Текст книги "Добро пожаловать домой (СИ)"
Автор книги: beLiEve_Me
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
На втором этаже, у края лестницы, держась за перила, стояла моя Алиса. Та самая, юная, растерянная и нечего не понимающая девушка, которую я когда-то вырвал из родительского дома, пообещав ей сказку. Она стояла молча, не верящими глазами глядя куда-то сквозь наши сплетенные обнаженные тела. В какой-то момент по уставшему лицу скатилась слезинка, и Элис отняла руку от перил, прикрывая ею свой рот, а другую положив на живот. Дальнейшее – как со стороны, словно я лишь наблюдал, не имея возможности вмешаться и что-то сделать.
Вот карие глаза закатываются, закрываясь, все тело Элис будто ломается, теряя поддержку, и она падает с лесницы. Когда приехала скорая, я, все еще голый, прижимал к себе мертвенно-бледное тело любимой женщины, ужасаясь огромному количеству крови, растекавшейся под ней. Как у меня её отобрали, как я оделся, как оказался в больнице, сколько прошло часов в ожидании – все это я не могу вспомнить до сих пор.
Как и забыть глаза сына, полные ненависти и слез, когда врач объявил, что Элис Трюмпер жива, но впала в кому, и они не знают, сможет ли она вернуться.
А также слова, сказанные, как между прочим, на последок, заученно сочувствующим голосом: «Ребенка спасти не удалось».
Именно в тот момент мой мир рухнул окончательно. Я собственными руками убил свою семью.
Глава 18.
Глава 18
POV Автор
Как говорится, алкоголь не дает ответов, но помогает забыть вопрос.
Доказательством именно этой теории и занимался Томас Трюмпер на протяжении всей недели, с тех пор, как к нему вернулась его обожаемая свобода. Целенаправленно отравляя и, одновременно, балуя свой организм, парень тщательно старался не соприкасаться с реальностью. Клуб, отель, чужая постель, снова клуб, отель и так далее. Градусы пробуждали желание, тела, не скрепленные моральными устоями, утоляли жажду. Время от времени ему звонил Георг, а, как-то, встретившись на одном из танцполов с пьяным и явно мало что соображающим существом, даже попытался вразумить лучшего друга, в кои-то веки заинтересовавшись не собственной персоной. Жаль только, что его искренние душевные порывы были посланы далеко и надолго, в, скажем так, эротическое путешествие, куда незамедлительно отправился и сам Том, таща на прицепе очередного, не менее пьяного, чем он сам, парнишку.
Правда, как-то раз Трюмпер все же пытался внять предсмертным хрипам подыхающего разума…
***
POV Том
Что может быть лучше, чем проснуться в отеле, в окружении двух молодых обнаженных тел?
Ну, к примеру, проснуться без дикого похмелья на собственной мягкой постели. «Пропахнувшей мятным шампунем существа, что лежит под боком, свернувшись в компактный клубочек, потерявшийся в, слишком огромной для худенького тельца, одежде, и доверчиво сжимающий в кулачке край твоей футболки» – тут же услужливо добавила память, стоило мне, по привычке, сбежав, не прощаясь из отеля, переступить порог своей квартиры. Пустой квартиры.
Желания жить или хоть как-то имитировать этот процесс не было. Вообще. Спать не хотелось, от еды тошнило, да и готовить было лень и не для кого (Непривычно забитый холодильник нервировал). Вспомнив про компьютер, включив его и не найдя в нем ничего интересного (и как люди могут часами, а то и сутками пропадать в бесконечных дебрях интернета и виртуального мира?), я и вовсе разочаровался в собственном существовании. Уселся на подоконник, бездумно куря сигарету и глядя невидящим взглядом куда-то за пределы двора. Ехидно пробежала мысль, что не хватает только теплого пледа (и пох*й, что на улице жара), розовых соплей и чашки остывшего кофе. Воспоминания о напитке моментально нарисовали в голове портрет огромных и неизменно теплых глаз.
