Текст книги "Добро пожаловать домой (СИ)"
Автор книги: beLiEve_Me
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Стоило нам зайти в комнату, как подкидыш прикрыл за нами дверь, а я потащил его в сторону широкой кровати. Устроились рядом с ней прямо на раскинутом на полу пушистом и безумно мягком ковре. Отпустив, наконец, теплю руку, потянулся к прикроватной тумбочке, зажигая стоящую на ней лампу. Приглушенный мягкий свет тут же начал бликами танцевать, отражаясь от стекла тонких, высоких бокалов. Взяв один из них, начал медленно наполнять вином. Билл заворожено следил за тем, как растекается темно-алая жидкость. Наполнив бокал до середины, протянул его мальчишке, удивленно распахнувшему свои бездонно черные сейчас, из-за макияжа, глаза. Кто только не пытался напоить сегодня моего «братишку», и даже ни мои злобные зырки, ни поучительное ворчание Густа не могли остановить народ. Но ребенок оставался непреклонным и весь вечер потягивал только колу. Но не теперь. Да, маленький, пора взрослеть. Это мой день рождения, и я хочу, чтобы ты за меня выпил. Тонкие пальцы неуверенно касаются холодного стекла, оглаживая, а после и оплетая. Отдаю бокал, мимолетно коснувшись нежной кожи.
Вдруг с грохотом распахивается дверь, и в комнату, вместе с орущей с первого этажа музыкой, вваливаются целующие и практически насилующие друг друга Кристин и Гео. Подкидыш вздрагивает, чуть не расплескав вино и поворачиваясь на звуки, а из меня же вырывается что-то непонятное и утробное, очень сильно напоминающее рычание.
– Кхе-кхе… – Сдерживаясь из последних сил, пытаюсь прервать содомию и привлечь к себе внимание.
Любовнички очень неохотно отрываются друг от друга, переводя осоловелые взгляды на нашу композицию под названием «Не ждали – да. Идите нах*й!».
– Ууупс… – Выдает девчонка, пока Георг пытается понять, с хера ли их отвлекли.
– Ребята… – Тихо-тихо шиплю. О, Кажись, до друга дошло. Вон какой сразу невинный и непричастный вид состряпал.
– А давайте поиграем в игру?
– Давай! А в какую? – Вмиг заинтересовавшийся взгляд Кристин просто отражал всю пошлость промелькнувших в ее голове картинок с участием всех нас четверых. ( Блин, Гео, с кем ты связался? Вот с первой встречи подозревал, что она – извращенка!) Обломись!
– В прятки. Я закрываю глаза, а вы прячетесь и никогда больше не появляетесь в моей жизни!
Кажется, тонкий намек дошел до адресатов, потому что Листинг как-то резко потупил взгляд и засуетился, выталкивая попытавшуюся что-то возмущенно вякнуть Крис из комнаты.
Под тихий смех подкидыша, все еще поскрипывая зубами, я встал и подошел к двери, запирая ее и возвращаясь на ковер. Налил себе вина и отставил бутылку.
Смотрю на видение, уже переставшее смеяться. Любуюсь этим совершенством. Сияющие, хотя и уставшие, омуты пленяют. Розовые губки трепещут, и тихий шепот шорохом песка, гонимого ветром по ночному пляжу, произносит:
– Поздравляю, Том...
Мое имя вышло и вовсе беззвучно, просто движение губ, помолчавших и расплывающихся после в улыбке. Спокойная, теплая… Улыбка ангела. Улыбаюсь в ответ, лишь слегка и больше – глазами. Поднимаю бокал. Мгновение хрустально звона, глоток вина и тепло, разливающиеся по венам. Прикрываю на минуту глаза, наслаждаясь этим теплом.
Ладонь на ощупь находит тонкие пальцы, перебирающие белоснежный искусственный мех. Открываю глаза, встречаясь с бездонным мраком. Билл облизывает влажные губы, а я не могу оторвать от них взгляд. И смотреть уже не могу. Просто смотреть, ничего не делая.
Отставляю свой бокал на тумбочку, забираю вино из тонких пальцев, отставляя туда же, и пододвигаюсь к манящему созданию, стирая пространство, что нас разделяет. Все еще не выпуская его ладони, другой оглаживаю бархатную кожу лица. А мальчик все улыбается. Медленно склоняюсь к нему, целуя родинку под губой, после чего перехожу и к самим губам, сцеловывая с них улыбку и пьянящий вкус винограда. Билл выдыхает, прикрывая глаза и приоткрывая рот, позволяя, приглашая проникнуть глубже. Но я не соглашаюсь.
