Текст книги "Тагир. Ребенок от второй жены (СИ)"
Автор книги: Анна Сафина
Соавторы: Яна Невинная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Глава 17
Ясмина
– Мы можем оставить девушку в стационаре, но в целом она здорова, отделалась парой ушибов, – объясняет врач, глядя Тагиру в глаза и рассуждая обо мне так, будто меня здесь нет. – Понаблюдаем, нет ли сотрясения. Кстати, отчет медиков с места происшествия свидетельствует о двух женщинах. В коридоре кто-то ожидает? – хмурится врач, спрашивая с беспокойством.
– О второй женщине мы позаботимся сами, с ней всё в порядке. А свою жену в ближайшее время я заберу домой. Ни к чему находиться здесь больше положенного, – Тагир отвечает с нетерпением, жестко, не намереваясь продолжать нежеланную тему. – Если на этом всё, пусть ее осмотрит гинеколог. Женщина-врач у вас есть?
После его слов я замираю, протягивая руку к животу. Неужели он хочет убедиться, что я забеременела? Вскидываю голову и в панике тараторю, пока меня не сдернули с кушетки.
– Я себя плохо чувствую и лучше бы осталась зд… – начинаю говорить врачу, избегая зрительного контакта с Тагиром, но тот не церемонясь вмешивается в наш разговор.
– Вы подтверждаете, что у нее нет серьезных повреждений? – неумолимый голос Тагира, который игнорирует мои слова.
Таковы нравы восточного общества. Сколько бы мне ни было лет, последнее слово и решение всегда за мужчиной рода. Будь то отец, брат, муж, сын. Мое желание не имеет значения.
– Ну… Мы сделали все нужные анализы, УЗИ брюшной полости, осмотрели пациентку…
– Ближе к делу. Скажите, когда ей прийти на следующий осмотр и какие пить таблетки. Остальное мы организуем сами. Дома ей обеспечат нужный уход.
– Х-хорошо, – вытирая пот со лба, врач кивает. Ему проще согласиться, чем спорить с рявкающим на всю палату мужчиной. – Осмотр через два дня у терапевта. Рецепт на тумбе. К гинекологу пусть девушка сама запишется по адресу прописки в местную консультацию. Либо пройдите и оплатите в кассу платный прием, – быстро лопочет.
– Я видел на этаже целое, мать вашу, отделение! – рявкает и давит Тагир.
Вздрагиваю, ожидая исхода спора. Не завидую врачу, вид у Юсупова угрожающий и безумный.
– Туда принимают с острой болью, – бедняга пытается объяснить ему бюрократическую схему приема пациентов, – через регистратуру. Ее же привезли по скорой в хирургическое.
– Я запишусь к гинекологу, спасибо, – твердо говорю, решив спасти врача, и когда тот, удовлетворившись моим ответом, покидает палату, Тагир подходит к койке, на которой я лежу, и усаживается рядом.
– Ясмина, прекрати молчать со мной. Не испытывай мое терпение, – очередная угроза.
Отворачиваю лицо, не хочу его видеть. Это была последняя капля. Если я вернусь в дом Наили и Тагира, рискую расстаться с жизнью.
И пусть на спине у меня нет глаз и я не могу доказать, что Наиля толкнула меня, но хватит закрывать глаза на очевидное. Это была она! В тот момент я только выдохнула, стоило Тагиру отойти, и поднялась с места, а потом ощутила сильный тычок в спину. Дальше – тьма и пустота. Очнулась уже в больнице.
Она не успокоится, пока не избавится от меня окончательно и бесповоротно. Я была наивной девочкой, но даже розовым очкам приходится разбиваться о скалы суровой реальности. Наиля ненавидит меня. В этом нет сомнений. Пора прекращать искать оправдания чужим пагубным действиям, ведь вскоре мне, возможно, придется отвечать не только за свою жизнь.
Ярость переполняет меня до краев. Выплескивается наружу. И я почти готова нарушить данный себе обет, чтобы потребовать исполнения моей воли. Ведь сказать пару слов так просто. Сказать – и поехать в другой дом. Безопасный, если не считать присутствия навязанного мужа. Ненавистного врага.
– Мы переночуем в доме последнюю ночь и поедем в наш новый дом. Там у тебя не получится молчать.
