Текст книги "Тагир. Ребенок от второй жены (СИ)"
Автор книги: Анна Сафина
Соавторы: Яна Невинная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Глава 28
Тагир
– Защита просит приобщить к делу видео с места преступления.
Вскинул голову, наблюдая, как адвокат передает флешку помощнику, а тот включает экран, установленный рядом с кафедрой судьи.
Прикрываю глаза, не желая видеть изображение, и с упреком смотрю на адвоката. Но он всего лишь делает свою работу и не может скрывать улики. Не имеет права.
– Видео прислали анонимно, – сообщает мне шепотом, устремляя взгляд на экран, где разворачиваются события того рокового часа. По камерам отчетливо видно, как мать взяла ружье и сделала контрольный выстрел.
Отец должен быть стереть записи с камер изображения во дворе, именно это я и попросил его сделать, но он…
– Ввиду представленных видеоматериалов судебное заседание переносится для пересмотра дела…
На этих словах судьи стиснул кулаки и напрягся. А представитель обвинения зыркнул на меня сурово, подхватывая дипломат и удаляясь. Теперь предъявить мне обвинение невозможно. Всё кончено.
Сегодня должен был быть озвучен приговор и признание моей вины, ведь я всё равно продолжал настаивать, что виновен, вот только присланное видео служит неопровержимым доказательством вины моей матери. С учетом того, что было выявлено, что оба раза стрелял человек ее роста, помочь ей теперь будет гораздо сложнее.
– Мне нужно позвонить, – говорю адвокату, который уже протягивает мне телефон.
Длинные гудки служат мне ответом долгое время, а затем трубку поднимают. Но не тот, кого я хотел услышать. Дядя.
– Мне очень жаль, Тагир, сообщать тебе такую новость, но твои родители погибли вчера. Разбились в горах, твой отец не рассчитал маршрут, не оценил все опасности.
Сердце ускорило бег, разгоняя по венам кровь. Мы оба знали, что это не может быть правдой. Не мог отец ошибиться. Но слова дяди звучали так уверенно, что у меня не осталось сомнений, что это станет теперь истиной для всех.
Родители мертвы… Теперь у меня не осталось никого. Только Ясмина и ребенок, который вскоре появится на свет. Но даже там я нежеланный гость, муж, отец…
У меня остался только один вопрос. Как ружье оказалось у клетки, в которой сидел Ахмет? Почему на видео зафиксирован момент, как мама подошла, как произошел выстрел, но нет записи того, как ружье там оказалось?
Догадка мелькнула в голове, но внутри от этого чувства всё сжалось.
О мертвых либо хорошо, либо никак.
* * *
Восемь месяцев спустя
Ясмина
Живот уже основательно выпирал, а мой малыш пинался. УЗИ подтвердило, что у меня мальчик, причем беременность протекает без осложнений, так что улыбка не сходит с моего лица все эти месяцы.
Погода сегодня была ясная, без туч, так что прогулка по парку давала мне передышку – не думать о плохом.
– Девушка, мороженое не желаете? – вдруг пристроилась рядом со мной незнакомка.
Мне она показалась смутно знакомой, но я не придала этому значения. Только опустила взгляд и увидела в ее руках два вафельных рожка. Первым порывом было отказаться, но рот вдруг наполнился слюной. И я сама не заметила, как протянула руку к лакомству.
– И как у вас? Наладилось? – задала она через несколько минут вопрос, всё это время шагая рядом.
Ее вопрос сбил с толку. Я удивленно посмотрела на нее и вдруг… Это она! Та самая девушка с зонтом.
– У меня? – спросила я, а затем вспомнила ее слова.
“… Любое явление всегда подходит к своему логическому завершению. Таков закон природы”.
– Вы знаете, наверное, да, – но, вопреки сказанным словам, я грустно улыбнулась.
– Там мужчина. Кажется, он вас ждет, – сказала она и кивнула вперед.
Я посмотрела туда и замерла. Тагир. Обернулась, чтобы посмотреть на девушку, но рядом никого не было. Ее и след простыл. В безлюдном парке остались только мы с Тагиром.
Посмотрела снова на мужчину, сглотнула и прищурилась. Он изменился. Небритый, неухоженный, взгляд темный, вот только словно сломленный.
Делаю шаг вперед, решая расставить всё по своим местам.
