Текст книги "Ядовито-розовая ручная граната (СИ)"

Автор книги: BeautifulFiction

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Наконец он ушел, оставив Шерлока одного в бесцветном холсте его комнаты. Но нет, он не был бесцветным, его жизнь оставила на этом холсте свой отпечаток; тело помнило, каково существование здесь, словно очертания его расплылись. Под рукой чувствовалось полированное дерево гардероба, на щеке холодом вспыхивало оконное стекло, зеркало наблюдало за ним зловещим глазом… Сенсорные галлюцинации: точка, где сошлись и смешались, закручиваясь в водовороте данных, ощущения и память, заставляя Шерлока сильнее вжиматься в постель в отчаянном желании найти опору, даже когда его приняло наконец в себя милосердное забвение.

*****

Джон расхаживал по квартире, оборачиваясь, чтобы взглянуть на дверь в комнату Шерлока, шаги его эхом отдавались то там, то здесь. До него доносился голос Майкрофта, куда более мягкий, чем обычно, не такой резкий, сглаженный. Затем раздался баритон что-то отвечавшего ему Шерлока: звук, прекрасный сам по себе, но ставший из-за чужого языка еще более загадочным и вызывающим куда более сильное беспокойство.

Французский. Его не удивляло, что Шерлок знал этот язык, но самый факт, что друг говорит на нем без малейшего на то намерения, заставлял Джона чувствовать себя, как закрученная до предела часовая пружина, вот-вот готовая лопнуть: ему были необходимы хоть какие-то веские медицинские факты, от которых можно оттолкнуться.

– Держи, – Грег протянул ему кружку, и Джон ощутил укол благодарности и стыда, осознав, что инспектор взял приготовление чая на себя.

– Спасибо. Извини, мне стоило предложить. Как минимум, избавил бы тебя от столкновения с ужасами в нашем холодильнике.

– Не волнуйся. Ты живешь с Шерлоком, я сделал на это поправку, – бросив взгляд на дверь в спальню, Грег обернулся к нему. – Как думаешь, что с ним такое?

– Это не наркотики, – Джон ответил несколько поспешно, но голос его остался твердым. Он верил Шерлоку, а кроме того, даже представить не мог, какие же препараты могут оказать на человека подобное жуткое действие. Если только это не какой-то сумасбродный коктейль.

– Нет, это я понял. Никогда прежде не видел, чтобы он так себя вел, даже когда он совсем не в себе был. В обычной ситуации я бы предложил вызвать врача, но… – тут он указал своей кружкой на Джона. – Ты и так уже здесь.

Дверь открылась, и появился Майкрофт, который, двигаясь с обычной, свойственной ему плавностью, потянулся к шкафчику под раковиной и, даже глазом не моргнув при виде огромного количества химикатов, схватил ведро и скрылся в спальне Шерлока. Потом появился снова. Дверь за ним тихо закрылась, чуть щелкнув запором, и Джон заметил чуть слышную дрожь в его выдохе и то, как опустились его плечи.

– Что с ним? – требовательно спросил Джон, выставив подбородок и устремив на Майкрофта решительный взгляд. – Назовите мне хоть одну вескую причину, почему он сейчас у себя в спальне, а не в больнице.

– Потому что медперсонал не будет знать, что с ним делать, – спокойно ответил Майкрофт, заходя в кухню и заваривая себе чай. Джон понятия не имел, что Холмс-старший может вести себя настолько по-домашнему, но тот передвигался по их загроможденной, находившейся в откровенном беспорядке кухне, как будто это было для него обычным делом. – Впервые он пережил подобное почти двадцать пять лет назад. Тогда ему было девять.

Добавив молоко в чашку, Майкрофт обхватил ее руками и – весь четкие, сдержанные линии и напряженные плечи – прислонился к кухонному шкафчику.

– За всю жизнь он не раз проходил обследования, а в возрасте шестнадцати лет провел большую часть года не просто прикованным к постели, но почти обезумевшим от головной боли. Наконец врачи вынуждены были признать, что это – разновидность мигрени.