Скольжу губами по шелковой коже, спускаясь нежными поцелуями по тонкой шейке. Подкидыш запрокидывает голову, открывая тем самым еще больший доступ. А мне все мало. Чуть прикусываю пульсирующую венку, отчего Билл дрожит, зажмурившись. Тут же зализываю свою несдержанность, продолжая губами столь сладкое путешествие. Мелкими поцелуями ласкаю выпирающие косточки ключиц, засасывая тонкую кожу между ними, клейменную небольшой темной родинкой. Опускаюсь ниже, натыкаясь губами на ткань мягкой рубахи. Отрываюсь от Билла, чуть-чуть отстраняясь, и, дождавшись его взгляда, протягиваю руку к тонким лямкам на широком вороте, наблюдая за реакцией на свои действия. А Билл лишь пристально и чуть затуманено смотрит в мои глаза, не делая попыток меня остановить. Тяну за одну из завязок, распуская свободный бантик. И все еще никаких возражений. Совсем осмелев, отпускаю, наконец, тонкие пальцы и начинаю неторопливо вытягивать из-за пояса тонкую ткань, после чего тяну ее вверх. Малыш лишь поднимает руки, помогая мне. Освободив хрупкое тело, ощущаю в своем щекочущие волны, приятной тяжестью оседающие внизу живота. Откидываю ненужную тряпку в сторону, жадным взглядом лаская каждый миллиметр фарфоровой кожи. После чего начинаю надвигаться на Билла, заставляя того отклониться, а потом и вовсе лечь на мягкий ворс. Нависаю над ним, склоняя голову и вновь захватывая в плен манящие губы. Малыш, какой же ты сладкий!
Кажется, один глоток вина смог опьянить Билла, потому что я начинаю чувствовать, как тонкие пальцы касаются моих плеч, скользя по ним и стягивая рубашку. Отрываюсь от мальчика, приподнимаясь и самостоятельно освобождаясь еще и от футболки, так как терпение постепенно слетает к чертям. Билл заворожено смотрит какое-то время, а я заставляю себя не двигаться, давая ему удовлетворить свое любопытство. Чем смелее становится изучающий кофейный взгляд, тем сильнее краснеет милое личико. Темные глаза останавливаются на медальоне, и зацелованные губы снова расплываются в спокойной, счастливой улыбке.
Вновь склоняюсь над хрупким телом, присасываясь к уже помеченному и природой, и мною местечку между острыми ключицами. Кажется, это теперь мой фетиш. Подкидыш вздрагивает, когда холодный металл часов касается его разгоряченной кожи. Ласкаю поцелуями тело мальчишки, не пропуская ни одной клеточки, заставляя краснеть и выгибаться. Меня самого уже ощутимо трясет. Дрожащими пальцами расстегиваю узкие джинсы брюнета, чувствуя, как тело подо мной напрягается. Нет, мальчик, не хочу тебя пугать.
– Успокойся, малыш. Я ничего не сделаю. – Шепчу, целуя впалый животик, оставляя в покое его ширинку.
Билл вздрагивает и распахивает зажмуренные до этого глаза, поднимая откинутую голову. Подтягиваюсь к его лицу и ловлю терзающие белый мех пальцы, переплетая их со своими. Поднимаю руки Билла, прижимая к ковру над его головой, после чего ложусь на худое тело, опираясь на локти, чтобы не раздавить. Черт, какой он сейчас!
Черные, как смоль, волосы разбросаны по белоснежному меху, огромные, распахнутые омуты с бездонным мраком в них, подернутые мутной поволокой возбуждения. Хрупкие ладони, сцепленные в замок с моим руками. Учащенное дыхание, грудь тяжело и часто вздымается, и так впалый животик судорожно втягивается, а влажная кожа блестит в неярких бликах.
Я хочу его… Безумно... Неудержимо!
Но он еще не готов.
Глава 36 (Часть 2).
Глава 36 (часть 2).
Я хочу его… Безумно... Неудержимо!
Но он еще не готов…
А я уже не могу остановиться.
