Текст книги "Добро пожаловать домой (СИ)"
Автор книги: beLiEve_Me
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
А ещё, он ни разу не обернулся в мою сторону. Словно меня и вовсе не существует. А мне, почему-то, обидно. Меня для него нет, и ему от этого хорошо. Ну, зараза, я тебе это еще припомню. Я не злопамятный, я просто злой. И память у меня хорошая.
***
Помните, ещё утром я жаловался на необъяснимо хорошее настроение? Ах, помните…
За*бись, а то мне уж показалось… что мне показалось. И куда, спрашивается, все делось? Вот с х*я ли я стою сейчас на балконе, не куря, а методично обгрызывая фильтр сигареты? Хм? Стою здесь один, всеми брошенный, забытый и никому не нужный (И хоть бы одна скотина пожалела).
Я, значит, все оплатил, всех их привез, впустил в свою квартиру, и что? А ничего.
Постоял, посмотрел, послушал. Они как не обращали на меня внимания, так и продолжили игнорить. В голове пронеслась шальная мысль поинтересоваться, а не мешаю ли я им. Уже в который раз замечаю, что думать я начинаю слишком громко, когда в ответ все окидывают меня удивленно-равнодушными взглядами, типа « А ты кто такой? Давай, до свидания!», на целых 10 секунд оторвавшись от веселых разговоров, сопровождающих разбор покупок.
И лишь Гео тратит на мою персону чуть больше времени, сообщая, что, мол, «Нет, не очень. Особенно когда молчишь». Да пошли они все!
Облокотившись локтями на оконную раму, все-таки прикуриваю измученную сигарету. Дверь позади тихо скрепит, оповещая, что про меня кто-то вспомнил (Ага, соскучились по мне, холопы? Молить прощенья на коленях будите!). Готовлюсь уже послать Георга или Густава, кто бы из них это ни был, зачем бы ни пришел и что бы ни сказал. А никто ничего и не говорит. Молчание. Та самая, ставшая мне уже привычной, тишина.
Сердце, почему-то, забилось, замирая (Да-да, вот именно так, запутавшись и не зная, что же ему делать. Давно уже подозревал, что это вообще крайне бестолковый орган). Оборачиваюсь, что бы подтвердить свою догадку, безумно надеясь (только не понимая, с хрена ли?), что не ошибся.
Так и есть. Подкидыш. Теплые кофейные, чего-то ожидающие глаза ловят мой взгляд. А я даже знаю, чего он ждет. Хочешь, чтобы я что-нибудь сказал, так как сам не можешь? А вот х*й тебе, твоя очередь. Понимает.
Вот почему мы молчим. Словами можно солгать оскорбить, обидеть, а тишина, хоть и правдива, да и читается в ней намного большее, но слов при этом нет, одни эмоции, а они гуманнее.
Тяжело вздыхает и добавляет во взгляд кроме ожидания еще и вопрос. Отрицательно качаю головой (Может, язык жестов начать уже учить, а?). Не пойду я к вам, вам и без меня не скучно. Ну, давай же, ты ведь все понял! Иди к ним, оставь меня здесь, такого всего разобижено-надутого, гордо делающего вид, что плевал я на вас, да промахнулся.
Кажется, я и правда громко думаю, или Билл все-таки умеет читать мысли, но он усмехается, как-то печально улыбаясь и… закрывает за собой дверь.
Да-да, закрывает дверь и, под мой удивленный взгляд, подходит ко мне, залезая с ногами на пленное кресло, стоящее рядом. Ничего так и не говорит, даже смотрит уже в другую сторону. Но остается. Со мной.
Вот и все. И не такое жизнь дерьмо, как я себе представил.
Выбросив сигарету, разворачиваясь и сползая по стенке, рассевшись на полу, положив локти на колени и свесив между них руки, опираюсь спиной и затылком на стену, глядя на это чудо.
Эх, устрою я тебе жизнь, подкидыш. Не знаю, почему, но ты выбрал меня. Ещё тогда, решив искать защиту именно в моих объятьях. Ты выбрал меня, доверился мне. Доверил мне свою тишину.
