себя щепкой лысой почувствовала.
– Тять, глянь какие идут, – и голос у нее был звонкий, как у девочки, и утробный, как у тетки. Она сидела в полупустой телеге и болтала босыми ногами. – Уставшие такие, давай возьмем. Эй, ребятушки, куда идете?
Северянин хмуро посмотрел на Нору, та поняла и прикрыла рот.
– До ближайшей деревни, милая девушка, – приветливо отозвался он. – Спасибо, мы уж так дойдем, зачем вам клячу мучить.
– Залезай, мужик, кляча хоть старая, но идёт хорошо, – старик-возница махнул рукой. – Айна, шмотье прибери.
Повозка встала, девчонка вскочила, сгребла поклажу в один угол, а потом хохоча неуклюже поклонилась им.
– Прошу пожалуйста в карету, господа!
Северянин залез первым, а потом притянул за руку Нору. Телегу шатало, как пьяную, девка беспрестанно смеялась и ойкала, но каким-то чудом умудрялась не упасть. Когда они наконец расселись, телега тронулась.
Девка бесстыже разглядывала их во все глаза, отчего Норе совсем не по себе стало. И чего она пялится?.. Ну поношение башмаки, ну и что… и сама не царевна, вон, вообще босая…
– Ой, – пискнула девчонка, глядя на их поклажу, – это у вас что же, всамделишный меч?!
Северянин его сапогом под мешковину толкнул и улыбнулся – ну простак простаком.
– А как же, госпожа моя, я же с войны недавно вернулся, нам там игрушечных не выдают.
– Так ты солдат! – восхищенно охнула Айна, и сразу вдруг приосанилась. – С северянами дрался?
– Именно так, именно так, с безбожниками.
Она одернула юбку своего цветастого платья, пряча голые пятки и принялась косу наглаживать, будто растрепалась та. А сама глазками сверкает, тьфу, противно!.. Нора круто отвернулась, глядя в сторону леса.
– А что это за девушка с тобою, солдатик?
– Сестра моя.
Чего?! Сестра теперь?! Ишь ты! Жена, сестра, а завтра кем буду? Пробабкой?! Она возмущенно посмотрела на рыжего, но тот и глазом не повел.
– А чего неразговорчивая такая?
– Характер дурной у нее.
– Сам ты дурной, – фыркнула Нора.
– Вот и я о чем.
Девка рассмеялась, отец на нее шикнул, мол не докучай людям, дай отдохнуть. Так он им выкроил пару минуток тишины.
– Слышишь, девочка, – шепнула Айна. – Хочешь я тебе свои башмаки отдам? Все равно не ношу, люблю босичком бегать, пока тепло позволяет, меня так мамка с детства приучила. Хочешь отдам? За так. А то уж на твои смотреть больно…
– Не смотри, – огрызнулась Нора, за что от северянина получила локтем в бок.
– Ну не дури, а. Кто от таких щедрых подарков отказывается? Сама всю дорогу ноешь, что идти тяжко. Бери пока предлагают.
– Я что побирушка тебе? Бр-р-ратец.
Рыжий так глянул на нее, так страшно глазами сделал, что Нора было испугалась по привычке, но быстренько опомнилась. Ничего он ей при всех не сделает!
– Глядите, какая госпожа. Бери, сказано. А с доброй девушкой мы как-нибудь рассчитаемся по-свойски.
Эта дура снова захихикала, и снова отец на нее шикнул.
Так у Норы появились новые башмаки. Тоже, конечно, ношеные, но зато без дырок и подошва не протертая. Только широковаты были, но это не беда… Даже как-то настроем потеплела, уже не фыркала Нора на нее, пока ехали и болтали. К вечеру свернули с дороги в лес, откушать, да прилечь до утра, делили харчи, у Айны с отцом хлеб был, мед и водица, северянин достал последнюю головку сыра, что им еще от Гавара осталось, пили, ели, разговоры говорили. Молчавший на дороге Айнов тятька на привале оказался чуть ли не болтливее дочки. И о том спрашивал и о сем, откуда мол путь держите, где родились, слыхали последние вести? а о том слыхали? вот такие дела!
– Ты-то друг, давай расскажи, что там на войне, ужель побили мы иродов?
Нора все глядела на северянина, все боялась, что тот ненароком сорвется, зарычит и выдаст их, но рыжий будто и вовсе позабыл кто такой. Или очень хорошо себя в руках держал.
