Текст книги "Нотами под кожу (СИ)"

Автор книги: Anzholik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Я прочитал ее не раз и даже не два, все время выискивая подоплеку, но не находя. Если он выжил, пусть и не без труда, то что поспособствовало его дальнейшему развитию? Ведь если приблизительно посчитать, то группа существует около пяти лет, в биографии Фила не упоминалось, что у него имеются родители, в интервью на данный вопрос он отмалчивался. Даже имя его настоящее было под завесой тайны. Более того, на фото солист ни разу не был замечен с уже известным мне в лицо мужчиной. Получается, либо они встречались тайком, либо не общались вообще. Второй вариант мне кажется более реальным, тем более что сам его отец сказал мне, что оба его сына мертвы. Что же у них произошло? Что развело убитого горем отца с единственной частью своей семьи? Что такого могло случиться, что тот отказался от собственного сына? Или Гера сам ушел? Загадка, которая так и просится, чтобы ее разгадали.

Убив около трех часов на изучение папки, я решил уладить рабочие вопросы, ибо уволив двух хороших специалистов, породил легкую панику. О своем решении я уже успел пожалеть, но привыкший рубить сплеча и никогда не менять свое решение в угоду даже себе решил, что лучше подыщу новых людей, чем верну мною обиженных. Как подсказывает опыт, они становятся несколько обозленными и менее уважающими работодателя, а порой и вовсе способны на предательство, одного такого раза мне хватило с лихвой.

Выслушав недовольство своего помощника, осадив его и сдержанно указав, кто главный, и напомнив о субординации, я начал нагружать информацией и планом дальнейших наших действий уже секретаршу, которая, как бы ни мечтала отдохнуть хоть немного, не получит оного. Ведь за такую зарплату, как у нее, она еще и ночью должна пахать, не то что на выходных.

– Тихон Игоревич, вы просили напомнить, что вам следует доделать тату. Плюс ко всему послезавтра назначена встреча с Филатенковым по поводу слияния, а в среду приедет партия тренажеров для клуба. Подрядчики почти закончили с косметическим ремонтом.

– Когда собеседования по поводу новых работников?

– К нам изъявили желание перевестись из северного филиала. Парень молодой, но мозговитый, анкета впечатляющая.

– Нам вообще-то нужны двое.

– Я помню, – недовольно отозвалась девушка. – Вы не дали возможности договорить.

Я махнул рукой нетерпеливо. Не люблю, когда тянут кота за хвост. Начала? Говори побыстрее, желательно четко и по существу.

– Есть еще один кандидат, но… это ваша сестра. Более того, она желает купить несколько процентов акций компании.

Что несказанно меня удивило и навело на мысль, что она точно неспроста и на концерт приехала. Плутовка решила внедриться ко мне в компанию клещом, начав с малого, а после, видимо, медленно, но верно пролезать все глубже и сосать крови все больше, пока не вызовет реакцию на свое присутствие. Энцефалитный клещ, которым она стопроцентно является, смертоносный носитель. Ибо болезнь, которой он заражает организм, может убить или, как минимум, сделать инвалидом. А я не думаю, что сестра будет просто паразитировать, для начала она устроит паралич некоторых отделов, после породит горячку в центре, а там уже и до летального исхода компании рукой подать. Нет, безусловно, я могу отказать ей или же быстро выдрать ее смертоносное брюшко из плоти своего бизнеса, но прямой отказ сродни скандалу и тогда придется отмахиваться от сестры куда больше. Скупиться на гадости не в ее натуре, причем подставу она может организовать куда более страшную, чем парочка неприятностей на месте работы. Но вот что-что, а акции я ей не то, что не продам, я ей их даже увидеть, понюхать и потрогать не дам ни за какие шиши. Это чревато.

Задумавшись, я и не заметил, что остался в комнате один, так и сидел, глядя в одну точку, пока не зазвонил телефон.

– Здравствуйте, вы ведь Тихон? – мелодичный голос, отработанный и в меру вежливый, прозвучал в трубке.

– Он самый, – я привык, что по работе звонят, обращаясь всегда официально, более того, звонят не прямо в мой кабинет, а к секретарю, которая соединяет.