Усмехаюсь, глядя на то, как бледных губ касается улыбка. Ты не смотришь на меня, но чувствуешь. Принимаешь. И понимаешь, что я это понял. Наконец-то. Ну, да. Такой вот я тормоз. Но я еще не сдался! Так, что, малыш, готовься. Я тоже начинаю принимать тебя, и ты об этом пожалеешь. Догадываешься? Нет, знаешь.
Глаза цвета горького черного кофе, наконец, опускаются на меня. В них насмешка. Не такая, какой постоянно пользуюсь я сам. Она теплая и искренняя. Я так не умею. А ты ждёшь. Это ты виноват. Я ещё не знаю, что такого ты сделал, но уже никогда тебя не прощу. Но это потом. А пока…
– Добро пожаловать домой, Билл.
Глава 13.
Глава 13.
Что для вас семейный ужин? Вот каким должен идеальный вечер в кругу самых близких и родных?
Свечи, детский смех, тихим матом скрипящий под тяжестью блюд, тарелок и прочей посуды, стол, сильный, смелый и уверенный отец, с гордостью смотрящий на чад и с любовью – на жену – прекрасную, любящую и заботливую маму, освещающую мир вокруг теплом своей души?
Ну, можно сказать, что вечер у нас прошел примерно так же.
Мы уничтожили кухню. Сожгли половину купленных продуктов в попытке придумать и приготовить что-нибудь совершенно новое и уникальное (И, вряд ли, съедобное). Споры, крики, мат и звонкий смех. Каждый хотел добавить в блюдо что-нибудь, по его мнению, непременно вкусное и просто необходимое (Селедка, как начинка для торта. Как вам, не хило, да?).
Измазались все и во всем, что попадалось под руки (Только Билла никто ни в чем не мазал, его так, просто, от души, посыпали мукой). Маленькое, ограниченное пространство и три крепких мужских тела, постоянно бьюще-пинающе-толкающих друг друга (клянусь, Гео меня даже укусил один раз!). Четвертое тело тоже было, но настолько мелкое и юркое, что, непонятно как, умудрялось сновать по всей кухне, никого при этом не задевая. В прочем, заботливые друзья тоже этому способствовали, а я…
А я сволочь, как всегда, потому что чуть ли не лапал его. Но безумно довольная собой сволочь, замечу! Да-да, завидуйте, у*бки, мне можно то, что вам нельзя. Друзья завидовали, непонимающе косились на нас с Биллом, но помалкивали.
В итоге, когда шедевр кулинарии, состоящий из абсолютно несовместимых продуктов, благополучно сгорел всем нам во спасение (Сомневаюсь, что попробовав его, мы жили бы долго и счастливо. Скорее, мучительно, мало и в обнимку с фаянсовым другом), а желудки урчали, ворчали и требовали к себе внимания, во мне проснулся злобный дядечка-маньяк.
Поймав мой взгляд, гипнотизировавший маленький такой ножичек (да-да, тот самый, для разделки мяса, что мне так полюбился), Билл как-то нервно вздрогнул, почесав пластырь на шее. Двум Г, поинтересовавшимся ранее: «а это откуда?», он сообщил, что порезался, когда брился. Я-то тупо заржал, а вот парней конкретно переклинило.
– Рановато тебе ещё бриться, Билли, расти на твоем лице пока ничего не собирается. Или это ты промахнулся, когда ножки полировал? – не смог я сдержаться. (Каюсь, стыдно. Хотя, нет, вру. Не стыдно.)
После моих слов подкидыш возмущенно надул щеки, а мы все втроем заржали, уже не сдерживаясь.
А теперь, поглядывая на ножичек, Билл перекрыл мне к нему дорогу и, упираясь ладонями в спину, вытолкал меня из кухни, прокричав затем парням, что, пока они там втроем будут оценивать и устранять ущерб после готовки, я закажу пиццу. Други мои в очередной раз за сегодняшний день удивленно переглянулись, но спорить не стали, принявшись убираться, благоразумно оставляя все назревшие вопросы на потом.
Но и потом поговорить не удалось.
Отмывшись, я заказал пиццу. Ребята к тому моменту закончили с уборкой, и тоже с завистью поглядывали в сторону ванной (куда я впихнул Билла), ожидая своей очереди.
