Текст книги "Ядовито-розовая ручная граната (СИ)"

Автор книги: BeautifulFiction

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Тебя накрыть? – спросил он, с облегчением улыбнувшись ответному кивку. – Насколько я понял, от прикосновений больше не больно.

Шерлок провел языком по губам и покачал головой.

– Нет, просто зудит. Это первое, что меняется.

– А дальше что? – накрывая его одеялом.

– По-разному. Обычно длится несколько дней, – протянув руку, Шерлок забрал с пола вторую подушку и неуклюже прижал ее к груди.

– Тогда позвоню в больницу, скажу, что на этой неделе не смогу выйти. Одного я тебя не оставлю, – точно выверенными движениями Джон вскрыл последнюю ампулу Норазофена, набрал лекарство в шприц и выпустил из него воздух, потом повернул руку Шерлока, обнажая молочно белую кожу и синий узор вен.

Шерлок едва ли моргнул, когда игла вонзилась в руку, вливая в кровоток скорое облегчение. Убрав шприц, Джон прижал большой палец к крохотному следу от укола. Неосознанно описывая на коже круг за кругом, он наблюдал, как туманной дымкой подергиваются светлые глаза, словно облака заволакивают лунное сияние блестящего разума.

– Засыпай.

Единственным ответом стала слабая улыбка и неловкое движение руки: Шерлок согнул ее в локте, так что пальцы самыми кончиками проскользнули по рукаву рубашки друга, по ладони и дальше, переплетаясь с его пальцами. Какой простой жест. Но Джон продолжал смотреть на их соединенные ладони, даже когда ослабла хватка Шерлока, терявшая силу по мере того, как он вновь погружался в беспамятство. Джон опять остался один.

_________________

Примечания переводчиков:

* Фрактал – геометрическая фигура, обладающая свойством самоподобия, то есть составленная из нескольких частей, каждая из которых подобна всей фигуре целиком.

http://networkologies.files.wordpress.com/2010/10/mandelbrot.jpg

http://13.gorod.tomsk.ru/uploads/5322/1315363440/Fraktaly_7.jpg

========== Глава 5: Филия, Агапе, Сторге, Эрос ==========

Майкрофт расплавился, и по этому поводу, в принципе, не стоило и беспокоиться, если бы только он также лишился способности разговаривать. Но на такое везение рассчитывать не приходилось. У густой, сладковато пахнущей субстанции в банке, что Шерлок держал в руках, не было ни лица, ни каких-либо других признаков, указывающих, что это и в самом деле его старший брат, если бы не сочащийся с поверхности самодовольный голос.

– Это еще один сон, – сказал Шерлок содержимому контейнера. – Если бы это было реальностью, ты никогда бы не поместился в столь маленькую емкость, и я не думаю, что разжиженное человеческое существо должно быть такого цвета. Тебе следовало быть розовее.

– Как проницательно с твоей стороны, – раздался сухой ответ. – Удивлен, что ты не провел эксперимент, чтобы выяснить это.

– Не будь смешным. При нормальных условиях люди не плавятся. Они скорее склонны сгорать, – Шерлок помедлил в задумчивости. – Можно, конечно, их пюрировать, но Джону это не понравилось бы.

– О да. Неоценимый доктор Ватсон, – голос Майкрофта зазвучал громче, полный скрытого подтекста. – Я уже говорил тебе, что неравнодушие – это не преимущество.

Где-то в далеких развалинах чертогов своего разума Шерлок услышал шлепок стека для верховой езды по плоти и хриплый, задыхающийся стон наслаждения, но не стал задумываться над этим.

– Джон полезен. Прекрати вмешиваться.

– Вы разобьете друг другу жизнь, он уйдет, и где ты тогда окажешься? Вновь в одиночестве,– жидкость запузырилась, и до ушей Шерлока донесся вздох. – Для тебя это будет концом.

Да, он мог представить это. С Бейкер-стрит ушел свет. Нет шагов на лестнице или медленного «тук-тук-тук» пальцев по клавиатуре. Никто не жалуется по поводу головы в холодильнике. И нет уверенной руки и скругленных линий браунинга, защищающих его спину. Джон может уйти и оставить все это – всего Шерлока – позади.