– Я вас беспокою по поводу вашего отца.

– И что с ним?

– Он уже как неделю не появляется на квартире и не явился на обязательное полугодичное обследование в больницу.

– Информируйте меня по мере поступления новостей.

– Конечно, я просто решила, что вам нужно это знать.

– Благодарю. – Трубка упала на аппарат из онемевших пальцев.

Пропал… отец пропал, а внутри только сосущая пустота. Нет боли, нет переживаний, глухо все. Сердце по-прежнему спокойно качает кровь, глаза, в меру влажные, медленно моргают, а мысли лениво текут в несколько русел. В душе зарождаются отголоски злости на его безответственность, на поведение, что треплет мои нервы давно и безустанно. Его нет в моей жизни, практически нет, однако я неизменно ежемесячно посылаю гребаные деньги, слежу за тем, чтобы он являлся в больницу по состоянию здоровья, пусть и не видел его уже долгие годы по его же желанию. Мы никогда не были близки, лишь пара звонков в год, не более. Пустые: “Привет, как ты?” И не менее пустые: “Пока, до скорого”. Единая кровь еще не означает, что люди родные, близкие… Эти внушенные мне мысли всегда успокаивали изредка щемящее сердце по этому поводу. Я плохо помню мать, она слишком рано ушла от нас, я плохо помню и отца, ведь короткие всплески его заботы были мизерны и редки, а после сошли на нет. Я уже привык быть практически сиротой.

Но на этом череда событий на один несчастный день, а точнее, полдня, не закончилась. Уже бывший работник собрался подать на меня в суд, если я не приму его обратно, еще и повысив в разы заработную плату. По его мнению, я обязан сие сделать, ведь основания для его увольнения смешные и необоснованные. В случае же непринятия его обратно, он будет требовать компенсацию суммой с множеством нулей.

И чем дальше, тем все чудесатее и чудесатее…

Куда ни глянь, везде пиздец – на работе, с родней и, как ни печально, с головой. Ибо, несмотря на всю разруху, я думаю не о том, что делать с сестрой, не о пропавшем отце, даже не о компании, перемены в которой начинаются не в лучшую сторону, я думаю о нем. Причем он маячит в голове постоянно, вытесняя собой все остальное.

Домой явился я поздно. Поужинав и всосав полбутылки виски, решил, что самое время наведаться в клуб и забыться. Развеяться. Найти приключений на собственную задницу, оторваться, в конце концов, иначе свихнусь окончательно с таким наплывом неурядиц. Сестрицы дома не оказалось, телефон мой она не тревожила, записок не оставляла. Просто исчезла как призрак, что не может не радовать, главное, чтобы ее отсутствие не означало новые проблемы для меня любимого.

В клуб я пошел один. Леха был занят, хотя мог сорваться, но я поспешил заверить, что обойдусь без его присутствия. Кого-либо еще звать желания не было.

Хмельной и улыбчивый я завалился в заведение. Обласкал взглядом всех танцующих в нескромных одеждах девиц и протиснулся к бару, где долго и упорно питал сосущее внутри и пиздец какое угнетающее чувство. Прошла всего-то пара дней после той ночи, всего ничего, а я уже потихоньку с ума схожу. Причем я сам не понимаю: хочу его или он действительно мне понравился? Первый вариант приемлемее, ведь это разрешимо несколькими перепихонами, а вот второй… тут, боюсь, все будет печальнее. И мне это, мягко говоря, нужно, как собаке пятая нога. Во вмиг вспыхнувшие чувства, как и в чувства вообще, я не верю. Я их даже в какой-то степени боюсь, ведь любить – это значит стать слабым, отдать часть себя другому, впустить глубоко внутрь. Боюсь, потому что любя мы перестаем быть самими собой, теряемся в другом человеке, растворяемся. И как бы ни кричали, что это бред, я знаю, что априори прав.