Продолжаю делать вид, что мне крайне интересна стена, и даже задыхаюсь, ощущая сильную волну энергетики Тагира, прошибающую меня насквозь. Слышу свист, пропущенный через стиснутые зубы. Но молчу. Я поклялась, а клятва – не пустой звук. Говорить с убийцей брата значит предать его память.
И в этот момент я отчетливо понимаю, что должна сбежать. Не будет жизни ни мне, ни моему будущему ребенку, если я останусь в этой семье убийц.
– Будь пока по-твоему, Ясмина, но помни, кто ты, – намекает, чтобы знала свое место.
“Не переживай, Тагир, я о нем и не забывала”.
– Я пойду оформлю нужные документы. Собирайся. Приду через полчаса. Не вздумай сбежать, ты знаешь мой нрав.
С этими словами он покидает помещение, а я какое-то время лежу и прислушиваюсь к шагам за дверью. Надежда, что можно хотя бы сутки остаться в безопасности больницы, растворилась под чужой волей, не давая мне забыть, что я по-прежнему во власти своего мужа.
Тагира долго нет, а я больше не могу терпеть. Нужно остудить лицо холодной водой. Выхожу из палаты и бреду по коридору. Плутаю и по итогу выхожу на лестничный пролет, понимая, что окончательно заблудилась.
Только хочу вернуться, как вдруг слышу знакомый голос. Из-за стресса и не подумала, что мы приехали в ту же больницу, где лежит отец. Поднимаюсь по лестнице и иду по коридору вперед, на родной голос. И на повороте вижу маму. Она стоит у палаты и говорит о чем-то с медсестрой, не замечает моего присутствия. А я жадно рассматриваю ее, словно не видела как минимум десять лет.
Медсестра кивает и уходит, а мама разворачивается и переступает порог палаты.
– Мама… – мой голос ослаблен и хриплый с непривычки.
Сглатываю и будто в замедленной съемке наблюдаю, как она застывает, а ее спина словно деревенеет. Безумно медленно оборачивается, а когда я поднимаю на ее лицо взгляд, вижу усталую, изможденную тревогами женщину.
– Ты… – сипит сквозь зубы, даже слышен свист выдыхаемого воздуха.
Отшатываюсь, когда взгляд ее становится осмысленным. Там горит такое разочарование и презрение, какое я никогда не видела у нее.
– К-как папа? – сглатываю и кладу руки на грудь, в которой бешено бьется сердце.
– Уходи, – устало вздыхает, пальцами впивается в косяк, загораживая собой палату.
Он там. Чувствую это, знаю. Но мама настроена решительно, глаза горят ненавистью, сама она источает ярость и боль. Казалось, ее душа надломлена и разбита, но излечить ее я не в силах.
– Прошу тебя, мам, – шепчу с отчаянием, по взгляду вижу, она всё знает. – Отцу помогла операция? Он поправится? Скажи мне…
Мой шепот падает в тишину коридора. Время замирает, мы смотрим с ней друг на друга, будто кроме нас здесь никого нет.
– Ты нам больше не дочь, – поджимает губы, гордо выпрямляется. – Лучше бы отец умер, чем… Аслан в гробу перевернулся, когда ты предала род и пошла против отцовской воли.
– Что ты такое говоришь, мама… – тянусь к ней мысленно, хочу сделать шаг вперед, но она с такой брезгливостью и яростью кривится, что не могу двинуться с места.
– Отец отказался от тебя! – цедит сквозь зубы. – Больше не приходи и забудь нас. У тебя больше нет семьи.
Вокруг гулкая тишина, но мне кажется, что я слышу, как вдребезги разбивается мое сердце о суровую реальность.
– А насчет денег, мы вернем всё до копейки, я буду драить полы, отец – горбатиться, но мы вернём. Нам подачки этих тварей не нужны! – яростно шипит, дергая себя за волосы, бьет по груди, намекая на честь рода, которую я у них отняла.
– Я ненавижу их не меньше, мама, но вы всё, что у меня есть. Разве я могла дать отцу умереть? – со слезами на глазах подхожу к маме, не в силах находиться вдали.
В груди ноет, душа болит, ноги подкашиваются, в теле слабость, но я держусь из последних сил. Заглядываю в глаза матери и ищу там… Прощение… Спасение… Но там лишь пустота.
