Текст книги "Нотами под кожу (СИ)"

Автор книги: Anzholik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Отпусти себя и живи в свое удовольствие, кто, как не ты, лучше всего знает, что, когда, как и с кем тебе нужно? Расслабься, Гер, и если еще раз увижу тебя в такую погоду в косухе, пусть и байка теплая под ней, получишь пизды. Понял? Я заебался каждую зиму, осень, весну, да, блять, постоянно, круглый год смотреть за твоей безответственной задницей. Неужели так сложно одеться нормально? Я так много прошу?

– Я ненавижу пуховики, куртки, пальто и так далее, кто как ни ты это знаешь.

– Я много чего ненавижу, но здоровье важнее. И с каждым годом его не прибавляется, уж поверь.

– Бля, ты такая зануда… Как тебя Паша терпит?

– Это к нему, не ко мне. И вопрос задан неверно, как я его терплю, а не он меня. Потому что грыземся мы редко, но метко и из-за его гребаных косяков.

– Я-то думаю, с хуя ли ты, Биба, приехал без Бобы. Неприятности в Раю?

– Да бесит его ревность постоянная.

– Кто на этот раз?

– Фанат. Блондин высокий, симпатичный и явно не совсем традиционной ориентации. Занятный малый. Весь в тату, пирсинг, дреды. Аккуратный. Ухоженный, весь с иголочки. Только вот не мое, я совершенно не таких, как он, люблю, а Паше это докажешь? Он же, как истеричная жена, сразу шипит, словно я не просто посмотрел и улыбнулся вежливо, а уже взял и на виду всех разложил и трахнул.

– Оу… – многозначительно выдаю, не зная, что тут сказать. Ревность? Это что за зверь такой? Я помню, как-то вспылил, когда к моей девочке лез какой-то мудак, но я не доктор, что это было: ревность или банальная злость и чувство собственника, сработавшее тогда.

– Я люблю его, люблю так сильно, что иногда, кажется, это нам и мешает. Я прощаю. Я молчу. Я терплю. Я многое отпускаю. Выслушиваю. Меняюсь. Крою себя под него, хочу стать идеальным в его глазах, лучшим. Он же, скотина, как с картинки. Гребаное совершенство с этими блядскими светлыми глазами и бледными губами. Пластичная шлюха в постели, а в следующую ночь, трахая меня, он кажется почти животным, на грани между грубостью и дикой страстью. Я не могу объяснить тебе, что это, но одно знаю точно – без него я загнусь… А он психует, как баба.

– То есть, и ты, и он, ну вы оба…

– Меняемся, ага.

– Круто. И как тебе больше нравится?

– Ах ты, извращенный сукин сын, я тут душу изливаю, а ему интересно, что круче: трахать в задницу или свою подставлять! – хохочет, откинувшись на сидении. Ну, не молодец ли я? Всего одним дебильным вопросом развеселил расстроенного друга.

– Ты не ответил, – улыбаюсь, чуть прищурившись.

– Честно? Я не знаю. Иногда хочется дать, иногда взять. Все зависит от настроения, атмосферы, отношений. Да от всего зависит, – пожимает плечами, выходя из машины. – А вообще, я, например, люблю эксперименты, да и Паша тоже, потому проблем нет. Некоторые непреклонно выстраивают позиции пасса или актива. Попробуй и так, и так, тогда поймешь, что тебе ближе.

– Эксперт хуев, – пихаю в плечо, смеясь. Напряжение уходит всегда и в любом нашем с ним разговоре. Наедине мы можем говорить о чем угодно, безо всякого стеснения и зажимок. Я доверяю ему больше, чем самому себе, как и он. Тогда чего скрывать? Кого бояться?

Паша в самом деле психованно насиловал ноутбук, когда мы вошли. А еще жрал пиццу с кукурузой, любимую Макса и ненавидимую им. Хотя, когда он злой, обиженный или виноватый, то начинает жрать все без разбору. На Максима он не смотрел, активно делая вид, что пиздец как занят разглядыванием какого-то бреда на ютубе. И зря… ибо если первый игнорил, то второй методично заливался вискарем у меня в комнате, развалившись на кровати с пустым взглядом прямо в стену. Хотелось дать по симпатичному еблишку блондинке. Вот подойти и этим же ноутом в его руках проломить череп, но Макс попросил не влезать, сказал, им не по пятнадцать – сами разберутся или не разберутся, но уж точно должны все сделать они, не я.