– Мигрень? – повторил Джон, даже не потрудившись сгладить скепсис. Ему было известно, что этим термином пользовались, чтобы назвать многие болезни, вызванные подчас не поддающимися объяснениям сбоями человеческого мозга.

Типично мигрень описывали, как острую, рецидивирующую головную боль, сопровождаемую тошнотой, рвотой, нарушениями зрения и дезориентацией, хотя существовало и множество других симптомов. Иногда она проявлялась «бурями», накатывающими на больного по четыре-пять раз в месяц, а затем исчезала на долгие годы. Причины мигрени, как и способы ее лечения, точно установлены не были.

– Это не просто головная боль, – Джон ткнул пальцем в сторону комнаты Шерлока. – Никогда не видел, чтобы при мигрени с человеком творилось такое. Он на другом языке говорил, Майкрофт!

– Разумеется, – Майкрофт отпил глоток чая, не выказывая к напитку ни отвращения, ни удовольствия. – Однако я полагаю, любой, знакомый с моим братом, согласится, что его можно охарактеризовать как угодно, но только не обычный. Он расценивает свой мозг, как жесткий диск, а эти приступы – как электромагнитные импульсы. В его разуме все перемешивается. Синестезия, аллодиния, различные степени афазии… И пусть физически мозг его не поврежден, а это, поверьте, проверялось не раз на протяжении всей жизни, проявления приступа весьма масштабны.

– Эм… – озадаченный Грег бросил взгляд на Джона, тот пожал плечами. – Не объяснишь, что он сейчас говорил? По большей части я понял, но те слова в середине – нет.

– Синестезия и далее? – на сей раз улыбка у Майкрофта вышла действительно извиняющейся. – Большинство симптомов Шерлока можно описать, как результат того, что подключения проводов в его мозгу перепутались, вызвав тем самым неразбериху. Его речь становится бессвязной, его мозг не справляется с поступающей информацией, зачастую даже легчайшее прикосновение вызывает боль, а его ощущения смешиваются друг с другом. К примеру, у звуков появляется вкус…

– Когда ты завел машину, он сказал, что звук на вкус, как бензин, – заметил Джон. – Если для него звуки еще и цвета имеют, то понятно, почему он назвал тебя металлически-серым.

– А что насчет безжалостного Бетховена? – уточнил Лестрейд, в поисках ответа переводя взгляд с Майкрофта на Джона и обратно.

– Это ему придется объяснить самостоятельно, – произнес Майкрофт. – Он будет все помнить, и это, вероятно, самое неприятное. Его воспоминания о том, что происходит с ним во время приступов, на удивление подробны. Учитывая, как Шерлок ценит свой разум, знание о его распаде должно внушать ему ужас, и никак иначе.

Джон нахмурился, опустив взгляд на кружку с неумолимо остывающим чаем.

– С ним все в порядке? – наконец спросил он. – Его следует оставить одного?

– Пока что, да. Сократить сенсорные раздражители до минимума – по-прежнему лучший из найденным нами способов помочь ему пережить подобные приступы. В комнате темно и тихо, а в ближайшие часы именно это будет иметь для Шерлока наивысшую ценность. Если он заснет, это к лучшему, – Майкрофт проверил телефон, прокрутил сообщение, касаясь пальцем экрана. – Мой ассистент привезет вам три ампулы Норазофена, его нужно будет вкалывать Шерлоку внутривенно. Одна доза раз в двенадцать часов, если будете столь любезны, доктор Ватсон.

Джон помолчал, роясь в памяти в поисках услышанного названия, но с нулевым результатом.

– Что это?

– Обезболивающее и антикоагулянт с седативным эффектом. Национальной службой здравоохранения не назначается – только частным сектором при наличии необходимых связей. К счастью для Шерлока, его с самого начала обследовали лучшие специалисты. Норазофен – единственное, что они смогли предложить, – закрыв телефон, Майкрофт убрал его в карман. – Средство, увы, недостаточное, но необходимое. Препарат до какой-то степени купирует боль, что особенно важно, когда приступ достигнет своего пика, а также снизит риск образования тромба в мозгу.

