Текст книги "Своеобразные (СИ)"

Автор книги: Alex-21

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Ну?

Если можно убивать взглядом, то вот он: расстреливающий, пробивающий дырки в груди, сжимающий горло, не дающий воздуху вливаться в лёгкие.

– Я не могу это произнести! – это был почти хрип. Спазмы сдавливали, и казалось, что ещё немного – и…

– Можешь. Я приказываю.

Зачем? Ну зачем, блядь, он произнёс эти слова? Теперь Женька уже не сможет идти на попятную. Он никогда себе не простит, если откажется выполнить приказ своего Доминанта. Пашка позволял Женьке мелкие хитрости и отлынивание от некоторых домашних дел, но сейчас совсем другой случай. Сейчас решается, как они все будут жить дальше. От Женькиного ответа, от его честности зависит слишком много. Строптивый саб, не выполнивший прямого приказа. Кому такой нужен? Таких наказывают, и порка ещё не самое худшее. Таких лишают своего внимания. Что если Павел станет с ним холоден, каким он иногда бывал, когда впадал в меланхоличное состояние после напоминаний ему о его матери? Каким он бывал с некоторыми знакомыми, которые не были с ним достаточно откровенны, когда он задавал им прямые вопросы, а они увиливали от ответов, частенько начиная врать. Тогда его лицо становилось непроницаемым, а от мужчины веяло таким холодом, что Женька чуть ли не ёжился, ощущая мурашки по всему телу. Женька наблюдал, как Павел вычёркивал их из своей жизни с каждым случаем всё быстрее и легче. Он ни от кого не зависел, ни за кого не держался. И это тоже пугало. Иногда Женьке казалось, что вместо сердца у его мужчины в груди зияет чёрная бездна.

Павел простит многое, только не враньё, которое может расценить как предательство. А правда сравни гильотине. Её он тоже может не перенести. Что же делать?

– Я хочу знать правду, Женя. Хватит отнекиваться и юлить. Ты нарываешься.

Настойчивый голос вывел Женьку из своих мыслей. Они вспорхнули, как пугливые мотыльки.

– Я его… тоже… хочу… – прошептал он, с отчаянием глядя в глаза Павлу, словно загипнотизированный.

Теперь можно паковать вещи.

Женька закрыл глаза, чувствуя себя полным ничтожеством. Он нарушил приказ: разорвал зрительный контакт. Он обманул доверие Павла. Прожив у него год, заявил, что хочет Серёжку. Отомстить ему, конечно. Кому он врёт? Хоть себе-то можно не врать? Врать Пашке ещё хуже. Провалиться бы сквозь землю нахуй! А ещё лучше подохнуть, как какая-нибудь беспризорная псина. Как же больно-то внутри. Нестерпимо!

Пашка разглядывал полыхающее лицо, видел, как по щекам покатились слёзы, понимал, что мальчишка сгорает от стыда. Наверное, если бы он сам был наивным юнцом и не видел, как эти двое упорно тянутся друг к другу, несмотря на их капитальные разборки, несмотря на измену Серого, на то, что Женька теперь живёт тут, Пашка снова был бы разочарован. Если бы хоть на минуту поверил, что Серый их оставит в покое. Если бы не слышал, как Женька, ворочаясь во сне, произносит его имя, иногда всхлипывает, потом просыпается мрачный, проклинает Серёгу и весь день ходит сам не свой.

Можно было попытаться всё это прекратить, запретив Серёге звонить, лишив его тем самым общения не только с Жекой, но и с собой. Поставить Женьку перед выбором, как когда-то ставили неоднократно его самого. Вот только Пашка очень хорошо помнил, как он себя ощущал, когда с ним так поступали. И прекрасно знал, как сладок запретный плод. Женька тянулся к недосягаемому. Он желал быть с Павлом, когда на это даже надежды не было. Он хотел снова вернуть Серёгу, когда все правила разума кричали, что это глупо после того, как они расстались. Только вот расстались ли?