– Совсем не обязательно, что все кончится именно так, – Шерлок сел, скрестив ноги, на потрескавшийся пол, безо всякой нежности поставил рядом банку, и принялся водить пальцами по изломанным линиям перед собой, нанося на мысленную карту их глубокие расселины и слушая их истории. – Это риск, а не определенность.

Он наклонил голову, силясь заглянуть вперед в попытке разобрать нити сплетенных в узел вероятностей, чтобы соткать из них гобелен, рисунок которого он мог бы понять. Не хотел он оказаться тем, кто разрушит Джона, растерзает его на клочки и пустит по ветру, заставит его уйти, но что можно сделать, чтобы предотвратить подобный исход? Что приведет к разрыву: правда или молчание?

Находясь в глубинах своего подсознания, Шерлок почувствовал здесь поворотную точку. Возможно, что, проснувшись и придя в себя, он совершенно забудет об этом, но когда сегодня утром он открыл глаза и обнаружил рядом в кровати Джона, то ощутил, как перед ним раскрылись другие возможности. На этот раз он видел не убийцу и мотив, не преступление и наказание. Он увидел свое собственное будущее, и все тонкие нити, ведущие туда, каким оно могло бы быть.

Но станет ли признание им своих собственных чувств тем, что заставит Джона окончательно покинуть убежище на Бейкер-стрит, или же оно необходимо, чтобы друг там остался наверняка?

Шерлок облизнул губы, и слова, что он произнес, камнями упали из его рта.

– Ему следует знать. Литература, искусство, сами наши инстинкты говорят о том, что чувство, подобное любви, не может остаться невысказанным.

– Любовь? – сарказм в голосе Майкрофта был столь привычен, что Шерлок крепко сжал челюсти. – Что ты знаешь о любви?

– Побольше твоего.

Наступила тишина. Она стекала по стенам изумрудно-зеленым, заполняла трещины в полу и выплескивалась наружу, странно вязкая. Она склеила, слепила и сделала бесполезными его пальцы, пока он вслушивался в размеренное биение сердца в своей груди. Там, на Бейкер-стрит, настоящей, а не той, что уцелела как ядро его разума, Майкрофт сказал Джону, что Шерлок лишь недавно осознал наличие у себя сердца – и предостерег друга о недопустимости его разбить – но среди всех отрицаний Шерлок расслышал слова Джона:

– Это между мной и Шерлоком.

Это было верно на многих уровнях. На поверхности Джон пытался предупредить Майкрофта, что не следует совать свой длинный нос в его личную жизнь, но значение шло глубже, буквальнее. Что-то было между ними: нить. Иногда провисшая и неосязаемая, страховочный фал, не более. Порой она натягивалась, побуждая их вновь приблизиться друг к другу.

Джон почувствовал ее раньше Шерлока, наверное потому, что был привычнее к подобным вещам. Возможно, он ощутил ее в тот первый вечер у Анджело, когда Шерлок все еще предпочитал игнорировать эмоции в целом и любовь в частности, но со временем и детектив начал ощущать ее натяжение.

Паутинка, протянувшаяся меж двух конечных точек: одна – он, вторая – Джон. Единственный шелковый волосок, который с каждым проходящим днем утолщался, становился прочнее, превращался в струну, затем – в канат, пока они не оказались неумолимо соединены друг с другом. Все еще независимы и автономны, но также взаимосвязаны и погружены в симбиоз.

Иногда эта связь ощущалась просто как тепло и комфорт: приятные дни в дружеском молчании. Вечера, когда они смотрели очередную чушь по телевизору, и он сдерживался, чтобы не дразнить Джона своими умозаключениями о том, что же будет в финале. Дни, когда Джон обновлял свой блог, а Шерлок возился с экспериментами, которые порой заканчивались мирно, порой – разгаданным убийством, а один раз даже приездом пожарной бригады.

