Текст книги "Хорошо быть тихоней (СИ)"

Автор книги: April_Schloezer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Я начал плакать, немножко. Мне кажется, что его девушка тоже. Но не Билл. Он выглядел уверенным. Я помню, что захотел его обнять. Но я никогда не делал этого раньше, Патрик, девушки и семья не в счёт. Я ничего не говорил какое-то время, потому что не знал, что сказать. Наконец, я сказал: — Вы лучший учитель, который у меня когда-либо был. И он сказал: — Спасибо. И на этом всё. Билл не попытался убедиться, что я обращусь к нему в следующем году, если мне что-то понадобится. Он не спросил, почему я плакал. Он просто сказал мне то, что считал нужным, и больше ничего. Я думаю, это было самым лучшим. Через несколько минут настало время уходить. Я не знаю, кто это решает. Этот момент просто наступает. Так что мы подошли к двери, и девушка Билла обняла меня на прощание, что было очень мило, учитывая то, что я не был знаком с ней до сегодняшнего дня. Затем Билл протянул мне руку, и я взял её. И мы пожали руки. Я даже успел украдкой обнять его, прежде чем попрощаться. Пока я ехал домой, я всё думал о слове «особенный». И думал, что последним человеком, который говорил мне его, была тётя Хелен. Я был так благодарен услышать это снова. Потому что мы все порой забываем об этом. А я думаю, что каждый из нас по-своему особенный. Я, правда, так думаю. Сегодня вечером приедет мой брат. Завтра у всех награждение. Поэтому я решил пойти и купить для всех выпускные подарки. У меня на самом деле не было времени, чтобы сделать это раньше. С любовью, Чарли. 16 июня 1992 Дорогой друг, Сегодня я поехал домой на автобусе. Это был мой последний школьный день. И шёл дождь. Когда я еду в автобусе, то обычно стараюсь сесть ближе к середине, потому что, как говорят, передние места для ботаников, а задние — для авторитетов, и всё это заставляет меня нервничать. Как бы то ни было, сегодня я решил сесть спереди и вытянул ноги на соседнее сиденье, расположившись спиной к окну. Так я мог оглядываться на других ребят в автобусе. Я рад, что в школьных автобусах нет ремней безопасности, иначе бы у меня просто не получилось это сделать. Я заметил, насколько все изменились. Когда мы были маленькими и ехали в автобусе в последний школьный день, мы пели песни. Нашей любимой была, как я узнал позже, песня Pink Floyd под названием «Another Brick in the Wall, Part II». Но была ещё одна песня, которую мы любили даже больше, потому что в конце надо было ругаться. Что-то вроде… Больше никаких карандашей и книг, Больше никаких учительских рож. Когда последний звонок прозвенит, Мы свалим отсюда, нам уже невтерпёж. Когда мы заканчивали петь, то напряжённо смотрели на водителя, но лишь секунду. А потом начинали смеяться, потому что обычно за подобную ругань нам бы досталось, но наша численность и сплочённость защищала нас от любого наказания. Мы были маленькими и не могли понять, что водителю абсолютно плевать на нашу песню. Всё, чего он хотел, — поскорее закончить работу и пойти домой. Или, может быть, напиться и выспаться. Но тогда это не имело значения. Ботаники и авторитеты были единым целым. В субботу ночью приехал мой брат. Он ещё больше изменился с начала года, чем ребята в автобусе. Он отрастил бороду! Я так обрадовался! Ещё он как-то по-другому улыбался и был более вежливым. Мы сели обедать и стали задавать ему вопросы о колледже. Папа спросил его о футболе. Мама спросила об учёбе. Я попросил рассказать забавные истории. Я ожидал, что брат будет просто долго рассказывать о себе. Именно так и было, когда он выигрывал матч в средней школе, или ходил на выпускной, или что-то в этом роде. Но его, похоже, куда больше интересовало, как мы провели это время, как отметили выпускной моей сестры. Когда мы заговорили о выпускном, все напряженно переглянулись, и только я продолжал спокойно есть. Мама спросила, не хочу ли я рассказать брату о том, как провел выпускной. Брат посмотрел на меня и спросил: — Ты тоже был на выпускном? Ты ходил с сестрой? Она покачала головой: — Нет, Чарли был не со мной. И, прежде чем брат успел бы придумать себе что-то, например, вообразить, что я встречаюсь с выпускницей, я сказал: — Я ходил