– Доверься мне, маленький. – Произношу севшим голосом и пытаюсь просунуть колено между плотно сжатыми тонкими ногами.
Билл какое-то время смотрит мне в глаза, после чего отворачивается в сторону, зажмурившись, и… Разводит ноги. Для меня. Мой хороший. Не раздевая и не раздеваясь дальше, устраиваюсь между широко разведенными коленями. Расцепляю наши ладони, приподнимаясь на вытянутых руках и вжимаясь пахом в пах мальчишки. Билл вздрагивает. Еще бы, мы возбуждены. Сильно. Оба.
На меня снова уставились огромнейшие глаза, но, стоило мне начать двигаться, как Билл запрокинул голову, ударяясь затылком, благо, о мягкий ковер, а его пальцы вновь принялись терзать бедный мех.
А я же все двигался, и двигался все быстрее, имитируя то, чего безумно хотелось. То, чему я еще научу своего подкидыша. Покажу, какого это. Научу не бояться. А пока пусть так. Это тоже сносит крышу. Мне хорошо. Невозможно. И жарко.
Стон Билла, который он все-таки не смог сдержать, как бы до этого ни старался, пронзает все тело, подобно разряду электрошока. Я и не думал, что его голос может звучать так. Что всего один стон способен так взбудоражить мой мозг, поджигая тело.
Рычу, обнимая мальчишку одной рукой, и меняю позу, опрокидываясь назад и опираясь на свободную руку, утягивая, при этом, хрупкое тело за собой. Подкидыш вскрикивает, обхватывая меня руками за шею, но я не даю ему опомниться, притягивая уже обеими ладонями тончайшую талию и сильнее вжимая бедра Билла в свои собственные, продолжая двигаться. Малыш уже тоже не может себя контролировать, отвечая на мои движения и царапая мне спину.
Нежная, возбужденная плоть, трение, грубая джинса, нагретая жаром тел. Сбитое, рваное дыхание. Влажная кожа, капелька пота, сбежавшая по бледному виску вдоль острых скул. Уже не сдерживаемые стоны, неразделимые, где чьи. Да, и какая разница? Скорость, бешеный ритм движений.
Билл неопытен, ему не нужно многого, чтобы кончить. Просто в один момент тело в моих руках напрягается, выгибается, ломаясь. Голова запрокидывается, черные волосы взметаются, полоснув меня по лицу. В мою спину впиваются острые ноготки, а с искусанных и мною, и самим Биллом губ срывается крик, растворяющийся в беззвездном мраке за окном и все несмолкающей музыке, доносящейся с первого этажа.
И все. И одного этого вида хватило для того, чтобы я впервые, бл*дь, в своей жизни кончил себе в штаны.
***
Всё еще сидя на пушистом ковре и прижимая к груди мгновенно отрубившееся тело, я вяло рассуждал о вечном и насущем.
О том, что у мальчика влажная кожа и волосы у корней (Да и у меня тоже), а из-за неплотно прикрытого окна по комнате гуляет бодрящий такой сквознячок. О том, что пора бы уже ложиться спать, но не помешало бы сначала раздеть и обтереть подкидыша (Да и себя тоже). О том, что же со мной происходит… О том, что совсем недавно произошло между нами. И о том, чего не произошло. О том, каким будет лицо Билла на утро, и что ему сказать, чтоб не смущался очень уж сильно. А он ведь будет. О том, почему я сижу сейчас и улыбаюсь, как дебил, представляя это. О том, что я и есть дебил. О том, что тело, которое я так бережно прижимаю к своей груди, перебирая длинные спутанные пряди, начинает покрываться мурашками. О том, почему он так для меня…
Наклоняюсь и целую Билла в лоб, убрав с него влажную и непривычно короткую челку. Надо ложиться спать, малыш, подумать обо всем можно и завтра. Все будет завтра.
– Спокойной ночи, Билли.
***
А завтра было не до этого…
Утром позвонил Гордон, сказав срочно ехать в больницу. Голос у отца был каким-то взволнованным и испуганным. В голове сразу же прочно засели мысли о самом худшем, а сердце неприятно защемило. Мама…
Пришлось в срочном порядке вскакивать/умываться/одеваться и будить Билла, сообщая, что у него на то же самое есть 15 минут.