– Разве это возможно? – с ужасом спросил Грег. – Это же… это ведь значит инсульт, так? Ему же всего тридцать четыре!

– Считается, что страдающие мигренью находятся в группе риска, – ответил Джон, прежде чем, прикусив губу, отставить чай в сторону. Он в любом случае уже остыл, а выпитое маслянисто осело в желудке.

– У Шерлока ни разу не обнаруживали никаких отклонений в работе мозга, в физиологическом плане. Это всего лишь превентивная мера, – ровным и успокаивающим тоном, как если бы предметом обсуждения была погода, произнес Майкрофт, но Джон на это не купился. Голос – одно, а язык тела говорил совсем другое. Бледный от беспокойства, Майкрофт был олицетворением напряжения, затянутым в костюм-тройку. С Шерлоком творилось нечто, от чего его невозможно было защитить. Все, что мог сделать Майкрофт – попытаться облегчить его состояние, но даже этот вариант оставлял впечатление уже проигранного боя.

Зазвонил, прорезав густое напряжение в воздухе квартиры, телефон Грега. Тот, нахмурившись, вытянул его из кармана, пробежал глазами сообщение.

– Черт, мне нужно идти. Похоже, домовладелец при аресте оказал сопротивление, – он бросил взгляд на дверь в комнату Шерлока и повернулся к Джону. – Дай знать, если что-то понадобится, или… ну, ты понимаешь, – Грег покрутил рукой. Со стороны он казался столь же беспомощным, каким ощущал себя сам Джон.

– Да, спасибо. Позвоню, когда ему станет лучше, – обещание прозвучало до ужаса слабо, и Джону хотелось бы влить в голос больше убежденности в том, что он говорит, но разве мог он быть уверенным хоть в чем-то, когда даже Майкрофт казался больным от беспокойства?

– Как бы ни хотелось мне не покидать брата в подобном состоянии, боюсь, я тоже вынужден удалиться, – голубые глаза Майкрофта оглядели кухонный пол с таким видом, будто на обшарпанном линолеуме значился график его дел, уголки его рта недовольно дернулись вниз. – Вернусь так скоро, как только смогу, доктор Ватсон. Разумеется, в случае если его симптомы станут хоть в чем-то более тревожными, убедительно прошу обратиться ко мне за советом.

– Обратиться к вам?.. – Джон уставился на Майкрофта, качая головой. – Майкрофт, это безумие. Я могу справиться с насморком, рвотой, кровью, но это – совершенно другое.

– Рвота не исключена, – пробормотал тот, как будто это могло в чем-то успокоить. – Как бы тревожно все ни выглядело со стороны, Джон, мой брат по-своему научился справляться с этими эпизодами. Самое лучшее, что мы можем сейчас ему предложить – элементарная медпомощь и общество того, с кем ему будет спокойно. И если первое в моих силах, то второе, боюсь, уже за пределами моих возможностей. Как я говорил, я приложу все усилия, чтобы вернуться как можно скорее. Вы позаботитесь о моем брате, не так ли, Джон?

Времени на ответ Джону не предоставили: Майкрофт попрощался с ним, уже спускаясь по лестнице. Джон мрачно понадеялся, что Лестрейд увез его зонт. Мелочная мыслишка, но тот этого вполне заслуживал: ублюдок выдал ему лишь жалкие крохи информации и оставил один на один с Шерлоком, беспомощным и говорящим на другом языке.

– Господи, – пробормотал он, прикидывая, что делать, и чувствуя, как начинают ныть его собственные виски. По словам Майкрофта, Шерлока лучше оставить одного, но Джон совершенно не собирался просто сидеть и ждать, не донесется ли из комнаты друга шорох. Если уж Шерлока поручили его заботам, он как минимум проведет простейшее обследование. Если действовать аккуратно, то самое основное можно сделать, пока Шерлок спит.

Тихо подойдя к двери, он нажал на ручку, прислушиваясь к щелчку замка, а затем толкнул ее и зашел внутрь. Петли не скрипнули, в комнате было темно, но Джону вполне хватило освещения, чтобы разглядеть вытянувшееся на кровати тело Шерлока, накрытое простыней.