Вот для чего в моей жизни появился эта жертва эволюции из человека в скелета? Чтобы подарить давно забытое ощущение тепла и уюта? За четыре дня создать иллюзию семьи, которой у меня нет, а после, уйдя, забрать ее с собой? А мне ведь даже показалось в какой-то момент, что я ему нужен. Ага, как же. Ему нужен был дом, крыша над головой, которой временно послужила моя квартира, а я просто был бесплатным к ней приложением. И все, я снова один. Смирись, Томас, ты же давно уже понял, придурок, что одиночество – это клево, это сила, это образ жизни! Которая у тебя, кстати, всего неделю назад была прекрасной и абсолютно беззаботной. Так с хрена ли ты раскисаешь?
В мозгу закоренелого атеиста пронеслась шальная мысль: «когда человек говорит с Богом – это молитва, а когда Бог с человеком – это шизофрения». Интересно, а разговор с самим собой – это уже какая ее стадия?
Нет, ну вы посмотрите на меня! Сижу и сопли жую, как последнее ванильное чмо, жалея самого себя, всего такого бедненького и несчастненького. Да сдался мне вообще этот Билл! Это просто похмелье, отвык я немного от клубов, ничего, еще пару раз схожу, и все придет в норму.
Да и кто сказал, что я никому не нужен? Есть на этой земле и даже в этом городе человек, который всегда меня любил, порой даже сильнее, чем хотелось бы. Она и сейчас меня любит, просто сказать об этом не может.
Посмотрев на календарь, понял, что уже почти месяц прошел с того момента, когда я в последний раз навещал маму.
Глава 19.
Глава 19.
POV Автор
Известие о том, что где-то на необъятных просторах России откинулась его теща, Гордона, мягко говоря, удивило. И вовсе не своим печальным смыслом (какой нормальный мужик в здравом уме будет горевать по потере конкретно этого подвида родственников?). Больше всего герра Трюмпера поразило то, что теща у него вообще, оказывается, была. Отойдя от шока (он же видел ее последний раз пипец сколько лет назад, и подозревал, что Анна Батьковна давно уже переселилась с земли на метра два поглубже), Гордон был слегка ошарашен еще и тем, что после себя дражайшая старушка оставила внучка, неизвестно откуда и когда появившегося. Столь же неизвестной была и дальнейшая его судьба, так как Лилию Иванову, которая по документам числилась матерью подростка с крайне странным именем (всегда спокойного, с вечным похер-фэйсом мужчину даже слегка передернуло, когда он читал: «Иванов Акира-Вильгельм Александрович»… Это ж, надо же...), так и не удалось отыскать. Опять же, стоит напомнить: Россия – страна необъятная.
Что конкретно послужило причиной тому, что сбежавший от навалившегося на него горя (по его же, между прочим, вине) мужчина вдруг решил забрать сиротку под свое крылышко? Хороший вопрос, на который Гордон и сам, увы и ах, никак не мог подобрать стоящего ответа. Возможно, в нем очнулся от летаргического сна отцовский инстинкт, возопивший, чтобы он поучаствовал в воспитании хотя бы одного ребенка. А, может, он хотел тем самым вымолить прощение у никак не желающей подыхать совести. Ну, или просто обеспечить себе хоть какую-то компанию на грядущую старость (а про родного сына вспомнить не судьба?). Кто знает?
Серьезно, кто знает – ответьте, потому что даже Гордону это уже не хило свернуло мозг, привыкший лишь к механической обработке данных и вопросов.
Добиться незамедлительной доставки Вильгельма (как самая нормальная для немецкого слуха версия имени), имея деньги и связи, оказалось вообще не проблемой. Она возникла потом. Куда его деть? Дело в том, что гер Трюмпер в тот момент находился по делам компании далековато даже от исторической родины, чего уж говорить о ее столице. Не найдя другого выхода (не селить же мальчика в чужом городе в пустующий уже почти год особняк), Гордон решил перенаправить своего будущего сына к своему настоящему. Временно. Правда, мужчину терзали сомнения, как взрослый, двадцатилетний парень отреагирует на такое пополнение в семействе. Герру вообще казалось, что сын его вполне заслуженно ненавидит (хотя, почему «казалось»?). Но выхода не была, и Гордон решил рискнуть, справедливо рассчитав, что за пару дней никто никого не убьет (это он не знал, что кухонная утварь в ход пошла спустя уже несколько часов после знакомства ребят). А за это время и сам он вернется, и домик в порядок привести успеют.
