Текст книги "Тагир. Ребенок от второй жены (СИ)"

Автор книги: Анна Сафина

Соавторы: Яна Невинная
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава 24

Тагир

Вижу, как падает тело Ясмины, словно в замедленной съемке. В последний момент успеваю подхватить ее на руки.

В комнате повисла тишина. Только мама бормотала что-то, пару раз я услышал имя сестры. “Малика, Малика…”

– Папа не в себе, не в себе, – стала лепетать Наиля. – У него белая горячка, вы что, не видите? Вы же не верите, что он мог такое сотворить, правда?

От ее голоса у меня пульсируют виски. Хочется пнуть эту псину, чтобы заткнулась и больше никогда не открывала свой поганый рот.

– Ты должна быть в больнице, тварь! – рычу при виде бывшей жены, с которой мне еще предстоит развестись по светским законам.

Наиля даже не вздрогнула, лишь сделала шаг назад и вздернула подбородок.

– Я п-позвонила твоим родителям, Тагир. Это неправильно так обращаться с женой, – подает голос Перизат, продолжая закрывать тело мужа собой.

Тот сидит на полу и смеется будто сумасшедший. Мама трясется, а отец обнимает ее плечи, но я вижу, как бугрятся на его шее вены. Они выглядят постаревшими, усталыми, потерянными.

Чувствую укол в сердце. Снова не справился. Куда смотрела охрана?!

Я должен был разобраться с Ахметом сам, родители не должны были приезжать и видеть всё это. Слишком сильное потрясение. И всё из-за змеи… Наили…

Поднимаю голову и вижу, как она пытается спрятаться за спину моего отца, но сейчас не в силах получить их защиту.

– Я дал ей талак, – захрипел, чувствуя, как внутри всё горит от ярости.

– Всё не так! Всё не так! – зашептала эта ненормальная, отойдя от всех и глядя на меня и Ясмину, прожигая луну моего сердца взглядом, полным ненависти.

– Пришли результаты экспертизы рубашки, – цежу сквозь зубы.

Отец и мать смотрят на меня. Вижу, как отцовские плечи напрягаются, а глаза прикрываются, не может теперь смотреть на меня. А мать… Бьется затылком о грудь отца, словно варится в собственном котле адских воспоминаний.

– Зачем… Зачем… – забормотала Наиля, словно сходя с ума. – Всё же было хорошо… Хорошо… Виновные наказаны… Да… Да…

Сгорбилась и стала пальцами оттягивать кожу щек, казалось, пытаясь разодрать себе лицо.

– Говори, что знаешь! – рычу, чувствуя, как чешутся руки схватить и ударить змею.

На Ахмета не смотрю. Чувствую, если кину туда взгляд, кинусь и убью его. Задушу. Удерживает лишь Ясмина, которая не приходит в себя.

– Ты не можешь меня прогнать! – засмеялась Наиля, обхватывая себя за живот, поглаживая его. – Теперь я ихдад! Ихдад! Ты не можешь теперь меня прогнать!

Морщусь, кладу Ясмину пока на кровать. По традициям, после талака выдерживается срок идды, равный трем менструациям, чтобы проверить, беременна ли женщина. Вот только мы оба знаем, что близости между нами не было давно. И сейчас она хватается за эту соломинку, чувствуя, как близок конец всему.

– Нет, – заверещала мама, услышав чужие слова. – Ты слышал, Рамазан? Чего ты молчишь? Ее отец…Он… А она… Не может она стать матерью нашего внука. Убью!

И кинулась к Наиле, растопырив пальцы, словно желая задушить ее голыми руками.

– Что, мама, и мне дадите те же травки, что дали для отравления Ясмины? Вы же всё о них знаете, правда? – прошипела эта змея, заставив меня замереть на месте и вскинуть голову на мать.

Она часто дышит и хватает Наилю за волосы, скидывая на нее всю злость и скопившееся напряжение. Плачет воем. На защиту дочери кидается Перизат, и три женщины вступают в схватку. Я отвлекаюсь, и именно этот момент выбирает отец. Прихожу в себя, когда слева раздается сипение.