туда со своим парнем. Он окончил школу в этом году. Ты не представляешь, как странно звучало выражение «мой парень». Я никогда не называл Патрика своим парнем, но, вероятно, именно так его и следовало называть. Брат посмотрел на родителей, на сестру, на меня. Я продолжал есть. — Я так понимаю, все в курсе? – спросил он, наконец. Все кивнули, как заводные куклы. Это выглядело так, будто они давно отрепетировали это движение. — И… все хорошо? Вероятно, он хотел получить ответ от родителей, но вмешался я. — Все хорошо, - я произнес только эти два слова и посмотрел на брата со всей серьезностью, на которую был способен. И брат кивнул. И все! У меня, действительно, лучшая семья. Они не стали расспрашивать меня о Патрике, а заговорили об учебе брата. Пока они разговаривали, я вспомнил ведущего спортивных новостей и то, что он говорил о моём брате. Я так разволновался. И рассказал семье об этом. Вот что произошло в результате. Мой отец сказал: — Да! Что скажете? Брат сказал: — Серьёзно?! Я ответил: — Да. Я с ним говорил. Брат спросил: — Он сказал что-то хорошее? Папа сказал: — Любая реклама — это хорошая реклама. Понятия не имею, где он подхватывает эти фразочки. Но брат не сдавался: — Что он сказал? Я ответил: — Ну, он вроде сказал, что спорт в колледже оказывает большое давление на студентов, — брат закивал. — Но он добавил, что это закаляет характер. И сказал, что команда университета Пенсильвании очень хорошая. И упомянул тебя. Брат спросил: — Когда ты с ним разговаривал? Я ответил: — Пару недель назад. И тут я замер, потому что вдруг вспомнил, как это случилось. Вспомнил, что встретил этого ведущего в парке ночью. Вспомнил, что поделился с ним сигаретой. И вспомнил, что он пытался меня подцепить. Так что я просто сидел и надеялся, что кто-нибудь сменит тему. Но этого не произошло. — Где ты встретил его, милый? — спросила мама. Повисла неловкая тишина. Я делал вид, будто не могу вспомнить. А вот что в это время крутилось у меня в голове. Так… он пришёл в школу, чтобы поговорить с классом… нет… сестра знает, что такого не было… я встретил его в «Большом парне»… он был там с семьёй… нет… отец отругает меня за то, что я потревожил «бедного человека»… он говорил это по новостям… но я сказал, что говорил с ним… секунду… — В парке. Я гулял там с Патриком, — сказал я. Все опять напряглись, кроме брата, который не знал, что я встречаюсь именно с Патриком. Но он заметил реакцию семьи и спросил: — Патрик – это твой парень? Не представляю, почему он спрашивал об этом так спокойно, но мне это нравилось. — Да. А папа спросил: — Он был со своей семьёй? Ты побеспокоил бедного человека? И все поняли, что он говорит о телеведущем. — Нет. Он был один. Этого было достаточно и для папы, и для остальных, и я даже не соврал. К счастью, на меня перестали обращать внимание, потому что мама воскликнула, как она всегда любит делать, когда мы вместе празднуем что-то: — Кто хочет мороженого? Мороженого хотели все. Следующее утро началось рано. Патрик и Сэм не звонили, но я знал, что увижу их на вручении аттестатов. К десяти часам утра у нас дома собрались все родственники, включая семью моего отца из Огайо. На самом деле семьи мамы и папы не любят друг друга, за исключением нас — младших двоюродных братьев и сестёр, ведь мы не знали ничего лучше. Мы шикарно позавтракали, выпив шампанского, и, как и в прошлом году, когда школу оканчивал мой брат, мама налила своему отцу (моему дедушке) игристого яблочного сока вместо шампанского, потому что не хотела, чтобы он напился и закатил сцену. И он сказал то же самое, что и в прошлом году: — Какое хорошее шампанское. Не думаю, что он заметил разницу, ведь обычно он пьёт пиво. Иногда виски. Примерно в половину первого наш поздний завтрак закончился. Машины вели мои двоюродные братья, потому что все взрослые выпили чуть больше, чем нужно, чтобы сесть за руль. Все, кроме моего папы, который был слишком занят, снимая всех на камеру, которую арендовал в пункте видеопроката. — Зачем покупать камеру, когда она нужна три раза в год? Как бы там ни было, сестре, брату, папе, маме и мне пришлось сесть в разные машины, чтобы убедится, что никто не потеряется. Я ехал вместе со своими