Текст книги "Нотами под кожу (СИ)"

Автор книги: Anzholik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Второй сосок также истерзан. Руки, до сего момента осторожные, стали грубыми. Губы, мягко скользящие, теперь пиявкой в тело впиваются. А зубы метки оставляют, не сказать, что очень сильно, но достаточно для того, чтобы на денек-другой с отметинами остаться.

– Нравится? – ухмыляется довольно. Возбужденный, с глазами отъехавшими. Мутными. Диковатыми.

– Да пошел ты, – выстанываю после очередного укуса, теперь уже в зоне ребер.

Бесцеремонно дергает на себя и, наклонившись, заглатывает мой член до самых яиц. Охуительное ощущение, особенно когда все на грани, когда еще немного – и взорвешься нахуй. Хватаю за волосы на затылке, насаживаю его на свой член, ритмично двигая еще и бедрами навстречу. Пара резких рывков, а после останавливаюсь, давая ему отдышаться. Слюна тянется от его рта к напряженной багровой головке, пиздец зрелище, правда. И я уже готов кончить, как он сжимает мой член у основания, не позволяя. Скотина…

Вылизывает яйца, всасывая поочередно их в рот, а после кусает за внутреннюю сторону бедра. Шиплю, приподнявшись на локтях, а он усмехается довольно. И что с ним вдруг стало? Когда будил, нежничал, осторожный такой, страстный, но нежный, а сейчас зверье зверьем.

– Озверина въебал?

– Не делай вид, что тебе это не нравится. – После слов втягивает головку в рот. Играет с ней языком, скользя кончиком по кругу, втягивает глубже, как в вакуум, пока до конца не заглатывает. Я же злорадно нажимаю на затылок, не давая отстраниться, и кончаю. Сильно. Чертовски, мать его, сильно. На данный момент это наш с ним лучший секс.

Откидываюсь на подушки, восстанавливаю дыхание, чувствую, как из задницы медленно вытекает смазка вперемешку со спермой, после того, как я пару раз сжимаю мышцы заднего прохода. Неприятно.

– Я в душ, – сползаю с кровати, морщась от ноющей поясницы и саднящей задницы. Дотрахался, милок. Иду к ванной черепашьими шагами. Сука, Тихон, чтоб ему, блять, неладно было, заебет до смерти, дай только согласие.

Моюсь долго. Сначала, изворачиваясь, вымываю многострадальную пятую точку, после тело, что пощипывает в местах укусов. Бреюсь, мажусь всякой херней, натягиваю джинсы, предусмотрительно захваченные мной. И шлепаю в комнату босыми ногами по холодному полу.

– Ванная свободна, – бросаю чистое полотенце в лежащего на кровати парня и натягиваю чистую футболку. После же, распаковав новую пачку с носками, наконец, прячу от холода ледяные ступни и, нырнув в кеды, иду в салон. Где беру свою излюбленную машинку, перчатки, мазь обезболивающую и перекидываюсь парочкой слов с пацанами.

– Готов? – плюхаюсь на кровать, скинув кеды. Кладу возле себя все необходимое.

– Прямо здесь? – удивленно спрашивает и стягивает майку, сев напротив.

– А разница, где?

Придвигаюсь ближе, сажусь удобнее, практически к нему на колени залезаю. Натягиваю перчатки и поднимаю на него глаза. Открываю тюбик с анестезирующей мазью и аккуратно наношу, мягко втирая. Не понимаю я смысла его тату. Абстракции, линии, беспорядочные практически. Лабиринтообразная фигня на всю спину, маска какая-то на плече. В общем, смотрится вроде неплохо, но нахуя такое делать? Не понимаю. Вот и сейчас буду доделывать на ключице неизвестную мне хрень.

– Для татуировщика у тебя на удивление чистая кожа.

– Ну, у меня есть две татуировки. Просто они для меня, а не для всех, потому сделаны аккуратно и не слишком заметно, – пожимаю плечами, отложив тюбик.

– Вот как, покажешь?

Подношу к нему левую руку, где вдоль вены от локтя к запястью мелким почерком белой краской виднеется надпись «forever alone». Она практически незаметна на моей бледной коже.

– Ее я сделал в память о брате, а эту, – показываю другую руку, где ровно в том же месте написано «My mom is my idol», – тут, я думаю, и так ясно.