Отец душит Ахмета, методично перекрывая ему кислород, сжав руки вокруг его шеи. Стою на месте, понимая, что еще чуть-чуть, и мир избавится от гнили, которую распространял вокруг себя Айдаров. Но когда его глаза закатываются, дергаюсь. Он не может умереть так легко. Мразь, опозорившая мою сестру, не уйдет из жизни тихо. Я проведу его семью через круги ада, опозорив на весь свет. Ни один пес не подаст им воды. И Ахмет Айдаров будет наблюдать за этим, и только после вздохнет в последний раз.

– Отец! – подхожу и кладу ему руку на плечо. – Мы сделаем всё по-нашему.

Проходит секунда, две. И руки отца разжимаются, он без сил опускается рядом, пнув лежащее тело Ахмета.

Перед глазами у меня пелена ярости. Сзади верещат женщины, отец сидит на полу, стискивая кулаки, костяшки у него в крови, по лицу текут слезы. Никогда не видел его таким убитым. Даже в те дни.

Вижу, что в проеме стоит охрана, не зная, что им можно предпринять.

– Ахмета вывести во двор. Охраняйте. Перизат и Наилю киньте в чулан. Еды до утра не давать, – беру себя в руки, отдаю приказы.

И они рассыпаются по комнате. Хватают женщин, выводят, несмотря на их крики и причитания. Волочат без уважения тело потерявшего сознание Ахмета. Как последнюю шваль. Он не тот, кто достоин уважения.

Беру на руки Ясмину и несу к себе в спальню.

– Фаина! – рычу, зная, что пронырливая служанка где-то рядом.

Не отсвечивает, но готова прийти на помощь, когда нужно.

– Да, господин Тагир, – раздается ее подобострастный голос.

– Вызови врача, он осмотрит мою жену, – холодно киваю ей, чтобы проследила, чтобы всё было сделано, как надо.

Охрана у двери стоит, понуро опустив головы. Знает, что когда я завершу разгребать дерьмо в доме, возьмусь за них. Не поздоровится всем, кто посмел допустить то, что под защитой моего дома случилась беда. Не рву их на части прямо сейчас только потому, что не случилось непоправимого.

Иду в гостиную на звук плача матери. Руки дрожат. Не могу унять дрожь, которая не отпускает тело. Захожу и прикрываю дверь. Вокруг тишина. Как будто все замерли в ожидании неминуемого конца. Слышны только шаги за дверью и звуки улицы.

– Я созвонился со старейшинами. Они ждут нас к утру, – глухой голос отца достигает слуха, но воспринимаю не сразу. Потом киваю.

– Хорошо.

Не смотрю на родителей, держащихся рядом, наблюдаю за омрачающейся погодой за окном. Накрапывает дождь, смывает следы занявшегося пожара. Его быстро потушили, но Ахмет отвлек охрану и подобрался к Ясмине близко…

– Господин Тагир, – дверь резко распахивается, и в комнату входит Динар, замирая на пороге и с опаской глядя на всхлипывающую маму.

Раньше бы он постучал и дождался разрешения войти, но случившиеся события стерли рамки приличий и сделали их ненужными. Сейчас всем не до церемоний.

– Разместили? – спросил равнодушно, но в душе был раздрай, стиснул кулаки. Не показал голосом творящегося внутри. Только так мог держаться.

Убеждаю себя, что Ахмет должен предстать перед старейшинами. Злюсь и ненавижу себя за то, что не предотвратил смерть Аслана. Всё должно было быть по-другому. Всё. Но прошлое не вернуть…

– Заперли в собачьей клетке, – доложил он. – Я выставил охрану, чтобы он не сбежал. Еще какие-нибудь поручения будут?

– Ступай, – покачал головой, отпуская, чтобы мы остались с семьей наедине.

Наиля с матерью заперты в чулане, но недолго им быть в этом доме. Она ошибается, если думает, что сможет быть ихдад. Возвращу домой с позором, с клеймом отверженной, дочерью убийцы и насильника. Впрочем, ни ей, ни Перизат завтра будет некуда возвращаться. Никто их там не будет больше ждать. А всё остальное – не проблема нашей семьи.

Пока Ахмета разместили в собачьем загоне, в котором я планировал завести бойцовских собак, он жив. Пусть переночует в таких условиях, он это заслужил. Это единственное, что спасает его от смерти прямо сейчас.

– Что с ним будет? – подала слабый голос мама, но на этот раз ее слезы не вспарывали мне грудную клетку, не трогали так сильно, как восемь лет назад. Именно они в свое время стали причиной трагедии.