В другие моменты – темные, тихие минуты после погони, на полпути вверх по лестнице, на пороге или в замкнутом пространстве такси – струна накалялась, натягивалась сильнее, пытаясь заставить их приблизиться друг к другу. Иногда просто находиться рядом бок о бок было недостаточно, и все, чего хотел тогда Шерлок – позволить их границам стереться, а телам – скользнуть ближе, пока они не окажутся соединены чем-то реальным, одно внутри другого, так близко к единому целому, как только могут быть два человека.

Этого никогда не случалось, но были дни, когда он думал, что видит такое же стремление в глазах Джона, словно одно и то же сообщение пульсировало туда и обратно по соединившей их линии, передавая взаимное согласие, что оба они должны услышать.

И хотя они не уделяли ей внимания, связь между ними не уменьшалась и не отмирала. Да и как могло такое произойти, если Джон заставлял Шерлока поесть и время от времени поспать, собирал разлетевшиеся осколки его разбитого разума и соединял их обратно? Как могла она отмереть, когда, стоило Шерлоку прошептать «может быть опасно», и внутри Джона вспыхнул свет – исчезла хромота, позабыта трость, и жизнь возвращалась в него с каждым шагом, что они делали вместе?

– Любовь, Шерлок? – вновь раздался голос Майкрофта, на этот раз тише, не такой обвиняющий. – К лишенному воображения бывшему военному врачу?

Слово окутало его, мягкое, словно перья, которые он перебирал одно за другим – так много значений в единственном понятии: Филия, Агапе, Сторге, Эрос. Четыре грани одной всеохватывающей эмоции. Той, которой жаждут все люди, и которая проявляется столь разнообразно.

Филия, дружба. Это есть между ним и Джоном, уникальное и особенное явление в жизни Шерлока, бесценное сокровище само по себе. Сторге, жалкая, достойная слез семейная привязанность, что существует между ним и Майкрофтом, но нет: Джон – не семья. Братья по оружию – куда более подходящий термин там, где простые узы крови ничего не могут противопоставить готовности убить и быть убитым во имя жизни другого.

Агапе, жертвенная, бескорыстная любовь. Такой вещи не было места в настоящей жизни Шерлока, даже когда он пребывал в самом своем милостивом расположении духа. Все люди, включая сострадательных от природы, в глубине души эгоисты. Даже Джон в своей заботе о Шерлоке стремился укрепить его здоровье для того, чтобы детектив дольше оставался с ним рядом. И то же самое касается исцеления от хромоты и предоставления возможности жить полной жизнью. На поверхности могло показаться, что он сделал это ради Джона, но ниже залегает широкий пласт собственного интереса. Он сделал это потому, что нуждается в Джоне… разве нет?

И затем Эрос. Любовь плотская. Моменты, когда они задыхались после погони; не отрывающиеся друг от друга взгляды, и обещание поцелуев, что никогда не было исполнено. Потревоженные прокравшейся в них неожиданной фантазией и скольжением кожи о кожу сны. Джон – первый, кто за последние два года вызвал его интерес… Примет ли друг его, если будет предложено?

Шерлок помедлил, обозревая хаос вокруг себя и думая об одной оставшейся в неприкосновенности комнате: огонь в камине, кресло и Джон. Единственное среди развалин, что сохранилось в целости и безупречности. Его любовь во всех ее проявлениях, обретшая форму.

В моменты своего бодрствования он, возможно, уклонится от этого слова, от чувства, которое, как он всегда подозревал, ему не дано испытать, но здесь не было места подобному самообману. И он не мог открещиваться от этого так же, как делал во внешнем мире.

Губы его приоткрылись, и голос прошептал – тихо и застенчиво, но от этого сказанное не перестало быть истиной:

– Да, Майкрофт. Любовь. К моему соседу и другу. К Джону Ватсону.

Субстанция в банке ничего не ответила, признав, наконец, свое поражение, и Шерлок поднялся на ноги и направился по разрушенным коридорам тем же путем, что проходил в своих снах ранее. Но теперь он не был ни мертвым, ни замерзшим, и не был он потерянным. Перед ним сияла полоса света, широкая, наполненная обещанием, ведущая его безошибочно сквозь оскольчатую тьму и разгромленное здание к единственной уцелевшей двери.