Вечер стремительно приближался. За окном, медленно оседая на землю, падал первый в этом году снег. Красиво. Одиноко. И охуенно грустно.

Зима для меня тяжелое время. Депрессивное. Меланхоличное.

Зима – время непрошенных воспоминаний. Похороненных где-то там глубоко на девять месяцев. И воскресающих на оставшиеся три.

Зима чертовски отвратительная пора года. Она никогда и ничего хорошего мне как не принесла, так и не приносит.

Зима – это время моих сомнений. Самокопаний. И, зачастую, посещения города моих корней.

Раньше я любил снег. Любил подолгу гулять на заснеженных улицах, отмораживая руки и нос. Лепить с братом разные причудливые вещицы. Валять друг друга в сугробах, сыпать за шиворот быстро тающие белоснежные хлопья. А после мокрыми и смеющимися бежать домой или в ближайшее кафе, чтобы выпить почти залпом обжигающий чай или же какао. Съесть по пирожному, причитая, что они слишком сладкие, а после снова смеяться тому, что мысли сходятся, и строить планы на будущее. Именно гребаной зимой мы с Сеней смотрели вперед с надеждой. Именно она вселяла надежду, она словно давала обещание своей сказочной атмосферой, что все когда-нибудь сбудется. Все будет.

Не будет.

Не сбудется.

Никогда, черт возьми, не сбудется…

НИКОГДА.

Ничего уже не изменится… и пора бы смириться, а я не могу.

Как же это сложно. Вот так, из года в год понимать, что время идет, я живу, все живут, а их нет. Нет мамы, нет брата, что был половинкой души моей, и даже отца, мудака, тоже нет в жизни моей. Хотя именно он мне и не нужен. Наверное.

Треть пачки сигарет скурена к хуям. Настроение ниже плинтуса. А мои друзья в данный момент убиваются по разным комнатам, наплевав на меня. Суки. Но да ладно, у них своих проблем хватает. Хотя немного обидно то, что моя квартира как перевалочный пункт. Для этих двоих. Остальные отчего-то перестали заходить так часто, как раньше. Только редкие звонки, когда мы не вместе колесим с концертами. С банальными: «Привет, мудило, ты как, не сдох еще? Ну и окей, береги связки, пей яйца, только не свои, куриные». Это крылатые слова Лехи. Коля вообще звонит только Пашке теперь. Я ж, типа, провинившееся говно, которое только и может, что нервы трепать. Уебище лесное, дебилоид редкостный, кретин тупоголовый. Зато когда концерт: «Фил, туда иди, то делай, с теми и вон с теми, и вон там. Молодец, тяни выше, больше секса, больше энергии. Интервью. Общение с фанатами. Улыбку шире, ты, блять, не на похоронах. Что с лицом? Лимона съел? Не станешь вести себя нормально, я тебя этими твоими, блять, лимонами закормлю нахуй». Ну а потом оказывается, он просто нервничает, и жена у него дура, а любовница еще хуже, и все его бесит, и так далее. И гитару он мне купил ту, которую я хотел, и даже с чехлом на заказ. Душечка, мать его. Волчара ебаная в дорогой овечьей шкурке. Но я ему много чем обязан. Да всем почти. Потому молчу в тряпочку, покорно въебывая предписанное.

– Я в ванную, – пройдя мимо кровати, на которой эти придурки мирятся, говорю. Сгонять уже не стал, хотя мое обиталище место священное, но да ладно, сменю простыни…

В ванной отлеживаюсь не менее часов двух, двух с половиной. А может, и того больше. Пальцы уже давно гармошкой. Меня нехуевенько так разморило. Тело – желе, короче. Мозги – точно та же субстанция. Потому решив, что пора бы мне уже вываливаться из этого прекраснейшего места и, пожрав предварительно, завалиться спать и отоспаться по-человечески впервые за неделю, выхожу. В комнате, как и ожидалось, оказалось пусто. То ли они решили вспомнить, что моя кровать – священная обитель, то ли куда-то, суки, смотались. Но в зале бормочет телик, так что кто-то точно здесь есть.