Пашка с самого начала не заблуждался насчёт парней. Наблюдал, как они себя ведут, как общаются, видел, что постепенно Серёга начинает привыкать к мысли, что Женька будет жить с Никольским. Он дал себе слово, что постарается позаботиться об этом ласковом взбалмошном мальчишке, который вытаскивал его из страшной депры, прощая ему его приступы агрессии и сутки молчания.

Если бы Женька умел ему врать по-настоящему. Не так мелко, по быту, или пытаясь тщательно скрыть свои чувства к Серому. Если бы он искусно манипулировал с целью поиграть Павлом, всего лишь развлечься или извлечь какую-то выгоду. Тогда бы Пашка просто выставил его за дверь. Но нет. Женька хотел отношений. С ним. Заботился о нём, когда ему было плохо, забывая себя. Несмотря на то, что он не мог отпустить Серёгу, он был предан Павлу, как бы парадоксально это ни звучало. Их отношения втроём били рекорды разумности. Парней мало бы кто понял, но Павлу было плевать на мнение других. Ему важнее было, чтобы эти двое жили как можно спокойнее. От их счастья зависело и его. И он душил в себе ненужную ему ревность, на которую когда-то был способен и которая лишала его равновесия.

Люби, Ангел. Холодно, расчётливо, пытаясь предусмотреть то, что предвидеть не всегда возможно. Открывайся только в моменты, когда это необходимо, чтобы пробить их броню. Гори вместе с ними и обрушивай на них свой шквал эмоций, от которых они все зависят. А вытащив из застенков их намучившиеся души, вдохнув в них жизнь, закрывайся снова. Несмотря на то, что они к тебе тянутся, близкие могут очень здорово ударить. Когда по неведению, а когда и специально.

– Котёнок, – Павел провёл пальцами по щекам, вытирая слёзы, – не нужно было так долго скрывать очевидное. Я всё могу понять. Ты же знаешь, я сам полигамный. Я одного хочу: чтобы ты просто был со мной честен. Не надо всё запихивать вглубь себя. Это всё равно выльется в неудовлетворённость. Думаешь, до меня не доходит, почему ты иногда такой грустный или несколько нервный, провоцируешь меня, чтобы я тебя наказал? За твои мысли, – Павел сделал акцент на последнем слове.

– Ну так же нельзя! Нельзя было об этом даже думать! – Женька открыл глаза, полные слёз, губы дрожали.

– Нельзя себе врать. Чревато нервным срывом. Можно сделать так, что всем будет хорошо.

– Как? – Женька, перестав всхлипывать, посмотрел настороженно.

– В отличие от тебя Серёга более прямолинейный. Мне это в нём нравится. Он никогда не скрывал своей симпатии ни ко мне, ни к тебе, хоть и подкалывал тебя. Знаешь, почему тебя подъёбывает?

– Почему?

– Потому что ты позволяешь так с собой обходиться.

– Неправда! – возмутился Женька.

– Ты отвечаешь, огрызаешься, обижаешься. Ему только это и надо. Он же не со всеми такой. Если ты ведёшь себя спокойно, как он реагирует?

– Ну… – задумался парень, – иногда тоже спокойный… Но не всегда! Иногда он всё равно ворчит.

– Но уже не на тебя.

– Ну да, на других, – согласно кивнул Женька.

– Ещё его раздражает, что он не смог тебя приручить и ты не переехал к нему домой.

– Пусть мучается! – мстительно выпалил Женька и вытер слёзы.

– Коварный маленький бесёнок, – усмехнулся Пашка. В ответ получил наигранно вытянутую мордаху. – Женя, – позвал Пашка.

– Да? – ответил тот настороженно, замерев и прижав колени к груди, словно желая спрятаться.

– Ты хочешь к нему вернуться насовсем? Будешь только с ним.

Надо проверить мальчишку. Пусть сейчас даст ответ прежде всего себе, как он хочет жить дальше.