И на пороге его ждал Джон; глаза его сияли, а улыбка, сильная и все же несмелая, робкая и одновременно требовательная, переполнялась теми же чувствами, что Шерлок ощущал внутри себя.

Он понимал, что все это сон – что Джон там, на реальной Бейкер-стрит, вероятно, мало что знает о чувствах, испытываемых Шерлоком, и возможно, никогда не ответит на них. Однако он шагнул вперед в раскрытые объятия Джона, позволил себе окунуться в теплую, полную солнечного света волну, и осознал, что в настоящий момент она для него вполне реальна.

******

Джон невидяще смотрел на страницы книги, глаза его не могли сфокусироваться на прыгающих перед ним словах – множество бесполезных черных точек на бумаге. Шерлок спал вот уже несколько часов, кумулятивный эффект седативных препаратов вверг его в полное отрешение от окружающего мира. Джон был вполне уверен, что в квартиру в поисках наркотиков мог заявиться хоть весь Скотланд-Ярд, и Шерлок об этом даже не узнает. Но с другой стороны это означало, что Джон был совершенно один, в компании своих ходящих по кругу мыслей.

Он посмотрел на Шерлока, наблюдая за размеренным подъемом и опусканием его груди: видение белой кожи и приоткрытых губ. Друг едва ли пошевелился с момента, когда Джон ввел ему последнюю дозу более шести часов назад, погруженный слишком глубоко во власть медицинских препаратов. В сочетании с усилиями, затраченными на выпроваживание брата, это оказалось для него слишком большой нагрузкой.

– Чертов Майкрофт, – прошептал Джон со смешанным чувством раздражения и смущения. Возможно, все было бы не так ужасно, если бы сказанные слова не оказались так близки к истине, однако, верный своей сущности, старший Холмс был безжалостен. Казалось, он видит все насквозь и там, где большинство людей из простой порядочности поверили бы объяснениям Джона о необходимости согреть Шерлока, Макройфт, похоже, был исключением.

И не то, что бы Джон лгал. Бога ради, он все-таки был врачом. Конечно, он сделал бы все, что потребуется, чтобы помочь Шерлоку пройти через это – чем бы оно ни было. Они друзья…

Слово парило в его мозгу, и он вздохнул от неадекватности этого определения, раздраженно перелистывая страницы. Для Джона «друг» – это тот, с кем иногда пересекаешься, чтобы выпить в пабе, и кого можно время от времени попросить о помощи при переезде. С друзьями можно поговорить, когда все идет наперекосяк. Шерлок нечасто употреблял спиртные напитки, а уж в бар ходил крайне редко, и то только по настоянию Джона. Его невозможно было убедить хотя бы изредка навести порядок, не говоря уже о перестановке мебели, а если что-то шло наперекосяк, то это, обычно, была его вина.

Странным образом Шерлок умудрялся представлять собой полную противоположность тому, что Джон вкладывал в понятие «друг», но в то же самое время детектив был самым лучшим другом, что он когда-либо имел. Шерлок плевать хотел на все социальные условности и правила поведения. Он был честен до жестокости и часто являлся серьезной занозой в заднице, но он в точности знал, что движет Джоном по жизни так же верно, как если бы разобрал его на части и увидел все его шестеренки. И он вернул свет во все закоулки существования Джона, в то время как остальные не могли даже обнаружить выключатель.

Возможно потому, что этим выключателем был сам Шерлок.

Джон не был идиотом. Он знал, что его текущее состояние мира и довольства, с периодическим вкраплением наполненных адреналином моментов «о Боже, мы сейчас погибнем», целиком и полностью заслуга Шерлока. Без него у Джона не было бы ни того, ни другого. И дело было даже не в том, что исчезли бы и доступ к местам преступлений, и противоречащие здравому смыслу проникновения в чужие квартиры, и прочие подобные вещи. А в том, что испарилась бы перспектива всего вышеперечисленного. Шерлок был самой опасностью, и Джон это любил.

