Текст книги "Вторая жена (СИ)"
Автор книги: AlmaZa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Глава III
Когда началась рабочая неделя, из головы быстро всё выветрилось. Вечная беготня с занятий в музей, оттуда на выставки, оттуда на конференции не давала отвлекаться на постороннее. Но вот, стоило добраться до квартиры, как зазвонил неизвестный номер.
– Алло? – подняла я механически на русском.
– Элен Бланш? – раздалось мужское сомневающееся и вопросительное.
– Да, это я, – перешла обратно на французский.
– Вы хотели узнать, понравится ли картина, которую вы посоветовали. Она понравилась.
Не сразу сообразив, о какой картине идёт речь, и кто это вообще мне звонит, я вдруг опомнилась и, шокированная, застыла на несколько мгновений с разинутым ртом.
– Откуда у вас мой номер?
– Я попросил мне его дать.
– Это конфиденциальная информация, они не имели права.
– Прошу меня простить, я очень настаивал. Вы огорчены?
– Я рада, что подарок понравился, – немного злясь, и в то же время обуреваемая странными эмоциями, польщённая и вспыхнувшая, признала я.
– Я буду на следующей неделе снова в Париже. Могу я отблагодарить вас ужином? Знаю, – не дал он мне возразить, – вы заняты, я помню. Но это просто… жест вежливости. Кроме того, я считаю непростительным, если вы не были в ресторанах, которые, как вы выразились, другого уровня.
– Это нормально и соответствует моим доходам.
– Я это сказал и не с претензией к вам, а к тому, кем вы заняты.
– А я не говорила, что я занята кем-то.
Возникла заминка. Может, зря я сказала это? Зря намекнула, что свободна?
– Тогда… как же?
– Я занята чем-то – работой.
Он засмеялся расслабленно:
– Вот оно что. Значит, проблем с ужином нет?
– Есть.
– Какая?
– Я даже не знаю, как вас зовут.
– О, простите! Конечно. Можете называть меня Набиль. – Надо же, интернет не наврал, чудеса. – Всё? Или нужно преодолеть ещё какие-то преграды?
Мне льстило его предложение. Я не могла поверить, что меня зовёт на ужин миллиардер! И в то же время, идти не хотелось. Во мне было много предрассудков, и главный из них – он мусульманин. А я – дочь православного священника. У нас не было никакого будущего, а если его очевидно нет, то никогда не стоит начинать подобное знакомство.
– Нет, извините, Набиль, я не смогу.
– Почему?
– У меня очень много работы.
– Элен, невозможно работать без выходных! Это вредно.
– Некоторые виды отдыха тоже бывают вредны.
– Давайте найдём ресторан вкусной и здоровой пищи? – пошутил он. Я улыбнулась его юмору, и в то же время напряглась от его настойчивости. Все эти красноречивые горячие мужчины, не то с юга, не то с востока, хотят затащить девушек в постель, и больше ничего. А я хочу одного-единственного: принца, рыцаря, кабинетного ботаника, не важно, и чтоб венчание, свадьба и первая брачная ночь, и только в ней в постель, не раньше.
– Позвоните мне где-то через пару лет, возможно, я передумаю.
– Элен…
– До свидания!
Положив трубку, я ощутила кисло-горький вкус чего-то упущенного, и в то же время испытывала гордость. Кто-то же должен щёлкать по носу этим «королям жизни», считающим, что в Европе все женщины – проститутки. Нет таких денег, которые заставили бы меня изменить моим принципам.
Квартиру я снимала в девятнадцатом округе, неподалёку от станции метро Сталинград. Да, в Париже была такая. Когда я рассказывала об этом кому-то из России, всегда думали, что я шучу. Но здесь всюду было множество удивительных и не всегда связанных с Францией названий, например, я помимо того жила в десяти минутах ходьбы от площади Марокко; с некоторых пор она сделалась для меня триггером, постоянно возвращающим мыслями к мсье Сафриви.
Ехать на работу в Лувр мне надо было по прямой, по седьмой ветке, и я выходила возле пекарни, где покупала какую-нибудь булочку, бриошь или эклер к полднику, и отправлялась в кабинет, делимый ещё с двумя сотрудницами. Одна из них уже вышла из отпуска, вторая – ещё нет.