– Переехать к нему? – Женька тут же отпустил колени, выпрямился, агрессивно оскалился. – Или вернуться снова домой к себе, и чтобы он приезжал, когда захочет, как раньше? Ты от меня отказываешься? Я тебе больше не нужен?! – отчаяние затопило сознание. Губы снова задрожали.

Пашка сделал паузу, продлив агонию маленького конспиратора. Лицо Никольского оставалось непроницаемым. Когда мальчишка, успев в голове провернуть ужасающую для него мысль, что от него отказывается его Верхний, рванул с кровати, мужчина перехватил его, прижал к себе и рявкнул:

– Куда? Я тебя не отпускал!

– Пусти! Ты меня прогнал! Ты меня не любишь! – попытался вырваться Женька.

– Я задал вопрос, дав тебе выбор.

– Нахуй мне не сдался твой выбор! Отстань! – заорал мальчишка, ударив Павла кулаком в плечо.

– Не смей так со мной разговаривать! – со всей силы тряхнул его Никольский.

– Как хочу, так и разговариваю! – заорал Женька. – Ты мне кто теперь? Ты же отказался! – сколько негодования и обиды было сейчас в голосе. – Выгнал меня к нему! Чтобы он снова надо мной издевался. Я хочу его, да, хочу, блядь! Трахать его и сосать ему. Трахать, но не жить с ним! Ай!

Женька получил сильную оплеуху. Голова мотнулась в сторону.

– Какая же ты развратная блядь, – Пашка сжал голову мальчишки, прожёг его тяжёлым взглядом, затем погладил большим пальцем покрасневшее место удара. Именно этого Никольский добивался: чтобы его нижний наконец-то открыл свои тайные желания. Но надо было вовремя прекратить истерику парня.

– Нет. Я не такой, – тут же сдулся Женька. Весь его воинственный пыл куда-то пропал, он выглядел растерянным и несчастным.

– Ты будешь моей личной блядью. Я тебя никуда не отпущу, – отрезал Павел. – Будешь делать, что я разрешу и что прикажу. Ты понял?

Женька неуверенно кивнул, не уловив в интонации угрозы, раздражения или осуждения. Слова лупили по сознанию, но решительный взгляд мужчины говорил о том, что Женька ему нужен.

– Я тебя люблю и хочу, чтобы ты жил со мной. Люблю. Ты слышишь? – Павел всё ещё не отпускал, надавливая пальцами на виски, словно пытался проникнуть в мозг и зафиксировать в сознании парня, что тот принадлежит ему. Именно к этому стремился Женька, и Никольский это отлично понимал. – Ты мой. Мой нижний. Повтори.

– Я твой нижний. Твой, – Женька улыбнулся как-то вымученно, словно ещё до конца не веря, что после всей выданной им тирады его не оттолкнули, а напротив, Павел хочет оставить его возле себя. – Но Доминант же тоже может выйти из отношений? – с беспокойством в голосе спросил парень.

– Я от тебя не отказываюсь, но хочу, чтобы ты всё мне рассказывал: что с тобой происходит, что ты чувствуешь. Ты же всегда так делал. Когда люди любят, они доверяют друг другу. Не надо мутить за спиной, как моя жена, твоя девушка, Серёгина супруга. Это может плохо закончиться. Обещай мне.

– Да, обещаю. Я буду с тобой честным, – пылко ответил парень, потерев горевшую щёку.

– Спасибо, котёнок, – Пашка прижал мальчишку к себе.

– Ты меня простил? – Женька, мелко подрагивая, обхватил Павла за торс и прижался к его груди той самой щекой, которая горела. Он услышал биение сердца своего Доминанта. Это умиротворяло.

Как он будет жить, если не будет слышать каждый день эти гулкие удары, просыпаясь на груди мужчины? Одинокая холодная постель у себя дома, вдали от Павла? Нет, так не должно быть. Его место здесь и только здесь – рядом с Павлом.