Любил его?

Господи, это была слишком рискованная мысль, чтобы на ней задерживаться. Любить Шерлока Холмса – да само по себе это означало напрашиваться на неминуемую катастрофу. Однако эта идея все чаще и чаще за последние несколько месяцев всплывала в его мозгу. Поначалу, с самой первой встречи, его пленили гениальность Шерлока и его внешность. Однако после того, как Шерлок отбросил эту возможность несколькими точно подобранными словами (на удивление тактичными, хотя сам Джон осознал это много позже), он позволил мысли о том, чтобы забраться к Шерлоку в постель, ускользнуть, забыться и появляться вновь лишь в редких случайных фантазиях.

Однако где-то по дороге его чувства изменились, подвергнувшись каким-то невероятным метаморфозам. Не играло роли, что они с Шерлоком никогда не состояли в интимных отношениях, вне зависимости от того, что все вокруг думали обратное. Как будто луч вожделения прошел сквозь призму дружбы и, преломившись, с другой стороны оказался Вот Этим. И Джон не был уверен, какое Этому дать определение. Шерлок Холмс умудрился стать единственным важнейшим человеком в жизни Джона, и последний вовсе не был убежден, считать ли случившееся самым лучшим или самым трагичным событием из всех, что с ним происходили.

Он раздраженно выдохнул и вновь бросил взгляд на Шерлока, пока мысли его следовали по накатанной дорожке. У него никогда не было такого друга как Шерлок. Никто никогда не заполнял своим присутствием его жизнь так всецело, не заставлял его ощущать, словно все остальное вокруг вторично по сравнению с ними двумя – будто Джон и Шерлок будут существовать, даже если весь остальной мир разлетится в клочья.

– К черту все, – пробормотал он, положил книгу и поднялся на ноги, потягиваясь и направляясь к камину, чтобы раздуть огонь. Угольки обещающе тлели, и пламя заплясало вокруг новых поленьев, что Джон положил на решетку; его веселый треск был самим определением уюта на Бейкер-стрит.

С трудом Джон опустился на пол у очага. Кочерга тяжелым весом лежала в его руке, пока он смотрел невидящим взглядом на прирученный огонь и на темные тени трубы над ним. Правда была в том, что он больше не знал, что же обо всем этом думать. Если бы это был кто-то другой, любой другой человек во всем мире, он просто выложил бы карты на стол – объяснил бы, что чувствует, и спросил бы, есть ли желание попробовать двинуться дальше вдвоем. И даже отказ было бы легче перенести, чем ощущать себя запутавшимся в своей собственной растерянности, словно рыба в сетях.

Но речь шла о Шерлоке, человеке, который рассматривал чувства во всех их проявлениях как слабость и не собирался за это извиняться. Джон не мог себе представить, что друг воспримет хоть что-то из того, что он хотел ему сказать, с интересом или хотя бы с тактом. В лучшем случае он останется равнодушен. В самом худшем случае, Джон подозревал, что потеряет соседа, друга и дом в один момент.

Он выругался себе под нос и без энтузиазма пошевелил поленья на решетке, прежде чем отложить кочергу и подняться на ноги. Легкая тошнота, что он ощутил в глубине желудка, была скорее следствием переживаемых эмоций, а не голода, но время было как раз обеденное, так что он отправился на кухню, проверить, что же осталось в холодильнике.

В том, как же быстро все могло измениться, есть что-то тревожное, размышлял Джон, инспектируя многочисленные упаковки. Еще неделю назад он был вполне доволен возможностью продолжать жить дальше, как и всегда, изо всех сил стараясь изгнать из мозга любые фантазии и счастливо оставаться единственным другом Шерлока Холмса. А теперь хватило всего-навсего двадцати четырех часов, и все его надежды рассыпались по полу словно бусы, яркие и блестящие, разорванные простым действием заботы о Шерлоке – нахождением рядом с ним – и осознанием, с какой благодарностью принимается его доброта.