Георг вещал о том, как они клево оторвались с Густом, в тот самый вечер, что мы с подкидышем провели в тишине гостиной. Следы как раз-таки их отрыва ещё утром были видны на злобном, сонном и почти пох*истически взирающем на мир фэйсе Шеффера, который сейчас прожигал меня глазами, явно пытаясь обратить внимание на свою плотную фигуру.
Обломись, Густав, уверен, ты хочешь поговорить о чем-то серьезном. О Билле. О том, что он лично мне не сказал сегодня ни одного слова. О бинтах на его руках. О его боязни прикосновений, и о том, что на меня эта фобия не распространяется. Я не знаю, почему! Отъ*битесь.. .
Георг рассказывает уже о своих похождениях, подвигах, какую цыпочку он подцепил в новом клубе, и что они с ней там вытворяли. Мимолетом делаю себе заметку, что надо бы и самому как-нибудь в клуб завалиться, а Густав смущается, ворчит под нос что-то про расфантазировавшихся кобелей.
– Завидуй молча! – (Эй, это моя фраза!).
– Зря ты так, Гео. Может, парень просто ценит таинство и святость уединения. Это ещё не значит, что он девственник, как бы упорно ты в этом всех не убеждал.
Ну вот, стоило подать голос, как сразу стал врагом народа. Ха, что, теперь мои косточки начнем перемывать? Давай-давай. Расскажи мне о моих мальчиках, Георг. Не удивляюсь, что тебе известно больше о тех, с кем я сплю, чем мне. Ты хоть говорил с некоторыми из них, а я таким не утруждаюсь. Я их просто трахаю.
В Густаве опять проснулась мамочка. Да-да, у нас такая пьянка, а Биллу всего 16. Да успокойся ты, Шеффер, он спит. Давно уже спит в своем излюбленном кресле, свернушись в клубочек. Так что, давайте поговорим. Просто ни о чем. Листинг, трави дальше свои шутки. Я даже посмеюсь, так уж и быть. Густ, расслабься, ты завтра уезжаешь к своим комарам. Соскучился небось? Потерпи немножко, я уверен, это взаимно.
Поговорите, ребята. Чтобы не было тишины. О чем-нибудь бессмысленном. Чтобы мне не пришлось отвечать. Ведь сегодня моя семья перестала состоять лишь из меня одного. Сегодня я попытался принять Билла.
Поговорите, ребята, а я помолчу. Мне надо подумать. Как жаль, что я не умею…
***
Стою, разглядываю Билла. Вот странно, он же, хоть и тощий, но довольно высокий, а сейчас, умудрившись со всеми своими бесконечными конечностями умоститься на вполне себе небольшом таком кресле (Да, это я больше его позу разглядываю… Как же это он так скрутился-то?), смотрится очень даже компактно.
Георг тоже уже уснул, обнимая при этом скептически его разглядывающего Густава.
– Ну, что, разнесем деточек по кроваткам и баиньки?
На мой вопрос Шеффер возмущенно фыркнул, наблюдая, как я осторожно беру на руки Билла.
– Ха, не думал же ты, что я на своем горбу потащу неподъемную тушу Гео? Хрен тебе, сам надрывайся. – Проговариваю я, параллельно отмечая, что набор костей в моих руках, как я и думал, ни черта не весит.
Ещё раз печально оглядев Листинга, Густав скидывает его со своих колен, решая оставить дрыхнуть в зале, а сам направляется за мною в сторону комнат.
Молчи, друг, я в этот раз практически трезвый, уставший и хочу спать.
Напрочь игнорируя в очередной раз пытающегося со мной заговорить, но, при этом, отчаянно зевающего Густа, прохожу в свою комнату, прикрыв ногой дверь.
Уложив невесомую ношу на постель, укрываю подкидыша найденным пледом и устраиваюсь рядом, разглядывая кажущееся фарфоровым в бледном свете луны лицо. И, впервые за много лет, перед тем, как самому провалиться в сон, произношу уже почти забытую фразу:
– Спокойной ночи… Билл.
Глава 14.
Глава 14.
Голубое небо с плывущими по нему кучерявыми облаками. Озорное солнце, счастливо стреляющее лучами так, что приходится щуриться. Легкий ветерок, доносящий чарующий запах свежей выпечки из открытых дверей кондитерской, да обрывки негромкого, но уверенного и, уже минут пятнадцать не прекращающегося, мата (Русский язык я не знаю, но, судя по интонациям и шипящим ноткам, цензура там и рядом не валялась).