братьями из Огайо, которые тут же достали косяк и стали передавать друг другу. Я не стал курить, потому что был не в настроении, и они сказали то, что всегда говорят: — Ты такая неженка, Чарли. Когда все машины прибыли на стоянку, мы вышли. Моя сестра кричала на нашего двоюродного брата Майка из-за того, что тот опустил окно и испортил ей причёску. — Я курил, — ответил он. — Не мог подождать десять минут? — кричала сестра. — Но играла отличная песня, — поставил точку Майк. Папа доставал видеокамеру из багажника, мой брат разговаривал с выпускницами, которые стали на год старше и «классно выглядели», а сестра подошла к маме, чтобы взять её сумочку. Замечательная вещь — мамина сумочка: если тебе что-то нужно, ты всегда найдёшь это в ней. Когда я был маленьким, я называл её «аптечка скорой помощи», потому что именно это нам было нужно тогда. Я до сих пор не понимаю, как мама это делает. Закончив прихорашиваться, сестра повела нас на футбольное поле, на котором должна была состояться церемония, и мы устроились на трибуне. Я сидел между мамой и братом, потому что папа должен был найти хороший ракурс для съёмки. Мама постоянно шикала на дедушку, который всё твердил, как в школе много чёрных. Когда она уже не могла остановить его, она упомянула мой рассказ о том, как ведущий спортивных новостей говорил о моём брате. Дедушка сразу переключится на брата и стал расспрашивать его об этом. Это был умный ход, ведь мой брат — единственный, кто может заставить дедушку прекратить устраивать скандал, потому что он очень прямолинейный человек. В этот раз так и случилось. — Господи. Только посмотри на эти трибуны. Сколько чернокожих… Брат оборвал его. — Ладно, дедуля. Суть в другом. Суть в том, что если ты и дальше будешь нас позорить, я отвезу тебя обратно в дом престарелых, и ты никогда не услышишь выпускную речь своей внучки. Мой брат бывает жёстким. — Но тогда ты тоже не услышишь ни слова, мистер большая шишка. Дедушка тоже не из простаков. — Да, но папа запишет всё на видео. И я могу устроить так, что я это увижу, а ты нет. Или не могу? У моего дедушки очень странная улыбка. Особенно когда кто-то выигрывает. Он больше ничего не сказал на эту тему. Он просто начал говорить о футболе и даже не упомянул, что в команде брата много чёрных спортсменов. Не могу описать словами, как плохо было в том году, когда мой брат получал аттестат на поле, а на верхних трибунах сидел мой дед, и некому было его усмирить. Пока они разговаривали о футболе, я пытался высмотреть Патрика и Сэм, но видел только шапочки выпускников вдалеке. Когда заиграла музыка, шапочки двинулись к рядам стульев, стоявших посреди поля. Наконец я увидел Патрика в этой смешной шапочке. И почувствовал радость и грусть одновременно. Когда все выпускники расселись, музыка смолкла. Мистер Смолл поднялся и выступил с речью о том, каким замечательным был этот выпуск. Он упомянул достижения школы и подчеркнул, как они нуждались в средствах, вырученных с продажи выпечки, которые пошли на покупку нового компьютерного класса. Затем с речью выступила президент этого класса. Не знаю, что делают классные президенты, но речь у неё была очень хорошая. Потом наступило время произносить речь пяти лучшим ученикам. В нашей школе это традиция. Моя сестра вторая в своём классе, так что она выступала четвёртой. Золотой медалист всегда идёт последним. После этого мистер Смолл и его заместитель, гей, как мне сказал Патрик, выдают дипломы. Первые три речи были почти одинаковыми. В каждой упоминались цитаты о будущем, взятые из попсовых песенок. Пока произносились речи, я смотрел на мамины руки. Она сжимала их всё сильнее и сильнее. Когда объявили имя сестры, мама разняла руки и зааплодировала. Здорово было смотреть, как сестра поднимается на подиум, ведь брат в своём классе был чуть ли не двести двадцать третьим и, следовательно, речи не произносил. Это может прозвучать предвзято с моей стороны, но когда сестра цитировала попсовую песню и говорила о будущем, это было прекрасно. Я оглянулся на брата, а он — на меня. И мы оба улыбнулись. Потом мы посмотрели на маму, которая тихонько и сбивчиво плакала, и взяли её за руки. Она посмотрела на нас, улыбнулась и расплакалась