Сегодня у меня было самое что ни на есть романтическое настроение, так что на мне была длинная свободная юбка до середины икр, сочного тёмно-голубого цвета, с широким поясом на талии, белая блузка с коротким рукавом и стоячим откладным воротничком, как раз чтобы в разрезе красиво расположился шарфик. В общем, просто Одри Хепберн в «Римских каникулах», только волосы светлые, забранные в высокий пучок. Несмотря на то, что кокетничать и флиртовать я не умела, мне нравилось хорошо выглядеть и ловить на себе восхищённые взгляды – маленькое женское тщеславие. Возможно, саму себя я тоже позиционировала, как музейный экспонат, доступный к просмотру, но недоступный для приобретения.
Выбрав себе булочку с марципаном, я вышла на ступеньки пекарни и услышала:
– Элен!
Подняв голову, я чуть не выронила свой бумажный, источающий прекрасный запах пакет. Это был Набиль. Заметив мою растерянность – скорее невообразимое удивление – он улыбнулся и подошёл.
– Как и обещал, я приехал снова в Париж…
– Мне вы ничего не обещали, – поспешила поправить его я. Очередная встреча дала мне разглядеть его ещё подробнее, чем в прошлые разы. Он выглядел привлекательно, чего уж лукавить. Держал солнечные очки в руке, видимо считая, что прятать глаза при разговоре – дурной тон. У него были длинные и тёмные ресницы, на зависть всем девушкам.
– Да, но я сказал, что сделаю это…
– А я предложила позвонить мне через два года.
– Я предпочёл сразу встретиться.
– Потому что это должно произвести больше впечатления, чем телефонный разговор?
– Почему вы так категорично настроены против того, чтобы поужинать со мной?
Заявить свои истинные причины, объяснить ему, что да как я считаю, это фактически напрямую сказать «я девственница, и берегу свой цветок для принца». Не хотелось, чтобы он узнал обо мне хоть какую-то интимную подробность, бабники слишком хорошо умеют этим пользоваться и манипулировать. Кроме того, при учёте некоторых нюансов, он мог бы принять меня за националистку, а я, даже если была ею немного, не хотела светить этим смертным грехом лицемерно-толерантного общества, где таких же скрывающих своё настоящее мнение – большинство.
– Давайте сделаем так. Сначала вы, Набиль, ответите мне, почему хотите со мной поужинать?
– Вы мне понравились, – не стал жеманничать он. Плюс в карму за честность.
– И?
– И? – не понял он. – Это… сомнительный повод?
– Нет, это означает, что мы поужинаем – и всё? Вы заплатите и уедете, не тревожа меня больше?
Он как будто бы замешкался, не зная и пытаясь угадать, а какого развития я хочу? Чтобы он уехал или продолжал ухаживать? Я намеренно произнесла всё нейтральной интонацией, чтобы поломал голову. И мсье Сафриви выбрал сказать то, что думает он сам:
– Я бы, конечно, хотел продолжить наше общение.
– То есть, ваше приглашение не бескорыстно? Вы рассчитываете что-то получить в итоге?
Набиль хмыкнул, качнув головой, и потёр шею от неловкости:
– Никак не привыкну к европейской прямолинейности. У нас так диалоги не ведут…
– А как у вас ведут?
– Вы были когда-нибудь на восточном базаре?
– Нет.
– Вы бы поняли. Там торгуются целый час, не упоминая товар и цену, а хваля друг друга, отпуская комплименты. И всё же оба понимают, о чём речь. У нас не говорят всё вот так, в лицо.
– Символично, что вы привели в пример базар. Мы торгуемся? Вы пытаетесь что-то купить?
– Элен, вы каждое моё слово понимаете превратно…
– Набиль, я не вижу смысла терять время на наше знакомство. Вы не живёте во Франции, а я – живу, мы разного вероисповедания, разной культуры, отношений у нас не сложится, а на свидания раз в какой-то период времени, в роли любовницы, я ни в коем случае не согласна, – пока я излагала, у него чуть дёрнулась скула, но он быстро переборол себя и стал слушать меня серьёзно, убрав улыбку. Как будто принимал и усваивал новые правила игры. – Теперь вам ясны мои мотивы?
– Вы не хотите дать даже шанса? И кто сказал, что при данных условиях отношения невозможны?