Не понятно откуда, в мужчине словно открылось второе дыхание. Человек, бездарно истративший себя, отдавшись с потрохами работе, и умудрившийся потерять все, что не купишь ни за какие деньги: здоровье жены, любовь сына и жизнь, так и не успевшую начаться, Гордон хотел за оставшиеся ему годы если не исправить свои ошибки, то хоть постараться. В Билле он видел шанс начать все сначала.
POV Том
Сижу. Молчу. Дежа вю? Да нет, кажется, это становится уже естественными и постоянными моими действиями. Но в этот раз молчание напряженное, а тишину нарушает лишь размеренный писк равнодушных приборов, от которых расползаются паутиною провода, окутывая бледную и неестественно сухую руку самого близкого и родного мне человека. Мама.
Вот уже год, как она неподвижна. Целый год бесконечного сна. Почти двенадцать месяцев, за которые я успел возненавидеть эту палату, ставшую ее домом. Сначала я проводил здесь почти каждый день. Потом стал приходить раз в неделю. В последние несколько месяцев я еле-еле заставлял себя переступать больничный порог. Больно. Больно сидеть и смотреть, ждать, зная, что не проснется. Я, правда, пытался говорить с ней, но так и не привык общаться с пустотой.
А еще мне стыдно. Ужасно стыдно сидеть и молить о том, чтобы она вернулась. Жаловаться, как мне не хватает ее любви, сколько я готов отдать за один ее взгляд или слово. Я, тот самый неблагодарный сын, сбежавший от матери, едва стукнуло 18. Сбежавшей от ее чрезмерной любви и заботы. Знать бы тогда, что спустя несколько лет лишусь всего этого окончательно. Что буду один, окруженный друзьями, постоянно меняющий любовников, но засыпающий в холодной постели с абсолютной пустотой в сердце. А она ведь меня любила. Любила так, как никто и никогда уже не сможет. В ней было столько чувств, столько душевного тепла и света, и излить все это она могла только на меня. А я, как последняя эгоистичная скотина, надевал солнечные очки, отрезал наушниками реальность и, вырываясь из ее объятий, сбегал ловить свободу. Поймал. Теперь она меня не отпускает.
А я продолжаю убегать. Теперь уже из этой палаты, от рук, которые никогда меня не обнимут и удержать не смогут. Я трус. Я виню отца в том, что случилось с ней, забывая, что и сам не был рядом, ничего не сделал, чтобы помочь.
Я виню отца до сих пор и во всем. В том, что он бросил нас, променяв на работу. В том, что изменял маме. В том, что случилось с ней. В том, что он бросил меня, когда мне так нужна была его поддержка, когда я остался один. Такой эгоист. Я, не он. А еще придурок. Я винил его в том, что на меня обрушилось наказание в лице тощего незнакомого мальчишки, а теперь не могу простить, что он этого же самого мальчишку и отобрал.
Всего пять дней, в которые я позволил чувствам проснуться и управлять мной. И все, они меня уже ломают. А я трус. Потому, что просто сбегаю. Как и всегда. Таких как я заслуженно лишают семьи, ведь мы ничего не делаем для того, чтобы ее сохранить. Да, папочка? Я, все-таки, твой сын, мы ведь так похожи. Только твое оправдание – это работа, а моим стал ты.
Глава 20.
Глава 20.
(Еще одна небольшая глава. Их еще много, теперь с твердой уверенностью могу гарантировать, что не брошу, а добью, так сказать:)Правда, процесс «дописки» временно тормознулся... Думаю, писать НЦу или R оставить...)
POV Гордон
Разговор с сыном вернул меня с небес на землю.
Все это время, улаживая свои проблемы и возвращаясь в собственный дом, впервые, с тех пор, как потерял в нем смысл жизни, я лелеял глубоко в душе надежду, что смогу хоть частично вернуть себе семью. Что не только в Билле обрету нового сына, но и сердцу своего помогу растаять. Только сделанного, как известно, не воротишь.