Мы оба сломаны. Судьбой, чужой волей. Чувство жалости поднимается из глубин, но я стараюсь не показывать этого. Боль и ненависть тлеют внутри, но там уже догорающие поленья. Слишком сильно я устала.
– Скоро рожать, – выдыхает он, подходит ближе, на расстояние вытянутой руки.
– Да, – поджимаю губы и чувствую исходящий от него запах.
Не изменился. Аромат Тагира всё тот же.
– Твои родители… – хриплю. – Соболезную.
Считаю нужным обозначить этот момент. И пусть его семья принесла моей горе, но за эти месяцы чувство обиды притупилось.
Наши семьи прошли через жернова преисподней и были перемолоты в прах. Из которого должен родиться феникс…
– Это плата за грехи, – улыбнулся потрескавшимися сухими губами, обласкал грустным взглядом мой живот. – Девочка? Мальчик?
– Мальчик, – выдохнула.
– Как… – засипел, замолчал. – Как назовешь?
Я промолчала, не хотела делиться сокровенным. Тишина. Он прикрыл глаза, смиряясь с моим молчанием, не настаивал. Передо мной стоял другой Тагир. Тот, кто потерял всё, который знает цену необдуманным словам и поступкам.
– Ты не потратила деньги с карточки, – заметил, когда молчание стало давить на нервы.
– У меня есть свои, – пожала плечами, смотря на его лицо.
– Я бы хотел… – не договорил, стиснул челюсти и повернул голову вбок.
Посмотрел на меня взглядом побитого пса и вдруг…
Встал на колени, опустил голову, словно готовясь к плахе.
– Ты не простишь меня. И я не виню тебя. Но я хочу, чтобы ты знала, как мне жаль. Всё это моя вина. И лишь я должен страдать. Вместо Аслана погибнуть должен был я. Вряд ли смогу когда-либо искупить вину. Приму любую боль, что ты захочешь мне причинить. Я был слеп, озверел, не был человеком, всю жизнь буду наказан. Заслужил. От Аллаха заслужил.
Впервые видела, как с его глаз текли слезы. Вздохнула, боясь, что расплачусь следом. Но в этот момент не тоска заволокла сознание, а воспоминание. То, что тяготило меня и не было высказано.
– Я не звонила в тот день в полицию. Это была не я, – покачала головой, а затем произнесла быстро, не желая, чтобы он продолжал говорить. – Мне пора.
Захотелось вдруг, словно маленькой девочке, развернуться и убежать, войти под своды родного дома. А уж кто тогда предал его, пусть разбирается сам. Вот только не с кем разбираться… Не с кем…
– Если что-то понадобится… – упали его слова в пустоту, когда я уже сделала шаг в сторону, противоположную от него.
Остановилась и просто кивнула. И пошла, наращивая шаг. Но когда прошла уже метров десять, раздался странный звук, словно из меня…
Опустила голову и увидела растекающуюся лужу воды. Пора…
– Не трогай меня! – сиплю, когда меня на руки подхватывают руки Тагира.
Но он молчит, несет меня к машине. Я снова хочу оттолкнуть его, но в этот момент сильная схватка простреливает низ живота.
Как бы я ни сопротивлялась, он продолжал держать меня на руках, пока мы ехали на заднем сиденье и я мучилась от боли. Поторапливал водителя. Схватки были сильными, нешуточными, ребенок решил поторопиться и родиться раньше на неделю.
– Всё будет хорошо, луна моего сердца, – в полубреду мне слышится его голос, но я списываю это на свое бурное воображение.
– Врачей! – рыкнул Тагир, как только автомобиль остановился у больницы.
Водитель тут же кинулся к входу в здание, а сам Юсупов вытащил меня на руках из машины, пока я мучилась от боли.
Не помню, как ко мне подбежали доктора, как положили на каталку, но в памяти четко отпечатался сильный страх на лице Тагира.
– Я с вами, – хмуро подытожил он, когда меня везли в родовое отделение.
– Вас подготовят, идите с медбратом. И не забудьте надеть халат, папочка, – усмехнулись врачи, даже ратовали за совместные роды, видя мое паническое состояние.
– Нет! – выкрикнула, а затем застонала, когда снова почувствовала боль.
Я не могла позволить ему быть рядом в самый ответственный момент. В момент моей слабости, когда мне в самом деле нужна была поддержка. Страх сковывал по рукам и ногам и не давал свободно дышать, но я обещала себе быть сильной. Даже не имея никого рядом, кто будет держать за руку.