– Красиво, – проводит пальцами по моим рукам. Погладив сразу одну, а после другую тату. Как-то особенно. Излишне чувственно, и становится не по себе. Отдергиваю руку и, включив машинку, начинаю работать, чтобы уйти подальше от этой дикости и от мыслей о брате и матери. Это слишком больно, все еще больно и я не знаю, смогу ли вообще хоть когда-нибудь до конца смириться с тем, что их нет.

Забыв о времени в своих раздумьях, не сразу улавливаю момент, когда тело передо мной напрягается от каждого движения иглы. Знаю прекрасно, насколько болезненно бить на этом месте тату, а он сидит и молчит, терпит. Герой, блять.

– Больно? С хуя ли молчишь тогда?

– Может, на сегодня хватит? Сколько за сеанс? Я расценки не помню.

– Бесплатно, – отмахиваюсь, пытаясь отодвинуться, но он не позволяет, притянув еще ближе. – Дай хоть перчатки сниму, или тебя возбуждает латекс на руках? – ехидно спрашиваю.

– Меня возбуждаешь ты.

– Да ладно? Серьезно, что ли? – смеюсь и падаю на спину, как только он расцепляет за спиной моей руки. Смотрю на него снизу вверх, на волосы, что завиваясь на кончиках, рассыпались по его голым плечам. На парочку веснушек, еле заметных, около носа. И родинку, маленькую, но чертовски сексуальную, около уголка губ. Впервые настолько серьезно рассматриваю его, словно и не видел до этого… Я уже говорил, что эта зараза пиздец какой охуенный? Спортивное тело с хорошо выраженной умеренной мускулатурой, загорелое, правда, на плечах и спине веснушки… смешные, забавные. Волосы вечно взлохмаченные, грязно-пшеничные. Глазищи мутно-зеленые. Губы светло-розовые, аккуратные. И выглядит он сейчас таким… красивым?

– Любуешься? – вздергивает бровь и расплывается в улыбке. Именно улыбке, а не привычной для меня наглой ухмылке… Чудаковатое ощущение. И какое-то неправильное.

– Ну, ты же любовался мной неделями, надо ж и мне хоть разок, – не без сарказма отвечаю.

– Я не виноват, что ты притягиваешь взгляд. Чертов демон… – наклоняется и, глядя прямо в глаза, облизывает мои губы одним быстрым движением. – Мне нужно на работе появиться.

– Вперед, не держу.

– И даже не предложишь позавтракать? Хотя уже скорее пообедать.

– Пиздуй давай, работничек, – усмехаюсь, вынырнув из-под него, убираю все с кровати и, пока раскладываю на тумбочке, слышу щелчок входной двери. Так как Тихон еще даже не натянул на себя майку, Макс и Пашка в другом городе, то прийти может или Леха, или малая.

Выхожу проверить, кого там принесло, и натыкаюсь на Олю.

– Гера, сука! Приехал, тварь, и даже не позвонил! Мог бы зайти хотя бы, скотина блядская, – скидывает с ног кеды. Взметнув копной волос, грозно надвигается на меня, я же пячусь, начиная посмеиваться.

– Привет, мелкая, – врезаюсь спиной в блондина, вышедшего из моей комнаты. Глаза Оли перемещаются от меня к нему, после обратно, и так раз пять. Картина маслом. Особенно если учесть, что он так и стоит сзади меня, а я упираюсь задницей в его причинное место.

– А ты кто? – прямо в лоб задает вопрос моя подруга. Ну, она такое умеет. Чувства такта или чего-то отдаленно схожего в ней нет, не было и вряд ли будет. Не та порода.

– Тихон.

– Оля, – представляется с ходу. – А я тебя видела, ты тату приходил к нам делать. Гер, а хули он у тебя полуголый делает?

– Тату доделывал, – как ни в чем не бывало, отвечает.

– Это после того, как он меня трижды трахнул, – добавляю за ним, а малая сразу охуевает, после открывает рот что-то сказать, но захлопывает его, уставившись на меня а-ля «ты че мне тут пиздишь?».

– Слышь, Петросян местного разлива. Это ни разу не смешно, – начинает, а после, глянув на стоящего позади меня парня, на полтона тише. – Я что, правда чему-то помешала?

– Он, – тыкаю пальцем назад, – уже уходит. А ты проходи, не стесняйся.

Шокированная девушка усаживается на диван, в то время как Тихон одевается. И я ее понимаю, новость еще та. Она-то не в курсе, что меня опедерастили еще с месяц назад.