Потому что ты думаешь просто про отношения, Набиль, а я подразумеваю венчание и семейную жизнь. И почему я не озвучила именно это? Почему не решилась? Потому что на самом деле боюсь спугнуть его окончательно, польщённая таким ухажёром? Потому что, как и всякая девушка, хочу нравиться и влюблять в себя? Главное не заиграться и не влюбиться самой. Я бы не хотела завязнуть в таких ослепляющих и отупляющих чувствах, которые толкнули бы меня на смену религии и принятие образа жизни, вовсе мне не свойственного.
– Вы не разбираетесь в искусстве, мы не найдём общего языка, – засмеявшись, смягчила я нотами шутки честное замечание.
– Если бы я в нём разбирался, у меня бы не оказалось повода обратиться за помощью, и мы бы не познакомились. Мне кажется, что людям, владеющим одинаковой информацией, было бы друг с другом довольно скучно. Не считаете?
– Но если мне неинтересна, допустим, физика или химия, я бы не хотела, чтобы мне о них рассказывали на свиданиях.
– Я не очень-то смыслю в том и другом, будьте спокойны, если пойдёте со мной на ужин – никаких формул и задач!
– А о чём же мы с вами будем говорить?
– С удовольствием послушаю вас, Элен, и узнаю что-то о Лувре, например.
– Сведение о Лувре номер один: я там работаю и уже опаздываю на работу.
– Дайте согласие на встречу, и я вас мигом отпущу.
Мы встретились взглядами. Мужская настойчивость вызывала закономерное противоборство, хотелось упираться и отказываться; с другой стороны, ведь нам, девушкам, это и нужно – настойчивость, ею мы проверяем серьёзность намерений. Прими он скромно и покорно моё нежелание за чистую монету, принимай так отказы все мужчины, я точно никогда не заведу отношений. Я слишком сомневающаяся, а надо ли мне сейчас это? А тот ли это человек? А что мы с ним будем делать? А как пойдёт диалог? Стоит ли это моего времени или я пожалею, что гуляла с проходящим кавалером вместо того, чтобы дочитать «В Лувре» Жоржа Салля?
– Хорошо, давайте поужинаем, но это не будет ничего значить, в первую очередь то, что я соглашусь повторно.
– Во сколько вы заканчиваете? Я заеду.
– В шесть, но я думала сначала переодеться…
– Зачем? Вы великолепно выглядите, Элен.
– Разве в рестораны высокого уровня не нужно вечернее платье?
– О, прошу вас! Кого сейчас волнует дресс-код? Может, в спортивной обуви и не пустят, но в остальном – не стоит себя утруждать.
– Что ж, в таком случае – до вечера!
– До вечера, – и пока я проходила мимо, удаляясь в сторону Лувра, он поворачивал за мной лицо. Сунув одну руку в карман, другой он вертел за дужку солнечные очки. Когда я отошла на значительное расстояние, то не удержалась и обернулась. Набиль улыбнулся с выражением охотника, приметившего лань, или мне только казалось, что все восточные мужчины выглядят хищно и похотливо? Может, это моё такое восприятие, исходящее из стереотипов? Надев солнечные очки, он махнул и пошёл к своей машине. Я отвернулась и пошла работать.
Глава IV
Работалось туго, потому что нельзя было не думать о грядущем вечере. Рассуждая о предстоящем свидании, я сама себя невольно заставила нервничать, беспокоясь из-за всего подряд: а действительно ли я нормально одета, а не даю ли я согласием повода думать, что легкомысленна, а прилично ли вообще соглашаться ехать куда-то с человеком, которого почти не знаю? Поскольку у меня остался номер после его звонка, я раз десять тянулась к мобильному, чтобы позвонить и отменить всё, но успокаивала себя и призывала не паниковать. Просто я никогда в жизни ещё не была на свидании… Нет, в Томске была как-то раз, однокурсник пригласил в кино, и я без задней мысли согласилась, думала, что это дружеский поход. Когда же оказалось, что идём мы вдвоём, без друзей, я ощутила дикую неловкость, жалась к противоположной от него стороне сидения в кинозале, делала очень увлечённый фильмом вид, чтобы поменьше говорить, а после сеанса отказалась, чтоб он меня провожал, позвонила двоюродному брату и попросила отвезти домой. В Париже я уже всегда понимала, куда меня зовут, поэтому отказывалась. В основном приглашали коллеги, кто-то, с кем связана по работе – других знакомств мне взять было неоткуда, – но я предусмотрительно избегала романов в кругу, в котором всё равно потом пересекаться до конца жизни. Если роман закончится ничем или взаимными претензиями, зачем портить отношения? Да и настойчивостью французы не отличались. Во-первых, их «выдрессировали» феминистки, указав отведённое им место, во-вторых, они были какими-то слишком рациональными и прагматичными для больших поступков и красивых ухаживаний, так что это граничило с жадностью, и совсем не располагало мою «широкую русскую душу».