В глазах Томаса читалась неприкрытая ненависть. В груди отчаянно болело и сжималось с каждым его брошенным словом от осознания того, что он меня не простит. Хотя, чего я хотел, в последний раз мы виделись с ним не меньше девяти месяцев назад, да и до этого пересекались раз в месяц, на семейных обедах. Чтобы порадовать Элис.
Решив отбросить пока эту проблему в сторону, так как за одну встречу я ничего не смогу исправить, обратил все свое внимание на Билла.
Высокий, но болезненно худой мальчишка. Острые скулы и родинка под нижней губой, за которую непроизвольно цепляется взгляд, а мозг начинает шевелиться, что-то припоминая, но в результате сдается. Так, его обязательно надо накормить и отдать в спортивную секцию, пацан должен расти крепким, хотя, ничего удивительного, что бабушка не смогла ему это объяснить.
– Для начала мне бы хотелось представиться. Билл… – мальчишка вздрагивает, впервые поднимая на меня свои глаза. Карие. Не успеваю договорить, как вмешивает Том, перебивая и продолжая за меня:
-…это мой отец, Гордон Трюмпер, помешанное на работе и почти мифическое существо. Знакомься, но можешь даже не запоминать, потому что с той регулярностью, с которой он появляется, в скором времени ты так же разуверишься в его существовании, как когда-то в Санта-Клаусе. – Ядовитый голос и сузившиеся в презрении глаза. Я так сильно обидел тебя, сынок?
Лицо Билла принимает удивленное выражение, а я понимаю, что Том ничего ему обо мне не рассказывал. Наверное, это и к лучшему. Надо быстрее объявить, зачем пришел, и забрать мальчишку, пока он еще нейтрально настроен к моей персоне. Я хочу заботиться о нем, как не смог о Томе, но мое прошлое может его напугать. Поэтому, отвернувшись от сына, ловлю непонимающий карий взгляд, произнося:
– Я приехал для того, чтобы забрать тебя, Билл.
В комнате повисла воистину звенящая тишина. Билл шокировано уставился на меня, прикрыв рот и не смея ничего возразить. Томас же уперся ничего не выражающим взглядом в пол, просверливая дыру к соседям.
Поблагодарив никак не отреагировавшего сына за заботу о Вильгельме, велел тому идти, собирать вещи, намереваясь все же разговорить Тома, который упорно меня игнорировал и вообще не произнес больше ни одного слова до самого нашего ухода. Казалось, он вообще не замечал моего присутствия. Лишь, закрывая за нами, посмотрел на Билла, но так и не нарушил молчания.
Сам же мальчишка еще долго стоял, глядя печальными глазами на запертую дверь. Мне пришлось трижды позвать его, прежде чем он повернулся ко мне, опустил голову и медленно поплелся в сторону лифта.
***
Если честно, даже не представляю, о чем я думал. Как можно было приводить домой чужого ребенка, искренне считая, что смогу заменить ему семью, и это при том, что не смог быть этой самой семьей даже для своего собственного? Причем, привыкнув получать все с первого приказа, я, видимо, так и рассчитывал, что, стоит сообщить Биллу про усыновление, как он моментально возомнит меня своим отцом. Мальчик-то не маленький. По глазам видно, что умный. А еще уставший. Только не понятно, то ли Том его сегодня загонять успел, то ли просто устал, вообще, по жизни.
– А меня еще кому-нибудь передавать будут? – произносит Билл, отвечая тем самым на мой мысленный вопрос.
Хотел по приезду показать ему дом, но карие глаза были настолько не заинтересованы, что решил попросту отвести ребенка в подготовленную для него комнату.
Смысл вопроса доходит не сразу, но потом спешу, все-таки, успокоить мальца:
– Нет. Ты останешься здесь, со мной. Добро пожаловать домой, Билл.
Мальчик отводит глаза и как-то грустно улыбается, произнося чуть слышно, но различимо:
– Мне это уже говорили.