И это заставило сыграть с самим собой злую шутку. Заставило его надеяться, что, возможно, все это время он ошибался, и громкое осуждение Шерлоком таких вещей, как сопереживание, было всего-навсего попыткой спрятать свое собственное эмоциональное нутро.

– Напрасные мечтания, – прошипел Джон сам себе, вытаскивая коробку цыпленка по-тайски с жареным рисом и захлопывая дверцу холодильника.

– Что именно?

Приглушенный шепот Шерлока заставил его подскочить, ресторанная упаковка дернулась в руках, прежде чем он опустил ее на стол и тихо подошел к дивану. Шерлок не сдвинулся с места, но глаза его приоткрылись, слегка дезориентировано глядя в потолок.

– Надеяться, что ты научишься наклеивать этикетки на свои ядовитые эксперименты, – с легкостью солгал Джон, намеренно понижая голос и опускаясь на корточки рядом с Шерлоком. Тот факт, что детектив не разгадал ложь или, по крайне мере, не сказал об этом, сообщил Джону почти все, что ему требовалось знать о текущем состоянии Шерлока. – Я тебя разбудил?

Какое-то время казалось, что друг не ответит. Его тусклый взгляд, по-прежнему устремленный вверх, был почти неподвижен, но, наконец, глаза его слегка дернулись, и голова шевельнулась в отрицании, прежде чем Шерлок тихо простонал: «Нет». Он беспомощно поискал на ощупь вторую подушку, что свалилась с дивана во время его сна, Джон ласково опустил ее на лицо друга, оставив открытыми рот и нос, и услышал, как Шерлок вздохнул с облегчением от прикосновения прохладного хлопка.

– Глазам все еще больно от света? – спросил Джон и поморщился от жалости, когда в знак согласия раздалось хриплое мычание. За окном уже стемнело, и в квартире был полумрак, рассеиваемый лишь горящим в камине огнем. – Могу я что-то сделать?

– Принеси ведро.

Джон сомневался, что в желудке Шерлока хоть что-то было, но осознавал, что это не предмет для спора, поэтому он направился в спальню, схватил ведро и поставил его у дивана в пределах досягаемости. Он заметил, как дернулись от звука мышцы Шерлока, и подавил печальный вздох. Он надеялся, что последняя доза лекарства подведет друга к стадии улучшения, но, казалось, тому стало еще хуже.

– Может быть, мне попытаться раздобыть еще Норазофен? – тихо спросил он, нахмурившись, когда в ответ раздался натянутый, невеселый смешок.

– Ничего у тебя не выйдет. Три – это все, что мне позволено, – что-то темное прозвучало в хриплом голосе Шерлока, и причина прояснилась, стоило ему продолжить. – Я сам виноват. Наркоман, помнишь?

– Бывший, – поправил его Джон, но это был слабенький ответ. Бывший наркоман в любой момент может вновь превратиться в активного при малейшем толчке. Он понятия не имел, входил ли Норазофен в группу риска для Шерлока. И пусть он, как врач, мог оценить все подводные камни борьбы с болью в данном случае, осознание, что с настоящего момента для друга не будет никакого облегчения, заставило сжаться все внутри.

– А есть что-то другое, что тебе можно принимать? – тихо спросил он, раздумывая над тем, что стоит достать лаптоп и еще раз перечитать карту Шерлока в поисках дополнительной информации.

– Обычный парацетамол через двадцать четыре часа. Все равно, что швырять мошку в ураган. Та же хрень, – пальцы Шерлока слабо пошевелились, указывая в направление кухни. – Ты собирался обедать.

– Тебя не начнет тошнить от запаха? – Джон увидел, как губы Шерлока, частично скрытого подушкой, скривились в странной гримасе.

– Хуже не станет.

Джон покачал головой. На это ему нечего было ответить. Если бы было что-то, что он мог съесть холодным, он бы так и поступил, лишь бы избавить Шерлока от дополнительного сенсорного воздействия, но тот уже плотнее сжал губы, его кожа цвета слоновой кости приобрела слегка зеленоватый оттенок. Каждый, работающий в медицине, быстро учится распознавать эти признаки, и Джон схватил ведро и протянул его вперед как раз в момент, когда Шерлок рывком поднялся и согнулся в пустом и бесплодном рвотном позыве.