Спустившись в гостиную (Для чего пришлось переступать неопознанный, спящий на лестнице, объект), осмотрел поле боя. М-да… Боролись с пьянством вчера явно старательно, даже когда мы ушли. Ну, судя по виду… Пьянство победило. Выживших не наблюдалось. Лежащие (висящие) на всем (под всем), чем можно (и нельзя!) тела не подавали признаков жизни. (Храп не считается, он больше походил на предсмертные хрипы)
Кое-как добрался до кухни и почти ни на кого не наступил (Почти!). Завтракать не хотелось, хотелось уже выехать, приехать и узнать поскорее, что там случилось, ведь Гордон, скотина, так ничего и не удосужился объяснить, на первый же мой вопрос ответив многозначительными гудками в трубке. А теперь и вовсе телефон отключил! Убью и фамилию спрашивать не стану! И так знаю, он же мой папаша.
Но инстинкт «накормить ребенка», выработанный благодаря подкидышу, даже в такой ситуации умудрился вылезти на передний план и орать благим матом. Пришлось быстренько сообразить несколько бутербродов, пока закипал чайник, а «ребенок» собирался. (Эх, еще ребенок… Обломал меня вчера. Ничего, мы с тобой еще повзрослеем, обещаю!)
Когда я уже заваривал кофе, ввалилось нечто, отдаленно напоминающее одного из моих лучших друзей. Поприветствовал ехидным хмыком Шеффера, нервно постукивая пальцами по столешнице в ожидании Билла. Не выдержал и начал мерить кухню шагами, нервно закуривая.
Густав какое-то время тупо вливал в себя найденную в холодильнике минералку, потом удивленно зыркал на меня, после чего, не выдержав, поинтересовался:
– Трюмпер, ты чего какой дерганный?
Не хотелось вдаваться в подробности, тем более, что я и сам их них*я не знал.
– Не выспался.
Густ понимающе так кивает, типа «Ага-ага, пи*ди дальше, я только за вилочкой схожу, лапшу с ушей снимать», и продолжает допрос:
– А причина?
Тяжело вздыхаю.
– А причина… – Вот как тебя посылать, если, судя по виду, ты сам только оттуда?
Тут на кухню заходит сонный Билл, недовольно поправляя влажную челку, потирая кулачками глазки (Всю ночь спал с макияжем, кожа теперь чесалась) и заразительно зевая во все 32.
Улыбка сама собой выползла на лицо, и я продолжил свой ответ, глядя на помятое брюнетистое чудо:
– А причина тоже не выспалась.
Глава 37.
Глава 37.
В больницу я гнал с одуряющей скоростью. Билл сидел, вжавшись в кресло, и, время от времени, настороженно поглядывал на меня. Лишь это и удерживало от того, чтобы вдариться в крайность и слиться в страстном поцелуе с ближайшим столбом.
Отец навещал маму пару дней назад, и не должен был ехать к ней так скоро. Так какого хрена он вообще делал в больнице? Герр Штольц вызвал? Но доктор звонил только, если были какие-нибудь изменения. Т.е. ни разу еще! Черт, Гордон, вот неужели так сложно было все объяснить, к чему это неведение? Оно меня с ума сведет. Тебе и нормальный-то сын не нужен (Был. Вроде…), а нах*й сын-«Привет моей крыше!»?
Не стал заезжать домой даже, чтобы переодеться. Нервы не выдержат. А ведь мои нервные клетки не только восстанавливаются, но еще и имеют привычку мстить виновным в их гибели. Так что, берегись, папочка, и смирись с тем, что ты у меня вечный козел отпущения!
Вылетаю из машины, несясь на полной скорости в больницу. Краем глаза отмечаю, что подкидыш верной собачкой следует за мной. Волнуется. За меня или за маму? За обоих, наверное. Но, чем ближе нужная палата, тем больше мысли концентрируются на том, что же там ждет. Замираю у самой двери, отчего мальчишка впечатывается мне в спину. А я не могу решиться войти. Никак не получается. Мне банально страшно. Что там? Что с мамой? Открываю дверь.
Стоило мне зайти в палату, как мир рухнул, звезды заметались в хороводе, сердце ухнуло и помчалось галопом, а мысли спутались, пускали фейерверк и сами же взрывались разноцветными огнями. С белоснежной, чуть смятой кровати на меня смотрели теплые, усталые, родные карие глаза. Губы на бледном лице улыбнулись и тихий голос произнес:
-Привет, Томми. Сынок.