***
POV Том
– А я был прав. Стоит расслабиться, выпить немного, и мир сразу приобретает яркие краски. Жизнь прекрасна, и не верьте тем унылым кучкам говна, утверждающим, что это не так! Да-да, помню, что еще неделю назад… или больше…или меньше…(Аай, пох*й, не важно!) я сам был такой же кучкой. Но я исцелился! Пусть весь мир рушится на части, а Билл сваливает обратно к своим ежикам, или медведям. Не было его в моей жизни, как и просвета не было. И чувствовать я не умею. А секс – это клево. И выпивка. Она, пожалуй, даже лучше. Да, совершенно точно и определенно лучше.
– Так, может, с ней и будешь трахаться? А то у меня создается впечатление, что я вам с этой бутылкой мешаю.
– А, может быть, и мешаешь. – Счастливо растягивая губы в улыбке и прижимая к сердцу ту самую бутылку дорогого коньяка, отвечаю я, лениво оглядывая оседлавшее мои бедра, хрупкое и явно возбужденное тело. Доказательство этого самого возбуждения довольно мило и прикольно колышется так из стороны в стороны, подчиняясь движениям что-то возмущенно орущего мне паренька. Начинаю как-то нервно похихикивать, отчего ор прекращается. Видимо, банально охренев и не найдя, что же возразить на такую наглость с моей стороны, тело молча поднимается, одевается и уходит, не забыв на прощанье громко хлопнуть дверью гостиничного номера.
А я, уже не сдерживаясь, начинаю истерически смеяться. Почему-то мне так невъ*бенно и необъяснимо хорошо. Кажется, я обломался с планами на ночь. Но даже это не портит прекрасного настроения. Видишь, мне хорошо! И одному хорошо! Да вообще лучше всех, ты видишь, Билл?
Смех внезапно обрывается, и невидящий взгляд упирается в темноту за окном. Интересно, сколько еще я смогу себя обманывать? Не успеваю всерьез задуматься над этим вопросом, как обрушившуюся тишину нарушает трель какой-то смутно знакомой мелодии. Далеко не сразу отупевший от алкоголя мозг распознает в нервирующих его звуках звонок мобильного телефона. А вдруг это звонит Билл?
Ха, сколько раз я уже так срывался за эту неделю и летел отвечать, пока до меня не дошло, что у моего подкидыша и телефона-то не было. Нормально, да, в 16 лет у подростка нет телефона? А я, козлина старая, не додумался купить. Сейчас бы звонили друг другу…
Без особого интереса, все же вытаскиваю мобильник из заднего кармана джинс (я сам, оказывается, раздет был лишь до пояса), смотрю на экран и мгновенно напрягаюсь, чувствую ненависть и раздражение, смешанные с болью. Отец. Отвечаю на звонок только с целью на кого-нибудь проораться и излить накопившуюся во мне, оказывается, злость.
– Ссууу*а….
Но, не успев продолжить, просто замирая от осознания того, чей голос раздается в телефоне.
Глава 21.
Глава 21.
POV Гордон.
Я идиот.
За прошедшую неделю у меня было достаточно времени, чтобы в этом убедиться.
Билл – замечательный ребенок. Добрый, искренний и открытый. Ему 16, а улыбка у него такая же, какая была у Тома в шесть лет. Сияющая, словно маленькое, персонально для тебя спустившееся на землю, солнышко. Но это только тогда, когда он отвлекается. Отвлекается от своего внутреннего мира. А там у него, судя по всему, довольно пасмурно.
Я не раз пытался заговорить с ним о его прошлом. Он рассказал. Но ровно столько же, сколько мне уже было известно из характеристик, отправленных детдомом и соц.опекой. Никаких тебе историй про друзей, про девочек. Ничего личного. Про школу говорил четко, словно рапортовал. Предметы, учителя, манера ведения урока. Но разве об этом должен рассказывать подросток? А как же перемены, одноклассники, развлечения? (По собственному сыну я, конечно, не сужу, но я-то тоже не старым пердуном родился). Билл не был отличником, так что, по идее, не должен был проводить все свое время в обнимку с учебниками, но по его рассказам выходило именно так. Короче, мальчик не хотел говорить на эту тему, а от допросов уходил, сверкнув улыбкой и состроив милую мордашку, против которой невозможно было устоять, рот затыкался сам собой, рука тянулась купить мороженое, а душа тонко, благим матом, намекала, что лучше бы колбасы.