Мне самому было тошно. Все эти восемь лет держать под боком тех, кто уничтожил дух нашего рода; тех, кто смеялся за нашими спинами и знал, что поставили нас на колени. Было уничтожено всё, что было мне дорого, из-за навета. Семья Ясмины потеряла сына, брата… А я… Заслужил это, стискиваю кулаки, зная, что не время жалеть себя.

– Пришла экспертиза рубашки, – проигнорировал ее вопрос и сказал то, что действительно важно. Повторил то, что они проигнорировали в прошлый раз. – На ней кровь Наили. Мы больше не будем скрывать ничего, мама.

В произнесенном не было нужды. Все в комнате уже знали, что Аслан Булатов не был виновен в преступлении, за которое был убит. Зверски и вероломно. Груз вины тяготил сердце, и я разрывался между чувством и верностью семье. Решение было только одно. Вину я возьму на себя.

– Я тебя спрашиваю, Тагир! – вдруг закричала мама, вскакивая с места. – Что будет с Ахметом? Почему он всё еще жив?

Застыл на месте, прикрыл глаза, потом повернулся к родителям, встречаясь лицом к лицу.

– Успокойся, Анель, – сурово произнес папа. – Мы сами разберемся. На этот раз будет сбор старейшин.

– Он не имеет права дышать, а вы, мужчины, только цепляетесь за стариков! – крикнула с надрывом мама, а затем замолчала и заговорила тише, стала переводить взгляд с меня на отца. – Никто ведь не знает, что он тут, правда? Вы должны поступить как мужчины, по нашим традициям! Почему он там, а вы здесь?!

– Успокойся, мама, – холодно осадил ее крики. – Ты уже наворотила делов.

Знаю, что не должен был так говорить. Но заноза в сердце и застарелая боль, вскрывшая кровоточащие раны, не давала здраво рассуждать.

– Что ты такое говоришь, Тагир? – зарычал отец, набычиваясь.

Я повернулся на выход, боковым зрением уловив движение, и вдруг увидел на пороге застывшую Ясмину. Вид у нее был слабый и болезненный. Под глазами залегли тени, руками она обхватила себя за плечи.

Повисла тишина. Мы все смотрели на нее, она на нас. Время будто замерло.

* * *

Прошлое

Наиля стояла напротив с горящими глазами, а я сжимал в руках пропитанную кровью рубашку. В ушах отзвук уличного шума, гул. Захожу в дом и хлопаю дверью. Иду к отцу, пока злость не захватила с головой.

– Сделаем экспертизу, – прикрыв глаза, отвечает мне он. – Врач приедет утром.

Грудная клетка его тяжело приподнималась, выдавая, как ему плохо и как он едва держит себя в руках.

– Завтра сбор старейшин. Мы решим всё, как положено, – качает головой отец, находится на грани.

Горе подкосило его. Малика была любимицей, папиной дочкой. А теперь для нас потеряны все ориентиры. Внутри только злость и желание мести.

– О чем вы говорите? – раздался вдруг голос матери, которая, шатаясь, держалась за косяк двери.

Мы с отцом переглянулись, он качнул головой.

– Иди к Малике, мама. Это мужские проблемы, – выдыхаю, слыша, как скрипят от натуги сжатые челюсти.

Вот только она не слушает, оседает на пол. Подхватываю, чувствуя, как от горя она похудела, стала совсем пушинкой. Мне бы зайти к сестре, но внутри всё разъедает кислотой. Это моя вина. Не уследил. Допустил такое.

– Это был Аслан?

Застыл, ощущая, как напряглось тело матери. Услышала наш разговор.

– Еще неизвестно, – пытался держаться отец, но голос прерывался, звучал надорванно. – Завтра узнаем.

– Это точно он. Да-да, – мама забормотала и стала раскачиваться на диване. – А всё ты, Ахмет. Всё из-за твоего калыма! Ты! Ты!

Вдруг кинулась на него с кулаками, и папа прикрыл глаза, позволяя ей бить себя. Я отвернулся, не в силах смотреть на ее истерику, сгорбленную спину отца.

Силы ее начали иссякать, и плач, переходящий в вой, стал утихать.

– Ты нужна нашей дочери, родная. Иди, – просипел отец.

Я вышел из комнаты, желая подышать свежим воздухом. Сегодня день, который навсегда изменит наши жизни. А когда вошел обратно, увидел маму, которая заваривала чай.