– Эх, нехорошо, Билли, детям материться.
Подкидыш злобно зыркает в мою сторону и, увидев довольнейшую лыбу, задирает нос и дальше уже идет молча. Ровно до того момента, пока мимо не проносится чья-то улетевшая шляпа.
Так, кажется, я спалился? Ладно-ладно, виноват, каюсь, соврал (Какие, бл*дь, все нежные собрались)не такой-то и легкий дует ветерок. Но он просто играется!
Например, угоняет плохо припаркованные на макушках шляпы, да слегка сдувает с места моего нецензурно на это реагирующего спутника. А вот говорил ему, что жрать надо было больше, и не боялся бы сейчас ноги от асфальта отрывать, во избежание внепланового взлета.
Сжалившись над явно подуставшим бороться со стихией Биллом, обхватываю его за плечи, притягивая к себе (И не фиг дергаться, привыкай, сам позволил мне себя трогать), и веду в сторону ближайшей кафешки.
Ну, все, суслик, ты попал, буду тебя откармливать до тех пор, пока либо ветер не успокоится, либо в колобка не превратишься, ясно?
Правда, есть еще один вариант, что он лопнет… Я буду плакать! От смеха.
***
Проводил утром (или, если точнее, выпроводил) друзей из квартиры, напутствуя их на удачу словами «Уёбен зе битэ», пожелал Густаву счастливых каникул в деревне, попросив передать «приветы» комарам, петухам, картошке и лягушкам.
Хотел было пойти будить брюнета и готовить завтрак, но внезапно понял, что мне влом.
Распинав, все-таки, подкидыша и минут пять проумилявшись (Б*я, что в меня вселилось? Изыйди, нечистая!) над тем, как этот ребенок трет кулачками глазки и, сволочь, заразительно зевает, содрав его с постели, впихнул в ванную, сообщив, что у него есть полчаса на сборы.
И вот, как результат, дико злой и возмущенный Билл, нагулявшийся и налетавшийся по Берлину, сидит и с абсолютно несчастным видом гипнотизирует всё то изобилие блюд, что я ему заказал, словно надеясь, что хотя бы половина из них исчезнет само собой. (По-моему, он молится.. Верующий? Не уживемся… А, нет, матерится, все нормально.)
Надутый, лохматый (ветер постарался), с огромными, печально-обреченными кофейными блюдцами вместо глаз. Прелесть! Я счастлив! Нет, вот реально, все просто ах*ительно и с каждым его тяжелым вздохом становится лишь прекрасней. А уж когда Билл еще и смотрит на меня, как Ленин на буржуазию, старательно пытаясь передать взглядом все, что он обо мне думает… Эх, что может быть лучше? Вот, если бы он еще и говорить начал, а то мысли я как-то до сих пор херовато читаю. Кстати, а почему он молчит-то?
– Билл, – Зову мальчишку, от чего он поднимает на меня удивленные глаза, отрываясь от попытки испепелить взглядом одну из ненавистных ему тарелок. Что, надеялся, что я уже онемел твоими стараниями? Выкуси. – Не кажется ли тебе, что пора бы нам уже и поболтать?
Опускает голову, о чем-то сосредоточенно думая, догадываясь, наверное, что разговор пойдет не о погоде. Потом, видимо, надумав, откладывает вилку, опять поднимая свои кофейники.
– Давай. О чем? – Надо же, он позволил начать разговор! Я балдею.
– Расскажи о себе. Все-таки, мы живем теперь вместе, а я ничего о тебе не знаю. – Чувствую себя сопливой девчонкой, которая знакомится с парнем по интернету.
Билл тяжело вздыхает и отворачивается к окну, нахмурившись.
Начинаю понимать, почему в компании моих друзей он такой общительный и раскрепощенный: везде, где появляется Георг, все разговоры сводятся к его далеко не скромной персоне. Видимо, мой подкидыш общаться любит ровно до тех пор, пока тема не касается его самого. (Интересно, почему?)
Молчит пару минут, а потом, все же, начинает говорить, так и не повернувшись в мою сторону.