Зато много рассказал о своей бабушке и о Лили. Последнюю я помнил довольно смутно, так как даже будучи в России, видел сестру своей жены всего один раз. Единственное, что четко оставалось в заметках: особа это была со странностями и шквальным ветром в голове. Абсолютно непонятным для меня стало то, что мальчик вовсе не был обижен на свою приемную мамашу за то, что она его бросила. Он говорил об этом с грустью, считая, что не угодил, не понравился, расстроил, и вообще, это ему должно быть стыдно, а не ей. Не знаю, где уж он был до тринадцати лет, но, после этих слов закралось тайное подозрение, что в монастыре. Ну, где еще можно вырасти таким наивным и святым? А теща-то у меня, так вообще, если ему верить, была чисто ангелом, спустившимся на землю. По мне, так лучше бы и продолжала летать на своей метле… Ну, это у нас просто сохранились о ней слишком разные воспоминания.
Я старался проводить все свое время с ребенком, но получалось это лишь вне дома. Билл искренне радовался музеям-паркам-зоопаркам, восторженным взглядом изучал улицы столицы, почему-то с содроганием проходил мимо кафе, и так и не смог привыкнуть к давящей роскоши ресторанов и особняка, в котором ему теперь приходилось жить. Он словно терялся, огромное пространство пугало его, заставляя сжиматься и бежать прятаться в комнату, тем самым предоставляя мне полную свободу действий. Он не взлюбил этот дом, а я… мне тоже было в нем тяжело.
Стояло остаться одному, как не спасала даже работа. Все мысли были не здесь и не сейчас, они крутились в прошлом, отмечая детали, ранее мною не замеченные. Ночи я проводил в собственном кабинете, благо, там располагался диван. Просто не мог заставить себя лечь на постель в супружеской спальне. Пустую, холоднуй, давно утратившую родной запах любимых Элис духов.
Хуже всего было в гостиной. Мебель там давно сменили, но не сносить же лестницу…
***
Сегодня я сорвался.
Вернувшись с уже привычной вечерней прогулки, Билл сразу же оставил меня в одиночестве, скрываясь на втором этаже. Он не бежал от общения и с радостью всегда слушал меня и расспрашивал, но только за пределами «родных» пенат. А я не выдержал.
Сидел на диване в той самой гостиной и напивался. Обжигающий виски горячил уставшее тело, но никак не мог затронуть заледеневшую душу. Горечь потери и собственной вины тисками сжимали горло, мешая дышать.
В таком состоянии и нашел меня ребенок. Стоило мне увидеть его, стоящего наверху на краю проклятой лестницы, как что-то внутри переклинило, а по щекам потекли слезы. Смешно. Взрослый мужчина пред пенсионного возраста сидел и плакал чуть ли не впервые в своей жизни. Едва Билл это заметил, как глаза его удивленно расширились, и мальчик быстрым, невесомым вихрем сбежал по ступеням вниз, останавливаясь совсем рядом со мной. Было заметно, что он хочет обнять меня в утешительном порыве, но что-то ему мешает. А мне так нужно было сейчас тепло. Хоть чье-то. Хотя бы этого чужого ребенка, который не отталкивал меня, но и не принимал. Я усадил его рядом с собой на диване и, не сдержавшись, уткнулся лицом в худые колени, обтянутые поношенной джинсой (Я бы, конечно, заменил весь его гардероб, но себе в выборе подростковой одежды не доверял, а Билл просто говорил, что у него все есть и ничего ему не надо). Мальчик заметно дернулся, но, видимо, жалость одержала победу, и я почувствовал, как мою короткую, седеющую шевелюру начали гладить, перебирая, тоненькие холодные пальцы. И меня понесло еще сильнее.
Я рассказал ему все. Как я любил свою семью. Почему утопал в работе. Как перестал замечать что-либо, кроме очередных бумажек и документов. Каким был Том прелестным карапузом, как я боялся брать его на руки, ведь он родился таким маленьким, беззащитным, что было страшно его раздавить. Какая красивая у меня жена, какое у нее большое и доброе сердце, как много в нем было чувств, и как я отталкивал их, втаптывая в грязь очередного конкурента. Какое я ничтожество, и как потерял все самое важное, что упорно не желал ценить, именно здесь, именно сам.