– Мама…
***
Две недели в больнице. Каждый день. Вообще бы оттуда не вылезал, если бы врач позволил. Но он и так ворчал, что одного круглосуточного посетителя более, чем достаточно, да и мама, сообразившая, какое сейчас время, возмущалась, мол, нефиг прогуливать, лентяи, школу и универ никто не отменял, да и она не умирает, а, наоборот, вышла из комы и обратно не собирается. Поэтому приходилось ехать домой, спать, есть на автомате, отвозить Билла на учебу и ехать самому, ждать окончания гребанных пар, забирать подкидыша и гнать опять туда, где билось сердце и раздавался родной, но уже почти забытый смех.
Кстати, о подкидыше… Доктор Штольц его боготворил, ненавязчиво советуя нам чуть ли не памятник воздвигнуть этому «герою», так как считал, что именно он разбудил уснувший мозг, заставив его снова работать. Коматозники слышат и понимают все, что происходит вокруг, а до появления Билла с мамой никто не решался заговорить. Такие вот мы дебилы, а мальчик – молодец. Никогда не забуду, как прошло их знакомство.
Пока я приходил в себя, пока доходило, что это не бред, не глюк, я не сплю и не обкурен, а мама действительно сидит и смотрит на меня, очнулась… Не знаю, сколько времени я тупил, прежде, чем бросился к ней. Отец еле успел отскочить от кровати, а мама уже тихо смеялась в моих объятьях, говоря, что не успела она придти в себя, как на нее уже покушаются, желая задушить. Не смотря на шуточные возмущения, она уже пыталась обнять меня в ответ, но отвыкшие и непослушные руки отказывались тогда еще работать. Сколько я просидел, прижимая к себе теплое, исхудавшее, но живое тело, слушая неровный ритм сердца и тихий смешливый голос, вообще забыв обо всем, что было вокруг? Вообще без понятия. Пока мама, неожиданно, не оторвала голову от моего плеча, заглядывая куда-то мне за спину.
– Так вот ты какой, Журка…
Эти ее первые слова, сказанные Биллу, я так и не понял, потому что говорила она на русском языке. Только вот «Журка»… Такое, кажется, имя часто звучало в этой самой палате, когда мой подкидыш читал маме русскую книгу, «привет» из ее же детства. Она слышала. Она помнила. Она уже тогда знала его. И знала о нем даже больше, чем мы или он сам. Она ни разу не спросила, кто это такой постоянно приезжает навестить ее. Наоборот, она его ждала. Она смотрела на него с лаской и любовью чуть ли ни с того самого первого взгляда. Никто из нас тогда, в больнице, не обращал на это внимание. Ни я, ни, тем более, отец.
Отец… Я не узнавал его. Ладно, то, что он в последние месяцы постоянно и, можно даже сказать, активно участвовал в моей жизни. Я привык. Смирился. Да, и большей частью это была заслуга Билла, так как он магнитом притягивал к себе людей, вот и мой папаша-трудоголик не устоял. Но теперь… Он не вылезал из больницы вообще. Он и из самой палаты-то не выходил, даже когда я приезжал, он отходил от кровати, уступая мне место, но палаты не покидал. Он постоянно держал маму за руку, говорил с ней. Медленно, частями он рассказывал, что произошло за этот год. Не в нашей семье, а в мире. У нас-то все было печально, лишь последние месяцы начало налаживаться. А мама же ничего не знала…
Как-то отец подошел ко мне, когда она уснула, и позвал выйти. Это был единственный раз, когда он шагнул за пределы палаты, оставив в ней лишь подкидыша. Гордон стоял на лестнице и смотрел, как жадно я глотаю табак, кажется, жалея, что сам не курит. Потом, помолчав и тяжело повздыхав, все-таки соизволил заговорить.
– Том, знаешь, Элис… Она ничего не помнит. Ничего, что привело ее к коме. Тот день, она его забыла. Помнит только какой-то разговор с сестрой, а дальше – провал.
Отец говорил медленно, неуверенно, подбирая слова, то и дело сжимал и разжимал кулаки, и, кажется, если бы позволил статус, еще и ногти бы грызть начал. А я слушал и не понимал, чего он от меня хочет.