– В тринадцать лет я попал в приют. Что было до этого – не помню. – На последних словах он заметно напрягся, но, быстро справившись с собой, продолжил. Страаанно. Говорил медленно, с неохотой, продумывая каждое слово и упорно избегая моего взгляда. – Почти год назад начал жить с бабушкой Нютой. Она была очень добрая, любила меня, заботилась. В сентябре должен был пойти в 11 класс. А еще, первого сентября мне исполнится 16 лет.
Замолчав, он неуверенно поднял на меня выжидательный взгляд, словно спрашивая, достаточно ли сказал.
А я переваривал информацию о его возрасте. Он ещё младше, чем я думал. Лично мне в том же сентябре, но 23 числа, уже исполнится 21 год и я перейду на 4-ый курс универа.
Видимо, неправильно расценив мой взгляд, Билл обреченно вздохнул и хотел уже, было, продолжить свой рассказ, как его прервал звонок моего телефона.
Резко вздрогнув, и, достав из кармана трубку, взглянул на экран, после чего вообще временно выпал из реальности.
– Да что б тебя черти драли во все щели, страпоном и, хотя бы, две недели…
Не замечая крайне удивленного моей тирадой Билла, отвечаю на звонок, все еще не совсем придя в себя от шока.
Последний раз этот человек давал о себе знать, когда звонил с опозданием почти на неделю поздравить меня с Рождеством. Поэтому, едва услышав его голос, я начал закипать, вспоминая всю ненависть и обиду на того, кто стал мне уже (а за этот год и подавно) практически чужим.
– Привет, сын. Как поживаешь? Нам надо встретиться.
Глава 15.
Глава 15.
Дамы и господа, знакомьтесь, Гордон Трюмпер.
Представительный, прекрасно сохранившийся и просто очаровательный сердцеед. Волевой взгляд глубоких карих глаз, легкая небритость (Подлецу все к лицу), густые темные волосы с налетом серебра от виска. Идеальный во всех отношения мужчина, с аурой настоящего альфы-самца, на которого женщины, не смотря на его 49 лет, пускают слюни, как собаки в течку. С ним вы можете обсудить невероятное количество тем. Всесторонне-развитый, несмотря на тотальную помешанность на работе, он может часами говорить о чем угодно, философствуя и рассуждая, опираясь на точные научные сведения (правда, если спросите у его секретаря, то поймете, что никаких часов, да и даже минут для общения с вами он выделить не сможет ещё ближайших… месяцев пять. А, нет, уже шесть.). Зато о своем бизнесе способен рассказать за 15 минут, при этом описав, как он организовывает свой день, как работает компания, последние приобретения, совещания, корпоративная прозрачность и даже что он ест на завтрак каждое утро (два яйца вкрутую с соевым соусом). И все не потому, что работа его малозначима и неинтересна, а потому, что это его детище, единственное, что он в своей жизни ценит, любит, понимает и боится потерять, а исходя из этого – не х*й совать свой нос не в свое дело, свалите с глаз долой, простолюдины. У него есть все: внешность, деньги, власть, успех, популярность среди верхушек общества, завистники, поклонницы, на которых ему начхать, любовницы, к которым он, в принципе, относится примерно также. Чего же ему еще не хватает, спросите вы? Может быть, семьи? Так она у него тоже есть.
Ещё давным-давно, когда Гордон был не известным бизнесменом, а всего лишь секретарем, мелкой сошкой, стремящийся к вершинам, в одной из очередных командировок, в России он встретил прекрасную, юную, глупую девушку по имени Алиса Иванова, влюбившуюся в него до беспамятства, и увез ее за собою в собственную Страну Чудес, более известную в мировой политике под кодовым названием «Германия». Здесь-то уже и началась магия: Алиса Иванова превратилась в Элис Трюмпер. По-моему, самое время для строчек типа: «И жили они долго и счастливо, покуда не сдохли в один день». Но в этой сказке чудеса ещё не закончились.
Спустя некоторое время любящий и заботливый муж, решив подняться из грязи в князи, пошел по головам людей, безжалостно мешая с дерьмом всех, кто оказывался преградой ему на пути, и превратился в равнодушное чмо, время от времени изменявшее работе со своей женой (Да-да, именно так, я не ошибся в распределении его приоритетов). Но, в принципе, как оказалось, не только с женой. Около года назад Элис застала эту загулявшую кобелину в собственном доме с прыгающей на его члене секретаршей. Слегка удивившись, а точнее, грохнувшись с лестницы, в больнице Алиса уже не очнулась. Нет, успокойтесь, она жива, но все последние одиннадцать месяцев благополучно проводит в коме. Сие событие, в прочем, не сильно расстраивает Гордона, так как теперь он получил полную свободу от семьи, как в отношении работы, так и в отношении любовниц.