А затем пространство оглушает пощечина.
– Харам! – ее голос, полный злости. – Кхахьпа!
Трогаю горящее лицо, чувствуя, как синяком наливается щека. Прикрываю глаза и чувствую удары по телу от родной матери. Большего унижения не испытывала даже в тот день, когда в меня кидались камнями.
И в какой-то момент меня прижимают к груди, закрывая от ударов. Открываю глаза, чувствуя, как пахнет парфюмом Тагира.
– Ты! – с ненавистью выпаливает мама, узнав в нем того, кого проклинала все эти годы.
– Отпусти, – слабо трепыхаюсь, желая, чтобы он ушел.
Он всегда всё портит, мешает, уничтожает.
– Мама, – подаю голос, но практически задыхаюсь, убирая чужие руки от себя, но безуспешно.
– Будь ты проклят! Проклят! Проклят! – кричит, надрывается мама.
Я в слезах тянусь к ней, но Тагир оттесняет, в то время как к маме бегут медсестры и пытаются ее успокоить.
– Мама! Прости меня, мама… – ничего не вижу из-за пелены слез.
В ушах вата, а затем крики ее утихают. Маме вкололи успокоительное, и голова ее повисла. Хочу подойти и поддержать, вот только, когда я поднимаю взгляд, вижу лицо отца через открытую дверь палаты. Безликое, серое, словно я для него умерла.
Отшатываюсь, задыхаясь, кладу руку на грудь и тяжело, с надрывом и сипением выдыхаю.
– Идем, тебе нельзя нервничать, – всё, что говорит Тагир, пытается поднять меня с пола, но я не помогаю ему.
Руки мои висят плетьми, сама я безразличным и пустым взглядом смотрю в никуда. Разорвалась последняя ниточка, что связывала меня с домом. Больше не существует Ясмины Каримовны Булатовой. Она умерла. Здесь и сейчас.
Я настолько опустошена, что позволяю Тагиру взять меня на руки и отнести к машине. Мне безразлично, что сижу на его коленях, практически неразделима с ним, скрытая тонированными стеклами задней части машины. Безразлично, что он примет мою покорность за слабость и желание сблизиться с ним. Сделать шаг навстречу к примирению.
Пусть! Он быстро убедится в обратном, я не дам ни ему, ни себе вольностей, только посижу так… Совсем немного. Приду в себя. Научусь заново жить и дышать с пониманием, что я ничейная дочь. Сирота при живых родителях. Как же не хватает тепла…
Его руки гладят меня по волосам, прижимая к твердой груди, в которой я слышу размеренный стук сердца. Мое же буквально застыло. Перестало биться. Не качает кровь по венам, не работает больше. Тело задеревенело, я была неспособна двигаться.
Но, когда автомобиль остановился, вся дремота слетела с меня, словно напускная. Я очнулась с острым понимаем, что совершила непоправимое! Искала защиты в объятиях врага! Да, я никчемная, слабая, слишком слабая, чтобы бороться с обстоятельствами, но я должна взять судьбу в свои руки. Терпеть больше нельзя.
Подорвалась, отодвигаясь от Тагира подальше, выглянула в окно и с тягучим чувством страха посмотрела на дом.
– Идем, – усталым голосом произнес Юсупов, точно поняв смысл моего взгляда, и первым открыл дверь.
Я застыла на своем месте, и такая злость меня взяла вместо опустошения. Почему я должна бояться, трястись и терпеть чужие козни и насмешки? Разве я желала выйти замуж за чужого мужа и рожать ему наследника? Меня вынудили!
Стискивая челюсти, нажимаю на ручку дверцы и выбираюсь из машины на закостенелых ногах, глядя перед собой. В этом доме мне ждать защиты не у кого, а обманывать себя и оттягивать неизбежное больше не вижу смысла. Если я уже беременна, то мне стоит начинать защищать себя уже сейчас. Настало время разговора с Наилей. Она пыталась меня убить, а такое прощать я не намерена!
– Давай поговорим, Ясмина, – глухой голос Тагира застает меня уже у самой двери, к которой я подошла первой. Прошагала расстояние так быстро, будто за мной черти гнались. Но нет, только само исчадие ада следовало за мной по пятам.