– Сынок… – Я скривился, услышав от него это обращение. Странно, а раньше бы еще и по морде въехать не поленился. Старею.. Но отец тут же исправился. – Том, не говори ей пока. Ни к чему это. Мало ли, как она отреагирует. Не нужно повторения. Пусть придет в себя.
– Волнуешься за ее здоровье? С чего вдруг такая забота? Какого хрена ты вообще не на работе, она же твоя жизнь? – Отец пристально и с какой-то болью смотрел мне в глаза, после чего тяжело вздохнул, покачал головой и продолжил:
– Да, волнуюсь. Том, что бы ты ни думал, я люблю вас. Вы моя семья. – Я лишь ехидно хмыкнул. – Я уже потерял все однажды, не хочу, чтобы это случилось еще раз. А работа… Главное в жизни не это... Карьера не ждет тебя дома, деньги не согреют руки, а слава – не обнимет ночью.
Я удивленно приподнял брови. Вах, какие слова мы умные знаем, откуда такие мысли? Я уже говорил, что порою думаю слишком громко? Так что, даже не удивился, когда отец ответил:
– Это Билли мне как-то сказал.
Боже, подкидыш, на ворота Рая надо ставить сигнализацию, чтобы такие ангелочки оттуда не сбегали и не шандарахались об нашу грешную землю. Что ты задумал? Объединить нашу семью? Хм, видимо, да, и уже очень давно. Что ж, удачи. Мне сейчас пох*й, лишь бы маме не стало вновь плохо.
Глава 38.
Глава 38.
Спустя пару недель маму, со скрипом и ссорами, все же выписали. Доктор Штольц еще долго возмущался, но, когда отец чуть не выкупил половину персонала, грозясь увезти с собой на прицепе, врач прикрыл барахолку, сообщив, что сам будет приезжать каждый день и следить за маминым состоянием, прописывать и контролировать процедуры и приемы лекарств. На том и порешили.
Я боялся нашего дома и царившей в нем угнетающей атмосферы. Но, казалось, что с мамином возвращением все кардинально поменялось. Она ничего не помнила, и вообще, словно вернулась в прошлое. Училась заново ходить, начиная вставать с инвалидного кресла, когда мышцы, отвыкшие от нагрузок, вновь привыкали работать. Отец не отходил от нее ни на шаг, отчего она ворчала, говоря что-то про личное пространство и «никакой личной жизни», но даже не пыталась при этом сдерживать счастливой улыбки.
Я не узнавал свою семью… Все словно началось с начала. Вернулось в то время, когда мамина любовь еще не превратилась в паранойю, когда отец не пропадал сутками на работе, окружая нас не деньгами, а заботой. Состояние он уже успел сколотить достаточное для безбедного будущего еще нескольких поколений и, казалось, наконец, это понял. У меня снова была семья. Мы снова были счастливы. Мама сияла, освещая и согревая все и всех вокруг. Отец ревностно следил за тем, чтобы ничто не нарушило воцарившиеся мир и покой, снова смеялся и шутил, отваливал маме комплименты и постоянно старался к ней прикоснуться, держал ее руку, гладил плечи, волосы, но не осмеливаясь на что-то большее. Он время от времени бросал на меня осторожные и словно извиняющиеся взгляды, а я… А я не хотел ни ссор, ни ругани, ни выяснения, кто прав, кто виноват, и кто и на что имеет право. Отец явно хотел попытаться начать все с начала. А кто я такой, чтобы этому мешать? Нет, я не приму его так скоро, и не прощу так легко, но мама… Она впервые за долгие годы, какими я их запомнил, была просто по-человечески счастлива.
Я сам не заметил, когда моя жизнь успела так сильно поменяться. Учеба, дом, заботы о почти уже взрослом ребенке, снова дом, но уже родительский, прогулки с мамой по саду, семейные ужины и тихие вечера у настоящего камина, когда отец читает газету или, извиняясь, штудирует какие-то рабочие документы, готовый в любую минуту прерваться и по первому зову понестись исполнять капризы любимой жены и своих детей. Мама, красивая, молодая еще женщина, сияя вновь обретенным румянцем и мягкой улыбкой, расспрашивает о том, как проходят наши дни, как дела у наших друзей и как там Георг со своей странной девушкой. Или тихо болтает о чем-то с подкидышем, и тогда в гостиной, кроме звуков работающего тупо для фона телевизора и огня в камине, раздается еще и русская, непонятная, но красивая и мягкая, по сравнению с немецкой, речь. И я. Просто наслаждающийся тем, что имею. Семьей. Семейным уютом. Непривычно заботливым отцом, родной, любимой и любящей мамой, невинным и по-детски наивным, теплым, домашним и таким красивым Биллом. Моим подкидышем. Моим братом.