Тот лежал на спине, лоб и глаза закрывала подушка. В слабом освещении комнаты он казался однотонным, лишенным цвета, поблекшим. Губы, обычно розовые, побледнели, приоткрылись, из них вырывался один ровный выдох за другим. Значит, он спит. Таким расслабленным тело его могло быть лишь во сне, плечи были расправлены, пальцы рук не двигались.

Что ж, хорошо. Двигаясь как можно тише, Джон протянул руку и включил ночник, надеясь, что дополнительное освещение Шерлока не потревожит. Майкрофт упоминал, что одним из симптомов была аллодиния – расстройство болевой реакции, при котором даже на легчайшее прикосновение тело могло среагировать, как на мучительное. Если получится, большую часть обследования составит наблюдение. Многие врачи полагали, что с помощью одного только осмотра многого не почерпнешь, но Джон приучился пользоваться теми средствами, которые были в его распоряжении в данный момент. И если это – лишь зрение, так тому и быть.

Присев на корточки у постели, он смотрел, отсчитывая удары, как бьется на шее пульс. На то, чтобы понять, что он учащенный, ушло совсем немного времени, а судя по набухшим венам, давление было повышено. Озноба и испарины Джон не заметил, так что осторожно вытянул руку, приблизив ладонь к груди Шерлока. Неточность жуткая, но все же, ощутив, что от друга исходит нормальное тепло, а не жар, он слегка успокоился.

– Хорошо, – выдохнул Джон, потирая бровь и кивнув самому себе. Он пока все еще был страшно далек от того, чтобы обрести твердую почву под ногами, но, по крайней мере, он был здесь, рядом с Шерлоком, видел каждый его вздох и каждый удар сердца – все те крохотные, успокаивающие признаки жизни, – и совершенно не собирался просто взять и оставить друга страдать в одиночестве.

Тихо он прокрался на цыпочках наружу, схватил свой ноутбук и открыл крышку, чтобы уменьшить громкость динамиков и яркость экрана. Шерлок пока что спит, и можно надеяться, что гул вентилятора его не потревожит, а как только Джон заметит, что друг приходит в себя, лаптоп можно будет тут же захлопнуть.

А пока что ему нужно заняться исследованиями. Проскользнув обратно в спальню Шерлока, Джон выключил ночник, сел на пол, облокотившись спиной о стену и вытянув перед собой ноги, и приготовился ждать.

Он как раз удобно устроился, когда пришло письмо из офиса Майкрофта, подписанное Антеей. Во вложении обнаружились документы – записи специалистов, обследовавших Шерлока. Похоже, Майкрофт не собирался оставлять Джона в абсолютном неведении. Помедлив, Джон открыл вложение и приготовился впитывать знания.

Через несколько минут стало ясно, что Холмс-старший ничуть не преувеличивал. Сказать, что Шерлок страдал, значило бы упустить шанс использовать куда более сильное сравнение – это были мучения хуже инквизиторских пыток. Первый приступ был одним из самых худших. Наблюдать его у взрослого человека было страшно, представить его у ребенка – ужасало вдвойне. При мысли о том Шерлоке, что еще мечтал стать пиратом, измученном болью и потрясенном тем, что его предал собственный разум, у Джона заныло сердце и перевернулось все внутри.

В документах описывались проводившиеся год за годом в попытке установить причину обследования; прилагаемые результаты томограмм головного мозга были нормальными, доказывая, что, по крайней мере, внешне блестящий разум Шерлока ничем не отличался от содержимого черепной коробки других людей. Характер повторения приступов был также очевиден: ребенком и подростком Шерлок сваливался с ними раз в год-полтора. А затем, внезапно, в возрасте шестнадцати лет, они последовали один за другим, разной степени интенсивности, сопровождаемые различными и на первый взгляд разрозненными симптомами, однако Джон быстро сообразил, что как раз на это время пришелся сильный гормональный всплеск, связанный с половым созреванием. Шерлок тогда рос как на дрожжах, вытянувшись с пяти футов семи дюймов до шестифутового роста за двенадцать месяцев.