Взлохмачивая влажные волосы, с кончиков которых противно капает за шиворот майки, плетусь на звук, так сказать. Да вот хорошо, что я не сильно разогнался. Потому, едва я подхожу к входу в необходимую мне комнату, торможу, услышав «прикрытый» пиздежом телика разговор.

– Не обращай внимание. Гера иногда психует беспочвенно, просто он такой, понимаешь? С ним довольно сложно, его понять нужно, вникнуть в его проблемы, в его взгляды, мысли, прошлое, настоящее. Принять его таким, какой он есть, иначе ничего не выйдет. Ты не дави на него. Он прожил всю жизнь, свято веря, что его задница неприкосновенна, а тут ты появился и перевернул все с ног на голову. Я ему даже никогда и не говорил о том, что гей. Да и никому практически не говорил. Лишь узкому кругу людей, тех, кто в теме.

– Я понимаю, потому и не прошу ничего от него. То, что подпускает, уже меня радует. Хотя этого мало… но время покажет, что и во что выльется.

Выхожу, скривившись максимально недовольно. Молча жду, пока меня заметят. Замечают. Однако же разговор не прекращается.

– Тебе медаль нужно выдать, за терпение. Заочно, – посмотрев на меня, мой Макс, мой лучший друг, моя, блять, рубашка говорит ТАКОЕ Тихону. Ах, медаль? Ну, заебись. Может, ему еще и пару грамот за то, что тот меня отметелил? Или награду за находчивость, за то, что афродизиаком накормил?

– Вы не охуели часом? В моем доме, при мне живом и стоящем здесь, меня же и обсуждать, – сузив сверкающие праведным гневом глаза, спрашиваю. Предварительно подойдя еще ближе.

– Медаль? Не стоит. У нас был конфликт в первые дни знакомства, и ему здорово из-за меня досталось.

– Не удивлен, что это твоих рук дело. Почему-то даже именно так и думал. Герку, походу, вставляет, когда его мутузят моментами, да пожестче. Да?

– Манда, – огрызаюсь и, схватив телефон со столика, иду из комнаты, да подальше.

– Лови психа, – слышу вдогонку. А после меня заключают в кольцо рук и тащат обратно. По запаху понимаю, что это не Макс, и точно не сидящий расплывшись киселем и тихо дремлющий в объятиях Пашка.

– Тихон, если тебе яйца дороги, отпусти, – шиплю, дернувшись. Помогает слабо. Эта короста сильнее меня. Не сказать, чтобы прям намного, но в данном случае в его захвате я как в ебаном капкане. И оно-то вроде и бесит, а с другой стороны, тело само собой расслабляется в его руках.

– Не отпущу, – целует за ухом, утыкаясь во влажные волосы лицом. Дышит на влажную кожу, обжигая ту дыханием. И что-то подсказывает мне, что фраза подошла как раз к месту и вовремя. И она может восприниматься и касательно его захвата, и всей ситуации вообще. Я ведь послал его, грубо, дерзко и совершенно по-дебильному. Кто же на хуй шлет, когда только что с того самого хуя и слез?

========== -22– ==========

POV Тихон.

– Ну что, с Новым годом, друг! – Звон бокалов, который должен веселить и создавать соответствующее празднику настроение, наоборот, кажется противным. Раздражает, и я бы с удовольствием запустил хрупкое стекло прямо в стену, но, увы, я не дома, а дебоширить с моей репутацией в общественных местах нельзя. Чревато.

Скучно. Пусто. Неинтересно. Блекло. Все, мать его, блекло… Настроение ни к чему не располагает. Ничего не хочется. Ну, кроме одного-единственного желания, хотя, скорее, даже нужды…

– Унылое говно, а не праздник, – выношу вердикт, грубо поставив бокал на стол, и как тот не треснул от недружелюбной встречи с твёрдой поверхностью столика, не знаю. Кривлю губы, недовольно глядя по сторонам. Тупизм. Идиотизм. Как здесь вообще может быть весело? Вокруг куча безвкусной мишуры. Гирлянды, цветные лампочки и всякая дебильная хуета висит во всех предназначенных и не предназначенных для этого местах. Девицы, разодетые и блестящие похлеще новогодних елок, аляповатые и с полным отсутствием вкуса в большинстве своем. Парни, умасливающие и без того на все готовых барышень, пьяные и тупеющие при виде всего этого «великолепия».