сильнее. Тогда мы оба положили головы ей на плечи, как бы обняли с двух сторон, и из-за этого она заплакала ещё сильнее. Или, может быть, это позволило ей плакать сильнее. Я не уверен. Но она немного сжала наши руки, и очень нежно сказала: — Мальчики мои, — и снова заплакала. Я так люблю свою маму. И не важно, что это сентиментально звучит. Думаю, на свой следующий День рождения я куплю ей подарок. Думаю, это должно стать традицией. Получаешь от всех подарки, а один покупаешь для мамы, ведь она тоже участвовала в процессе твоего рождения. Думаю, это было бы здорово. Когда сестра закончила свою речь, мы все захлопали и одобрительно закричали, но никто не хлопал и не кричал громче моего дедушки. Никто. Не помню, что говорила золотая медалистка, разве что она процитировала Генри Дэвида Торо, а не попсовую песню. Потом на сцену поднялся мистер Смолл и попросил всех воздержаться от аплодисментов, пока все имена не будут названы, а дипломы — выданы. Должен сказать, что, как и в прошлом году, это не сработало. Я увидел, как сестра получает диплом, а мама опять плачет. А потом увидел Мэри Элизабет. И Элис. И Сэм. И Патрика. Это был прекрасный день. Даже когда я увидел Брэда. Всё казалось отличным. Мы встретили сестру на парковке, и первым её обнял дедушка. Он был очень горд. Все говорили, как им понравилась речь сестры, даже если на самом деле это было не так. Потом мы увидели папу, идущего к нам через парковку, с триумфом держа над головой видеокамеру. Вряд ли кто-то обнимал сестру дольше папы. Я оглянулся в поисках Патрика и Сэм, но нигде не мог их найти. По дороге домой на вечеринку мои двоюродные братья из Огайо снова достали косяк. В этот раз я тоже затянулся, но они всё равно назвали меня «неженкой». Не знаю почему. Может быть, братья из Огайо всегда так делают. Доехав до дома, братья из Огайо тут же пошли за выпивкой, потому что выпуск — это, похоже, такое событие, где пить можно всем. По крайней мере, и в прошлом, и в этом году всё было именно так. Интересно, а каким будет мой выпуск? До него ещё так далеко. Весь первый час вечеринки сестра открывала подарки, и с каждым свитером или чеком на пятьдесят долларов её улыбка становилась всё шире. В нашей семье богачей нет, но, похоже, для таких событий все подкапливают как раз достаточно, и на один день мы все притворяемся, будто богаты. Единственными людьми, кто не подарил сестре деньги или свитер, были мы с братом. Брат пообещал как-нибудь взять её с собой в магазин закупиться для колледжа всякими вещами типа мыла, за которые он сам заплатит, а я купил ей маленький домик, вручную выточенный из камня и раскрашенный в Англии. Я сказал ей, что хотел подарить что-то, с чем она будет чувствовать себя как дома, даже когда уедет. За это сестра поцеловала меня в щёку. Но лучший момент вечеринки произошёл, когда ко мне подошла мама и сказала, что мне звонят. И она совсем не выглядела напряженной, поэтому я не понял сразу, кто мне звонил. Я подошёл к телефону. — Алло? — Чарли? — Патрик! — Когда ты придёшь? — спросил он. — Сейчас! — ответил я. Но папа, который пил виски, прогремел: — Ты никуда отсюда не уйдёшь, пока не уедут родственники. Ты слышишь меня? — Ох, Патрик… Я должен подождать, пока не уедут мои родственники, — сказал я. — Да? Хорошо, Чарли, родственники – это важно. Мы будем тут до семи. Мы потом тебе позвоним и скажем, куда пошли, — голос у него был радостный. — Хорошо, Патрик. Поздравляю! — Спасибо, Чарли. Пока. — Пока. Я повесил трубку. Клянусь, я думал, что мои родственники никогда не уедут. Каждая рассказанная ими история. Каждая съеденная ими сосиска в тесте. Каждая просмотренная ими фотография и каждый раз, когда я слышал очередное «Когда ростом ты был всего лишь…» с соответствующими жестами. Как будто время остановилось. Не то чтобы я возражал против этих историй, нет. И сосиски в тесте были довольно вкусными. Но я хотел увидеть Патрика. Я ужасно скучал. К половине десятого все наелись и протрезвели. Без четверти десять закончились объятия. И без десяти десять подъездная дорожка освободилась. Отец дал мне двадцать долларов и ключи от своей машины со словами: — Спасибо, что остался. Это много значило для меня и для всей семьи.