Замираю, чувствуя его присутствие за спиной так отчетливо, что холодные мурашки бегут по коже. Хватаюсь за ручку двери и не двигаюсь, ощущая, как он подходит ближе и практически дышит мне в спину.
– Так больше не может продолжаться, – твердо произносит, отчего у меня екает сердце, но я сдерживаюсь из последних сил. Не оборачиваюсь и избегаю прямого взгляда. – Ты… Возможно, уже беременна.
Последнее предложение упало в тишину и осталось без ответа.
– Сегодня ты можешь спрятаться в доме, но, когда мы переедем в другой, помни, там мы будем вдвоем, – добавил, когда уже перестал ждать, когда я соизволю нарушить обет.
Не сдался. Он никогда не сдавался, мой Тагир. Хотя нет, не мой. Чужой! Он изменился и стал чужим, способным на подлость, измену, насилие. Если бы я могла говорить с ним, я бы сказала, что ненавижу его всем сердцем. Презираю за то, что уничтожил мою душу. Разрушил семью.
А теперь стоит и давит на меня своим присутствием, будто верит, что между нами возможно что-то, кроме ненависти и кровопролития. Ждет, что я заговорю с ним, потеряв собственную честь. Не может понять, что не нарушу обет! Ради памяти, ради себя останусь сильной, не растоптанной врагами.
Когда ты успокоишься, Тагир Юсупов? Прекратишь изводить меня и портить жизнь? Ты можешь и дальше пытаться собрать осколки разбитой жизни, но без меня. Ничего не починить, не склеить. Никогда.
– К двери Наили приставлена охрана, ей выходить запрещено, – добавил в конце, тяжко вздохнув. – Больше она тебя не тронет. Тебе нужен отдых. Иди спать.
Это было произнесено жестко, словно всё произошедшее стало последней каплей. Переполнило его чашу терпения. Долго же ты терпел, Тагир. Надо было почти убить меня, чтобы ты понял, что за змею пригрел под своим боком.
Выдохнула, сосредоточилась и потянула дверь на себя. Мне предстоит серьезный разговор с той, которая когда-то была мне ближе сестры, а сегодня покусилась на святое. Чужую жизнь. Мою.
Иду без сил, еле передвигая ногами и поднимаясь по лестнице. Чувствую, как он буравит взглядом мою спину, но не спешит следом. Остается внизу. Знает, что не желаю его видеть Тошно от него. Голова слегка кружится, но я прохожу по коридору и останавливаюсь у каморки, пытаюсь забыть слова матери, но они занозой засели в груди.
Тагир не соврал. У двери действительно стоял охранник. Новый. Незнакомый мне. И когда Юсупов только успел, ведь мы оба были в больнице? Впрочем, удивляться нечему, он всегда был такой. Делал множество дел одновременно, не упускал ни одной детали.
– Я зайду, – сказала хмурому мужику не терпящим возражения тоном.
Он наклонил голову набок, глаза его расширились, словно он меня узнал, а затем кивнул, отворачиваясь и теряя интерес к моей персоне. У меня заколотилось сердце, я опустила голову и прикусила внутреннюю часть щеки, и весь нерастраченный гнев так обуял меня, что я толкнула дверь с силой, но руки у меня при этом дрожали от предстоящего серьезного разговора.
– Наиля, – процедила, шагнув внутрь и закрывая за собой дверь.
Больше церемониться я не намерена. Пусть говорит мне все претензии в лицо. Не желаю больше слышать ложь и гнилую лесть, терпеть подставы.
Вот только в ответ на свой хриплый окрик слышу лишь кашель и сипение. Наиля лежит на животе, а рядом с ней на стульчике покачивается Фаина, обтирая ту тряпицей.
– Госпожа в бреду. Нельзя ей было на скачки ехать, – поясняет мне, когда я подхожу ближе.
Я с горечью усмехнулась, окончательно убедившись. Все в этом доме подчиняются Наиле. И пусть она угрожала этой женщине плетями, но она с такой заботой продолжает заботиться о хозяйке, что это начинает напоминать стокгольмский синдром.
– Оставь нас, – произношу вслух, отсекая любые эмоции, кроме собственной обиды и злости от разрушенной жизни.