– Уходи, – процедила сквозь зубы, видя, какую боль причиняют ему мои слова.
Не могу допустить его присутствия. Слишком мы бы стали близки, будь он рядом во время родов. Я уже привыкла, что это только мой ребенок. Мой.
Воспитаю его одна, без мужа. Научу, как правильно относиться к женщинам. Я буду сильной и мудрой ради него.
* * *
Два дня спустя
Смотрю в маленькое сморщенное личико, и весь мой мир переворачивается. Забывается вся боль, испытанная во время долгих родов.
Мой Аслан. Долгожданный сын. Сейчас, глядя на своего ребенка и ощущая его на своих руках, понимаю. Этот момент стоил той агонии, что душила меня последние девять лет. Это мое благословение свыше. Награда за страдания.
Перед тем как услышала желанный крик ребенка, на мгновение провалилась в забытье. Слышала только крики врачей, а потом, почему-то, зов Тагира. Он звал меня снаружи, вытаскивая из той темноты, в которую погрузилась. Показалось ли мне? Или он действительно был рядом?
В полубреду мне привиделось, будто он держит на руках нашего сына, смотрит с любовью и гордостью, а из глаз текут слезы. Но когда меня привели в чувство, в родовой палате я оказалась одна. Только врачи и мой Аслан, лежащий в боксе.
Показалось…
В этот момент из мыслей меня отрывает дробный стук каблуков. В коридоре слышится шум приближающихся шагов. Мне кажется, словно это Тагир, который не осмелился присутствовать при родах. Я смотрю вперед, затаив дыхание.
Но, когда дверь палаты вдруг открывается, внутрь входят родители, с которыми я не разговаривала много месяцев. Папа выглядит уже лучше, нет той бледности и серости, что была, когда он болел. Хоть за это я могу быть Тагиру благодарна.
– Я очень рада, что вы здесь, – шепчу, чувствуя, как захлестывают эмоции.
Они молчат, подходят ближе, а затем мама, приглядевшись к младенцу на моих руках, дернулась и моргнула.
– Карим… – прошептала она, теребя отца за плечо и всхлипывая, прикрыла рот рукой.
Отец не отреагировал. Долго молчал, а затем прошептал:
– Аслан к нам вернулся.
Да, так я назвала своего сына. И сделаю всё, чтобы у него была иная судьба. Всё…
– Купим кроватку, устроитесь в твоей старой комнате, – кивнул отец, впервые взглянул на меня с тех пор, как они зашли.
И в груди у меня пышным цветом расцвела надежда. Словно раскрывшийся бутон, расправила лепестки, протянула их к небу, наслаждаясь солнечными лучами.
А после выписки весь бизнес Юсуповых был официально переписан на моего сына. Но это были те деньги, владеть которыми я не желала.
Глава 29
Неделю спустя
Тагир
– Динар, будь здесь, – приказываю начальнику своей охраны, выходя из машины к воротам кладбища.
Он ездит со мной теперь для проформы. Никакая охрана мне более не нужна, охранять нечего и некого. Прохожусь вдоль низких оградок и каменных памятников к могилам родителей. На похоронах я не присутствовал, находясь в местах, не столь отдаленных. Только, выйдя из-за решетки, свободным я себя не почувствовал.
Скольжу взглядом по датам на каменных памятниках, неизвестно кем установленных. Участия в организации похорон и обустройстве могил я не принимал. Я только отдал распоряжение, чтобы они не лежали рядом с Маликой.
Известие о гибели родителей застало меня врасплох. И факт того, что именно отец положил ружье на виду у матери – целых два раза, тяготил, заставлял прокручивать нашу жизнь с самого начала. Из раза в раз. Как я мог не заметить, что он руководил ею, умело используя состояние аффекта. Мать всегда была горячей, обуреваемой гневом и ненавистью.
Вот только какие мотивы были у отца? Не хочу думать, что он такой трус, что дал женщине вершить месть, но других вариантов не вижу.
Постояв какое-то время, возвращаюсь в машину и прошу Динара проехать чуть дальше.
– В лес? – удивленно спрашивает он, и я киваю. Не комментирует, выполняет наказ. Мы въезжаем на участок дороги, ведущий к предгорью. То самое место, где отец часто охотился. Брал меня на охоту с собой, хотел научить выслеживать добычу. Многие тропы мне известны.