И вот, впервые я сознательно иду на свидание. Несмотря на то, что сама же себе сказала «из этого ничего не выйдет», несмотря на то что понимаю – браком это не закончится. Почему же я иду? На что надеюсь? Покорить Набиля настолько, что он примет православие? Или переедет сюда? Впрочем, у него же какие-то дела в Париже и без этого есть, значит, он мог бы какую-то часть времени проводить во Франции… Боже, неужели я всё-таки начинаю строить серьёзные планы? Но почему я не должна? Если таково моё требование, согласованное с моим воспитанием, что любовь – это про брак, один и на всю жизнь, а не про кратковременные случки с каждым встречным. Почему же тогда я должна смириться с чужим взглядом на эти вещи и сказать: «Ах, Лена, вы должны просто общаться, не рассчитывай на многое и оставь свои устаревшие целомудренные законы поведения!». Нет, я останусь при своём, и если его не устроит то, чего я хочу – он может больше не приезжать.
Даже если бы захотела, я бы не смогла его не заметить. Когда вышла из Лувра, то увидела Набиля, стоявшего у всё той же чёрной машины, но – на этот раз – с букетом алых роз в руках. Понимая, что придётся взять их в свои, я почувствовала себя одной из тех фальшивых инстадив с бровями шириной в палец и губами-сардельками, которые хвалятся подобными букетами от своих «папиков», выдаваемых за женихов и любовь всей жизни. А букет и впрямь был огромным.
– Mon dieu![1] – подошла я к нему. – Сколько их тут? Сотня?
– Всего лишь пятьдесят одна.
– Не стоило.
– Пустяк.
– Кому как… – интонация у меня вышла такая, что это не он уязвил меня относительной бедностью, а я поддела его понтёрством и показушничеством. Набиль открыл заднюю дверцу и положил туда цветы, поняв, что я не оценила до писка этот амурный жест:
– Если тебе не нравятся…
Когда это мы перешли на «ты»? Но я не стала делать замечания.
– Нет, я люблю цветы. Не люблю только, когда они становятся средством достижения цели.
– Твой острый ум и деловой подход так… не сходятся с твоей юностью! – просиял он, подобрав устроившие его слова. Как будто бы он подразумевал что-то другое.
– А, так я ввела тебя в заблуждение? Выглядела наивнее, чем есть? Всё ещё можно отменить… – развернулась я и сделала вид, что ухожу.
– Нет, Элен! – он поймал меня за запястье, но отпустил, как только я остановилась. Засмеялся. – Напротив, я приятно удивлён, что ты столь… рассудительна?
– Я, кстати, не так уж юна. Мне двадцать семь.
– Шутишь? Я думал, что тебе лет двадцать, ещё удивился, что Сотбис принял у себя студентку…
– Льстишь?
– Нет, правда, ты не выглядишь на свой возраст. Совсем.
– Значит, ты рассчитывал на двадцатилетнюю? – прищурилась я, опять вызвав у него улыбку. От неё по мне бежали мурашки. Было что-то в этой уверенной мужественности от жеребца, застоявшегося в стойле, когда лучше не выпускать его оттуда, если не умеешь укрощать.
– Мне всё равно, что написано в твоём паспорте. Я об этом не думал, просто поделился впечатлением.
– А сколько тебе лет?
– Тридцать пять, – он кивнул на машину, – может, продолжим беседу за ужином? Что тут стоять.
Окинув взглядом округу, убеждалась, что никто знакомый не видит совершаемого, точно это было преступлением или как минимум неблаговидным проступком, я кивнула:
– Кажется, мы достаточно взрослые для этого, как только что выяснилось.