Но Фаина продолжает причитать, совсем не слушая и игнорируя меня.
– Ты плохо расслышала?! – рявкаю, чувствуя, что вот-вот потеряю контроль и скачусь в истерику.
Женщина застыла и глянула на меня с удивлением. Да, никто не ожидал, что и у кроткой второй жены хозяина есть голос. Наткнувшись на мой тяжелый взгляд, Фаина застыла, а затем подорвалась с места. И когда хлопнула дверь, мы с бывшей подругой остались одни.
Сажусь на освободившийся стул. Наиля поворачивает ко мне голову боком, приоткрывает губы и кривится.
– Наиля, – прикусываю щеку, стискиваю пальцами колени.
Она промолчала, прикрыла глаза, а затем повернулась на спину, бездумным взглядом окидывая потолок. Как ей не больно? Лежит прямо на израненной спине, как самая настоящая мазохистка. Ее глаза масляные, с каким-то странным блеском, после она перевела взор на меня. Вздрогнула.
– Ты… Ты! – мышцы лица ее дернулись.
Я застыла, оцепенение охватило позвоночник, заставляя сидеть с прямой спиной и не двигаясь.
– Ты пыталась меня убить, – захрипела, выдыхая жар вместо углекислого газа.
Лицо мое стало восковой маской, я не отрывала глаз от Наили. Вид у нее был нездоровый, словно она болеет уже довольно долго и давно. Кожа посерела, глаза впали, уголки губ скорбно опустились. Жалость было раскинула свои щупальца по телу, но я задавила всё на корню.
Первая жена Тагира оскалилась, стала тяжело дышать, шипела сквозь зубы.
– Ха-ха-ха, – стала смеяться словно сумасшедшая. – Я умерла.
Ее смех испугал, по-настоящему, до дрожи. Это не смех здорового человека. Больного. Не телом. Душой.
– Ты жива, Наиля. Что ты несешь? – процедила сквозь зубы, надеясь, что мне показалось.
Страх змеей вполз под кожу, заставляя сидеть и опасаться чего-то неведомого. Повернула голову. Показалось, что заплясали темные тени на стене. Там всё спокойно, просто свет от качающейся лампы взбудоражил мой рассудок. У страха глаза велики. Вот только как убедить в этом собственный разум?
– Я умерла, умерла… – продолжала качать головой Наиля. Волосы у нее слиплись, облепили лоб и щеки. Засмеялась, улыбнулась во весь рот, оскалилась по-звериному. – Иначе почему ты тут?
– Я здесь живу, – сглотнула и привстала, отодвигаясь на шаг назад.
Стало вдруг страшно. Дико, по-первобытному. Такой ужас испытывает разве что ребенок, но поделать с собой я ничего не могла. Отгородилась от нее спинкой стула так, будто это меня защитит от ее бреда.
– Не-е-ет, нет-нет, я тебя убила, да-а-а, – прикрывая глаза, начала шептать она, покрываясь испариной.
Несмотря на ее ужасный вид, мне впервые было ее не жаль. Разве в здравом уме только лишь ради любви больная женщина выйдет в свет? Нормальная отлежится и выздоровеет, но нет, это не о моей бывшей подруге.
– Ты помешалась от своей любви, Наиля, – произнесла с горечью, чувствуя, как увлажнились от злости глаза. – Это же не любовь, дура, это одержимость. Тебе лечиться надо. Ты даже готова пойти на преступление ради… Того, кто на тебя даже не смотрит. И стоило оно того? Шайтан заберет твою душу за грехи. Остановись, пока можешь, пока… По-настоящему не убила…
– А Аслан где? – стала смотреть безумно по сторонам.
Я напряглась, не желая сейчас расклеиваться. Мои слова она пропустила мимо ушей, словно не услышала.
– Аслан… – прикусила кончик языка. – Почему ты вспомнила его?
Она стала метаться по постели и что-то бормотать. Ни слова не смогла разобрать из ее хрипов. Мне было так плохо от ее вида и воспоминаний, которые она разбередила своими словами невпопад.