– Малике нужно успокоиться, – слабо улыбнулась она, насыпала заварку.

– Налей мне тоже, мам, – подошел ближе.

– Нет! – вдруг отшатнулась и ударила меня по руке. Затем посмотрела на мое полное недоумения лицо. – Здесь мало. Малике нужнее.

Поставила всё на поднос и унесла, а я смотрел ей вслед, видя лишь напряженную спину. Странно…

Я не мог найти себе места. Бродил из угла в угол, желая, чтобы время шло быстрее. Не стоило оставаться в глухой деревне, даже если это родной дом. Давно нужно было вывезти семью в город. Может, и не случилось бы этой беды с нами…

– Где ружье, Тагир? – вдруг раздался окрик отца по всему дому.

Поднял голову, наблюдая, как он спускается быстро вниз по лестнице.

– Я его не трогал, – ответил.

Мы просверлили друг друга взглядами, кинулись к комнате Малики, но матери там не было.

– Она пошла к Булатовым, – просипел, чувствуя тревогу.

Там Ясмина. Если что-то случится… Никогда себе этого не прощу.

Мы сели в машину, но внутри у меня скручивался узлом первобытный ужас. Ехали на пределе скорости, но я чувствовал, что опаздываем. А затем раздался выстрел.

– Из леса, – прохрипел отец, и я свернул в чащу.

Что ты наделала, мама?

Глава 25

Ясмина

На короткий миг я провалилась в забытье, наполненное смутными образами и неясными криками. Очнулась и обнаружила себя в постели на смятых простынях. Оторопь охватила тело, никак не могла согреться, дышала на ладони, и казалось, я на леднике, дрейфую в безбрежном океане без надежды на спасение.

Только праведный гнев и желание получить справедливое возмездие подняли меня на ноги. Двигалась по стенам и шла на звуки мимо охраны, которая не спускала глаз и держала в поле зрения. Глухие голоса Тагира и его родителей заставили остановиться. Определить меру ненависти к этим людям было невозможно. Она зашкаливала, не имея никаких пределов.

Вошла в комнату и видела лишь его – Тагира Юсупова.

Тысячу раз пожалела о том, что узнала его, полюбила, впустила в свое сердце и душу, что верила ему. Как танком, проехался по моей жизни. Железными острыми гусеницами вспорол грудную клетку и выворотил наружу внутренности.

Так и хожу все эти годы – неживая, едва дышащая. Дышу только ради того мига, когда смогу восстановить честь своей семьи.

Только она важна, и потому сейчас на моих устах формируется четкое требование:

– Когда будет восстановлено честное имя моего брата?

Тагир подается ко мне, его лицо искажено непонятными мне чувствами, до которых мне, впрочем, нет дела. Отступаю на шаг назад. Игнорирую стрелы неприязни, пущенные в меня родителями Юсупова.

– Утром мы выезжаем на родину, чтобы предстать перед судом старейшин.

Слова, которые должна была услышать восемь лет назад. Праведный суд не состоялся, и мы были изгнаны, долгие годы жили в позоре. Что с того, что Аслан будет оправдан? Его имя очистится от скверны, но он не встанет из могилы. Его убийца должен быть наказан.

– Кто ответит за убийство моего брата?

Рядом вскрикнула Анель, я повела головой, глядя в глаза женщины, так остро отреагировавшей на мои слова. Потом поняла причину ее страха, когда Тагир шагнул вперед и встал на колени, подняв на меня взгляд.

– Я отвечу за убийство Аслана.

– Нет, сынок! – кинулась к нему мать.

Смотрела поверх ее головы, читая в глазах Юсупова раскаяние и готовность сложить голову на плаху. Но моя душа молчала. Ничего не дрогнуло, ничего не всколыхнулось. Ничто не имело значения. Я получила его раскаяние и увидела готовность понести кару, но только слишком поздно. Ничего и никого не вернуть.

– Уймись, Анель! – вступил в разговор Рамазан Юсупов, обхватил жену и оттащил в сторону, а Тагир продолжал стоять передо мной на коленях и не спускать глаз.

– Ненавижу тебя! – выкрикнула ему в лицо и плюнула.

Плевок достиг его щеки, но он даже не дернулся. Терпел и не стирал влагу с кожи, просто застыл на месте и ждал дальнейших слов.