– Как встретишь, так и проведешь, верно? – раздается рядом.

– Это был тонкий намек? – приподнимаю бровь, в упор глядя на снисходительно улыбающегося Леху.

– Толстый, Тих, толстый намек, – подливает себе шампанского, смотрит с минуту на меня, а после продолжает: – Его здесь нет, хотя он мог быть, однако предпочел смотаться на два дня раньше в другой город, чтобы покутежить перед концертом с теми, кто ему явно дороже тебя.

– Спасибо, ты великолепно «поднимаешь» мне настроение. Ага.

– Я всего лишь правду говорю и прошу тебя не строить призрачных надежд.

– Сказал тот, кто, собираясь жениться, застал свою любовь до гроба в кровати собственного дяди.

– Не пытайся уколоть, не делай больно другому, чтобы себе облегчить боль.

– Тебе бы на философский факультет, но явно не к нам.

– Философия в бизнесе так же важна, как экономика в спорте, – поднимает трубку орущего телефона. Долго разговаривает, поглядывая на меня постоянно. Нет, я, безусловно, ему благодарен за то, что он вытащил меня из собственной берлоги, где я зарылся, послав все громко и четко нахуй. Но подобная неприкрытая ничем истина от него прямо в глаза, без боязни задеть или обидеть – раздражает. Я все и так прекрасно знаю, более того, я тут мучаюсь без сучьей брюнетистой макушки, но изменить что-либо не могу…

Просто не могу, потому что понимаю, что Гера пустил меня в свою постель, в дом, частично в жизнь, но не в душу, не в сердце. Он не мой, совсем не мой. Хотя мы вроде вместе, и он стал куда ближе, даже рассказал немало о семье, о жизни своей. Он доверяет мне как-то по-своему. Но мне мало. Я любви его хочу, чего-то глубокого и искреннего, хочу тепла простого человеческого. А этого как не было, так и нет. Да, он иногда может сам обнять, лежать со мной и смотреть телик, тихо засыпая. Перебирать мои волосы, щекотно фырчать на ухо, как ежик. Сонно целовать пересохшими губами. Но эти моменты такие редкие, видимо оттого и настолько ценные.

Я чувствую нужду в нем. Постоянную. Болезненную. Так люди без воздуха мучаются. Без воды и еды. А я по нему иссыхаю. Тоскую, отпуская из объятий, а после не сплю всю ночь один в постели. Задыхаюсь в своей безысходности, ведь понимаю, что все только в его руках. В этих наглых, эгоистичных руках…

Забиваю на все вокруг. Слишком влюбленный в того, кому практически похуй. Ни одной здравой мысли, все вокруг него вертится, как в болезненно-наркотическом дурмане. Это выматывает. Изводит. Не знаю, правда, что было бы, будь это все взаимно и так же сильно с его стороны, возможно, мне бы уже все опостылело… Или же с точностью наоборот, я стал бы счастливым чертовым сукиным сыном.

На работе по-прежнему хер пойми что. Сестра все чаще мелькает то тут, то там, явно напоминая мне о том, что мы не закончили. Еще и отец Геры мистическим образом про сына своего вынюхал, в частности о том, что мы общаемся и учимся вместе, и пытается уговорить меня организовать их встречу. Я же, услышав от Германа его версию событий, сомневаюсь, что сталкивать их – правильное решение. Потому молчу, не желая одному рассказывать о другом. Одному потому, что права не имею разглашать детали жизни сына. Другому потому, что, узнав об отце, он может сорваться и исчезнуть, не желая даже случайно пересечься с тем.

– Идешь? – похоже, не впервой спрашивает Леша, однако пока еще не злится, значит, попыток было мало.

– Куда? – как обычно туплю, ведь полностью увяз в собственном дерьме, сижу и чахну, как престарелая баба.

– Поступило предложение продолжить празднество на коттедже. Так что, ты идешь? Или продолжишь тут усыхать?

– Меня не особо радует твое предложение. Левые люди, атмосфера всеобщего веселья, когда такая задница внутри… В пизду такое счастье.