Перед уходом Тихон демонстративно притягивает рывком меня к себе, впечатав в крепкую грудь. Не сопротивляясь, отвечаю на поцелуй, однако злорадно всасываю нижнюю губу, ощутимо так укусив, а после отталкиваю, выпихиваю за дверь.

– Это что сейчас, блять, было?..

– Поцелуй, Оль, поцелуй.

– Ты в курсе, что он парень?

– Не поверишь.

– А ты, – тычет пальцем, начиная злиться, – гомофоб! И, по-твоему, нормально, что ты так резко соскочил к светло-синей братве?! Ты что, ебанулся вконец? Тебе толпищи баб, что хвостом ходят, мало?

– Не ори, – сажусь рядом, набирая номер доставки. Жрать-то охота.

– Давно?

– Что давно? – не поняв, спрашиваю.

– Давно ты с ним?

– Я не с ним, мы просто трахаемся. И, по правде говоря, это был второй раз всего.

– Я в шоке… Макс в курсе? – Я киваю в ответ, и в ее глазах вспыхивает привычная мне злоба. Сейчас будет пиздец, господа.

– Вот как? Оля, значит, нихуя не знает о том, что Герка-то в задницу долбит парня какого-то. – Я закатываю глаза, отрицательно махая головой. – Он тебя?! Ну, еще, блять, лучше.

Причитала мелкая долго. Обиделась смертельно. Хуями обложила стометровыми, но не ушла, так и проторчала у меня до полуночи, в итоге смирившись с тем, что мою задницу использовали. А я задумался. Кто мы с Тихоном? Не друзья, но и не пара. По крайней мере, для меня. А для него?

========== -20– ==========

POV Тихон

Проснуться в одной кровати с тем, по кому так безнадежно скучал, кого так сумасшедше хотел и думал о нем каждую минуту, отсылая нахуй мысли обо всех, кроме него… прекрасно до жути. Вот так повернуться и смотреть на занавешенное длинными смоляными прядями лицо. На бледную кожу плеч и спины, неприкрытой одеялом. На редкие родинки и шрам, едва заметный, бледный, выцветший, который рассекает идеальную белоснежную гладь. Авария… она оставила на нем след, а у меня так и тянется рука разгладить его. Стереть пальцами, сцеловать с полюбившегося тела. Зализать, как кот, его старую рану. Но я беспомощен. Я вообще, блять, беспомощен в своем помешательстве, в своем диком дурмане рядом с ним. Мне чертовски мало его. Я слишком сильно скучал…

Близость с ним – какой-то ядерно-отравляющий коктейль, сладко-горький, перечно-жгучий. Каждое касание медленно убивает, каждый его стон, поцелуй. Это невыносимо. Настолько невыносимо, что тянешься к желанному телу, ласкаешь, лижешь, не в силах прекратить это испытание для собственных нервов, что тонкой нитью в узлы, нахуй, скручены. Эта любовь убьет меня, высосет, опустошит, выпотрошит, а я не смогу уйти, я позволю все этому кареглазому демону… идиот.

Кусаю больно, впиваюсь в мягкую плоть зубами, как животное. Дикое. Неподконтрольное. Делаю больно, потому что мне было плохо без него этот месяц… это месть, глупая, неуместная, но месть. Оставляю метки на плавящемся подо мной теле, чувствуя его предел, то, как дрожит он, как задыхается, шипит и стонет. Мазохист чертов, и меня таким сделал уже…

Этот оргазм был дозированным, как для наркомана. Ровно столько, сколько нужно, чтобы перетерпеть денек-другой, а после бежать и вкалывать новую дозу. Подсадил. Блять, как?! Мне дурно от этих мыслей… Меня ведет в стороны, мозги киселем, дебильным, густым месивом в голове тягуче перетекают. Я же как безумный, влюбленный по уши, конченный зомби.

Кривлюсь, глядя на себя в зеркало, пытаюсь привести в порядок волосы, за которые этот сученок так самозабвенно дергал. Растираю на коже багровый огромный засос, прямо, сука, на шее. Благо рубашкой прикрыть можно. Не то, чтобы мне это слишком помешает, но я же гребаный руководитель крупной фирмы, а мне непозволительно выглядеть помятым. Непозволительно, а я такой уже не одну неделю. Позорище.