Алкоголь смешался с кровью, тело ощутимо расслабилось, а вот мысли… они по-прежнему не уходили. Казалось, сколько бы я не влил в себя гребаного горючего, я не утоплю его образ, постоянно всплывающий, не смогу смыть воспоминания. И это начало раздражать. Не зная, куда себя деть, как устаканить расшатанные нервы, я решил пойти поискать приключений. То, что клуб не тематический, а скорее вообще нетерпимый к лицам нетрадиционной ориентации, я знал, но черт дернул за руку, которая и легла на мягкое полушарие мужской задницы, совершенно не тощей, да и нехрупкий парень стоял спиной ко мне. Но и этого мне показалось мало. Качаясь в такт музыки, я стал ритмично пританцовывать, то и дело задевая его конечностями. Первое время он терпел, видимо, человек адекватный и неконфликтный по природе своей, но когда я не одну и даже не две песни нагло об него едва ли не терся, он не выдержал. Сначала пытался цивилизованно попросить меня отвалить и отойти хотя бы на пару метров. Вышло неубедительно, или же у меня тормоза заклинило. Его вежливость меня лишь подстегнула действовать напористее. Чем я и занялся, пуская теперь руки в ход, поглаживая вспотевшую спину танцующего рядом. Ему это крайне не понравилось. Обернувшись и полыхая праведным гневом, он куда грубее послал меня, кинув в лоб, что не педик и оным становиться не планирует. Так-то и я не педик, потому слова задели. Понимаю, что сам пристал, сам нарвался, а тут еще и первый сагрессировал, но мне было насрать, раздрай душевный требовал выхода любым способом, даже таким.

Удар получился смазанным, алкоголь давал о себе знать как никогда хорошо, мешая координации и реакции. Я лишь задел его скулу, и то скорее погладил ее кулаком, чем полноценно ударил. В былые времена я частенько руки почесывал по поводу и без повода, как метод возвышения себя и утверждения. Знавшие мою нездоровую привычку проучивать самому или приспешниками, мало кто решался перейти мне дорогу или хотя бы посмотреть не так, как нужно, а нужно с глазами, полными уважения, восхищения или хотя бы равнодушия. Но никак не презренно, надменно и свысока. Такие карались сразу же и без промедлений.

Ответ на удар пришел немедля, и из онемевшей после встречи с чужой рукой губы закапала кровь на мой светлый пиджак. Это не слишком больно, но и приятного мало. Но, увы, сцепиться на танцполе нам не дали, схватив под руки и кинув в нас одеждой, выперли из клуба. И если я был не огорчен сим фактом, то парниша, вылетевший вслед за мной, был чертовски злым. Не успев сгруппироваться, я полетел на землю от его подсечки, а голень обожгло болью. Естественно, после такого удара встать быстро у меня не получилось, потому я схлопотал пару ударов по моим любимым почкам и один в живот. Не скажу, что бил он сильно или зверствовал, скорее, пытался проучить, нанося правильные и в полсилы удары. И он бы остановился, но мне же мало. Я же кретин с отпитой головой и отъехавшей крышей окончательно. Убедившись, что тот не ожидает с моей стороны активности, я встал и рванул корпусом вперед, наплевав на ноющую боль в ноге, толкнул его в спину, да так, что он впечатался в стенку бетонного ограждения у клуба, разбив нос и окрасив алым свою куртку.

Выматерившись, парень снова кинулся на меня и почти попал, мазнув рукой мне около виска, задев бровь, от чего та онемела. Но и этого мне оказалось недостаточно. Я впечатал парню в челюсть с правой, а с левой в живот, от чего тот согнулся. И только я хотел задействовать ноги, как он сделал выпад, и теперь моя очередь была сплюнуть кровь от прокушенной изнутри щеки после встречи с его кулаком.

Боль не отрезвляла, она не отгоняла мысли, она не убивала чувства, не отвлекала. Я бился, бросался на ни в чем не виноватого человека, пытаясь унять эту разруху внутри, выпустить на волю все переживания, выпустить это гребаное сумасшествие, но не удавалось. В какой-то момент драки я словно очнулся и понял, что избиением запущенный процесс внутри не остановить, агрессией не убить бурю эмоций по отношению к нему. Алкоголем не утопить, только пережить это, перетерпеть и надеяться, что оно само исчезнет, иссякнет, иссохнет, напрочь убив малейшие отголоски.