– А если он тебя нахуй пошлет, ты вообще повесишься? Так, может, ну его тянуть-то, айда заранее предрешим исход, а? Что мучиться-то? Веревку на шею. И дело с концом. Хотя, ты уже в петле сидишь, вот так изводя себя, – его голос как кнут стегает. – Зачем общаться с людьми? Есть только ты и твой еблан крашенный, остальные лесом, так? К хуям всех тех, кто с тобой бок о бок шел эти годы, и меня к хуям, подумаешь, я тут сижу с ним, вместо того чтобы набухаться, как черт, и проснуться утром с чужими стрингами на голове и пустыми яйцами.

– Блять, Лех, если я пойду, ты заткнешься? Твои нравоучения и ебание мозга уже поперек горла, правда. Я прекрасно знаю кто, что и как было… но уже не будет, понимаешь? Ничего, сука, прежним не будет! После него все стало другим, неинтересным, пресным, да, бля, противным. Я не хочу в клуб, не хочу тусоваться, пить, улыбаться, когда его нет. Не могу. Мне он нужен. Немедленно, к себе поближе и все. И это мой мир. Это моя радость. Мое счастье, неужели не ясно?

– Да мне давно ясно, что ты влюбленный мудак, у которого зрачок, как у наркомана, как только Филатенков в зоне видимости. Но ты себя теряешь, Тих, себя. А это не есть хорошо. Любовь – она не такая. Она не должна портить тебе жизнь. Не должна с ума сводить, ты же как нервно больной. На каждое слово со стороны – агрессируешь, на любой жест – негатив идет, а он тебя нахуй трижды пошлет под твою же улыбку. Это ненормально. Послушай, блять, меня, пока поздно не стало, и ты не лишился всего из-за этого придурка, который с тобой трахается, который тело отдает, но сердце? Ему похуй. Ему ПОХУЙ, Тихон, и это заметно, похоже, всем уже, кроме тебя.

– Ты не знаешь его. И потому не имеешь право говорить подобное. Ты вообще нихуя не знаешь, что такое любить того, кто не воспринимает тебя, как нечто особенное. Он не гей, Леша, он даже не би, и чем я заслужил его внимание и получил допуск – загадка. Так что я буду пользоваться шансом, пока могу, я буду рядом, пока он разрешает, и мне глубоко насрать на то, кто и что думает по этому поводу.

– И потеряешь все. Всех.

– Даже тебя?

– Ты – эгоистичный ублюдок. Чертовски эгоистичный, но я не дам тебе загнуться. И ты это знаешь.

– Едем? – решаю смягчить конфликт. Вижу его усталое лицо с явно упавшим настроением. Виню себя, что испортил ему праздник, эгоистично испортил, чтобы не одному мне херово было. Эмоции поутихли после того, как я выплеснул часть. Пусть и вот так, пусть и незаслуженно выговорил все близкому другу, да что там, единственному другу, но стало легче. Немного, но легче.

– Хуй с тобой, берем выпивку и едем к тебе, а там уже, может, кто подтянется, раз ты у нас настолько разборчивым стал в выборе тех, с кем тебе общаться. И да, пока я еще трезвый и не забыл, держи, – протягивает средних размеров конверт. – Это подарок, – залпом допивает свое шампанское под мой удивленный взгляд.

Подарков мы не дарили друг другу никогда. Просто не было подобной традиции, вот и все. Только на дни рожденья, и то скорее взаимопомощь была в виде презента, чем что-то специально предназначенное для таких случаев, типа вот тебе брелок, бутылку двадцатилетней выдержки, или еще что. Поэтому его поступок вызвал недоумение, хотя признаю – это приятно.

Открыв конверт, вижу цветастый флайер с приглашением на концерт группы Геры через два дня, билет на завтрашний вечерний самолет и распечатку брони в отеле, оплаченной почти на неделю.

– Я против того, чтобы ты был с ним. Но видеть тебя таким – как серпом по яйцам, честно. Так что пошли, напьемся по-холостяцки, завалимся спать прямо в шмотках. А завтра будем лечить похмелье, чтобы время пробежало быстрее, и ты полетел принимать дозу гребаного наркотика по имени Гера.

…

Когда оказываюсь в ночном такси по пути к отелю, меня так и подмывает набрать его номер, но я одергиваю себя. Пусть это будет сюрприз. Не знаю, приятный ли, но сюрприз. Макс сбросил мне их адрес СМС-кой, сказал, что если не смогу достучаться до уже спящего Геры, то чтобы шел к ним в соседний номер.