Выхожу из душа, непонимающе разглядывая на кровати Германа, который, похоже, и вправду собрался добивать мое тату. Я так-то не против, просто в постели? Серьезно? Охуенный сервис, я вам скажу…

Я кончил меньше часа назад, да и до этого было весьма изматывающий марафон. Но… но, сука, стоило его пальцам даже в гребаной латексной перчатке дотронуться, как меня прошибает. И в жар, и в холод, и дрожь, и возбуждение. Плыву. Задыхаюсь от близости, от него, почти на моих коленях сидящего, от запаха геля для душа и его собственного, чуть терпковатого запаха. Рассматриваю немного светлее, чем сами, выкрашенные волосы, ресницы, губы потемневшие, кровью налившиеся после остервенелых поцелуев. Его внешний вид сейчас – «официально пиздец какой оттраханный». Так и веет недавним сексом. Да от него постоянно им веет. Афродизиак на двух длинных стройных ногах. Красивый. Искушенный мной и искушающий теперь меня. Блять… Интересно, рядом с ним я думать смогу? Хотя бы через пару месяцев? Непрерывной ебли… я имел в виду. Что-то мне подсказывает, что даже спустя год я буду наркоманом липнуть к нему и глотать вязкую солено-горькую сперму, как вкуснейшее лакомство. Я не могу допустить того, чтобы белесые капли стекали на неблагодарные простыни. Он мой. ВЕСЬ. До последней гребаной капли: слюны, спермы, крови. Неважно. Просто мой.

Только он об этом пока еще не знает, видимо. Интересно, как он обозначит то, что теперь между нами? Взаимное желание давно доказано, этап пройденный, а что дальше? Полюбит? Прогонит? Или дальше в полуподвешенном состоянии, в неопределенности, что как леденящий мороз медленно убивает, сразу тебе жутко холодно, после ты немеешь и… засыпаешь. Милосердно с одной стороны, если смерть по определению можно назвать милосердной. Уж лучше так, чем отказ… наверное.

Что за мысли… Ш-ш-ш, ауч. Дергаюсь, почувствовал болезненный укол иглы в месте, где кожа тоньше и кость выпирает сильнее. Кажется, действие мази прошло. Мило. Терплю, хотя по правде даже благодарен, это отвлекло меня. Выдернуло из болота ненужных сейчас размышлений. Зачем сушить себе мозг, все равно скоро узнаю, что к чему. Куда мы приплывем с ним. Вариантов-то не так уж и много, а точнее, всего два: мы вместе или вообще нет никакого «мы».

Хочу ему улыбаться. Тепло и по-настоящему, так как никому и никогда. Для него… Цепляюсь за удивление чайных глаз, вылавливаю, как сачком из аквариума эмоции, проскальзывающие так быстро, что не успеваю понять, к чему они и для меня ли… или из-за меня? Сложно.

Хочу, чтобы он сказал: «Останься. Пробудь со мной весь день, пропитай еще больше постель собой, испачкай полотенце, тарелку, кружку. Выкури полпачки моих сигарет. Просто будь здесь, со мной, я скучал…» Но он молчит, и то ли в шутку, то ли всерьез выгоняет. И я уже одеваться собираюсь, заклеив предоставленным пластырем и салфеткой свежее тату, как кто-то приходит. Он с кем-то живет? Кому настолько много позволено? Кто занимает столько места в его жизни?

А это больно. Ревновать. Тонкими иголочками, как крючки на концах подкрученными прямо в сердце и обратно вытаскивать, отрывая маленькие ошметки плоти. Прямо в душу, оставляя крошечные дыры, так медленно стягивающиеся.

Девушка. Красивая и именно она в первый мой сеанс в салоне была на нем верхом. Это ей он улыбался так искренне и тепло, что меня выворачивало. Кто она для него? Что она делает здесь? Почему кричит, словно тот ей что-то должен, и размахивает рукой, на которой как на манер кольца ключи висят с уродливым ярким брелком. Его ключи…. У нее есть, у меня… будут ли? Блять.

Стою, не зная, как поступить. Пойти дальше одеваться? Или подождать? Глупо, но когда он утыкается в меня, а после, не отстранившись, так и стоит, опираясь, я и не думаю даже двинуться, только перебарываю в себе резко вспыхнувшее чувство собственника. Сжимаю руки так, что им обоим не видно, в кулаки, чтобы не прижать Геру к себе, перехватив поперек живота, и не зарычать как последний дикарь: «МОЕ, ТВОЮ МАТЬ!»