При этой мысли Джон не смог сдержать улыбки. Низким ребенком Шерлок не был ни в коем разе. В этот, последний скачок роста он почти сравнялся с собой теперешним. В его организме, без сомнения, разразилась гормональная буря, и именно ее, исходя из клинических анализов крови, посчитали причиной учащения приступов так называемой мигрени. Господи, Шерлок прошел через настоящий ад. При последнем опустошительном приступе, его, беспомощного от боли, продержали на седативных семьдесят два часа.

После приступы прекратились, исчезли с радаров. Был зарегистрирован лишь еще один. Шерлоку тогда было двадцать три, и в отчете указывалось, что возможным фактором, смазавшим обычную картину течения мигрени, стали наркотики. И действительно, сложно определить уровень боли, если пациент – употребляющий наркоман.

Однако, по словам Майкрофта складывалось впечатление, что на самом деле повзрослевший Шерлок пережил больше приступов. Быть может, он справлялся с ними сам, укрывшись от света и шума, дожидаясь, пока мозг его снова придет в равновесие… в совершенном одиночестве?

Джон посмотрел на лежащего в кровати друга, чувствуя, как грудь сдавило печалью. Как же просто было представить Шерлока в таком состоянии: загнанного в ловушку, оставшегося наедине с хаосом в собственной голове, без единого человека во всем внешнем мире, кто мог бы ему помочь.

Что ж, не в этот раз. Теперь, когда Шерлок очнется, чувствуя замешательство и боль, Джон будет с ним рядом. Столько, сколько потребуется.

========== Глава 3: Игла Забвения ==========

Что-то копошилось на самом краю сознания Шерлока: несмелые, легкие – словно пером – прикосновения к костяшкам его правой руки. Этого хватило, чтобы темное покрывало его сна стало неуклонно расползаться, вновь открывая его ненавистным, колющим гранями мира. Стон, мучительный и отчаянный, застрял в горле, и Шерлок почувствовал рядом с собой золотистую пылающую жалость.

– Шерлок, мне нужно сделать тебе укол Норазофена, – голос Джона мягко вплыл в уши. Гладко отшлифованные подобно полированному мрамору согласные: забота и участие. Гласные – нежные, изгибающиеся строки утешения. Брамс. – Прости, я вынужден к тебе прикоснуться, чтобы найти вену. Приподними один раз мизинец, если считаешь, что сможешь выдержать.

На самом деле здесь не было особого выбора. Вес подушки на голове ощущался невероятной тяжестью, а кожа, везде, где касались ее простыня и матрас, казалась раздраженной, ободранной и мокнущей. Однако ему нужно было это лекарство: благословенная смесь химических элементов. Игла забвения, что вновь сошьет покрывало его сна.

Слабого движения его пальца оказалось достаточно, чтобы зазвучала тихая симфония движений Джона. Шерлок вслушивался в янтарные и пунцовые тона его закатного голоса, стараясь не дернуться, когда от легкого постукивания пальцев Джона, пытающегося наполнить вену, по правой руке рикошетом пронеслась боль. Он попробовал сжать кулак, чтобы помочь, но костяшки лишь терлись друг о друга: разрушение и несогласованность. В итоге он мог только лежать неподвижно, ожидая укола иглы, проникающей в поддающуюся плоть.

Лекарство влилось в его кровоток беспорядочно клубящимся красным дымом, заполняющим пустые пространства внутри. Боль не ушла, она никогда не уходила, но панический, беспокойный страх, что владел им, слегка отступил, позволяя посмотреть отстраненным взглядом на хаос чертогов его разума.

Сказать, что там был беспорядок, значило бы пренебречь другим, более подходящим определением: Стихийное бедствие и катастрофа наполняли череп оттенками вишнево-красного, пятная россыпь фактов и знаний тлетворными тонами гниения и пагубности. Стены лежали в руинах, поросшие, словно прошли века. Какая блестящая метафора в пустотах его головы.