Достучался…

– Блять, мне поспать в этой жизни дадут, или где? – распахивает дверь взлохмаченный и дико сонный красавец. Тупит с минуту, трет глаза, хмурится.

– А ты что тут делаешь? – совершенно не тот вопрос, который я ожидал услышать, пролетев гребаную кучу километров, чтобы увидеть эту погань.

– Стою.

– И какого хуя ты тут стоишь?

– К тебе, скотина, прилетел, – ехидно бросаю слова. Отталкиваю от двери пошатывающееся тело и вхожу в номер. Меньшего я от него и не ожидал. Не удивлюсь, если тут толчки с позолотой будут, ибо атмосферка в обиталище охуенная. Все лощеное. Так и блещет новизной техника. Не пылинки нигде. Все сверкает. И мне, как прирожденному сибариту, тут по душе.

– Душ там, – показывает лениво в сторону. – Кровать там, – зевает и кивает в другую сторону. – Телефон там, – тычет пальцев на тумбочку у дивана. – А я спать.

Радушный прием, что тут скажешь. Без лишних слов раздеваюсь, слыша, как прошуршал он к кровати. Иду в душ, неспешно нежусь под теплой водой, вытираюсь белоснежными полотенцами и, нацепив висящий на крючке махровый халат, выхожу.

Как и ожидалось, он уже спит, раскинувшись на половине кровати и обняв как-то по-детски соседнюю подушку. Ложусь к нему, не раздеваясь, отвоевываю половину одеяла, тем самым подтянув его сонную тушку к себе.

Уже привычно за последнее время наших ночевок, он утыкается в мою шею, закинув на меня свои конечности. Укладывается поудобнее, ерзая, чем естественно будит вполне ожидаемо тлеющее всегда рядом с ним желание. И я, кстати говоря, так и не понял до сих пор, он специально это делает или неумышленно. Ведь зная, какая он зараза, вполне можно ожидать злорадное поддразнивание с его стороны.

– Нахрена ты его надел? – шепчет раздраженно, развязывает и без того слабо запахнутый халат, растаскивает полы в стороны. – Лежит тут себе, как манекен. – Это что возмущение в голосе? Я тут, видите ли, будить его не хочу, забочусь об ослиной роже, а он недоволен, что я лежу и не трогаю.

– А что мне делать? Если ты, открыв дверь, сразу же начал с наезда?

– Давно пора привыкнуть к тому, что говорю я, не думая, в девяноста процентах случаев. И вообще, сонному человеку простительно, попиздеть уже нельзя, какие мы ранимые, – фыркает, приподнимаясь выше, почти нависая надо мной. – А ты мог заткнуть небезызвестным способом.

– Мог, – коротко отвечаю, гладя в недовольные карие глаза.

– Как же ты меня бесишь…

Тянется поцеловать, но я против своей же воли отворачиваюсь.

– Чем же? Тем, что не стал будить, заботясь о твоем сне? Тем, что прилетел хуй знает куда, чтобы тебя увидеть? Что же тебе все не так? Не угодить…

– Блондинка, ты что, влюбился в меня? – ехидство проскальзывает в вопросе, а мне ответить нечего. Любой из ответов может оказаться неверным. И я не уверен в том, как он правду воспримет. Нужна ли ему влюбленность моя, которая в любовь медленно перетекает, если уже не стала ей?

Просто смотрю вот так, снизу вверх на него. Без капли лишних эмоций. Открыто. Немного нежно. Провожу по его щеке большим пальцем, взяв в ладонь его лицо. Молчу… наблюдаю за тем, как в его глазах сменяется издевательство и веселье легким испугом и удивлением. Вижу растерянность, а после чувствую поцелуй на своих губах. Верное решение, лучше не говорить лишнего, лучше вообще не говорить, иначе большой шанс испортить все. Отвечаю ему, не передергивая на себя инициативу. Подчиняюсь его страсти, мягкой. Обволакивающей. Руками по спине его провожу, пальцами позвонки пересчитывая. Его дрожь по мне пробегает. Электризует. Намагничивает, к нему еще сильнее притягивая.

И я кляну себя за то, что не выдерживаю и опрокидываю на спину его. Матерюсь едва слышно, впиваясь зверем в губы, расплывшиеся похабной улыбкой. Знает, скотина, как действует на меня. Пользуется моей слабостью.