– Тогда – прошу, – обошёл он авто и открыл мне дверцу. Я, придерживая юбку, чтобы она не помялась, опустилась в салон.
– Куда поедем?
– Я хотел заказать столик в «Мёрисе», но там за несколько часов это невозможно, поэтому обойдёмся банальностью – «Жюль Верн».
Я поняла, почему он назвал это банальностью, ведь ресторан располагался в Эйфелевой башне, а романтический ужин и башня Эйфеля – это самый избитый шаблон в мире.
– Фи, какая пошлость, – поморщила я нос в шутку. Набиль поддержал веселье:
– Вот и я об этом. Прости за предсказуемость.
– Это не самое плохое качество.
Мне понравилось, что с ним было легко иронизировать и не возникло никакой напряжённости. Удивительно, но пока что я действительно не замечала каких-либо культурных расхождений. Глобализация дала более глубокие корни, чем думалось. Может, я была неправа в своих предубеждениях? Его смуглая рука с увесистыми наручными часами на запястье легла на коробку передач. От неё исходила сила, привычная к властвованию и управлению. Почему-то это действовало возбуждающе – в таких руках хотелось бы оказаться. Но при условии, что это не на одну ночь, а на всю жизнь. Нет смысла испытывать что-то прекрасное, чтобы вспоминать потом об этом до смерти. Оно либо должно быть постоянно, либо нечего и начинать.
У окна свободных столиков не было, но я не расстроилась – я поднималась на башню и любовалась видами с неё не раз. Набиль не был поклонником французской кухни, поэтому заказал себе что-то наименее на неё похожее, в чём не было свинины. Это снова напомнило о расхождении между нами.
– Так… давно ты работаешь в Лувре? – чтобы как-то завязать беседу, спросил Набиль.
– Больше двух лет. А ты кем работаешь?
Отведя глаза к вилке, которую завертел в пальцах, он с иронией улыбнулся:
– Самозанятым.
– А серьёзно?
– У нас семейный бизнес. Производство строительных товаров.
– Судя по купленной картине – доходы неплохие.
– Жаловаться не на что. А ты… только изучаешь картины или рисуешь тоже?
– Рисовала. У меня даже были выставки…
– О-о! Надо же! А можно посмотреть на твои полотна?
– Не ври, что тебе это интересно, – отмахнулась я, – не стоит из вежливости делать вид.
– Нет, я…
– Не ври, – повторила я строже. Мне не нравилось, когда имитировали энтузиазм, и не нравилось, когда имитировали увлечённость. Особенно тем, что мне-то по-настоящему дорого.
– Ты категоричная.
– Мне часто это говорят. Как и то, что я слишком прямолинейная.
– Это и я успел заметить, – посмотрев мне в глаза, Набиль превратил характеристику в что-то среднее между комплиментом и насмешкой. Блеск его карих, почти чёрных глаз всё превращал в лёгкую двусмысленность. – Мне нравятся открытые люди, без второго дна.
– Мне тоже.
Отвлёкшись на еду, он спровоцировал паузу. Я не умела вести разговоров на свиданиях, потому что не было возможностей потренироваться. И я не умела вести себя с мужчинами, которые мне нравятся, потому что до Набиля это буквально были певцы и актёры на экране телевизора, а с ними не поболтаешь как-то. С каждой минутой я всё отчётливее понимала, что хочу нравиться тоже, то есть, я вроде бы как уже понравилась, но что сделать, чтобы не разочаровать, не отпугнуть? Нет, это должно быть его головной болью! И всё же… как дать понять, что я не против его ухаживаний, если всё… имеет серьёзные намерения?
– Ты родилась в Париже? – запив водой малюсенький кусок рыбы (порции здесь вообще были немного гномские), спросил он у меня. Я хотела посмеяться: «Как ты мог подумать такое?». Но вовремя поняла, что он представления не имеет о моей национальности! Он принимает меня за настоящую француженку! И здесь моя прямолинейность мигом дала сбой. Я решила, что не буду говорить о себе всей правды сразу и подержу интригу. Не буду лгать, но чуток недоговорю.
– Нет, я переехала сюда, поступив в университет.
– Значит, живёшь одна? Не с родителями?