Я раскрывал Биллу душу, впервые за долгое время понимая, что она у меня есть, она болит, а, значит, все еще умеет чувствовать.
Ребенок слушал и не перебивал. Он смотрел на меня с детской нежностью и всеобщей любовью, и неясным взрослым пониманием. В его взгляде не было осуждения, что, незаметно для меня, успокаивало. Я так и уснул, выдохшись, на далеко не мягких коленях Билла, чувствуя его пальцы в волосах и слушая тихий, чуть хрипловатый голос, напевавший давно забытою мною мелодию. Мне тогда даже не показалось странным, что он поет одну из тех русских колыбельных, но именно ту самую, которой Алиса в детстве убаюкивала Тома.
Когда я проснулся, была уже глубокая ночь. Ладони Билла все также лежали на моей голове. Приняв сидячее положение, я боялся смотреть на ребенка, как вдруг, неожиданно, хрупкое тело бросилось ко мне, обхватывая шею веточками рук. Неуверенно сомкнув свои на его спине, я, расслабившись, прижал к себе тонкую, не до конца сформировавшуюся еще фигуру.. Сколько мы так просидели, не знаю. Ничто не нарушало тишину, но одно присутствие Билла превращало её из чего-то давящего в мягкий, окутывающий теплом плед. Ребенок оторвался от меня, заставляя разомкнуть руки, выпуская его из объятий. Свои ладони он, однако, оставил на моих предплечьях и смотрел на меня теплыми карими глазами. Лицо освещала так свойственная ему легкая улыбка, которая, разве что, была сейчас немного шире.
– Я не оставлю Вас. Я теперь с Вами. Вы не один.
Он говорил так уверенно, словно и изначально это была его забота – успокаивать меня, давая опору, а не наоборот. Не в силах выдавить даже банальное «Спасибо» и совершенно не понимая, что творится в этой юной головке, я просто смотрел в ответ, чувствуя, как на моем лице появилось что-то давно забытое, и, казалось, не подходящее мне, да и вообще, то, чего я совершенно не достоин. Счастливая улыбка.
Спустя какое-то время Билл, переведя свой взгляд на явно изученный им до дыр за часы моего сна камин (Он сейчас, к слову, не горел), заметно погрустнев и нахмурившись, снова заговорил.
– Только не судите так, будто в этой ситуации Вам сложнее всего. Мне не нравится жить в этом доме. Обещаю, я не оставлю Вас теперь. Но, прошу, отпустите меня к Тому.
Спустя пятнадцать минут под моим вновь опечалившимся взглядом Билл выискивал в списке контактов в моем телефоне номер сына. Я слушал его тихий разговор и, доносившийся из трубки, заметно взволнованный голос. Билл сбегал из этого дома. Но не от меня. Птенец обещал дряхлеющей птице не покидать. А я, почему-то, начинал верить, что все теперь будет хорошо.
Глава 22.
Глава 22.
POV Том
А вы знали, что, если спящего гепарда пнуть под зад, то он сможет развить вашу скорость до 100 км/час? А о том, что один звонок существа, которого вы две недели назад не знали, неделю назад с трудом переносили, приведет к тому, что вы будите гнать, выжимая из двигателя автомобиля все, на что он способен, по шоссе в сторону когда-то родного, а теперь ненавистного дома с одной единственной целью – забрать оттуда столь полюбившуюся мягкую (Хотя, в моем случае, жесткую) игрушку? Нет? Вот и я раньше не догадывался.
Темноту взрывает свет фар, а я мчусь по уже почти забытой дороге, отстраненно отмечая, как встречным ветром сквозь открытое окно выдувает из организма весь алкоголь, которым я старательно накачивался столько дней подряд.