Обозвав меня психом и пообещав в следующий раз закопать за подобное, парень свалил. А я только сейчас понял, насколько сильно повезло мне, что он был, так же как я, один в клубе, иначе его друзья точно помогли бы ему и я, вероятно, лежал бы в луже собственной крови, судорожно дыша от боли и безысходности своего положения. Мне оправдания нет. Да я и не ищу его. Лекарство не подействовало, оно лишь усугубило, и теперь, нехотя переставляя ноги, я плелся из переулка, все больше раздражаясь.

…

Стоящее напротив входа зеркало показывает мне всю степень разрушения моей внешности. Губа рассечена, бровь тоже, отечности нет, лишь глаза пьяные и несколько мутнее обычного. Одежда в грязи и крови, костяшки содраны, туфли оцарапаны. Пиздец, красавец. Хмыкнув и скинув обувь, плетусь в ванную. Стягиваю одежду, шипя от боли в разных частях тела, и залезаю в душевую кабинку. Мыться, когда тебя ломает, сложно. Пытаться собрать себя в кулак еще сложнее. Мысли, как борзые, лошади мчатся вперед, по кругу, вокруг него снова. И это становится почти невыносимо. С тем учетом, что я знаю его от силы месяц, разговаривал с ним лишь однажды, и то с натяжкой… Но я был в нем чертовых несколько раз и видел тлеющее удовольствие на дне чайных глаз. Пусть и получил его обманом, пусть ночь была наркотическим виражом. Я не могу забыть ее. И видеть его не хочу, потому что боюсь усугубить свое сумасшествие. Это слишком сложно, это мне вообще не нужно, это должно прекратиться, время ведь поможет?

========== -15– ==========

POV Герман.

Понедельник. Едва вхожу в класс, нахожу глазами нужную фигуру за партой и направляюсь именно к его столу. Сажусь рядом, удобно раскинувшись на неудобном стуле. Поворачиваюсь к Тихону, на его вопросительно приподнятую бровь отвечаю издевательски-дерзким взглядом, спародировав его выражение лица, а после и вовсе, искривив губы в усмешке, отворачиваюсь. Мои подозрения подтверждаются и заставляют ощутить себя идиотом в высшей степени, потому что сам осознанно лезу ближе к вожделенному объекту, причиняя себе же дискомфорт. Рядом с ним мне не по себе, воспоминания не то, чтобы не утихли, они накатывают с новой силой, отдаваясь болезненным напряжением ниже пояса. Вот так, только от присутствия, я вдруг резко его хочу, очень хочу и… ладно, еще и от запаха этих чертовых апельсинов вперемешку с тонким ароматом парфюма. Туалетная вода? Гель для душа? Лосьон после бритья? Похуй что, пахнет одурманивающе. Уткнуться бы в него и дышать до головокружения. С тем, что я хочу секса, с ним секса, я уже смирился еще вчера. То, что я теперь буду в корне менять свое поведение – тоже, так что долой ебаное напускное спокойствие, айда доебывать блондинистую рожу.

– И кто ж тебя разукрасил? – чуть склонившись к нему, тихо спрашиваю. Ответом мне выразительный взгляд и полное, мать его, молчание.

– Дверь? Асфальт? – опять молчит, теперь даже не поворачивается на мой голос.

– А может… ревнивый дружок? – добавляю ехидства в вопрос. И тычком в бок острым локтем обращаю его внимание на себя. И нет, реакция, сука, совершенно не такая, какую я ожидаю от него в данный момент. Он шипит и порывисто прихватывает рукой обиженное место. Эвано как… больно ему, вероятно, попал я в ушибленное место.

– Руки попридержи и свали на хрен, мешаешь, – несмотря на грубость и явное недовольство, на его лице улыбка. Неестественная, приклеенная к губам, не задевшая глаз ни на каплю.

Выглядит он, мягко говоря, не очень. Нижнюю губу рассекает трещина с запекшейся кровью. Глаза уставшие, вокруг залегли синяки, и без того мутно-болотные, они кажутся мне еще более непонятного цвета. Вязкие, зелено-карие, хуй пойми какие, короче. Аккуратный хвост, обычно венчавший его голову, теперь распущен, и завевающиеся на концах волосы, зачесанные на одну сторону, открыв выбритый висок, беспорядочно разбросаны по плечам и лопаткам. Весь его вид взлохмаченный. Помятый. Несобранный. Костяшки на руках сбиты, ободраны. Ни разу не видел его таким, хотя неудивительно, я знаю-то его всего месяц, точнее, вообще не знаю толком… да и надо ли знать того, с кем спал? Как там говорят, секс – не повод для знакомства? В точку. В гребаное яблочко, в нашем случае.