– Вы должны вернуть всё, что отобрали у нас. Буду рада, когда ты сгниешь в тюрьме, Тагир Юсупов, – ощерилась, говоря свои требования, и увидела, как дернулся Тагир напротив. Сжал зубы, вена на лбу вздулась, губы побелели. – Я требую талак!

От моих слов он дернулся, словно я ударила его острием кинжала, распорола грудную клетку и вынула израненное сердце. А внутри у меня тлела лишь боль.

Наблюдать крах поверженного врага было отрадно. Возмездие оказалось горько-сладким, но сейчас я смаковала это чувство, перекатывая на языке, как сладкий, но смертельный яд.

Я никогда не считала себя праведницей и сейчас желала кары всем тем, из-за кого пострадала наша семья, и при этом не испытывала угрызений совести. Пусть сдохнут, пусть сгниют на нарах, пусть плачут кровавыми слезами. Заслужили.

– Не докажешь, что он убил! Не докажешь! – кинулась ко мне Анель, обжигая яростным взглядом, муж удержал, снова отволок в сторону и долго что-то говорил на ухо, а Тагир поднялся, заставив меня снова испытать воздействие своей стати и мощи.

Коленопреклоненным было его проще ненавидеть. Сейчас он возвышался надо мной, нависал сверху и прожигал взглядом.

– Если ты беременна, на ребенка и так будет переписано всё мое имущество.

– Моему ребенку не нужен отец-преступник, который лишил его дяди! – вскинула раненно, прижав руки к животу. Замотала головой и снова сделала шаг назад, да только там была стена, не позволяющая уйти из этой комнаты.

Анель снова вскрикнула, словно каждый раз, когда я называла ее сына убийцей, вонзала кинжал в ее сердце.

– Я не позволю своему ребенку прозябать в нищете! Уйми свою гордость, Булатова! – грозно пророкотал Тагир, давя взглядом.

– Гордость? – усмехнулась, снова ощутив горечь. – Ты давно ее отобрал, Тагир Юсупов. Оставь мне хотя бы достоинство. Отпусти с миром. Не хочу иметь ничего общего с вашей семьей.

Говорила и верила в свои слова. Уеду, к тетке уеду. Нет у меня семьи. Даже если примут обратно, когда вернусь с вестями о том, что очистила имя брата от клеветы, всё равно не простят за самоуправство и методы, которыми я этого достигла. Но я выживу! Не нужны мне деньги Тагира!

– Ты не заберешь нашего внука! Можешь уходить, но это сын моего Тагира! Мы сами его воспитаем! – снова кинулась ко мне Анель, в ее глазах блеснул отсвет безумия.

Сердце заколотилось сильнее, страх за свою жизнь охватил с новой силой. Да она же на всё готова, чтобы защитить свое.

– Пойдем, Анель! – грубо тянет жену на выход Рамазан, и она, хоть и сопротивляется, но идет за ним, посыпая меня проклятиями.

С затаенным дыханием гляжу на Тагира, как только остаемся наедине. Нити между нами рвутся неумолимо. Ничего не связывает. Выстраиваются целые преграды из колючей проволоки. Мы оба это понимаем. Но если я беременна… Как бы ни хорохорилась, должна учитывать, кто отец моего ребенка.

Тагир делает ко мне шаг, но останавливаю одним жестом.

– Достаточно, Тагир, не подходи ко мне. Никогда больше!

Скрипнув зубами, насупленно на меня смотрит. Вижу, как этому жесткому мужчине сложно выполнять чьи-то требования, пусть и справедливые, и обоснованные.

– Хорошо, – стиснув кулаки, он делает шаг назад, смотрит загнанным больным зверем. – Тебе нужно отдохнуть. Скоро придет врач тебя осмотреть.

– Я не останусь в этом доме больше ни дня, – цежу сквозь зубы, чувствуя, будто задыхаюсь. А затем решила добить его, зная, что права: – Я подумала, Тагир Юсупов, как ты и советовал. Ты задолжал мне махр. Что ж, я хочу свободу. От тебя.

Не знаю, допускают ли такое законы шариата, но если же нет и противоречит всем догмам, я буду первой женщиной, требующей развода. Трогаю себя за грудину, сглатывая слюну, полную горечи.

Лицо Тагира перекашивается, мышцы дергаются, а сам он прикрывает глаза. Хочет подойти, но моя поза и выражение лица отталкивают. Но мы оба знаем. Он не готов меня отпускать.