Стоило услышать этот шелест песка в трубке, как в меня словно бес вселился (А у меня и так внутри раздутое самомнение, кого-то придется выселять, не уживутся). Его голос. Билла. Ха, папаша, чем же ты умудрился так замучить ребенка, что он сбегает от тебя? Да еще и ко мне? Хотя, можно подумать, у подкидыша есть выбор. Хм, а мне ведь снова тебя подкидывают, Билл. И я ни хрена этому не рад! Я тут, значит, только разгулялся, только глотнул свободы (В основном, сорокоградусной), как мне на шею снова пытаются залезть, скинув свои костлявые ножки и утопив в кофейных озерах. Да вы борзеете, народ! Вот сейчас приеду, выскажу отцу, все, что о нем думаю, доведу Билла до нервного тика, с сопутствующим заиканием, пошлю всех в небольшую деревеньку Nahui (Кому интересно – могу дать точные координаты, хотя, боюсь, она и так перенаселена) и, довольный собой и жизнью, отправлюсь домой. Да, вот именно так я и поступлю. И именно для этого я сорвался посреди ночи, словно ужаленной в самое аппетитное и дорогое место, и сломя голову понесся к черту на поеб*шки, даже не задумавшись о том, что можно подождать до утра.
Хорошо, что сейчас темно и особняк утопает во мраке. Не хочу его видеть. Не могу. Хотя, мне же все равно придется проходить внутрь, а там будет свет. Ааа, черт! Но мне необходимо это сделать. Я же должен забрать…то есть, послать подкидыша!
Не успеваю смириться с тем, что вот-вот пересеку «родной» порог, как от веранды отделяется неопознанный темный силуэт и тенью несется ко мне. Перемолившись мысленно всем богам (Я говорил, что атеист? Забудьте!), продумав текст предсмертной записки и быстренько набросав завещание («А тебе, Густав, как самому близкому, я доверяю довести до конца незавершенное мной дело, исполнить, так сказать, последнюю волю умирающего… Сделай так, чтобы, когда ты будешь убивать Георга, он мучился подольше!») и уже приготовившись кричать «КАРАУЛ!», чувствуя, что вот-вот придется менять подгузники, неожиданно…. Задыхаюсь , слегка пошатнувшись от того, что на меня набрасывается худенькое тело, обхватывая руками шею.
Уплывая на накатившем волной облегчении, обнимаю подкидыша (А не злобного монстра, которого успел нафантазировать мой перетрусивший мозг. Я в тебе разочарован, приятель!), прижимая к себе как можно ближе и утыкаясь носом в непривычно пахнущие миндальным маслом волосы. И не смотрите на меня так! Это просто эмоции! Я переволновался, испугался, и именно поэтому мне сейчас так хорошо и спокойно. Потому что меня не слопают! И не надо приплетать сюда то, что кто-то соскучился, денно и нощно не выпуская из головы один тощий, брюнетистый образ. Это вы вообще о ком? Я таких не знаю!
– Я скучал. – Тихий голос и теплое дыхание, согревающее шею.
Все, я растаял… Поверили? Обломитесь!
Выпрямляюсь, отцепив от себя скелетообразную обезьянку. И тут же тону в сверкающих в темноте распахнутых глазах, от мрака которых сейчас обзавидовалась бы сама ночь. Ну и подавись, корга старая!
Видимо. Я еще не отошел от шока, потому что иного объяснения тому, чего это я стою, висну, молчу и улыбаюсь (Напоминаю, темно, нихера не видно, так что никто ничего не докажет!), у меня просто нет. И сколько бы еще мог так простоять, без понятия, если бы со стороны не послышалось тактичное покашливание. Неосознанно вновь притягиваю к себе подкидыша, на что он беспардонно распускает руки, оплетая в этот раз мою талию.
В темноте от веранды отделился еще один силуэт, в котором угадывается мой отец. Напрягаюсь, прижимая Билла сильнее. И пох*й, что я ехал сюда, собираясь его послать (И то, что вы думали иначе – тоже пох*й). Моя игрушка! Я ее забираю! И вообще, если буду держать его в непосредственной близости от себя, то посылать, пугать и нервировать смогу значительно чаще и в режиме нон-стоп. Вот, все. Какой я молодец, как замечательно придумал! («И отмазался…» – ехидно шепчет что-то глубоко внутри. Надо бы к психологу, что ли, наведаться, а то голоса уже мерещатся…)