Ах, да, есть еще одно чудо, случившее с Алисой спустя почти год после того, как она превратилась в Элис. У нее родился сын. И, хотя Гордона мало интересует и волнует этот субъект, позвольте снова представиться (и пох*й, что я уже это делал): наследник компании Т-corporation, о котором отец вспоминает два раза в год, по великим праздникам, ваш покорный слуга Томас Трюмпер.
***
Вот нужно было ему появиться именно в тот момент, когда мне только-только удалось разговорить Билла? Мало того, что я своего папашу практически ненавижу и, уж совершенно точно, по нему не скучаю, так теперь еще и с содроганием буду думать, что он объявляется в моей жизни только для того, чтобы что-нибудь в ней испортить.
Пришлось быстренько сваливать из кафе, расплатившись по счету. Хотя, вновь замолчавший Билл заметно повеселел: домой ехали на такси, так что ветер не сдувал его с тротуара, а все те тарелки, к большинству из которых брюнет не успел даже притронуться, остались, как забытый кошмар, на ненавистном столике, в кафешке на улице Кудамм (Курфюрстендамм, на самом деле, но всем тупо лень так ее называть, да и кому я, собственно, объясняю?). В плюс ко всему, этому партизану еще и от допроса удалось сбежать. Ничего, Билли, к разговору еще вернемся, я с тебя так просто не слезу! (Извращенцы, о чем вы успели подумать? Об этом еще даже я не думаю…)
Сидим в гостиной (Не успели мы со скелетом переодеться, как раздался звонок, оповещающий о приходе моего дражайшего папочки). Молчим. Я рассматриваю отца. Отец рассматривает Билла. Билл рассматривает белый ковер (Предположительно рассуждая, сколько недель назад производилась уборка), старательно пытаясь прикинуться деталью интерьера. Повисшая в воздухе тишина совсем не та, к который я привык за последние дни, она напрягает.
– Каким ветром тебя сегодня прибило? О моем существовании секретарша должна была напомнить тебе к концу сентября.
Оторвавшись от Билла, папочка тяжело вздыхает и переводит взгляд на меня.
– Убери иголки, Томас. Я здесь по делу.
– Да кто бы сомневался. Я и спрашиваю, чего приперся?
Очередной тяжелый вздох. Родитель явно возмущен моим воспитанием. А вот выкуси, ты к нему никакого отношения не имел.
– Для начала мне бы хотелось представиться. Билл… – мальчишка вздрагивает, поднимая заинтересованный, но непричастный взгляд. Не даю отцу договорить, перебивая и отвлекая внимание подкидыша на свою персону, как бы продолжая не мною начатую речь:
-…это мой отец, Гордон Трюмпер, помешанное на работе и почти мифическое существо. Знакомься, но можешь даже не запоминать, потому что с той регулярностью, с которой он появляется, в скором времени ты так же разуверишься в его существовании, как когда-то в Санта-Клаусе. – Произношу ядовитым голосом, глядя в сузившиеся и так похожие на мои собственные глаза.
Билл непонимающе переводит взгляд то на меня, то на мужчину, даже на диване умудрившегося развалиться с какой-то королевской грацией. В одно из таких перемещений, отец все же ловит кофейные глаза и произносит, глядя в них:
– Я приехал для того, чтобы забрать тебя, Билл.
Глава 16.
Глава 16.
С одной стороны, меня дико бесил в отце сам факт его существования, но с другой… Я как-то и не задумывался, на каких правах и основаниях Билл проживает теперь в моей квартире.
Странно, мы знакомы меньше недели, а я уже примирился с мыслью о том, что живу не один.