Всю пару он молчит, а я решаю на время отстать и искоса наблюдаю за ним. Как он морщится от движений, разминает руку после долгой писанины и облизывает припухшую нижнюю губу, а от напряжения на лбу залегает морщинка в виде птички. Как сдувает пряди, что мешают, с лица, чешет нос кончиком ручки и бросает короткие взгляды на меня, думая, что я не вижу.

Со звонком он выскальзывает из аудитории и не появляется ближайшие минут сорок. То, что пропустил треть пары, его не волнует, видимо. Вернувшись же, спокойно шурует к парте, на которой я обитал прошлые недели учебы, приземляется на стул, который подальше от меня, и старательно делает вид, что слушает внимательно и крайне сосредоточенно. Заебись. Мы что, местами поменялись? Он сверлил меня взглядом гребаную кучу времени. Цеплял, задевал, конфликтовал. Не говоря уж о том, что произошло накануне. А сейчас он вдруг решил игнорировать мое присутствие?

Погрязнув в мыслях, упускаю из виду момент, когда он пропадает из кабинета. Курить хочется немилосердно, нервы, расшатанные, просят каплю успокоения, желудок вообще посылает нахуй, ибо позавтракать я забыл. Прошусь выйти, одарив лучшей из своих улыбок молоденькую преподшу, и, выскользнув из класса, плетусь в туалет. Глядя под ноги, ища на ходу пачку с сигаретами по карманам, рывком открываю дверь и врезаюсь в небезызвестную личность. Дежа-вю, не иначе.

– Пиздец, – проносится у моего уха. Поднимаю глаза…

– Упс.

– Хуюпс, – огрызается, но не отходит, да и я стою на месте, буравя его глазами. Разглядываю откровенно лицо напротив. Вставляю между губ сигарету и чиркаю зажигалкой, а та, сука, отказывается подавать признаки жизни. И так раз двадцать… а мы все стоим. В дверях. Минут пять. И если забить на какофонию отвратительных запахов сего места, тут неплохо. И он близко. И напряжение все сильнее. А воздух словно сгущается вокруг наших тел, потрескивает. Щелкаю еще раз, не прерывая контакт глаз.

– Ты, может, подкурить дашь?

– Может, и дам.

Звучит, пиздец, двусмысленно. Или это я так воспринимаю простейшие слова из его уст? Огонек пляшет перед сигаретой, затягиваюсь в себя, выпускаю в сторону дым, можно, конечно, было в лицо ему его пустить, но что-то как-то… вот так, короче.

Хорошо стоим… Сигарета тлеет. Взгляд меняется, эмоции переливаются в глубоком болоте глаз его. Там нет того безразличия, что он натягивал на свое лицо, нет холодности, презрения, злости. Там желание, интерес и капля раздражения. Немой вопрос. Только вот какой? О чем? Спроси, блять, или скажи что-нибудь… ну… Снова фильтр прилипает к губам, горький дым заполняет легкие, глаза уже противно пощипывает от того, что долго не моргаю и смотрю в одну точку.

Сизый дым через ноздри, бычок в раковину, он потухает там с тихим шипением, а я, подтолкнув его к стене, сам впечатываюсь в губы напротив. Зря? Возможно. Глупо? Пожалуй. Порывисто? Так точно. Пожалею? А похуй. Я хочу снова эти гребаные губы, что мучили всю ночь тогда… Зарываюсь пальцами в волосы, тяну еще ближе. Вкус крови на губах моих, его и, наверное, моей, прокол пирсинга саднит, я не слишком нежен, потому нанес вред обоим. Плевать. Вкус его на кончике языка, знакомый мне уже. Только сейчас нет примеси алкоголя. Горечь кофе и сигарет. Руки, что сжали в тисках, и теперь моя очередь шикнуть, когда ударяюсь спиной о кафель. Не дает брать инициативу в руки, перехватывает, ведет в поцелуе. Что я творю, блять? Нахуя, кто бы сказал? А оторваться от него не хочу, отталкивать тоже… но понимаю, что скоро звонок, и туалет в универе точно не для секса создан. Тяну сильнее за мягкие пряди и заставляю оторваться от себя.