– В ад попаду… Накажет… Шайтан меня накажет… Брата и сестру погубила-а-а…
Бормотание Наили заставило меня напрячься, но, сколько бы я ни пыталась выведать у нее подробности, ничего не вышло. А в какой-то момент всё пошло наперекосяк. Я подобралась ближе, чтобы попытаться услышать ее слова. Почему-то показалось, что смогу уловить в бессвязном бреде что-то важное для себя.
Надо было поостеречься, послушать Тагира, пойти в комнату. Но я сделала выбор, и, видимо, снова неправильный.
– Ты! Тварь! – вдруг схватила меня за руку и притянула к себе, бешено вращая глазами. – Как же ненавижу тебя, Ясмина непорочная, такая чистая… Ты… Ты виновата… Он мой, слышишь, мой?…
Запал ее утих, и она снова стала бессвязно бормотать, отпустив мою руку. Нехорошее предчувствие запекло в груди. Наиля утихла, я тронула ее лоб, горячий. Такими темпами она сгорит, не придя в себя. Разговора не выйдет, нужно звать помощь.
– Фаина, – вышла и увидела ее стоящей у двери. – Госпоже плохо. Позаботься о ней.
Наверняка подслушивала. Но это меня сейчас мало волновало. Слова Наили били набатом в ушах. Погубила брата и сестру. Это бред или я сейчас докопалась до истины?
– Я… – не знала она, что сказать, стискивая ладони на груди.
Проигнорировала чужие ненужные мне оправдания и молча ушла, бездумно идя по коридору. Остановилась у двери своей временной комнаты и прислонилась к лакированному дереву.
Разговора с Наилей не вышло, и опустошение с удвоенной силой накрыло с головой. В животе что-то ухнуло, а слабые руки повисли вдоль тела. Замерев, решила уйти и спрятаться в любом закутке, лишь бы никто меня не нашел.
Брела по коридору дальше, пока не наткнулась на навесную лестницу, ведущую на чердак. Вот оно. Это то место, где меня точно какое-то время никто не найдет. А мне нужно уединение.
Внутри оказалось темно и пыльно, под ногами тихо и натужно заскрипели половицы. Так же мрачно, как и в моей душе.
Сделав несколько шагов вперед, замечаю несколько окон, закрытых тонкими портьерами, через щели которых просвечиваются лучи солнца, полоской пересекая и разделяя длинный чердак надвое.
Здесь множество коробок, но обращаю внимание я не на них, а на картины, которые аккуратно поставлены у стены. Видно, что их любили и бережно относились, а не просто бросили на чердаке как ненужный хлам.
Резные, покрытые позолотой рамки, вот только пыль, осевшая на них, свидетельствует о забвении шедевров. Что-то неуловимо знакомое было в них. Бескрайние горы, поля, дома.
Прикусила губу, когда увидела на одной из картин скакуна. Ахилл. Гнедой, всё еще молодой любимец брата. Ахнула, сделав шаг назад и споткнувшись. Это картины родного края. Моего края.
– Что ты тут делаешь? – тишину прорезает злой голос Тагира.
Вздрагиваю и отскакиваю, стискивая кулаки у груди. Пульс подскочил вверх, уши заложило от повышенного уровня децибелов. Прищурилась и увидела в углу одинокое кресло, на котором восседал Юсупов. Один. Опускаю глаза ниже, не желая смотреть ему в лицо.
В его руках рубашка. Смутно знакомая, но я никак не могу вспомнить, где ее видела. Только знакомая вязь на воротнике отбрасывает мысли в верном направлении. Это рубашка брата! Я сама вышивала ворот! Своими руками!
А затем замечаю в его руках рамку. С той самой фотографией Аслана. Моей. Он восстановил стекло, сделал рамку цельной. Зачем? Злость змеей взвивается к горлу, и я, обретая силу, молнией подлетаю и выхватываю то, что принадлежит мне. И застываю, когда взгляд падает на его колени.
Первое, что замечаю, это кровь. Рубашка, которую держит Тагир, вся пропитана засохшей алой кровью. Застарелой, явно не только что пролившейся. Что это значит? К горлу подкатывает тошнота, а я на ватных ногах отхожу назад.
Горло горит, режет от боли, у меня вырываются нечленораздельные хрипы.
– Узнала? – прорычал Юсупов, стискивая одежду в руках.
Перед глазами встает красивое лицо Аслана, в ушах отдается эхо его светлого искреннего смеха. Лишь блики памяти, лишь ее отголоски. Смутные образы, яркость которых блекнет со временем.