– Даже если я дам тебе развод, Ясмина, – покачал головой Тагир. – Ты всё равно должна будешь ждать срока идды. А если ты всё же беременна, то он продлится до родов. Будешь находиться под моей опекой, я буду всем обеспечивать.

Его слова бьют меня наотмашь. По традициям, я должна буду жить в этом доме. Мне будет даже запрещено выходить и днем, и ночью из жилища. Капкан. Снова.

– Ты уверена в своем махре, Ясмина?

В этот момент я замерла. Мы смотрим друг другу в глаза, а на его губах клубится улыбка. Он знает. Мой махр не будет одобрен. Он против правил. Но если развод состоится, когда я буду жить в другом доме, то видеть Тагира мне больше не будет нужды.

* * *

Тагир

Слова Ясмины бьют хлеще хлыста. Жду ее ответа, уже зная заранее, чего она пожелает.

– Дом, тот самый, в который мы должны были переехать сегодня, – горько улыбается, и это движение губ вызывает во мне агонию.

– Сегодня уже не получится, – сиплю, на самом деле желая, чтобы она взяла свои слова назад.

Но я так виноват перед ней, что готов принять от ее руки всё что угодно, даже смерть. На мой ответ она молчит, только зло глядит исподлобья. Ждет.

– Я оформлю всё у юриста, а завтра охрана отвезет тебя, – сглатываю, чувствуя, как пересохло горло.

Утром мы с отцом выезжаем на родину. И неизвестно, как долго я не увижу луну своего сердца. Пусть у нас будет хотя бы эта ночь. Она не подпустит меня к себе, но зато я буду знать, что она рядом, в одном со мной доме.

– Хорошо, – поджимает губы и нехотя соглашается.

Разворачивается и уходит к себе. Сама мысль, что она живет в бывшей комнате Наили, невыносима. Но знаю, предложи я Ясмине переночевать в моей спальне, откажется, возненавидит меня сильнее. Хотя это уже практически невозможно.

Я стою на месте, варясь в собственных эмоциях. И только спустя полчаса прихожу в себя. Смотрю камеры и по ним вижу, что был прав. Улику Ахмет все эти годы прятал у меня под носом, на чердаке. И утка, закинутая Наиле в больнице, сработала. Она позвонила отцу, и тот подорвался, перепрятывая ружье, из которого стреляли в Аслана.

Выхожу из гостевой комнаты Ахмета, отношу ружье временно отцу, пусть будет у него, так надежней.

Он молчит, только сверлит оружие взглядом. А я спускаюсь вниз, не в силах находиться внутри дома. Тяжело на сердце, на душе, обстановка тяготит, бередя раны. Этот дом стал кладбищем. Воспоминаний, неправильных действий, любви…

* * *

Прошлое

Тагир

Горечь произошедшего пеплом оседает в гортани, не давая дышать полной грудью. Мама тихо воет в комнате, оплакивая Малику. Отец заперся в кабинете, топя свое горе наедине с собой.

Я же стискиваю кулаки и поднимаю голову, чувствуя, как лицо ласкают солнечные лучи. Недостоин я этого, ничего недостоин. Аслан убит, Малику не вернуть, и я остался наедине со своим горем, мыслями и совершенным грехом, который ничем не оправдать.

– Тагир, – голос Наили отвлекает от самобичевания.

Опускаю глаза и вижу ее псевдоневинное лицо. Не заметил, как она незаметно подошла. Чувствую поднимающуюся из глубин злость, которая бьет по нервам.

– Что тебе? – грублю, выплевывая слова.

Желаю стереть ее с лица земли. Та, что принесла беду в наш дом. Но больше всего злюсь на себя. За то, что не предусмотрел действия матери, позволил случиться всему этому с Маликой, родителями. Не оправдал надежд рода. Никчемный сын.

– Как ты? – выдыхает эта тварь, глядит щенячьими глазами.

Я смотрю на нее и не могу понять, как одна женщина могла привести к таким трагичным последствиям. С одной стороны, ненавижу. С другой, благодарен. Вот только это чувство пропитано горечью и агонией.

Мы видели с отцом следы преступления Аслана в том домике. Кровь… Так вот оно какое, то место, где Малика… Лишилась всего…

– Ты наверное уже не женишься на Ясмине, – складывает руки на груди, я на это молчу, а она всё равно продолжает гнуть свое: – Ну да, она ведь сестра преступника. Люди не поймут.