– Да что тебе сказать, отец, – по свойски махнул рукой рыжий, заедая хлеб сыром. – Война поутихла, до поры до времени, нас вот, раненых, – он погладил себя по перевязанному боку, – домой отпустили, там же в лазаретах на всех не напасешься, а корона и так поиздержалась, сам понимаешь.
Старик важно кивал, стряхивая крошки с бороды, а дочка его увлеченно слушала и так же увлеченно трескала мед.
– Но ничего, будет наше время, корона велит, снова пойдем безбожие искоренять. Отец хранит.
– Отец хранит, – хором сказали все.
Вот дает… беззастенчиво врет, предает своих северных богов, Отец его видите ли хранит… И даже не запнулся ни разу. Даром что рыжий. Лис проклятый… И снова Нора задумалась, а сама бы как себя повела, ежели бы во вражеской стране оказалась? Солгала бы, чтоб спастись? Поклонилась бы другим богам, присягнуть бы другому королю?
– Эх, все в нашем короле хорошо, – снова начал старик, – Только вот на солдат наших казны не хватает, дороги небезопасные, патрулей бы побольше, а то кляча уже не так, чтоб по этим тропам колдобистым ходить… в общем все не слава Отцу, а однако ж новые храмы строятся тут и там, у Верховного Приората чуть ли не больше власти, чем у короля… – Он подался ближе к рыжему, тот кивнул, мол, слушаю, – Ты не подумай, я человек богобоязненный, кажную седьмицу хаживаю в храмы, перстни целую, все как положено, но сам понимаешь, когда такое было, чтоб Приорат строил золоченые храмы, пока страна голодает и воюет?.. Вот при отце нынешнего короля, да хранит Всесоздатель его душу, такого не было…
Северянин закивал.
– Не было, не было.
– Ну вот и я к чему. А сколько беженцев с севера идет? Деревеньки по ту сторону Маслички уже битком забиты, города закрывают на Большой ключ, пускают только по особому случаю, эвона как.
Северянин жевал, слушал и, видно было, призадумался. И Нора тоже… как им теперь в город попасть? Не пустят же…
Ночью она проснулась оттого, что в спину задуло, а старик с другой стороны костра храпит, точно медведь рычит. И чего так дует? Нора протянула руку за спину, оправила шерстяной плащ, заткнула под бок, и снова улеглась. А потом как вскочит, что ужаленная! Рыжий! Рыжий пропал! Волки унесли! Схватили его королевские гвардейцы! В темницу тащат! Ох ох ох! Погодите-ка… дак если б схватили, то и ее тоже… или уж всяко проснулись они, услышали… А девка где? Айна? Куда делись?..
Нора прислушалась и вдруг похолодела телом, будто её колодезной водой с головы до пят по зиме облили. А потом резко в жар бросило, жуткий жар, что волосы на всем теле зашевелились, а под кожей будто сам огонь потек, и сердце заходилось боем.
Смех. Смех услышала. Там, в лесу. Недалеко, за деревьями.
И пошла. Не хотела, а пошла, ноги сами повели, ноги в новых башмаках.
Идут себе, ступают но траве, обходят ветки, хорошие башмаки, мягкие, как рысьи лапы. А голоса ближе и ближе, будто навстречу идут.
Шаг, еще, вон за деревьями что-то…
Северянин приходовал ее сзади, задрав подол цветастого платья. Держал руками за крутые бедра, охаживал по мясистому заду, порыкивал азартно, а она хихикает, похрюкивает, постанывает.
– Ой какой ты хороший, какой ты сильный, какой, какой, а… ой, ой, ой… возьмешь меня замуж, солдатик? Так замуж хочу… ну возьми, солдатик… – Он ее за волосы хвать, да как дернет, а та вскрикнет, сильнее щекой к осине прижимаясь, хохочет. – Жестокий ты, не пойду за тебя… а-а-х, хорошо любишь…
Рыжий все трудится, трудится, с нахлестом, жарко, пылко, штаны вот-вот упадут на землю. Точно медведь медведицу кроет. А Нора смотрит, глаз оторвать не может. И хочется уйти, да ноги будто в землю вросли. Смотрит – колени дрожат, смотрит, а в руке нож…Откуда?
– Ой, ой, ой, она тут! Она! Сестра!
Северянин обернулся, замер.
– Сдурела что ли…
– Не сестра я ему, – говорит, голоса своего не узнавая, губ, что гнуться в ухмылке, не чувствуя. – А жена.
========== Глава 5 ==========
Северянин смеялся как волк – хрипло, рычаще, лицо исполосованное тонкими царапинами сочилось кровью, а ему все равно смешно было, и глаза горели, как два потусторонних факела.