Как он подкидывал меня сильными руками ввысь, когда я была маленькая, качал на качелях, катал верхом, всегда уделяя время и покупая сладости. Брал с собой на свидания, никогда не меняя сестру на девушек. Не позволял никому обижать свою младшую сестренку, даже родителям.
Внутри всё горит, перед глазами мутная пелена от слез, которые капают, когда я оплакиваю память родного человека.
Тагир смотрит на меня из-под кустистых бровей, буравит тяжелым взглядом. Между нами метр, но чувство, словно целая пропасть, по которой течет река слез и страданий.
– Ненавижу тебя, – просипел Тагир, не дождавшись от меня слов, кинул рубашку на пол и наклонился в кресле, скрывая лицо в ладонях, опираясь локтями о раздвинутые колени.
Я, отмерев, сделала робкий шаг, подошла ближе и, тесно прижимая рамку к груди, подняла небрежно брошенную вещь с пола. К глазам подступили новые слезы. Я приникла носом к одежде и вдохнула запах, но прошло столько лет, что повеяло лишь пылью и затхлостью. Но я так желала вернуться в прошлое, что обоняние уловило знакомый сандаловый аромат Аслана.
– Если бы не он… Малика была бы жива, – со злостью просипел Тагир, разрушая сакральность момента.
Отшатнулась, не ожидая такого выпада с его стороны. Мое сердце истекало кровью, душа болела, но я стояла, продолжая бережно прикладывать к груди рубашку и смотреть на фотографию. Даже присела на пол, отодвигаясь от мужа как можно дальше.
– Я говорил тебе, что Наиля дрянь еще та, а ты же у нас невинная, добрая, – всё никак не унимался Тагир, пришлось поднять голову и глянуть на него.
Встал, пошатываясь, и только сейчас до меня дошло, что он в полубреду.
– Ирония, правда? Девка была так влюблена в меня, что предала тебя ради этого. Сдала твоего брата-преступника. Вы, женщины, никчемные существа, готовые на всё ради мужика.
Я перестала понимать значение его слов. Он вроде говорил более-менее четко, но голова кружилась, не желала я его слышать. Мозг отказывался воспринимать услышанное. Сердце закрылось от гадливых слов.
– Кровь моей сестры, – вырвал рубашку у меня из рук, ткнул мне в лицо. – На руках твоего брата!
Цедил сквозь зубы, зарычал и вдруг рванул к стопке картин и кулаком проломил одну из них. Я подорвалась с места и забилась в угол, крепко держа рамку. С тоской посмотрела на рубашку в его руках, до которой сейчас не добраться.
Всё бы отдала, чтобы заполучить ее. Все вещи брата были сожжены, отец не позволил мне взять ничего из дома, который покидали с позором. Всё, что осталось мне – это фотография, а теперь я наблюдаю, как рубашку брата грубо стискивает в кулаке его убийца. Портит саму память о нем. Он подошел ближе, нависнув надо мной и заставив зажмуриться от лютого страха.
Тагир шумно дышал, пылая яростью, а меня как током прострелило. Я вспомнила, когда брат надевал эту рубашку в последний раз.
– Это кровь Наили, – захрипела, когда его рука схватила меня за горло.
Он не причинял мне боли, а я рычала от избытка эмоций. А вот после моих слов замер.
– Что?! Врешь! – рев раненого волка.
Откинул меня к стене, и я больно ударилась спиной. Боль не беспокоила так, как рамка, которую мне чудом удалось сохранить. Я присела и наклонила голову, чувствуя стыд за нарушение обета. Но я больше не собиралась позволять очернять память моего брата. Он никого не трогал! Ни в чем не виноват!
– Я не вру. Узнаю эту рубашку из тысячи. Она такая одна была у Аслана.
Тагир смотрел с неверием, но слушал внимательно.
– Наиля поранила ногу. Крови было много, она потеряла бы ее слишком много до больницы. И мой брат… – сглотнув, продолжила, хоть и наталкивалась на лед взгляда: – Мой брат снял рубашку, затянул жгутом на ноге Наили и остановил кровотечение.