– Это к чему уточнение? Могу ли я позвать к себе? – опять в лобовое столкновение полетели мои мысли изнутри наружу. – Нет, не могу.
– Я вовсе не об этом! – засмеялся Набиль. – К тому же, если бы я собирался заманить себя так сразу в постель – я бы пригласил тебя в гостиницу.
– Порядочные девушки по гостиницам не ходят, – доедая земляничное мороженое (плевок на три ложки посредине большой тарелки, как это принято в солидных ресторанах), констатировала я.
– К себе не зовут, сами не ходят. Что же они делают?
– А ты всё-таки замыслил постель?
Поймав мой взгляд, он потянул несколько секунд с ответом, пока мои щёки не вспыхнули под огнём его глаз. И тогда сказал:
– Мог бы я называться мужчиной, если бы не думал об этом, глядя на тебя?
– Запретить думать никому ничего не могу, – смутившись, присосалась я к чашке с кофе. Должно быть, мне не хватало элегантности и утончённости истиной француженки, но отсутствие оттопыренного мизинчика вряд ли так сразу выдаст, что девица из условного Мухосранска, а не Прованса.
– Это верно. Мечты и желания непослушны, они всё равно возвращаются в голову, как их оттуда не гони!
– У тебя есть мечта?
– Она сбылась – я ужинаю с тобой.
Красиво говорит, как и все восточные красавцы. Но мне не восемнадцать лет, чтобы принимать всё за чистую монету.
– А что-то более глобальное? Долгосрочное?
– Даже не знаю… я обычно называю это поставленными задачами и целями, а не мечтами.
– Значит, ты не романтик.
– А ты о чём мечтаешь?
– Разбираться в живописи так же хорошо, как Беренсон, хотя он критиковал современное ему искусство… – Брови Набиля удивлённо приподнялись, и я притормозила. – Что?
– Я думал, что девушки мечтают о кольце, прекрасном принце и дворце.
– А я уж подумала, что ты не знаешь, кто такой Беренсон.
– И это тоже, – засмеялся Набиль.
– Это искусствовед прошлого века. Он разработал методику, по которой можно было распознавать принадлежность полотен тому или иному мастеру. Я бы хотела угадывать авторство картин с первого взгляда – потрясающая сверхспособность! – видя, что Набиль продолжает пребывать в некотором онемении, я придержала коней. Стоит заговорить об искусстве, и всё – меня несёт галопом. – Ну, принц тоже неплохо, но на всех не напасёшься. Вымирающий вид.
– Я знаю одного, но он уже женат.
– Серьёзно? Настоящий принц?!
– Да, наследный принц Марокко, Мулай, – помешкав, будто не зная, не будет ли это выглядеть понтёрством, Набиль всё же закончил: – Он мой друг, это ему в подарок я выбирал картину.
У меня чуть чашка из рук не выпала. Я помогала подбирать картину в подарок принцу! Настоящему!
– Вау… – только и смогла издать я краткий звук.
– Ты удивительная, Элен, как и твои мечты.
– Разве?
– Обычно хотят достичь профессиональных высот, чтобы много зарабатывать, и конечной мечтой всё равно является прибыль или приобретение чего-то материального. А ты… хочешь сверхспособность!
– А ты в детстве не мечтал о ковре-самолёте? Или уметь становиться невидимым?
– В детстве – возможно…
– А у меня оно, видимо, затянулось, – улыбка моя была озорной, и в то же время пристыженной, – я младшая в семье, это отразилось на поведении, мне кажется.
– У тебя есть брат или сестра?
– Два брата, две сестры.
– Ого! Богатая у вас мама.
– А у тебя?
– Нас трое. Я – старший.
– Тоже неплохо.
Если бы мы поженились, вышло бы такое огромное объединённое семейство! Господи, Лена, о чём ты уже думаешь? Ты серьёзно собралась замуж? Тебя туда не звали, тебя, скорее всего, хотят развести на секс или держать любовницей. Да, но, если уж мы заговорили о мечтах – мечтать не вредно. Почему я не могу позволить себе в воображении выйти замуж за Набиля (принявшего православие, разумеется) и наслаждаться там нашим семейным счастьем?
Примечание:
[1] «Мой бог!» (дословно) аналогично русскому «Господи!»