Хочу пройтись по ним, погрузиться в прошлое, потому что будущее без Ясмины беспросветно. И сейчас это то немногое, что способно подарить мне хоть и мнимый, недолгий, но покой.
Здесь хорошо дышится, напитываюсь лесным воздухом, вспоминая, как бродил тут с отцом, слушал его рассказы. Замечал ли я тогда, зеленым пацаном, какая гниль живет в душе родного человека, кого я боготворил? Счастливые воспоминания навсегда омрачены.
Нет их больше. Ничего нет. И надежды тоже.
Сам своими руками уничтожил. Порой я думаю, что мог сделать иначе. Заметить пагубное влияние отца на мать, странное поведение Ахмета, больную любовь матери. Тысяча если, столько же "бы", вариантов развития событий проносится в голове много. Думаю, перебираю, злюсь на себя снова, что всё упустил, потерял навсегда. Бизнес не радует, всё опостылело, Ясмина для меня запретна, а мой ребенок обо мне никогда не узнает…
Я лишь прокручиваю события прошлого, размышляя, что мог бы сделать по-другому, но каждый раз оказываюсь у этой точки невозврата. И так по кругу. Ведь ничего другого мне не осталось. Только воспоминания и боль. Агония, вспарывающая грудную клетку.
Подхожу к краю обрыва, откуда сорвались родители. Их бы и не нашли, если бы не GPS в телефоне, по которому их обнаружил дядя. Мелкий камешек срывается вниз, и я думаю о том, больно ли им было. Долго ли мучились. Странная штука человеческая психика. Мертвых сложно ненавидеть. А может, просто во мне атрофировались все чувства. Ничего не ощущаю, лишь ветер, раздувающий волосы. Больше мне тут делать нечего.
Наконец достигаю пункта назначения. Старое раскидистое дерево, многовековой дуб с огромным стволом, который не охватить руками, с раскидистыми ветвями и большим узким дуплом. Об этом месте мало кто знает, тропы тут нехоженые, но я с детства помню нужный поворот, невидимый глазу. Только если знаешь, как пройти, сможешь добраться до нужного места.
Меня ведет озарение. Откуда-то знаю, что нужно протянуть руку и засунуть ее в дупло. Темное нутро холодит кожу. Натыкаюсь пальцами на целлофановый пакет. И сердце останавливается.
Вытягиваю наружу завернутый в прозрачный плотный пакет сверток. Немного сырой, но конверт внутри остался сухим. Пахнет древесиной и немного табаком. Ощущение, что рядом отец. По телу скользит могильный холод. Вскрываю конверт и провожу пальцами по ровным строчкам.
Почерк отца не испортился, как у многих современных людей, кто не практикует написание ручкой. Каллиграфический.
Письмо короткое, одна страница. Но каждое слово намертво ввинчивается в мозг.
«Сын. Знаю, что ты нашел это письмо. Сожги, как прочтешь.
Впрочем, твое право делать с ним что хочешь. Ты сам теперь управляешь своей жизнью, а не отвечаешь за грехи своих родителей. Я об этом позаботился. Мы с тобой больше не свидимся, так что я считаю себя обязанным сказать свое слово тебе в последний раз.
Всю жизнь я был слеп. Из-за глупой ревности считал твою сестру плодом измены. Корил себя за слабость перед неверной женой. Так любил, что не мог ни выгнать, ни подтвердить свои подозрения.
Зря. Был бы я храбрецом, и не случилось бы с нашей семьей беды.
Ведь в том, что произошло с Маликой, отчасти моя вина. Но правда всплыла только восемь лет спустя. А тогда я винил себя, что завысил калым, отказывал в браке молодому Булатову. Думал, немудрено, что у парня съехала крыша. Каюсь, в тот день я достал ружье, чтобы уничтожить того, кто посмел опозорить мою дочь. Долго собирался. Не усмотрел. Анель опередила меня.
Но тебе я не мог признаться в собственном недосмотре, стыдился. Ты считал меня настоящим мужчиной, а я оказался просто трусом, который не смог даже посмотреть в глаза своей дочери. Знай я тогда, что она моя дочь по крови, может, была бы она сейчас жива. Впрочем, пути Аллаха неисповедимы.
Всю жизнь во всех бедах винил других: то Аслана, то твою мать. И когда настоящая правда всплыла наружу, больше держать в себе муки ревности и агонии не смог. Передавил. И твоя мать сделала то, что должна. И пусть всю жизнь была мне верна, но позволила любви Ахмета перерасти в зависимость, подпустила его слишком близко и к себе, и к нашей дочери. Тот, кто породил скверну, должен избавить мир от нее сам.