– Бля… мне вставать через пару часов, – разорвав поцелуй, крепко обнимает, не давая скатится с него. Стояк к стояку. Действует совершенно не успокаивающе.

– Тогда давай спать, – целую в уголок рта.

– Кайфоломство гребаное…

…

Громко. Нет, не так, оглушающе громко. Рев музыки настолько сильный, что уши закладывает и внутренности грозятся выскочить, сотрясаясь под мощный бит. Слепят ярко светящие прожектора. И тут и там слышится писк сходящих с ума девушек, что пытаются привлечь хоть на секунду внимание Фила к себе. И не зря. Он реагирует ухмылкой на каждое выкрикивание, на каждый свист или же крик. Ему нравится это внимание. Он купается в нем, словно инкуб, впитывая в себя эту напряженную сексуально-восторженную энергию. Сверкает своими удивительными глазищами, жирно обведенными черным карандашом. Кривит бледные губы, трясет своей простриженной и немного отросшей ниже лопаток шевелюрой. Красивый. Грешный. Соблазняющий своими тягучими движениями. Линией спины, что видна из-под подранной майки. Бедренными костями, мелькающими, когда джинсы сползают особенно низко. Убивает всем своим внешним видом. Отшибает способность трезво мыслить. Вызывает гордость ядовито-отравляющую, ведь он со мной, пусть и не мой и, вероятно, никогда до конца моим не станет, но я знаю, как стонет он, когда кончает. Именно я видел глаза его, отъехавшие, это его руки так жадно прижимали меня к себе, царапая в кровь спину.

Делает вид, что меня в толпе не замечает, целенаправленно не глядя, ни раза за этот час, что он взрывает сцену. Я уже ревновать его начинаю и к сцене, и к микрофону, который губ его периодически касается. И к публике, что взглядами давно раздела и трахнула. И хуй его знает, что за бес в меня вселился, но когда девушка, рядом танцующая, спотыкается, упираясь в мою грудь, я не отталкиваю, а, приобняв за талию, танцую с ней.

Брюнетка как брюнетка. Симпатичная. С обтянутыми черной кожей стройными ногами, на высоких каблуках прошипованных сапог. Стильная. Дерзкая. С резкими, ко лбу взлетающими бровями и пирсингом в губе. Прямые волосы, отливающие синевой, собраны в высокий хвост, гладко зачесанные, блестящие. Я думаю, что тут даже слова излишни. Ее как не описывай, все равно хоть что-то забудешь. Но признаю, не будь я так бесповоротно влюблен, я бы пташку эту к себе в гнездо затянул бы на разок или на пару разков.

– Привет, красавчик, – улыбается, обвив мою шею руками, танцует по-прежнему чуть резковато, рассматривает в упор без стеснения.

– Привет, красавица, – в тон ей отвечаю. Поднимаю глаза на сцену, а там Гера взглядом меня убивает, допевая песню. Прожигает девушке, что со мной, затылок, готовый рвануть со сцены и вцепится ей в волосы.

– Ты здесь один? – слышу женский голос и поворачиваюсь к ней, сталкиваясь с ней носами. Не сильно, однако же… Вместо того, чтобы завопить, как типичная баба, она смеется, погладив пальцами с длинными, естественно, черными ногтями переносицу, чем вызывает и у меня улыбку.

– Не могу однозначно ответить, – прикрикиваю ей на ухо, ибо слышно довольно хреново при такой громкости выступления.

– Понятно, – кивает. – Лера, – протягивает руку, вторая же лежит на моем плече.

– Тихон, – мягко жму хрупкую женскую ладонь.

Отвлекшись на пару минут разговором с девушкой и не следя за музыкой, не сразу улавливаю, что сейчас играет что-то фоном, совершенно не по стилю Геры и его группы.

– Что за нахуй? – шипение мне в лицо. Девушка удивленно отходит в сторону, хлопает глазами, вероятно не ожидая, что я знаю самого солиста.

– Ты о чем? – делаю вид, что не понимаю его. А он разъярен. Готов порвать на лоскутки. Сжимает мою челюсть в руке, тянет на себя и целует. Кусает в кровь мои губы. Собственнически. Ревниво. Толкает собой, заставляя пятится через толпу из зала. Но не отпускает. Чувствую привкус крови. Его жадность. Нетерпеливость. Злость.