Мы оба понимали, что значат эти слова, всю их катастрофическую силу. И я видела, как в глубине глаз Тагира рождается понимание. Только вряд ли он был готов признать эту правду, ведь она меняла буквально всё.
– Он не мог, Малика была всем для него, – всхлипнула, поглаживая стекло по контуру лица Аслана. Родного, далекого, чье сердце уже восемь лет не бьется для меня.
– Она любила рисовать. Отец был против, я поддерживал, – Тагир будто не слышал, впал в оцепенение и отошел, присев на скрипнувшее от его веса кресло, произнес ослабевшим и тоскливым голосом.
Помню. Аслан обещал, что в браке с ним она сможет осуществить все свои мечты. Выставки работ. Не для популярности и денег. Малика просто хотела дарить людям красоту. Жаль, что два молодых сердца никогда не смогут сделать ничего из того, чего так сильно желали.
Ненависть новой волной подкатила к горлу, мешая дышать.
– Будь она жива, уже выставлялась бы в галерее. Я бы помог, ведь я любил ее, – продолжал говорить вслух Тагир, стискивая рукой переносицу.
Посмотрела на мужчину. А он живой. Сидит, имеет двух жен, хочет себе наследника. А мой брат никогда не станет мужем, отцом. Никогда!
– Аслана я тоже любила. А ты убил его. Ты! Ты! – сорвалась на крик, отложила фото и кинулась на мужчину с кулаками. – Поверил чужому навету! Не разобрался! Лучше бы ты был на месте моего брата! Ты!
Я так хотела заставить его страдать и мучаться. Но всё, что могла – только молотить слабыми кулаками по груди, которые неспособны причинить вред крупному сильному мужику.
Он терпел, сжав зубы, позволял себя бить, только стиснул челюсти и прикрыл глаза. И когда мой запал стал утихать, я стала реветь, уже не сдерживаясь, всхлипывала, глотая слезы и сопли.
– Успокойся, – притянул к себе и сжал, не давая дергаться.
Я рыдала и рыдала, чувствуя, как всё внутри горит, требует выхода. Расклеилась, ослабела, руки вдоль тела повисли без сил.
– Ты моя. Всегда была и будешь.
Про рубашку ни слова. Но я знаю, что слова мои он проигнорировать не сможет. Правда всегда всплывает. Вот только сделанного не воротишь, Тагир. И ты сам это знаешь.
А пока я позволила себе прикрыть глаза, зная, что завтра мне предстоит очередная битва.
С такими мыслями уснула без сил. И снился мне Аслан. Впервые за долгое время не в крови, каким я видела его в последний раз. Он улыбался. В той самой рубашке, которую я сегодня прижимала к груди. Поляна зеленела, а на небе ярко светило солнце, отражаясь в пронзительных глазах брата.
– Аслан, – произнес спокойным умиротворенным голосом брат.
Я улыбнулась и потянулась к нему рукой, но его образ стал таять. Я бежала и бежала, но он только отдалялся и шептал мне свое имя. Проснулась утром в постели, мокрая насквозь и запыхавшаяся.
– Что это было? – вопрос в никуда.
– Тихо-тихо, – раздалось рядом, прямо над самым ухом, а потом кто-то коснулся маленькой звездочки белого шрама на лбу. У кромки волос жило напоминание об унижении, которое я перенесла по вине чужого навета.
Дернулась и оттолкнула Тагира, который откуда-то появился возле меня. Еще и пытался утешать, касался следа от камня, который в меня бросили при нем. На его глазах.
А он пошел дальше под руку с моей бывшей подругой.
– Уйди! – шиплю я, садясь прямо и глядя на него с ненавистью. Обернулась, чтобы посмотреть, где нахожусь. А в памяти о вчерашнем вечере зияла бездонная дыра. Ничего не помню. Но оказалась я в спальне своего мужа.
– Ясмина, прекрати. Мы должны перестать воевать, – цедит сквозь зубы, играя желваками. Он еще смеет злиться?
Я бы кинулась на него со словами ненависти снова, но после сна меня обуяла тоска. Брат… Мне еще не скоро предстоит узнать, что Аслан хотел мне сказать этим сном. Но это был предвестник перемен. Счастливых и справедливых. В этом я не сомневалась. Вот только свой пуд соли я не познала до конца. Еще не время.