А девка не промах, вопросы как выстрелы ровно между глаз. Рубит наотмашь, зыркая любопытными глазами.

ЧТО?! Да ладно, он вот так с ходу сказал, что мы трахались? Смело и мне спокойнее. Выкуси, мелкая. Закусываю изнутри щеку, сдерживая злорадную ухмылку, только вот то, что он меня выставляет, не нравится мне, но я зверь неприхотливый сегодня. Перетерплю. Он ведь такой, да? С ним сложно, но одуренно, и другого не хочу.

Дай за дай. Месть сладкое ощущение и не всегда холодное и долго вынашиваемое. Тяну к себе, думая, оттолкнет ведь, Оля его стоит и смотрит, а он целует в ответ. С той же дикостью, грызет мою бедную губу, руками сжав мои бока, так что явно синяки останутся. Да, пожалуйста, пусть кусает. Лижет. Сосет. Целует. Делает все, что только хочет. Я даже сопротивляться не буду.

Вытолкал за дверь. Сучка. Именно сучка, не сука, не кобель, не козел. А сучка, раскрепощенная и громко стонущая, МОЯ сучка.

Педаль в пол и на скорости домой. Блядский костюм, гладко выглаженный, на тело. Начищенные туфли и тяжелые часы на запястье, что как кандалы висят, красиво? Да. Удобно? Нет. Зато престижно. Ага….

Компания. Честно, я сейчас с удовольствием отдал бы руль другому. Ведь в голове бардак, в душе раздрай. Как мне это все, блять, решать? Когда не варит башка совершенно. Еще и папка, в которой досье на Геру и его семью… исчезла. Мистически. Кому ж она нужна-то? Хотя, тут догадаться в принципе несложно, кто, как, зачем и для чего роет под меня, всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

– А тебе-то что надо от меня многострадального? – устало спрашиваю, подняв трубку неугомонно орущего в шестой раз подряд мобильного.

– С друзьями, настоящими друзьями, которых у тебя нихуя, кроме меня нет, так не разговаривают, Тихон Игоревич.

– Лех, не заводись. У меня пиздец по всем фронтам.

– Я тебе говорил еще в прошлое нашествие сатаны в юбке запечь ее в психушку, даже подсобить мог, это ж ты не захотел.

– Мне проблемы с ее папашей ни к чему, даже с тем раскладом, что я их проглотить и переварить могу с моими связями. Они же моя… родня. Блять, как ругательство звучит, ей-богу.

– С такой родней – врагов и не нужно. Просто будь осторожнее, ладно?

– Ага, папаш.

– Кстати о нем, ничего не слышно? Может, мне все же отца попросить помочь?

– Не люблю долги, Леш, не люблю. Куда денется мой старик-то? Ты вот мне скажи, куда? Может, пьет где с братвой своей или просто захотел исчезнуть, подкопив денег, которых я немало каждый месяц отваливаю, и уехал. Если он пропал, значит, посчитал нужным так поступить. Если ему насрать на то, что я, пусть и не любимый им, но волнуюсь, он же сука, отец… Не береди, Леха, просто не трогай, болит. Как гребаный нарыв, столько лет жду, что прорвет, а он лишь распухает.

– Заеду к тебе вечером, лекции привезу, что ты благополучно проебал.

– На том и порешили, давай. – Откидываю телефон от себя, теперь немного успокоившись. Леха странный. Он скрытный. Чаще всего молчаливый, но преданнее собаки. Он один из тех для меня, за кого я бы отдал все, если бы поставили выбор. Он не просто друг, он как рубашка. Своя и ближе к телу. Максимально близко допущенный. И знающий меня, наверное, даже лучше, чем я сам.

…

Возле двери домофонной стою. Ночь. Холодно. Ветрено. А у меня куртка нараспашку, и по голой коже горла ветер лезвиями острозаточенными щеголяет. Зачем я приехал к нему сам? Всего-то полдня прошло, а я готов собакой, побитой шавкой скулить без него. Противно от самого себя, но тянет так, что сопротивляться не в силах.

– Впустишь? – без предисловий на сонно хриплый голос из динамика. В ответ молчание, лишь оповещение, что дверь открыта. И на том спасибо, что впустил. Я так отчаян? Похоже на то. Жалкий. Уже бегать начинаю за ним, за бабами так никогда не ходил, да вообще ни за кем, а к нему как питомец на задних лапках, и язык свисает изо рта. Животное….