– У тебя кровь, – вытираю большим пальцем пару капель выступивших, желающих слиться в одну и струйкой тонкой сбежать по подбородку.

– Знаю.

Порыскав по карманам, достаю бумажный платок и протягиваю Тихону. Как раз звонок звенит, пора бы двигать отсюда… Что я и делаю, выпутавшись из захвата, уже не столь крепкого. Пульс все еще гулко стучит в висках. Дыхание сбивается, губы пульсируют, и если бы мы были не здесь, все перешло бы в горизонтальную плоскость, вне сомнений. Один раз не пидорас, да? А два раза? Докатился, блять. Сам уже лезу с поцелуями, сам нарываюсь, так и прошусь, как блядь привокзальная, чтобы вставили. Точнее, вставил именно ОН, другому череп, нахуй, проломлю даже за попытку.

Третья пара проходит спокойно. Мы сидим за одной партой, периодически касаясь друг друга локтями. Не разговариваем, но что-то неуловимо изменилось между нами после поцелуя. Накалилось. Натянулось, как тетива, и в любой момент может выстрелить… Рвануть – и что будет, одному богу известно.

…

– Ногу убери.

Раскрываю глаза, узрев Тихона, стоящего возле соседнего стула. Явился, не запылился. Нехотя убираю конечность, всем своим видом показывая крайнюю степень недовольства, хотя, что уж там, я на самом деле не против него, сидящего по правую от меня сторону. Потягиваюсь и сползаю чуть ниже на стуле. А спустя пару секунд мое запястье хватает этот изверг. Уже было хочу покрыть его матом, как понимаю причину сего действия. Его цепочка на МОЕЙ руке. Немного странно да?

Тянется ее отстегнуть, но я ловко вырываю руку. Уж что-что, а сегодня возвращать ее я не собираюсь. Пусть повисит, ей вроде как вполне комфортно у меня, хоть и не люблю я золото такое. Последующие полчаса мы молчим. А я, не выспавшийся и откровенно заскучавший, кладу голову на руки и лежу, слушая музыку, дремлю. Волосы закрывают меня шторкой ото всех, правда, щекотно немного, потому периодически сдуваю мешающие пряди, ленясь поправить это дело рукой. Еще три дня – и отъезд. А там концерты, репетиции, выматывающие до такой степени, что падаешь без ног и засыпаешь. Живешь на кофе, сигаретах, редких перекусах и травке. Главное, чтобы не запалили… Гостиницы, куча казусных моментов, ругань в группе, а после примирение, все как всегда. Мысли бегут вперед, в голове куча планов, образов, мотивов…

– Курить идешь? – тихо на ухо, заставляет вздрогнуть от неожиданности и разлепить глаза, только вот все равно нихуя не видно из-за волос.

– Ага, – поднимаю голову и зеваю, разминая затекшие руки.

– Через пять минут выходи.

Уже когда хлопает дверь, до меня доходит, что пара еще не закончилась, кинув взгляд на часы и посчитав, оказывается, что еще около получаса до конца. И почему так медленно время на учебе идет? И похуй, что я тут ни хрена не делаю, и меня никто не трогает, отсиживать столько времени убийственно скучно.

– Выйти можно?

– Маркелов уже вышел, вот когда вернется, тогда выйдешь, – недовольная тем, что ее перебили, отвечает старуха.

– А мне сейчас надо.

– Поговори мне тут, будешь вообще перемену ждать.

Как же меня бесят эти школьные замашки… Громко отодвинув стул на железных ножках, встаю и иду из аудитории. И что она мне сделает? Поправив джинсы, которые сползли чуть ли не на середину задницы, доставая сигареты, захожу в туалет, где спокойно себе дымит Тихон, привалившись к стене.

– Тут что, вообще не гоняют за курево?