– Прощу. Обязательно, – отозвался мужчина. – Но сначала накажу, чтобы больше от меня ничего не скрывал. По-настоящему накажу, Жень. Очень строго. Так, чтобы тебе не захотелось повторить, – Павел отстранил парня. – Я же знаю, что лёгкая и даже средняя боль тебе нравится.

– Да. Я заслужил, Сэр, – Женька опустил голову.

– Иди теперь к турнику и вытяни вверх руки. Я тебя зафиксирую, – почти ласково сказал Павел, но что он не откажется от своих намерений наказать строго, это сомнений у Женьки не вызывало.

========== Глава 13 ==========

Он встал под турником, который был закреплён между стенами арки комнаты, вытянул руки вверх, чтобы его зафиксировали, а у Пашки сразу в паху потяжелело от одного осознания, что мальчишка ему подчинился, даже зная, что будет высечен жёстко. Он доверился ему. В глазах не было страха, только какая-то решимость.

Павел надел ему на запястья кожаные манжеты, зацепил карабины за верёвки, крепящиеся к стальной трубе, взял в обе руки по девайсу: в одну более мягкий флоггер, в другую плеть-многохвостку пожёстче. Он разогревал тело, постепенно увеличивая силу и частоту ударов, поднимая болевой порог. Женька ощущал на себе попеременно то словно ласкающие прикосновения, то жгучие пощипывания. Контраст возбуждал. Боль нарастала, а потом словно притуплялась. Павел сделал небольшой перерыв, после снова начал наращивать темп. Воздействие становилось всё ощутимее. Женька начал постанывать и морщиться.

– Кричи, если захочется, не сдерживайся, я не буду засовывать тебе кляп. Хочу слышать твой голос. И помни о стоп-слове, сегодня оно может тебе понадобиться, – сказал Павел и снова хлестнул по спине.

Сердце Женьки бешено колотилось, дух захватывало от мыслей: что же последует потом. Пока боль была терпимой и иногда даже приятной. Возбуждение разливалось по всему телу. Он закрыл глаза, слушал хлопки флоггеров. Потом по ощущениям понял, что Павел взял короткую однохвостку. Воздействие стало сильнее, задницу и спину словно резало. Мальчишка непроизвольно начал выгибаться, всё сильнее напрягая мышцы. С каждым новым всё более жёстким ударом вскрикивал громче. Женька боялся строгих девайсов ещё со времён игр с Серёгой. Павел приучал его постепенно. Больше гладил ими, чтобы парень привык к их виду и переборол свой страх.

Но сейчас с ним не играли – его наказывали. Женька ловил себя на мысли, что, несмотря на уже довольно ощутимую боль, его это возбуждает: само осознание, что он беспомощен, уязвим, обнажён и подвергается порке.

Удар. Ещё. Затем серия ударов. И снова перерыв. Только его учащённое дыхание слышится в тишине. Женька пытался выровнять дыхание и расслабить мышцы, как только ему давали передышку, а потом снова выл и вскидывал голову, видя перед собой бежевые обои на стене.

Он потерял счёт времени, растворившись в ощущениях.

Вдруг парень услышал звук открываемой дверцы шкафа, повернул голову и увидел, что именно Павел извлекает оттуда. Ту самую чёрную коробку, которую он недавно нашёл. Павел открыл её. Глаза Женьки расширились, и он, не помня себя, заорал:

– Нет, только не эту хрень! Я не хочу, чтобы была кровь, я боюсь!

Но длинная чёрная змея, свёрнутая кольцом, уже оказалась в руках Верхнего.

– Откуда здесь кнут? Зачем?

– Это длинная плеть, – поправил Павел. – Для кнута в комнате места маловато.

– Она так похожа на кнут, который был у Серёжки. Уберите! Ну пожалуйста, Сэр, – Женька с ужасом смотрел на девайс длиной около девяноста сантиметров, который Верхний сейчас держал перед самым его носом. Плеть заканчивалась кожаной кисточкой, образованной хвостами ремней, использованных при плетении. Сама она была выполнена из натуральной кожи. Павел прекрасно понимал, что не стоит экономить на здоровье нижнего и девайс должен быть качественным.