– Дверь закрывай быстрее, холодно, – ворчливо, шаркает босыми ступнями в комнату, ежась от прохлады в квартире. У него тут градусов пятнадцать от силы. Дубарь, а он босой и в одних спортивках. Безголовый пацан. Ей-богу, безголовый. Стягиваю с себя одежду, пока не остаюсь только в джинсах, и залезаю к нему, уже дремлющему и скрутившемуся под одеялом.

– Иди ко мне, согрею.

– Тебя каким, собственно, ветром ко мне занесло? – спокойно себе залезает на меня полностью. Утыкается лицом в шею.

– Мешаю?

– Глупый вопрос, не находишь? Особенно тогда, когда я на тебе лежу. Удобно. Тепло. Мягко. Нет, не мешаешь.

– Как твоя задница поживает?

– Недееспособна ближайшие дни.

– Хуево.

– Ага, – зевает и ерзает. Специально или нет, не интересуюсь, подхватив пальцами подбородок, приподнимаю его лицо и целую. Как-то до непривычного для себя же трепетно, с несвойственной мне нежностью. Прижимается сильнее, хотя куда уж там, и так вдавил собой в матрац, даже дышать тяжело стало. И уж лучше задохнусь вот так под ним, чем отпущу.

Страстью нежность прогнана. Поцелуи выпивающие, высасывающие. Тела напряженные.

– Сука ты апельсиновая. Спать же теперь не смогу, – шепчет в губы, а я лица его не вижу, темно. Глаз выколи.

– Сможешь, – перекатываюсь, подминая под себя, запускаю руку в его штаны, сжимая в руке рвущийся из одежды на волю стояк. Как же легко его завести. Льстит. Он ведь со мной такой. Именно со мной. Глажу вздыбленную плоть, скольжу ладонью во влажной длине. У самого крыша едет, медленно, но верно.

– Вместе, – расстегивает нетерпеливо джинсы мои. В моей руке наши члены, горячие, трущиеся друг о друга. Его рука на моей, темп задает, его губы на моих с рваными вдохами. Дрожит. Чувствительный до сумасшествия. Стоило обдать горячим дыханием влажную от поцелуя шею, как выгибается сильнее, резко рванув рукой сверху вниз и плавно вверх подняв.

Так мало нужно, чтобы взорваться.

Как мало нужно, чтобы чувствовать себя цельным. Рядом с ним цельным.

И как правильно вот так кончать вместе. Когда сперма, смешанная, по рукам стекает.

Хочу быть с ним всегда.

Хочу его всегда.

МНОГО.

Рядом.

К себе.

Приклеил бы, обмотал бы пластырем вокруг наших тел, как в куколку. Я и он. Остальное нахуй.

– Салфетки на нижней полке в тумбочке, возьми, я не дотянусь.

Достаю и вытираю его руку, свою руку. Лежит, раскинувшись, даже штаны назад не натянул. Скотина наглая. Наклоняюсь поправить его одежду и, не удержавшись, облизываю уже опавшую плоть, слизав капельки семени, а после надеваю спортивки.

– М-м-м, вкусно?

– Дать попробовать?

– С твоих губ? Давай, по-другому – нет.

– Брезгуешь?

– Сосать не мужское дело. Не то, чтобы противно, просто дико и неправильно. Не представляю себя с членом во рту.

– Узко мыслишь, – не став спорить, поднимаюсь к его губам. У всех свои заебы, и некоторые со временем уходят. Нет? Так нет. Минет делать никто не обязан. Я захотел – я отсосал. Он не хочет – он не сосет. Все проще простого. Пусть хоть так, главное – рядом, главное – подпускает.

– Целуй и спать.

Так и поступаю, укрыв по самые уши его. И еще долго не могу уснуть, хотя он давно тихо сопит мне в плечо. Думаю ни о чем. Просто мысли витают далеко-далеко. Пытаются будущее усмотреть, что невозможно…

========== -21– ==========

POV Герман.

– Убери руку, – огрызаюсь шепотом и уже в который раз спихиваю его настырную ладонь со своего бедра. Нет, я, конечно, давно в курсе, что он идиот, но, блять, настолько? Настолько, чтобы сидеть и тискать мою ширинку, намереваясь внутрь влезть? Это, пардон, но пиздец.