– Сука, тут журналистов пиздец сколько, тут продюсер мой, а ты провоцируешь. Тискаешь шалаву размалеванную, уебок, – рычит, глядя только на меня, а иногда мне за спину, чтобы, вероятно, не вписаться куда-нибудь.

А меня вставляет. Хотя я понимаю, что теперь у него будут проблемы. Теперь его личная жизнь открыта для всех. Вуаль сдернута, жестко, быстро, и им же самим. Прожженный натурал, звезда мирового масштаба, сводящий с ума женское поколение разных возрастов, оказался в отношениях с парнем. Это же крах… это пиздец какой ажиотаж, о нем будут орать заголовки. Интернет взорвется от подобной новости. Но он плюнул на все из-за порыва, из-за ревности. Выходит, ему не похуй?

– Нахрена тогда ты это сделал? Зачем сам себе все испоганил. Оно того стоит?

– ТЫ МОЙ. Ясно? МОЙ, блять. Именно, сука, мой апельсиновый гребаный извращенец. Мой блондинистый урод. А не каких-то там баб, что вешаются на тебя. Да еще и при мне! Ты соображаешь вообще, что творишь? Зачем провоцируешь? Зачем? Это и есть твоя влюбленность? Или все сказанное и сделанное – пиздеж, а?

– Успокойся и не ори, – облизываю прокушенную губу.

– Заткнись. Молчи, блять, иначе я уебу тебя об стенку, клянусь своим покойным братом, что уебу так, что черепно-мозговая будет.

Заталкивает куда-то. Судя по всему, в гримерку, нервно хлопает по выключателю. Свет озаряет захламленное шмотьем и сумками помещение. Закрывает дверь на широкий засов. Молча подталкивает меня к дивану. Срывает с себя остатки майки, следом ремень с огромной бляхой слетает на пол.

– Тебе меня мало? Мало, спрашиваю? – он впервые настолько агрессивный. Это не пугает, это скорее вызывает легкий шок. Ведь я не знаю, что от него такого ожидать. Становится на колени по обе стороны моих ног. Толкает в грудь, так что я на спинку откидываюсь. Его ширинка ровно напротив лица моего, вздыбленная. Его что, грубость подобная возбуждает?

– Отвечай, блять, когда я прошу! – шипит, больно сдавив мою челюсть. Снова впивается в мои пострадавшие губы, причиняя еще больше боли. Терпимой, но все равно приятного мало, когда чувствуешь, как течет тонкая струйка крови из губы по подбородку.

– Гера, не перегибай, я тоже могу показать, какой я крутой и уебать тебе. Хочешь? Я никого не провоцировал специально. Она сама подошла, и мы просто перекинулись парой фраз. Да вообще, какого черта я оправдываюсь? И с какого хуя ты набрасываешься, как животное? – начинаю все же заводится. Несколько поздновато, ибо его запал угасает на глазах.

– Да потому что заебало!

– Это тебя-то заебало? Представь, каково тогда мне регулярно твои высеры терпеть.

– Так не терпи, больно, блять, надо, – слетает с дивана, пинает ногой свою же майку. – Нахуй было приезжать тогда?

Треплет волосы, портя все старания приводивших его в порядок людей. Цепляет бутылку со стола и залпом выпивает почти половину литрушки минералки. Нервно посматривает на меня. А я чувствую себя ебланом, который даже противостоять ему уже не может. Вижу его метание и притянуть к себе хочу. Плевать мне на то, что челюсть болит от его пальцев-тисков. Что губа болезненно пульсирует. Он неправ в том, что сорвался вот так, при всех. Но я тоже не ангел, надо было не улыбаться этой девке, хотя будь она уродиной, он бы не завелся. И будь ему похуй, не стал бы орать.

– Иди ко мне, – протягиваю руку, все еще сидя на диване. – Да перестань, иди сюда, успокойся.

– Мне такой пиздец будет, такой пиздец, что ты не представляешь.

Подходит, я же, пользуясь его невнимательностью, тащу к себе на колени, обнимаю похолодевшие плечи. Адреналин-то прошел, теперь тело не горит в огне, теперь ему холодно.