***
О том, что Билл стал моим братом, я начал задумываться всерьез лишь после выписки мамы, когда уже был почти уверен и спокоен, что все, она очнулась и спать так долго больше не собирается.
Мне было не до секса. Мне было не до нас. А вот когда свалившее в отпуск, оскорбленное либидо, гордо задрав голову, все же дало о себе знать расслабившемуся организму… Бл*дь, Билл, что происходит?
Я как-то внезапно понял, что подкидыш влился в нашу семью. Отец, так давно уже его «сыночком» называл и грезил «папочка» услышать. (Тьфу, сопли розовые, противно-то как!) Ну, а мама… Она на него с такой заботой, умилением, любовью и грустью смотрела, что и слов не надо было. Ее Журка. Она так и продолжала называть подкидыша недобитым журавленком, а он и рад был без памяти. Когда родители говорили о нас, они всегда употребляли такие выражения, как «наши дети». Словно мы родные. Пипец, у меня другие планы на этот скелет! А вот сам скелет, кажется, о них уже забыл.
Спал Билл теперь в своей комнате, обложившись учебниками, чтобы радовать маму хорошими оценками. Старался на меня не смотреть, со мной не разговаривать. И вообще, он избегал моих прикосновения! Нет, ну, так-то, он всех избегал, как и всегда. Даже маму обнял всего пару раз, находясь при этом в практически обморочном состоянии, но старательно пытаясь это скрыть. Но я! Это же я, которому всегда и все было позволено! Билл же доверял мне больше, чем кому бы то ни было. Да он меня хотел, вашу мать! А сейчас… Он становился моим «братом». И вот ни хрена меня это не устраивало!
Я, бл*дь, ревновать его начал ко всему, что движется! Даже к маме! Сначала охренел от осознания последнего факта, но, когда заметил, что такие же ревностные зырки в их сторону бросает еще и отец…. Ооо, я нашел своего единомышленника! Я не один тут такой шизофреник, нас много! И мы сплотились. Ныкались по углам, наблюдая, как эта парочка проводит время, как мило они общаются. Какие они счастливые мать и дитя, блин. Мамка, ну, что это такое? Не отбивай у меня парня! А смотрелись они и правда мило. Вот тогда-то мы и задумались с отцом. Мама слишком спокойно отреагировала на появление в нашей семье Билла. Про смерть баб Нюты мы говорить пока еще боялись. Сказали, что он приемный сын Лилии, что она опять куда-то так испарилась, и мальчик теперь с нами. Почему он не остался в России с бабушкой, мама не спрашивала. С хрена ли его усыновила тетя Лили – тоже. Мама вообще относилась к нему слишком... по-матерински. Так, словно она и правда знала его уже очень давно, все это время ждала и искала. И вот он нашелся. Его нашли.
А подкидыш тянулся к ней. Он тянулся к матери, которой у него никогда не было, моя дурная тетка не в счет. Мальчик наконец попал в семью, стал ее частью и был безмерно счастлив. А в семье братья друг с другом не спят. Твою мать! Т.е. мою мать… Бл*дь, Билл!
С этим надо было что-то делать. Отрывать ребенка от крылышка заботы не хотелось, но… Но хотелось, черт, кому я вру! Я уже привык к нему, но не к тому, что у меня появился младший брат, а к тому, что он милый, клевый, всегда под рукой, костлявый, но такой приятный на ощупь. И не собирался от всего этого отказываться. Значит, придется поговорить с предками. Хотя бы с мамой. Она лучше, добрее, она поймет. Она же любит меня и не станет отнимать у сына любимую игрушку? Интересно, туда, куда она пошлет, самолеты долго летят...
Вот с такими мыслями я и собирался в родительский дом, уныло поглядывая в сторону запертой двери комнаты Билла. Поговорить решил сегодня же.
Но не успел.
Глава 39
(Если честно, я не знаю, как люди, читающие мой фик, отнесутся к этой проде...)
Глава 39.
POVБилл.