– Расслабься ты, мы на последней парте, в аудитории шумно и под партой нихуя не видно, ты панель видишь, в которую ногами упираешься? – заискивающе шепчет, не упустив возможности, отстраняясь, пройтись губами по открытой шее. Где, по моей убедительной просьбе, он не ставит засосов, чего не скажешь о плечах, спине, животе, ну и так далее.

Панель-то я, мать его, вижу. А еще вижу тридцать человек, которые от моего неосторожного жеста могут все понять. Ему, может, и глубоко насрать на то, что и кто подумает, а мне такого счастья не надо. Одно дело – дома и в кровати, когда только вдвоем, а здесь? На людях? Ебануться.

– Тихон, сука, не зли меня, – перехожу на шипение, но скинуть его руку, что уже успела расстегнуть ширинку и пробраться внутрь, не могу. Ибо в этот самый момент в меня вперила свои черные глаза-пуговки наша зав. Знаете, как любят делать преподы? Рассказывает материал и пялится, вот просто так бессмысленно, выбрала точку, в которую можно тупиться, и пиздит себе на здоровье. И что тут прикажете делать?

– Т-ш-ш, тебе понравится, – рука крепче сжимает моего предателя. Который, несмотря на то, как яро я сопротивляюсь, подбирая выражения позаковыристее, да обзывая пообиднее, уже по стойке смирно стоит.

Что скрывать? Это чертовски приятно и остро. Непривычно. Ново. И крышесносно, как и все с ним… Когда адреналин начинает медленно разливаться по телу, в висках все громче пульсирует кровь, а руки приходится сжимать в кулаки, иначе дрожь пальцев может выдать мое неспокойствие.

Выражение лица Тихона почти скучающее, якобы сосредоточенное на внимательном слушании монотонного бормотания училки. И вроде он все тот же, что и раньше, типичный мудень, самоуверенный до чертиков и наглый, дебильная улыбка во всю его оснащенную белоснежными зубами челюсть, он такой же… не считая новоявленного блеска его глаз. Этот гребаный блеск я вижу уже больше недели наших с ним постоянных совместных ночевок. Причем каждодневных. Не то, чтобы я против, нет. Меня это даже прикалывает. Секс в душе по утрам, на кухонном столе после завтрака или сразу по его приходу, не доходя до комнаты. На узком диване, скатываясь после на пол, на мягкий пушистый ковер, и подолгу, медленно и терпеливо трахаясь, лаская до искр из глаз. Или у стены, перед его уходом на учебу/работу, быстро и рвано, так что потом задница зудит, и ноги дрожат после оргазма. Вся неделя пролетела, как ядерный коктейль. Каждая ночь с пиздец какими эмоциями и ощущениями.

Это ново. Это жарко. Вставляет. Подсаживает, как наркотик. Хочешь еще… еще… еще.

Но как бы ни было круто… нежность, которую я иногда улавливаю в его глазах, пугает. Этот чертов блеск, когда он смотрит на меня, и улыбка лукавая, сладкая почти до приторности. Так девушке любимой улыбаются. Или тому, по кому с ума сходишь. Но не парню… это же ненормально. Неправильно это. Я, хоть и негласно, согласился на подобные отношения, но если он назовет меня своим парнем, я ему череп проломлю. Серьезно.

А вот сейчас его мутная зелень искрит эмоциями и возбуждением, но лицо будто каменное. И не скажешь, что в данный момент он дрочит мне под партой. Ну да, рука не на месте, ну да, сидит он возле меня довольно близко, но чтобы золотой ученик универа и таким непотребством, да прямо на паре? Да ни за что. Никто ж даже не поверит, если и скажешь.

А я, думаете, так могу? Ебальник кирпичом и полное отсутствие эмоций на лице? По-вашему, такое легко стерпеть? Или скрыть? Я даже описать не могу, насколько меня сейчас колбасит, чувствуя, как его рука скользит по уже влажному от смазки члену. Гладит неспешно, а после сжимает в широкой ладони ровно настолько, насколько нужно. Именно так, как он стоны из моей груди вырывал. Так, как он доводил до срыва голоса и шепота безумного. Когда я царапал его или простынь, или стену, похуй что. Но это дома было, где можно хоть реветь в голос, а здесь даже тихий стон палево. Лишнее движение дает подозрение.