Он не знал точно, как долго брел по потрескавшемуся мраморному полу, безразлично обозревая разрушения. Теперь не было ничего, что защитило бы его от порывов свистящих сквозь ментальный пейзаж пустынных ветров. Они задували во все щели, и Шерлок позволил поднятому песку расцарапывать лицо, впиваться в глаза и в кровь иссекать губы.

Перед ним, запертая под сводами его черепа, лежала бесконечность. Он видел ее всю целиком, от начала до конца, от альфы до омеги, никчемный гомон, и жизнь, и звезды, сбившиеся с такта в своем вальсе. Наверное, это и было безумие, человеческое и примитивное. Как много всего забытого и потерянного перекатывалось, дребезжа, без порядка и цели. Сколько раз он уже собирал все заново? Сколько бесчисленных часов провел, восстанавливая свою гениальность из пепла – лишь для того, чтобы опять увидеть ее в обломках?

Если он этого не сделает, если оставит все приходить в упадок, будет ли он там, снаружи, по-прежнему самим собой, или же изменится в самой своей сущности? Будет ли тем человеком, которого сможет узнать, или из разрушения возникнет нечто новое: лучше или хуже, темное или светлое? И будет ли он человеком вообще или только телесной оболочкой и пустым разумом, навсегда сохранившим отпечаток мира, что он знал, но не способным с ним взаимодействовать?

– Все хорошо. Я здесь.

Голос Джона. Он говорил все это время? Или заговорил вновь? Прошли секунды или годы? Шерлок, защищенный от мира лекарствами и успокоительными, ощущал границы своего тела и сознания смазано. Размыто: состояние, в каком не вправе находиться плоть. Боль, разумеется, все еще была в голове, тошнотворная, пульсирующая, готовая выстрелить в любой момент – глухой стук военных барабанов, но, по крайне мере, тело его получило временную передышку.

– Шерлок, я собираюсь убрать подушку. Как думаешь, ты сможешь открыть глаза?

Джон звучал как бархатистый мох, в глубине которого крылись сочное участие и хрустальная роса. Странно, это изменили его восприятие лекарства, или все дело в Джоне, который во всей своей изменчивости демонстрировал Шерлоку различные фрагменты своего мира? Мерцание и проблеск, мимолетная вспышка рыбьей чешуи и всплеск утоленной жажды?

– Шерлок?

Он поднял руку, вцепился в подушку и убрал ее, отбрасывая гранитную плиту от створов шлюза, вновь позволяя реальности ворваться внутрь. Воздух спальни шелком коснулся его лица – скорее успокаивающее прикосновение пальцев, чем оскверняющие когти, – и Шерлок изо всех сил попытался заставить глаза открыться, готовясь к безжалостному вертелу света.

Однако в комнате было почти совсем темно. Только казались подвешенными в воздухе несколько дрожащих расплывчатых пятен цветного света. Галлюцинации в его состоянии были вполне возможны, но обычно обходилось без них. Впрочем, они были безвинными, безобидными, дружественными, спокойными. Вовсе не злокозненными, зловредными или зловольными.

Он нахмурился, неуверенный, что последнее определение вообще было настоящим словом, и бессвязный звук хрипом ободрал его горло.

– Свечи, – сказал Джон, и голос его по-прежнему был бесплотен. Возможно навсегда. Глаза Шерлока не могли различить в сумраке его очертания, или найти какой-либо силуэт. – Я поставил их за тонированное стекло. Рассеянное освещение должно восприниматься легче при светочувствительности, – движение руки на периферии его зрения загородило слабый поток света: сначала справа, потом слева, но самого Шерлока Джон так и не коснулся. Вероятно, проверял реакцию зрачков или общие рефлексы вроде моргания.

– Можешь попытаться и сказать что-то? – спросил Джон, и в голосе его прозвучало напряжение, не доставившее Шерлоку никакого удовольствия. Нет, это не был тон на грани рассерженного, что Джон использовал, когда Шерлок совершал какую-нибудь глупость: модуляция его голоса была чуть выше и мягче, в ней угадывались жалость, беспокойство, и страх, свернутые в пучок пахнущих корицей эмоций.