– Гоняют первокурсников, и то редко. Я почти выговор схлопотал, у нас преподша была пенсионного возраста. Деспотичная, страшная баба, – хмыкает, выпуская дым колечками.

– Зажигалку дай.

Запрыгиваю на подоконник и ловлю жигу, подкуриваю и сую ту себе в карман. Не обеднеет. С ухмылкой смотрю на его жест пальцами, мол, верни, сука, и, помахав отрицательно головой, откидываюсь на окно спиной. Холодно, знаете ли, заднице, но всяко лучше, чем стоять.

– Гера, это очень дорогая вещь. И более того – подарок.

– И?

– Блять, давай сюда ее. И цепочку заодно.

– С хуя ли? – со смешком спрашиваю, крутя сигарету в пальцах. Нравится дразнить его. Видеть, как он реагирует на мелочи с моей стороны.

– Это. Мои. Вещи.

– Подписаны? – издеваюсь, с мнимым интересом рассматриваю сразу браслет, а после достаю зажигалку и кручу в руке.

– В кого ж ты дрянь-то такая?

– В себя, – сбрасываю пепел на пол, сверлю взглядом недовольного блондина, чувствую ведь пятой точкой, что нарвусь, если буду действовать в том же духе. Но в глазах моих истинное удовольствие, дерзость, вызов. Хочется растоптать его спокойствие и бросить им ему же в лицо. Сорвать эту полуравнодушную маску с лица, потянуть за хвост его, чтобы откинулась голова и выступил кадык сильнее под загорелой кожей шеи. Бесит меня то, как он ведет себя. Я не понимаю его, а это ощущение всеми фибрами души ненавижу. Для меня все должно быть просто, по полочкам разложенное, поясненное, имеющее обоснование, причину.

Отклеивается от стены, идет ко мне. Шаг за шагом, медленно преодолевает эти считанные метры. Останавливается напротив и протягивает руку раскрытой ладонью. Отдать? Тебе? Сейчас? Не в жизнь.

– А что мне за это будет? – спрашиваю, выпустив в его сторону дым с губ. Провоцирую.

– Наглец… – смеется, подойдя вплотную и грубо разведя мои бедра, вклинивается между них. Та еще поза, я вам скажу. Одна лишь она уже возбуждает неслабо. Сжимаю его бока ногами, ибо подоконник выше уровня его бедер. Притягиваю еще ближе и снова выдыхаю горький дым, но теперь ему прямо в лицо. Злись… Морщится, но не отстраняется, тянется поцеловать, а я отворачиваюсь в последний момент, и его губы, мазнув по подбородку, утыкаются в шею. Я не против самого действия, я бы и сам его поцеловал, как вчера, например, но… мне нравится дразнить.

– Играешься, значит. Смысл?

– Не знаю, нравится, – пожимаю плечами, отвечая вполголоса у его губ. Как же заводит. Просто невероятно, прошибает от макушки до пяток. Скручивает все нутро от удовольствия. Препирания – как прелюдия перед сексом. Возбуждает порой сильнее, чем сам секс.

– Скоро звонок, – ведет рукой от колена до бедра, и чем выше поднимается, тем сильнее сжимает. От его руки тепло распространяется, вверх стремясь, заставляет напрячься еще сильнее и без того вставший член. И я второй день подряд кляну себя последними словами, что допускаю подобное, провоцирую, жду в какой-то мере, хочу, но он прав, скоро звонок, мы в гребаном туалете ебаного университета. А рука не останавливается, она стремится еще выше, по ширинке скользит, как по оголенным нервам. Чуть сжимает, притормозив, теперь мой секрет раскрыт… Но не задерживается надолго, ныряет в карман кожанки моей, вылавливает зажигалку и пропадает. Меня наебали, как сосунка. Возбужденного, глупого, идиотского сосунка. Даже добавить нечего.

– Один – ноль в мою пользу, – ухмылка и рывок за бедра на себя. Впечатываюсь в него, полусвисая с насиженного места. Его губы на моих, но не озверевшие. Аккуратные. Обсасывает губы, играет с колечком пирсинга и выпускает.

– Один – один, – махаю перед ним рукой с браслетом, отстранившись и оттолкнув, спрыгиваю.