Поняв, что, если начну кипишевать, добьюсь лишь того, что спалю всю контору, откидываюсь себе на спинку стула, съехав вниз, полусвисая. Расставляю шире ноги для удобства. Руки складываю на груди и, раздраженно приподняв бровь, смотрю четко перед собой.

Если чего-то нельзя избежать, то надо что сделать? Верно, блять, расслабиться и получать удовольствие. Что несколько сложно из-за специфической ситуации… это я про расслабиться.

А рука-то его ускорилась, а член-то уже каменный. И у меня глаза почти навыкате, перед глазами мутная пелена, кровь в ушах шумит, в висках стучит оглушающе, и во рту пересохло. Облизываю пересохшие губы, сильнее сжимаю руки в кулаки, впиваясь короткими ногтями в кожу. Едва сдерживаюсь, чтобы не начать по привычке двигать бедрами в такт его руке…

– Ты что дел… – испуганно опускаю глаза и, дабы не взвыть в голос, проглатываю последние слова. Прокашливаюсь в кулак, когда эта сволочь, якобы уронив мобильник, ныряет под стол и без зазрений совести начинает сосать. Активно так сосет, правда, без его любимых пошлых причмокивающих звуков. Заглатывает по самые яйца, облизывает алеющую головку. А я…

А я, как ебло телячье, утыкаюсь в собственные руки, поставив локти на стол. Приоткрыв рот в немом крике, тяжело дыша, попеременно то облизывая губы, то кусая почти до крови, чтобы только не выдать себя. И мне, с одной стороны, уж очень посмотреть хочется на то, как он ласкает меня, как развратно выглядит, на губы его влажные от слюны и смазки. А с другой… я его упиздить готов, об стенку головой уебать за то, что такую чернь творит.

– Кончай… – тихий-тихий шепоток, развратно-хриплый. И мне стало так похуй на то, что кто-то может увидеть или услышать… на все похуй, когда его губы плотным колечком сжимают головку, а рука ритмично надрачивает. Кончить? Да без проблем. Подаюсь чуть вперед, проталкиваюсь глубже в рот его и кончаю, прикусив большой палец и прикрыв глаза. Вздрагиваю всем телом от силы оргазма, от того, как сокращается мой член, выплескивая белесую вязкую жидкость. Смотрю на эту сволочь, шумно выдохнув.

А вид у него, как у кота, что сливок обожрался. Довольный… пиздец. И тоненькая струйка спермы стекает с губы на подбородок, а он, улыбнувшись, собирает ее пальцем и слизывает. Нормально?

– Сука, ненавижу тебя, – застегиваю штаны и ложусь на парту, дожидаясь конца учебного часа. Моему возмущению нет предела. Потому как наваждение прошло, я осознаю, что, блять, он натворил.

– Ага, не за что, – ехидный смешок на ухо.

Часом позже мы поругались. Громко. И не менее бурно, чем после потрахались в туалете для персонала на третьем этаже. Правда, я послал его нахуй, как только кончил, и свалил с Максом, которого любезно попросил за мной заехать. По другу я соскучился, потому даже малейшего сожаления о поступке у меня не проскочило. Ну, послал, и что? Он, падла, заслужил, хотя и я хорош, задницу подставил, на кафель светло-бежевый кончил, губу его искусал, а потом: «Нахуй пошел, уебок». Не прав – знаю. Но признать? Не дождется.

– Новости есть? – издалека начинает Макс. Знаю его замашки, из года в год не меняющиеся. Прямо он не любит спрашивать, сразу вокруг бродит, вынюхивает то, что ему нужно, и сам после додумывает. Ему голые факты не так важны, как незначительные детали.

– Есть, – киваю и закуриваю. Свалил ведь от Маркелова по-быстрому, даже не покурил после секса, не дело.

– Да я вижу по тебе, у тебя вид, словно тебя минут пятнадцать назад хорошенько трахнули, – усмехается, поворачивая к дому.

– В точку, мой голубой друг, в гребаную точку, – выдохнув, отвечаю, тру переносицу и зеваю. Последнее время я то слишком много сплю, то катастрофически не высыпаюсь.

– И как оно?

– Честно? Настолько охуенно, что пугает. Чертовски сильно пугает, – признаюсь, радуясь, что он приехал за мной один. Инфа не для Пашкиных ушей, уж он-то мастак подъебать меня невовремя.