Подкидыш как-то так вошел в мою жизнь, что, хоть и он меняет ее абсолютно, но делает это настолько мягко и естественно, что желание сопротивляться какое-то вялое (Да и прикольный он, поржать можно). А ведь Билл, вообще-то, ребенок, оставшийся без опеки. Но, при этом, он лишился только бабушки, а, по документам, у него есть еще и мать, которая должна нести за него ответственность. Да и вообще, он несовершеннолетний, а как-то допустили его перелет в другую страну. Конечно, не сложно догадаться, что тут не обошлось без денег и связей моего отца, но я-то и не задумывался даже. Да и зачем ему это? Ему один-то ребенок не нужен был никогда, да и то, что год назад он лишился не только жены ,но и нерожденного сына, батюшку не опечалило, но Билл… Абсолютно чужой даже маме, так как его просто усыновили. Почему отец вдруг решил не отдавать его приюту? Почему я сижу сейчас в темноте гостиной на полу, опираясь спиной на так полюбившееся моему подкидышу кресло (Не знаю, как этот Кощей в нем устраивается, но самому мне дико неудобно), глядя, как и он пару дней назад, на искусственный огонь в камине, и целенаправленно глушу дорогой коньяк, найденный на кухне? Почему незнакомая когда-то тишина так давит на мозг обрушившимся вдруг одиночеством (Свободой, Томас, свободой!)?
Все просто. Пару часов назад, объявив о своем решении стать новым отцом для Билла, отец увез его с собой. Он хотел оставить мальчишку у меня до тех пор, пока не уладит проблему с бумажными волокитами и социальной службой. Хотел, но передумал. Так как не желает, видите ли, смущать меня и мешать моей жизни присутствием в ней этого ребенка (Зараза! Нельзя дарить игрушку, а потом ее отнимать!).
Отец забрал Билла. По идее, я сейчас должен был радоваться возвращению столь наглым образом отобранного у меня один… свободы! Пойти в клуб, нажраться там, как последняя свинья (То, что нас не убивает, мы не покупаем), снять чью-нибудь симпатичную задницу, чтобы, проснувшись на следующее утро с похмелья в чужой квартире, вернуться домой, привести себя в порядок и вновь пуститься во все тяжкие (Жить лишь в кайф!).
Так, что, с одной стороны, меня дико бесил в отце сам факт его существования, но с другой…
Я просто ненавидел его сейчас, вспоминая уютные вечера в компании молчаливого Билла. Вспоминая его худое, холодное и дрожащие от прикосновений тело, которое под моими руками невольно начинало согреваться. Его длинные, черные волосы, то плененные в глупый хвостик на затылке, чтобы не падали на лицо, когда он умывался, то мокрые, спутанные и непослушные после душа, то раскиданные по белоснежным подушкам, обрамляя фарфорово-бледное в свете луны лицо, которое я привык разглядывать ночами, ожидая Морфея с его сонной пылью. Его искренний смех в ответ на несмешные шутки Георга и робкую спокойную улыбку, посвященную мне одному. Его, кажущийся все понимающим, взгляд. Его огромные глаза цвета горького темного кофе, с неизменным теплом и нежностью в них, которые были такими печальными сегодня, когда он уходил. Его голос, звонкий и сильный в общении с моими друзьями, и тихий, хрипловатый, с шелестом, похожим на звук песка, гонимого ветром по пустынному ночному пляжу – такой, каким мне довелось услышать его в тот единственный раз, когда Билл почти, что доверил мне историю своей жизни.
Вспоминая моего подкидыша, который оказался вовсе не моим, а лишь мимолетно скользнул по страницам книги (Или, брошюры), рассказывающей о бессмысленном существовании идиота по имени Томас Трюмпер.
***
POV Автор
Спустя час симпатичный парень с французскими косичками, пирсингом в нижней губе и небольшими тоннелями в ушах пил уже второй по счету коктейль с неизвестным ему, но опасно-взрывным содержимым, сидя у барной стойки ближайшего к его дому ночного клуба и окидывая холодным нечитаемым взглядом танцпол. Перед его глазами то и дело мелькали и дергались под оглушающие биты тела различной степени раздетости, среди которых он уже приметил парочку еще не знающих друг друга парнишек, что познакомятся сегодня ночью под ним в номере какого-нибудь отеля. Сам он утром, оплатив номер, уйдет, так и не удосужившись узнать их имена.
Глава 17.
Глава 17.
POV Гордон
Когда я стал таким?