Неприятный звук прервался всхлипом, и никогда в жизни Джон не чувствовал себя таким бесполезным: даже на залитом кровью поле боя, когда никакой опыт и навыки в мире не могли спасти всех встреченных на его пути солдат. Шерлок трясся от головы до пят, дрожь была столь сильной, что походила на судороги, но взгляд его был сфокусированным, а блеск холодной испарины на лбу рассказывал свою историю.

То же самое было прошлой ночью. Дрожание: озноб без температуры, и он передал Шерлоку ведро, прежде чем неуклюже подоткнуть одеяло поплотнее вокруг его плеч и подпереть спину подушками. Этого должно было хватить, чтобы удержать его в сидячем положении. Джон осторожно положил руку на лоб друга, ощущая, как стучат болезненные молоточки пульса на его виске. Давление, подстегнутое мышечным спазмом при рвоте, было слишком высоким. Боже, как же ему должно быть больно.

– Могу я что-то сделать? – тихо спросил Джон, и слова его были чуть громче шепота. – Хоть что-нибудь?

– Нет, – голос Шерлока прозвучал резко, но Джон прекрасно понимал, что не стоит ни обижаться, ни спорить по этому поводу. Иногда присутствие другого человека рядом во время болезни означало скорее помеху, чем помощь. В одиночестве порой была определенная польза, и Джон с неохотой подчинился.

Поглядывая в сторону Шерлока, он поставил в микроволновку разогреваться свой обед и прикрыл рукой отверстия вентилятора, чтобы заглушить раздражающий писк кнопок и гудение прибора. Через несколько минут у него в руках была исходящая паром тарелка, и он съел все над раковиной – так далеко от Шерлока, как получалось, не покидая при этом пределов квартиры.

До него еще раз или два донеслись звуки рвотных позывов, заставившие поморщиться, а желудок – сжаться в сочувствии, но они оказались столь же бесплодными, и Шерлок, в конце концов, отставил ведро и откинулся назад, прижимая руки к вискам так сильно, что побелели костяшки пальцев, словно он пытался удержать свой череп от раскалывания.

Джон быстро покончил с обедом, тихо поставил тарелку и полез в морозилку. Копаясь среди пакетов, на содержимое которых лучше было не смотреть, он, наконец, вытащил упаковку давно забытого замороженного горошка. Найдя в беспорядке на столе пару пустых пакетов для улик, он наполнил их до половины и завернул онемевшими от холода пальцами в два отдельных кухонных полотенца, а потом тихонько прошел обратно к Шерлоку.

– Будет холодно, – пробормотал он, прижал аккуратно один пакет ко лбу Шерлока, а другой – чуть ниже затылка, и, удерживая их там, опустился на диван рядом, так близко, что грудь его задела руку друга. – Скажи мне, если станет больно или просто чересчур.

– Хорошо, – прошептал в ответ Шерлок, и Джон увидел, как плечи его расслабились: тот отдавался его заботам. – Лучше. Не так…

– Остро? – закончил за него Джон. – Это даст тебе небольшое облегчение, хотя, вероятно, не такое уж сильное. Ты всегда так себя чувствуешь после Норазофена?

Губы Шерлока искривились в слабой печальной улыбке, и Джон послушно не обратил внимания на блеск влаги на ресницах друга: вызваны были слезы болью или воспоминаниями, он не знал, но сердце его все равно болезненно сжалось.

– Да, но лекарство пока еще циркулирует в моей крови, – и Джон услышал, как Шерлок глубоко прерывисто вдохнул. Он был скорее похож на человека, готового вступить в бой, чем на того, кто пребывает в мире и спокойствии собственного дома. – Дальше будет хуже.

Джон прикусил губу, стараясь не задерживаться мысленно на возможном значении слова «хуже». Ему нужно сосредоточиться на том, что требуется Шерлоку сейчас, а не волноваться из-за того, что их ждет впереди.