Я до сих пор не могу спокойно смотреть в глаза тете Алисе. Как вспомню, что мы с ее сыном вытворяли... Как пойму, что хочу продолжить. Том, мне страшно. Я не могу выбрать: ты мой брат, или… Или кто? Ты ведь запретил давать этому название…
POV Том.
– Добро пожаловать домой, Билли.
Встретив его такими словами, мама оторвалась от стоявшего в каком-то шоке и внимательным взглядом рассматривающего подкидыша отца. Подошла к мальчику и повела его наверх, опираясь на его руку. Здрасти, приехали! Не понял…
– Пойдем, нам надо поговорить. – А мне никто ничего объяснить не хочет? – Гордон, а вы пока тут посидите, расскажи Тому все, хорошо? – Надо же, про меня не забыли. Что здесь происходит?
Отец опередил меня. Он устроил маме допрос раньше. И вот теперь мы сидели оба ошарашенные тем, что удалось узнать, пока мама во второй раз ведала эту историю уже непосредственно одному из ее главных героев.
***
Примерно 20 лет назад.
*Пииип… Пииип… Пии..*
– Алло?
– Лили? Ты?
– Алиска? Ба, какие люди! Ну, как тебе страна чудес? Сейчас мать позову… Мааам, Алиса звонит… Мам? *Пип-пип-пип-пип*
16 лет назад.
– Hallo ... Hallo? Ich kann dich nicht hören ...
– Алис, я такая дура…
– Кто это? Лилия?
– Алис, он бросил меня… Мне так плохо. Козел! И я бросила… Я идиотка… Я не смогла, Алис, я испугалась… *всхлип*
– Лили, успокойся! Что ты сделала? Я ничего не понимаю…
– Ребенка… Я его бросила. В детдоме оставила. Он такой маленький… Алиса, я испугалась! Что мне с ним было делать? Я молодая, я не смогу… Одна… *надрывное рыдание*
– Так, Лили… Давай по порядку… Успокойся, слышишь, дурочка? Какого ребенка?
– Своего, Алис… Своего.
11 лет назад.
-Алиса, прекращай.
– Даже не собираюсь, Лили. Было бы намного проще, если бы ты сказала, где его оставила. Ты сама-то понимаешь, что где-то растет без матери твой сын? У меня Томка подрастает, и сердце кровью обливается… Он на моих глазах, заботой окружен, а твой… Оох, Россия такая большая…
– Остановились, сестренка… Я была там. Я… искала. Его уже нет. Забрали.
Чуть больше года назад.
– Алиса, ты не представляешь, что случилось! Я сама ничего не понимаю…
– Кто это?
– Совсем сестру забыла… Я нашла его!
– Лили? Кого нашла?
– Своего сына.
– … *шок*
– Не знаю, зачем я туда опять заехала… А он был там, представляешь? Он у меня такой красивый…
– Ты же…Как? Ты говорила, что его забрали…
– Я сама ничего не понимаю… Там все так запутано. Он ничего не помнит, представляешь? А еще, его какой-то старик назвал глупым, японским именем… Что-то там, или луна, или солнце. Идиоты. Блин, а я даже не знаю, как его называть теперь, мне эта кличка не нравится.
– Лили, ты уверена, что он? Это точно не ошибка?
– Нет, Алиска, какая ошибка? У него родинки. Наши родинки! Под губой, как у меня… И между ключиц… У того козла такая же была.
– Это… Здорово, цветочек! Я надеюсь, ты…
– Да-да. Заберу я его...
– Ох, что-то разволновалась… А я уже в Россию собиралась ехать… Как там мама? Так хочется ее увидеть… У меня опять будет ребенок.
– Мама все еще дуется. Слушай, а как мне теперь… Что? Ты беременна? Алиск, но тебе же…
– Да-да, знаю… Возраст… Но я хочу этого ребенка! Ой, кажется, Гордон вернулся…
– Ну… Здорово! А кто будет? Как назовешь?
– Не знаю пока… Рано еще. Но…
– А, если будет девочка, назови, как меня, а?
– Лили, когда ты повзрослеешь? *тихий смех*
– Никогда! Я буду вечно молодой! А, если мальчик?
– Оох, сестренка. Как ты торопишься… Слушай, там кажется, кто-то кричал.. Пойду, спущусь, посмотрю, что происходит.