Я никогда не забуду то русоволосое чудо с длинной косою и наивно распахнутыми глазами, которое когда-то практически похитил и привез в свою страну, вопреки воле ее родных. Все-таки правы люди, утверждающие, что Россия – родина самых красивых девушек на планете. Моя Элис. Моя Алиса.
Я ведь любил ее. Все в ней, каждый луч солнца, отраженный от золотистых прядей, каждую смешинку в ее глазах, которых со временем, почему-то, становилось все меньше, каждую морщинку, появляющуюся с годами. Просто как-то незаметно наступил момент, когда я перестал их считать, слишком увлекшись своей карьерой.
Я безумно любил свою семью. Ребенок, выросший на грани бедности, я не мог допустить такого будущего своим близким. Глядя, как сын делает первый шаг, я четко понимал, что у него должно быть все самое лучшее: лучший садик, школа, университет, лучшие вещи, лучшие условия жизни. Единственное, о чем тогда было забыто, что иногда для счастья достаточно и лучших родителей.Я хотел достатка.
Как скажет мне потом один чудесный ребенок с мудрой и открытою душою:
«Нет на свете людей беднее, чем те, у кого не осталось ничего, кроме денег».
К сожалению, понял я это, когда было уже слишком поздно. Ребенок сидел передо мной, раскинувшись в кресле, и требовал новую игрушку. На вопрос, зачем ему понадобилась квартира, Томас лишь хмыкнул, лениво напоминая, что ему скоро 18, давно пора, мол, жить отдельно, а то мать уже достала его чрезмерной опекой.
Я рассматривал красивого молодого парня, с искривленными в ядовитой усмешке губами, и пытался понять, куда делся тот шестилетний мальчик, который, радостно улыбаясь, крутился передо мной, хвалясь очередным шедевром, нарисованным несмелой детской рукой. Папа, мама, я. Простое воплощение маленького счастья. Ах, да, я ведь сам тогда прогнал его, чтобы не мешался, да еще и отругал, так как вместо альбома сынишка решил использовать один очень важный документ, который я безуспешно искал вот уже несколько часов. И, вот теперь птенец вырос, решив покинуть родительское гнездо, а я даже и не заметил, как это произошло. Мой собственный сын сидит напротив меня, глядя холодными глазами абсолютно чужого и незнакомого мне человека.
С тех пор, как он переехал, Элис впала в уныние. Всю свою нерастраченную любовь, которая, по идее, должна была изливаться на мужа и сына, она отдавала лишь последнему, так как мне постоянно было не до нее. А теперь и вовсе осталась одна в огромном доме. Хоть как-то спасали ее участившиеся благотворительные поездки по детским домам Германии и России, к которым она внезапно проявила интерес спустя, кажется, лет 5-6 после рождения Тома. Но в тех редких перерывах между ними, когда она все же бывала дома, разгорались скандалы. Заботы о сыне отнимали у нее все свободное время, которое теперь она вновь посвятила мне. Начались глупые ссоры, возникавшие из ниоткуда. Я стал появляться дома все реже, избегая их. Элис начала ревновать, постоянные упреки, слезы.
И снова я повел себя, как дурак. Нет бы успокоить любимую, убедив в собственной верности, и начать уделять ей больше внимания. Нет, я поступил иначе. Просто пошел и воплотил в жизнь все обвинения. Я начал изменять жене.
Год назад случилось то, что окончательно пробудило меня, при этом просто уничтожив. Я знал, что Элис должна была поехать в очередной раз к сироткам. В Россию, а, значит, надолго. Вот уже несколько месяцев, как она была особенно взвинчена и раздражительна, постоянно сменяя гнев на слезы и обратно. По возвращению она обещала мне какой-то серьезный разговор, на что я не особо обратил внимания. Пару дней не появляясь дома и не зная, что там происходит, я, рассчитав, что Элис вернется не раньше, чем послезавтра, не придумал ничего умнее, как притащить к себе новенькую секретаршу финансового директора моей компании, которая с момента своего появления призывно стреляла глазками в мою сторону. Решив не пускать любовницу в супружескую постель, в которой я, все-таки, изредка появлялся, устроился с ней прямо на диване в гостиной. То, что случилось потом, не просто послужило шоком, но и стало причиной постоянных кошмаров, не отпускавших меня с тех пор ни на одну ночь.