– Голова болит, – смог выдавить он, вновь закрывая глаза, когда глубокий раскат его голоса, казалось, упал назад под собственной тяжестью, вгрызаясь в череп безжалостными скрежещущими зубами. Ему следовало бы говорить шепотом, но он не был уверен, что сможет контролировать голос.

Раздался звук ногтя, скребущего по редким волоскам, Джон почесал бровь: пунцовое замешательство.

– Это… я не знаю, что это было. Не английский. И на французский тоже не похоже. Как думаешь, можешь попробовать еще раз для меня? – в голосе его была такая надежда, словно он и в самом деле хотел получить от перемолотых мозгов Шерлока что-то вразумительное.

Тот глубоко вдохнул – воздух как колючками ободрал его горло, наполнив легкие лазурной кислотой – и сосредоточился, повторил сказанное, проталкиваясь сквозь губчатую вязкость боли в попытке найти хоть что-то знакомое:

– Голова болит.

– Да, я так и предположил, – пробормотал Джон, и матрас слегка просел, когда он пошевелился, позволив, наконец, Шерлоку определить местонахождение его невидимого друга. Он был рядом, вес его натянул простыню сбоку от Шерлока, спина прижата к изголовью кровати, недлинные ноги вытянуты перед ним. Легкого движения левой руки Шерлока оказалось достаточно, чтобы задеть плотную складку джинсовой ткани на колене друга, прохладной и шершавой; отдельные нити сплелись в блистательной сложности, словно сотканные из самого Джона. Великолепно.

– Тебе снился плохой сон или… или что-то в этом роде, – объяснил Джон, и голос его в ушах Шерлока, когда тот вновь закрыл глаза, был о-такой-мягкий и легкий. – Может быть, действие лекарств подходит к концу. Ты был в отключке почти девять часов со времени укола. Майкрофт еще раз приходил тебя проведать.

Шерлок слабо вздохнул через нос, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы передать все его чувства в отношении Майкрофта. Джон, казалось, понял его, потому что запузырился его короткий тихий смех, слегка чуточку высокий, слегка чуточку нервозный, но все равно приятный. Джон был здесь, не капая на него отвратительной жалостью, не суетясь на манер бесполезного чешуекрылого у его постели. Он просто сидел и ждал, словно знал, что и это – как и все в мире – пройдет: временная неподвижность в их жизни, краткое затишье. Это пройдет, как проходило все до этого, но Джон по-прежнему следовал за ним, даже когда ни о каком «может быть опасно» не было и речи.

– Продолжишь говорить? – попросил Шерлок, проговаривая эту фразу снова и снова, прокручивая в голове причудливые лингвистические структуры в стиле Эсперанто в надежде попасть на английский. – Продолжай говорить. Это хорошо. Отвлекает.

Джон издал неясный звук и тут же умолк: он словно начал произносить вопрос, но, вероятно осознал, что от него ждут не беседы, а монолога. Шерлок хотел ощутить голос Джона в его богатых, сочных солнечных тонах на своей коже: первый весенний день после зимней темноты. И он был вознагражден россыпью ковких согласных и вельветиновых* гласных, складывающихся в слова обо всем, что приходило другу в голову.

Он говорил о времени, что провел в армии, побуждая Шерлока думать об афганских горах и поразительной зеленой незрелости. Журчащий поток забавных историй: песок в армейских ботинках, развязавшиеся шнурки, розыгрыши и покер, полог брезентовой палатки, хлопающий на ветру, – наполнили сознание Шерлока. На языке чувствовался вкус тмина, ноздри наполнял запах горячего сухого воздуха, кружащего в разрушенных проходах чертогов его разума. Ветер играл разбросанными бумагами, оживлял засушенных бабочек, заставляя их вновь танцевать в разливающемся рассветном зареве яркими цветными вспышками.