– Я буду здесь, – мягко пообещал он, перехватывая пакеты с горошком и видя, как Шерлок протягивает длинные пальцы и обхватывает его запястье в коротком, слабом пожатии.

– Я знаю, – прошептал Шерлок, и на этот раз улыбка его была хоть и слабой, но искренней. – Спасибо.

______________________________

Примечания переводчиков:

Название – четыре древнегреческих слова, обозначающих разновидности любви. Сами значения пояснены в тексте.

========== Глава 6: Ледяное Облегчение ==========

Отдаленный вечерний гул плыл на горизонте сознания Шерлока: минуты и часы, прерываемые голодным потрескиванием огня в камине и яркими отсветами лондонского вихря за окном. Словно крутясь на детской вертушке, доносились до него приглушенные сигналы: стук высоких каблуков по мостовой вдалеке, урчание автомобильных двигателей, гудение изредка проезжавших автобусов и попискивание светофора на пешеходном переходе – джаз городских звуков, превращенный головной болью в нестройный гомон.

И вновь Джон стал его страховочным фалом. Он был швартовами, что не давали судну Шерлока сорваться из гавани в открытое море – силой гравитации, что удерживала его на земле, когда разум готов был вот-вот истечь наружу, во вне, к далеким звездам. И ни разу в жизни не был еще Шерлок столь признателен за простые тактильные ощущения, которые напоминали ему об основах бытия: кто он, где он находится, и что такое – естественный ритм дыхания и биения сердца.

– Тебе неудобно, – пробормотал он, слова прокатились по языку, словно моторное масло, едкое и горькое, когда он попытался сосредоточиться на том, что лежало снаружи, за колыхающейся завесой раскалывающей голову, ворочающейся внутри боли.

– Нет, – голос Джона донесся с пола, где тот и сидел, глядя на лежащего на диване Шерлока. – Я в норме. Это тебе неудобно.

Шерлок мог бы рассмеяться подобной бледной оценке ситуации, если бы не был уверен, что от одной только попытки голова тут же взорвется. Какая-то часть сознания настаивала, что следует убрать с головы подушку, открыть глаза и убедиться, что Джон, движимый своей непонятной добротой, ему не солгал, но давящий на верхнюю часть лица вес, казалось, был тем единственным, что не позволяло схлопнуться синусам его головного мозга. В итоге он оставил подушку на месте и попытался отвлечься от мучительной боли, вслушиваясь в оркестр, рожденный сигналами остальных, обостренных и ярких чувств.

Горошек был вновь возвращен в морозильник, унеся с собой подаренное ледяное облегчение. Но Джон держал в руках что-то, слегка загремевшее, когда он пошевелился, и Шерлок ощутил в воздухе шепот перемен: влажный и прохладный туман посреди бархатистого жара пламени.

– Нужно хоть как-то тебя напоить, – вздохнул Джон. – Я нашел кубики льда. Как думаешь, сможешь их рассосать, или тебя вывернет?

Шерлок задумался над вопросом, и какой-то части его сознания – той, что не оказалась вышвырнута на орбиту, далекая и недосягаемая, – хватило здравого смысла, чтобы попытаться вспомнить, не пользовался ли он формой для льда в своих экспериментах.

– Это точно вода? – спросил он, с ненавистью ощущая, как низкие вибрации собственного голоса отдаются в голове невыносимым скрежетом.

Наступила тишина, и не было никаких сомнений, что Джон взвешивает все возможные варианты решения единственного в своем роде уравнения: Шерлок + морозилка + эксперименты = подозрительный лед.

– Выглядит и пахнет нормально, без проблем замерзло в домашних условиях. Если это не вода, то что?

– Кислота?

– И зачем тебе замораживать кислоту?

Губы Шерлока дернулись, складываясь в усталую улыбку, и дело было не в самом вопросе, но в том, каким тоном Джон его задал; голос друга заставлял предположить, что тот и так знает вероятный ответ: «Потому что это можно сделать».