– Эта плеть не должна повредить кожу, материал хороший. Видимо, кнут был из искусственного материала или с шероховатостями, которые и оставили на тебе отметины.

– Я всё равно боюсь! – запаниковал Женька.

– Я ведь тебя спрашивал, но ты молчал. Никогда больше ничего от меня не скрывай. Ты хорошо меня слышишь? – Павел смотрел сабмиссиву прямо в глаза, провёл рукой по его волосам, сжав светлую вьющуюся прядь и невольно залюбовавшись Женькиной шевелюрой.

– Да, – он слышал, но кровь настолько сильно пульсировала в висках, что звуки голоса любимого мужчины казались приглушёнными.

– Просто расслабься сейчас и доверься. Всё будет хорошо, я обещаю, – спокойно сказал Павел.

Плеть исчезла из поля зрения. Женька по шагам понял, что Пашка отошёл на некоторое расстояние, чтобы было где размахнуться. Расслабиться, когда страх сковывает все внутренности и начинает мутить? Когда мышцы сведены так, что кажется, будто окаменели?

– Сколько ударов? – прохрипел парень.

– Сколько выдержишь, – голос позади. Уверенный и бесстрастный.

Отчаяние, спровоцированное неприятными воспоминаниями, захлестнуло настолько сильно, что захотелось орать в голос, даже ещё не ощутив на себе прикосновение этого орудия пыток.

– Вы можете себя поранить, Сэр! – последняя попытка.

– Неужели ты думаешь, что я буду подвергать тебя опасности? Я предварительно учился обращаться с длинной плетью, а то бы могло быть, как с Серёгой, – усмехнулся Пашка. – Он себе плечо рассёк. Правда, кнутом.

Попытка избежать наказания этой ужасной хреновиной провалилась с треском. Успокаивало лишь одно – его Верхний был разумным человеком и старался всё заранее предусмотреть. В том числе никогда не испытывал на нём те девайсы, с которыми не умел обращаться вообще.

Женька услышал свист и щелчок в воздухе. Он передёрнулся от этого звука, сжал зубы, весь напрягся, глаза расширились. Ожидание удара было невыносимо. Новый щелчок раздался над самым ухом, сердце ухнуло куда-то вниз. Женька боковым зрением увидел, как чёрная «змея» мелькнула рядом с его лицом и тут же исчезла.

«Издевается? Запугивает? Примеряется? Мстит за то, что я от него скрывал свои мысли и желания?»

Первый удар был терпимым и точечным, нанесённый кисточкой, но Женька закричал от неожиданности и испуга.

Ещё несколько таких ударов пришлись на разные места его спины, ягодиц и бёдер. Иногда даже приятные, хоть и несколько жалящие. Мальчишка начал успокаиваться и расслабляться, но, видимо, рано.

– А теперь я буду бить телом плети. Будет больнее, – предупредил Никольский. – Считай. Не молчи, котёнок. Давай. Чтобы я слышал твой голос, – Павлу важно было, чтобы его саб не отключился. От продолжительного сильного воздействия мог случиться шок, из которого было бы труднее вывести. Этого нельзя было допускать. Поэтому Павел не стал вставлять Женьке кляп, хотя предвидел, что тот будет кричать. К тому же, когда человек кричит, ему легче переносить боль.

– Один, Сэр, – хрипло выдал Женька и прогнулся.

– Насколько больно? Я хочу знать. Если можешь, отвечай мне после каждого удара и помни о стоп-слове.

Захотелось уже сейчас проорать «красный», и не потому, что не было уже возможности терпеть, а больше от испуга, что вдруг снова… будет кровь. А если будет, то… Это же на самом деле не так страшно?