И Джон был с ним рядом на истертой песком каменной плите, наблюдая, как льется сквозь лишенные стекол окна золотистый свет. Они сидели бедром к бедру, плечом к плечу, откинувшись назад и опираясь на руки так, чтобы соприкасались их пальцы. Не двигаясь, просто существуя.

Вместе, в то время как надвигались с горизонта приступы боли. В глазу этой бури они были вдвоем.

****

Вторая доза Норазофена влилась в его кровь так же легко, как и первая – Шерлок парил на самом краю сознания, пока Джон вводил иглу в вену. Казалось, лекарство выполняло свою работу, хотя Джон понимал, что оно только сглаживало самые острые грани боли в голове его друга и облегчало противоречивые сигналы, что нервы передавали по его телу.

Однако самому Шерлоку лучше не становилось. Наступила и ушла полночь, но не было ни малейших признаков, что тот возвращался к своему обычному саркастическому состоянию духа, а веки Джона начали наливаться тяжестью и усталостью. Шерлок по большей части спал, что, Джон знал, было благословением. Он просыпался на небольшие промежутки времени, наполненные короткими, болезненными вдохами и обрывками слов на французском, немецком или на чем-то, похожем на испанский или итальянский. Просьба повторить, казалось, помогала Шерлоку найти английский вариант, но требовала очевидных болезненных усилий, и по его мольбе говорил лишь Джон, и голос его, чуть громче шепота, наполнял воздух словами: обо всем и ни о чем – небольшая цена, если это приносило Шерлоку успокоение.

Но теперь, как раз когда Джон начал раздумывать над тем, чтобы притащить постельные принадлежности и лечь спать на полу, Шерлока начало трясти. Все началось как легкая дрожь, пробегающая по его обнаженным рукам, но постепенно ее интенсивность нарастала, становясь все сильнее, в то время как сам Шерлок свернулся на боку, придвигаясь к Джону, словно в поисках тепла.

Попытка накрыть его одеялом вызвала хриплый агонизирующий крик и чуть не убила Джона ощущением вины. Он сдернул причиняющий боль текстиль и отбросил его в угол комнаты, бормоча бессмысленные утешения Шерлоку, подтянувшему колени к груди. Джон присел на край кровати, тихий и обеспокоенный; торопливо съеденный ранее ужин из того, что нашлось в холодильнике, неприятным комом ворочался в желудке.

Быстрое, легкое прикосновение ко лбу Шерлока показало отсутствие лихорадки; ему просто было холодно. С наступлением полночи температура в комнате упала, и Джон сам, хоть и был в джемпере, немного мерз. Однако казалось, что даже простыня причиняет Шерлоку боль, заставляя его расчесывать зудящую кожу на ребрах до красных полос.

Спустя несколько мгновений Шерлок повернулся, придвигаясь ближе к бедру Джона только лишь для того, чтобы отдернуться как от ожога – тепло притягивало его, но прикосновение отпугивало. Его длинные пальцы безмолвно цеплялись за свитер и джинсы друга, и Джон увидел, как глаза Шерлока, моргнув, открылись и сердито посмотрели на него, куда более осмысленные, чем они были весь день.

– Холодно, – пробормотал он, убирая руки и прижимая ненадолго ладони к глазам, прежде чем обхватить себя самого, сжимаясь в комочек. – Ненавижу этот этап.

– Так всегда бывает? – спросил Джон, стараясь по-прежнему говорить тихо и мягко, болезненно осознавая каждый пробегающий по лицу Шерлока спазм. – Что ты обычно делаешь?

Плечи Шерлока дернулись – быстрое, резкое движение вверх, вызвавшее тихий стон дискомфорта, застрявший у него горле и завибрировавший в неподвижном воздухе комнаты.

– Жду, пока все пройдет? – это прозвучало так по-детски, но не обиженно, а с надеждой, словно он отчаянно ждал, что Джон предложит выход получше.

Потерев рукой переносицу, Джон вздохнул: в мозгу его один за другим пробегали возможные варианты, каждый последующий не полезнее предыдущего. По крайне мере, сейчас Шерлок говорил на английском, хотя, сколько это продлится, с уверенность сказать было нельзя.