Прикрываю глаза, стискиваю челюсти, желая раскрошить зубы в крошево. Ее слова режут наживую, а сама она будто наслаждается моей болью.

– В доме вам теперь нужна хозяйка. Твоей маме необходимо пережить горе, – забывается и как ни в чем не бывало щебечет.

– У нас есть слуги, – отбриваю, понимая, к чему она клонит.

В этот момент слышен гулкий раскат грома. Скоро пойдет дождь. Солнце уже спряталось за тучами, прямо как и всё светлое, что было у меня когда-то.

– Но… – всё пытается склонить меня к себе Наиля, о которой я за эти несколько секунд тишины уже успел забыть.

Снова смотрю на нее, морщусь и дергаю губами в презрении. Не такой должна быть настоящая женщина. Мужчина должен завоевывать, а не быть добычей. А эта ущербная стоит, мнется, жеманничает, уже и не знает, что придумать, как заполучить меня себе, даже не гнушается и хочет поживиться на чужом горе в достижении желанной цели.

– Заткнись, – шиплю, хватаю ее за плечо и отталкиваю, жалея, что не могу пнуть, не по-мужски это. – Ты последняя девка, на которую я обращу внимание. Мерзкое отродье.

Она молчит, сглатывает слюну, в глазах ее обида и слезы.

– Девка? – сипит, а затем приходит в себя и зло щурит глаза. – Посмотрим, как ты запоешь, когда все узнают, что совершила твоя мать!

Поднимаю на нее снова голову, смотрю в лицо, полное ненависти.

– Повтори! – грозно шиплю, надвигаюсь на эту мышь. – Что за чушь ты несешь?

Она дрожит, вот только я зря думал, что от страха. С этой девчонкой что-то не в порядке, Наиля наоборот приникает к моей груди и шепчет:

– Я видела, всё видела. И ружье, что вы сбросили в речку, ясно? Женись на мне, Тагир! Мы ведь любим друг друга, – настаивает, заставляя холодеть мое сердце.

– Не неси чушь, – осаждаю, а у самого гулко бьется пульс в ушах. – Никто не поверит твоим бредням.

– Думаю, следствию понравится улика в виде ружья. Или ты думаешь, я такая дура, что стала бы обвинять голословно, без улик? – донеслось мне в спину.

Я напрягся, остановившись на полпути. О чем говорит эта змея? Неужели так помешалась на мне, что следила?

Оборачиваюсь и вижу в ее глазах приговор. Себе, своей семье, матери…

* * *

Настоящее

Встряхиваю головой, прогоняя воспоминания. На душе тяжесть, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, чешутся.

Ноги сами несут меня вниз, наружу. Сам не замечаю, как иду на задний двор.

– Господин Тагир, я запер Ахмета на замок, – подбегает ко мне Динар, видя, как я быстро перемещаюсь по двору, доходя до закона для собак.

– Знаю, но за вами надо перепроверять! Ты! – хватаю его за грудки и притискиваю к стенке загона. – Почему охрана допустила, чтобы Ахмет шастал по дому?! Ты хоть понимаешь, тварь такая, что могло случиться, если бы…

Гнев исходит от меня волнами, вымещаю его на начальнике охраны, хотя спрашивать должен в первую очередь с себя. Виноват только я.

– Он отвлек ребят, там, на заднем дворе, подвезли горючие материалы по вашему приказу, когда всё загремело, пошли проверить, – оправдывается, тараторя, Динар.

Отпускаю его и отталкиваю в сторону.

– И что? Проверили?! – спрашиваю с рычанием, которое дерет горло.

– Ахмет установил противовес, – объясняет. – Поставил груз на одну доску, а на другую – открытые канистры с бензином, потом дернул за веревку, канистры загремели и попадали, и он бросил в бензин зажигалку…

– Что ты мне рассказываешь? – тычу его в грудь, обозленный тем, что Ахмет провернул такую хитрость под нашим носом, и его никто не остановил.

– Говорю как есть! Все тушили пожар! Полыхал весь двор! – кивает на обугленные сараи и выжженное пятно земли рядом с нами.

– Пошел вон! – командую ему, не желая слушать. Потираю лицо и ударяю кулаком о жестяную стену загона, слыша хриплый смешок того, к кому пришел.