…

Это скоро войдет в привычку. На первой или на второй паре идти в туалет, курить и обжиматься, поддевая друг друга. Он все пытается вернуть браслет, слабо правда пытается, скорее для вида. Обламываем друг друга, действуя как в шахматном порядке, день он, день я. Но напряжение доходит до ручки… Я скоро взвою, я не дрочил столько со школьной парты. Но он не просит мой номер, а я его. Он знает мой адрес, я его – нет. Он может прийти, если захочет, а я не стану звать. Игра. Она мне нравится, но это сводит с ума, медленно, однако верно.

И если все четыре дня кряду мы просто целовались, то сегодня все куда серьезнее пошло…

Не успеваю зайти в туалет, как оказываюсь прижат к стенке. Губы требовательные не в рот мой впиваются, а кожу на шее всасывают. Руки под майку ныряют, горячие. Ребра мои стискивает так, что хруст почти слышен, а меня заводит. Так заводит, что стон комом сглатываю, давлюсь им. Шею вытягиваю, подставляюсь под ласку сам. Ловлю себя на мысли, что такого напора я и ждал, что вот оно, то самое «что доктор прописал», и если он развернет меня сейчас, уткнет лицом в холодную плитку, содрав джинсы, и трахнет, я даже «ради приличия» сопротивляться не стану. Перестав плавиться по-бабьи в его объятиях, начинаю сам руками скользить по фигуре Тихона. Под майку, по позвонкам на спине, царапнув копчик короткими ногтями. Оглохнуть тихим стоном у уха, шумно выдохнуть, когда его зубы мочку прихватывают и сжимают почти до боли. Одновременно поворачиваемся друг к другу и сливаемся в поцелуе. Страстном. Диком. Неистовом. Пошло до ужаса, я так с девушками никогда не целовался. А с ним… как зверье. Резко. Почти грубо. Вылизывая губы, трахая языком. Мало, этого становится слишком мало. Рука сама находит чужую ширинку. Тяну за собачку, пальцами проводя по твердому бугру в штанах. Ловлю губами стон, второй рукой притягиваю за шею еще ближе к себе, впиваюсь пальцами в плечо. Разобравшись с брюками, ныряю рукой в трусы, провожу по всей длине члена рукой, а после обхватываю головку и немедля начинаю дрочить. Всего пара рывков, а уже рык с губ Тихона срывается, глаза ошалевшие, пеленой затянуты. Еще несколько движений вдоль напряженного ствола, бедра блондина навстречу подаются, язык по шее моей скользит, зубы в чувствительную кожу впиваются. Я держу чужой член, и мне это нравится. Разве это правильно? Ответом на мой же вопрос приходит крупная дрожь в наших с ним телах, только его выгибает, и он кончает в мою ладонь, хрипя и целуя. Вытаскиваю чистой рукой салфетку из кармана и сжимаю в руке со спермой. Как в замедленной съемке смотрю: он пускается на колени, подрагивающими пальцами расстегивает мои джинсы, приспускает, оголяет мое достоинство и, не мешкая, вбирает его в рот. Горячо, как в раскаленной лаве, как в самой геенне, у него во рту. Влажный язык скользит по каждой выпирающей от возбуждения венке, по головке, что крайне чувствительна, цепляет кончиком вязкие прозрачные капли смазки. Кусаю кулак, чтобы не застонать в голос. Кладу руку на его затылок, задавая темп, скольжу членом по его небу и вздрагиваю от удовольствия. Напряжение достигает высшей точки, возбуждение слишком сильное, поцелуи дико распалили обоих, да и воздержание у меня с неделю. Не выдерживаю, когда он глубоко в себя вбирает член, от вибрации его сжимающегося горла кончаю, откинув голову и ударяясь затылком об кафель. Плевать… Это так ахуенно, что легкая боль от столкновения головы с твердой поверхностью – мелочи, недостойные моего внимания. Экстаз полнейший охватывает тело, на пару секунд перед глазами слегка темнеет. Потрясно.

Очухаться не успеваю, ибо звенит звонок. Как по закону подлости, пиздец подкрался незаметно и невовремя. Чертыхнувшись, застегиваю ширинку и мою руки, салфетку швыряю в урну.