Ты был воспитан в лучших традициях предков: ты есть род, род есть ты.
И настал тот час, когда ты, Тагир Рамазанович, как истинный сын рода Юсуповых, взял на себя вину матери. Поступил как мужчина. Как я не смог. Я злился, проклинал судьбу, но в душе всегда знал, что возмездие рано или поздно настигнет нас. Жизнь расставляет всё и всех на свои места: и правых, и виноватых. Так завещал пророк.
Прощаюсь, Тагир. Завтра мы с твоей матерью пройдем по давним тропам, куда я не ступал несколько лет. Мог что-то забыть, перепутать. Так и скажут, что оступился старый Рамазан Юсупов и жену с собой уволок на тот свет, но ты будешь знать правду. Она ведь и есть главная сила. Если в обмане живешь, то и не живешь вовсе. Помни про это и сына учи.
Мои грехи не отмыть и не замолить, так что не прошу понимания и прощения.
Я сделал то, что считал нужным. Не тебе меня судить. И как истинный сын своего рода буду отвечать перед пророком. И перед Маликой, плотью от плоти моей, кровью от крови моей. Жаль, что многие вещи ты осознаешь лишь к концу жизни.
Не позволяй грехам и бедам прошлого повлиять на свое будущее. И не дай гнилой крови взыграть в своих венах. Прощай».
Я прочитал письмо лишь раз, но каждая строка отпечаталась в сознании так четко, что я не мог забыть о них ни днем, ни ночью. Ходил потерянный несколько дней, чувствуя, как внутри всё гниет и разрушается. А затем понял, как очиститься.
Дом, в котором прошла жизнь с Наилей, всё так же стоял на месте, хоть и опустел уже давно. То тут, то там были выбиты стекла, всё же приказа ухаживать за ним как хозяин я не отдавал. Что ж, такова его участь, как и итог всей моей семьи.
Все материалы привезли со мной, расставили по местам, но фитиль я зажег сам, ибо только моей рукой и моей волей будет уничтожен в прах символ моего бесчестия.
Достал из кармана пачку писем от Наили, перевязанных нитками. Мне передали их приехавшие из того дальнего села, где она жила. Не читал и не собирался. Кинул в занимающийся пожар, равнодушно наблюдая, как пламя поглощает бумагу.
Огонь заполыхал ярко, взвиваясь ввысь змеиными кольцами и языками пламени. На секунду мне показалось, что в отсветах пламени я увидел лицо Ахмета, искаженное мукой и злобой, но зажмурился, а когда открыл глаза снова, увидел лишь яростный огонь, пожирающий каждый участок дома.
Я смотрел на пожар до самого конца. Ушел только тогда, когда на месте прошлой жизни осталось лишь пепелище. Вот и всё.
Полгода спустя
Ясмина
Асланчик сегодня впервые сам сел. Он рос активным любознательным ребенком, которому всё было интересно. Иногда, когда я смотрела в его глаза, мне казалось, что через них на меня смотрит старший брат. Я улыбалась и прикрывала веки, немного пугаясь, но в душе радовалась каждому дню.
– Ну-ка, Аслан, иди ко мне, джигит, – появляется на пороге гостиной папа, подходит, протягивая руки к внуку.
Мама готовит на кухне, что-то напевая себе под нос. И такая идиллия у нас, что меня пробивает на слезу. Впервые за девять лет я вижу, как родители счастливы и наконец обрели покой.
Вот только не смогли они поехать на родину, не захотели больше там жить, хоть и имя Булатовых было очищено после совета старейшин. Оливковые рощи принадлежали отныне только отцу, но там работал и всё решал управляющий.
“Не хочу терять время, лучше проведу его с Асланом”, – говорил папа и пожимал плечами.
За эти месяцы, пока мой сын подрастал, приезжали посредники, предлагавшие зарыть топор войны между двумя семьями. Но отец был непреклонен, только с рождением внука стал смягчаться и смотреть в будущее ясным взглядом.
Тагир за это время ни разу не посмел приблизиться, знал мое нежелание. Но с каждым днем, как растет наш сын, меня всё больше гложет чувство вины. За то, что он растет без отца, без его любви и поддержки.
Вот только часто вижу черную машину у дома. Тонированную. Из которой никто не выходит. Приезжает утром, уезжает вечером. Безмолвно стережет нас.