Захожу внутрь помещения с десятью клетками по двум сторонам. В одной из них прямо на голой земле сидит нагло смеющийся Ахмет. Глаза блестят в полумраке, как у животного.

Ненависть выжгла в моем сердце дыру, окропила рваные края кровью. Руки сами по себе сжимаются в кулаки. Я дергаю прутья клетки и благодарю Аллаха за крепкий замок на двери. Иначе неминуемо умертвил бы паскуду.

– Пришел навестить меня, Тагир? – усмехается гад, сидя с вытянутой вперед ногой, вторая расслабленно покоится на согнутой в колене ноге. Ссадина на лице и заплывший глаз его никак не беспокоят.

– Пришел рассказать тебе, что с тобой будет, Ахмет. Скоро ты предстанешь перед судом старейшин. Не надейся на скорую расплату. Я добьюсь не только самой страшной каторги для тебя, но и куплю сокамерников, которые покажут тебе, что такое, когда берут силой.

– Я хотя бы взял то, что хотел, – усмехается он грязно, давя на больное. – А что ты, Тагир? Восемь лет жил с нелюбимой женщиной, а та, кто в твоем сердце, никогда тебя не простит. Ты останешься один. Твой род будет опозорен и вымрет, потому что ни одна женщина не запятнает себя браком с таким, как ты.

– Заткни пасть! – ярюсь, снова дергая за решетку. – Ты сдохнешь как собака!

– Зато я пожил как человек, Тагир, а ты, – жмет плечами, – чем можешь похвастаться ты? Я стар, мне ничего уже не нужно, но лучшие свои годы я прожил с осознанием, что получаю всё, что хочу, и обвожу всех вокруг пальца. Ты же не получишь ничего из того, что желаешь.

Его слова бьют не в бровь, а в глаз, но я не намерен выслушивать горькую правду о самом себе.

– Твой род тоже вымрет. Твоя жена и дочери сумасшедшие. Их поместят в психушку, откуда они не выйдут уже никогда. Никто не вспомнит о тебе, а если упомянут имя твоего рода, каждый будет считать своим долгом сплюнуть на землю в знак презрения.

– В таком случае я буду только рад, что такая же участь постигла род Юсуповых, – смеется он, запрокинув голову и скаля свои желтые крупные зубы.

Его гадкий смех преследует меня даже тогда, когда выхожу наружу. Наверное, я буду вечно помнить эти минуты. Душу перемалывают невидимые жернова, на сердце камень. Жгучая кислота ненависти выжигает нутро.

Кого? Кого ты ненавидел все эти годы, Тагир? На кого перенес ненависть и вину? Ясмину было ненавидеть легче, как сестру человека, покусившегося на родную кровь. Проще, чем мать, которая пошла на страшный грех. Проще, чем убитого друга, которому было никак не отомстить за надругательство. Проще, чем себя, кто не углядел за Маликой, кто делал всё, чтобы наказать семейство Аслана, кто терпел шантаж ненавистной жены и порой желал примириться со страшной действительностью и попробовать найти успокоение в воспитании сына. Того, кого так и не обрел. А сейчас сделал всё, чтобы меня лишили возможности даже на него взглянуть.

Меня колотит, кожа липкая от пота. Ноги несут прямо к черной подпалине, которая начинает блестеть влагой от капель дождя. Одна, другая. Крупные капли падают на лицо, плечи, небо извергается дождем. Стою прямо в центре черного неровного круга и поднимаю голову к небу. Ни о чем не прошу. Небеса останутся глухи к моим мольбам, ведь я заслужил даже самую страшную кару.

Заслужил. И готов понести наказание. Состариться в застенках тюрьмы. Не увидеть белого света. Жить в позоре и заклейменным. Не видеть родных. Ноги подгибаются, падаю на колени, не ощущая боли. Ничего не ощущая. Чувства выхолощены. Внутри пустота. Бездонная яма.

И только сейчас понимаю, что больше всего ненавидел Ясмину Булатову за то, что не мог ею обладать. А теперь путь к ней закрыт навсегда. Своими же руками я уничтожил всё между нами. Сжег. Испортил. Пальцы погружаются в сажу, пачкаются, вожу руками по черной земле как безумный. Бью кулаками по земле, не реагируя на боль. Сумерки опускаются на двор, дождь усиливается, я начинаю дрожать, но не двигаюсь с места, готовый намертво спаяться с землей. Больше ничего у меня не осталось. Один. Заслуженно.