Я поднялась на ноги и взяла Аслана из рук папы, захотелось прогуляться по парку, у нас это уже традиция. А перед самым выходом из кухни вышла мама.
– Аслан мне снился. Грустит, – печально улыбнулась она и взглянула на своего внука, погладила его по щеке.
Ее слова разбередили рану, но рубцы уже зажили, так что это вызвало лишь легкую грусть, которая прошлась по сердцу и заставила вдохнуть сладкий аромат младенца. Это подарило мне успокоение.
– Мы в парк, мам, – произношу и выхожу из квартиры.
Слова мамы до сих стоят у меня в памяти, не могу их понять и переварить. Почему брат грустит? Плохо ли ему? На что намекает?
А когда возвращаюсь с прогулки, вижу, как к подъезду подъезжает машина, из которой выходят старики. Сердце начинает грохотать, я на ватных ногах иду в квартиру.
Захожу, разуваюсь и иду к себе в комнату, понимая, что не стоит сейчас выходить пред чужие очи.
Сын уснул в кроватке, и я вырубилась следом. И впервые за долгое время приснился мне брат, стоявший на той самой ясной поляне. На этот раз не один. Рядом, прижавшись к нему, стояла Малика. Они оба улыбались, источали странное умиротворение, но вместе с тем немного тревоги. Она выглядела такой, какой я ее и запомнила. Красивой, утонченной, нежной.
– Малика, – прошептала она, а затем я проснулась в испарине, чувствуя, как тело обдает потом.
Я оглянулась по сторонам, тело мое дрожало. Ее слова были неожиданны и так похожи на то, что говорил Аслан. Неужели она хочет, чтобы я…?
Додумать не успела, в этот момент в комнату вдруг зашла мама, на лице которой было странное выражение.
– Что случилось? – спросила у нее.
– Отец согласился, – ответила без злости и боли, с легкой полуулыбкой.
Всего два слова, но они сказали мне о многом. Вскоре будет зарыт топор войны. И я этому рада, не хочу, чтобы мой сын страдал, ведь непрощенные обиды и ненависть распускают корни настолько глубоко, что их с каждым годом становится сложнее отодрать. А мои родители хотят покоя и ясного неба для Аслана. Сына. Внука.
С того дня машину Тагира видела чаще, но никто из нее не выходил. Не могла я пересилить себя, снова предать родителей.
– Вырастет сильным джигитом, будет маму защищать, – повторяла всегда мама, глядя на внука, но сегодня это прозвучало как-то по иному.
Я посмотрела на нее, но головы она не подняла, продолжала увлеченно играться с Асланом. Наступила тишина. А затем мама посмотрела на меня и вздохнула, словно решаясь на серьезный разговор.
– Дети не должны отвечать за грехи своих родителей. Но они всегда будут за них горой, что бы ни происходило вокруг. Сейчас я ясно это поняла. Аслан бы сделал для меня то же самое.
Замолчала.
– Мы не простим его. Никогда. Пока вас не было, он много раз приходил и стоял на коленях. Била его, и знаешь, легче не становилось. Вражды не будет, но мое материнское сердце не простит. Пусть всё совершила его мать, но боль от этого не меньше. И теперь, с приходом материнства, ты должна меня понять, – покачала головой мама. А затем глянула неожиданно пронзительно: – Но ты тоже мой ребенок. Моя дочь. Я только сейчас осознала, что все эти годы жила лишь памятью, совсем не думая о тебе. Взвалила на тебя ответственность, которую должна была нести сама. Не совершай чужие ошибки. Живи своим умом, своей жизнью. Думай о сыне и о себе. Мы с отцом хотим, чтобы ты была счастлива.
Я не осознавала пока ее слов до конца, но внутри меня отпустила пружина, которая годами заставляла находить в напряжении. И сейчас немного полегчало. Нет, я не стала внезапно счастливой, не обрела настоящее умиротворение, на это понадобятся годы и годы, но я почувствовала: я на правильном пути.
– Идем, сынок, на прогулку, – уже свободнее улыбнулась и потянула его к себе.
А когда вышла из подъезда, щурясь от полуденного солнца, впервые прямо и пристально посмотрела на тонированные стекла черной машины.
Остановилась, гипнотизируя машину на той стороне дороги. Не отрывая взгляда, глядела. А затем дверца открылась, и на землю ступил Тагир Юсупов.