***

– Кровь! У тебя кровь! – Танька кричала не переставая и с ужасом смотрела на пятилетнего мальчишку, в чью ладонь вонзился осколок от бутылки. Женька так быстро бежал, играя в догонялки, что споткнулся и упал, а когда поднялся, обнаружил, что кожа стёрлась до крови из-за того, что он проехался по асфальту ладонями. А ещё торчал небольшой осколок зелёного стекла. Видимо, кто-то разбил бутылку. Танька орала благим матом. Женька больше испугался того, что она в такой панике. Прибежала мать девочки и тоже переполошилась. Его трясли, куда-то повели. А он держал перед собой ладошку, смотрел на мутное стёклышко, видел, как капает на асфальт густая липкая кровь, и становилось до ужаса страшно. Почему они все так кричат? Неужели это чёртово стекло нельзя вынуть?

***

– А-а-а-у-у! Два! – вдоль спины горел новый след. – Сэр, не надо! Остановитесь! Больно!

– Насколько больно? – стоп слова Павел не услышал. Ситуацию он держал под контролем. Две тёмно-розовые полосы взбугрились на нежной коже спины парня. Павел знал, что это болезненно, но такие удары были практически безопасны. Целостность кожи не нарушалась.

А вот такой голос Пашки Женьку уже настораживал. Он знал, что его Верхний может сам уплыть оттого, как его саб орёт при порке. И Женька порой терпел ради того, чтобы Никольский просто наслаждался его стонами, криком, воем, метаниями, его несдерживаемыми бурными эмоциями. Иногда кричал специально громче, хотя мог бы вести себя потише. За всё время их совместного проживания стоп-слово Женька выкрикнул лишь раз. Видимо, Пашка сообразил, какой силы удар его сабмиссив уже не может вынести, и после этого случая мальчишке больше не пришлось выкрикивать «красный». Он не стал придумывать какое-то особое обозначение. Он любил этот цвет. Красный очень шёл Павлу. Женька именно поэтому выбрал такое распространённое среди тематиков слово, после произнесения которого Верхний должен был прекратить воздействие на нижнего.

Павла заводили Женькины поскуливания, причитания и просьбы остановиться. Он отрывался на нём с его согласия, даря тому болезненное наслаждение, улетая с этой земли сам. Всё вокруг для него переставало существовать. Он видел только своего мальчишку, орущего и извивающегося, слушал его охрипший от криков голос и звуки от ударов девайсов о тело. От этого возбуждение накатывало такой мощной волной, что потом он ебал Женьку так, что у самого перед глазами всё плыло. В конце награждал его нежными поцелуями и шёпотом, что его котёнок в такие моменты самое красивое в мире создание и что с красными полосами и пятнами на спине и заднице он выглядит потрясающе сексуально. Павел растворял в себе Женьку всего без остатка, а мальчишка хотел раствориться в нём, перестать существовать в этом странном, непонятном для него мире, чтобы возродиться в том, который дарил ему его мужчина.

– Я смогу… ещё, – выдохнул Женька, представляя, как Павел сейчас смотрит на него, обнажённого, и взгляд этих самых красивых в мире глаз затуманивается. Он словно сам в такие моменты открывался Женьке. Павел переставал прятать от себя и от него свои эмоции. Он выпускал наружу своего «зверя», который пугал Женьку до дрожи в коленях и онемения языка и который ещё больше восхищал. Рядом с подсознательным страхом, которым было почти невозможно управлять, всегда плескалась отчётливая мысль, что этот сильный мужчина не причинит ему вреда, что будет о нём заботиться, что растерзает за него. Обязательно приласкает, внимательно заглянет в глаза и спросит, как Женька себя чувствует.

Иногда Павел ставил к стене напротив большое зеркало, чтобы Женька мог видеть, как мужчина замахивается, как летит навстречу ударный девайс, как смотрит при этом на него его Верхний. И тогда член наливался приятной тяжестью. И даже когда парню завязывали глаза, он представлял себе эти почти чёрные от страсти омуты.

– Три-и-и! Блядь! Желтый, Сэр! – Женька задыхался, на лбу выступил пот.

Павел подошёл к нему. Заботливо оглядел, вытер пот со лба, который скатывался и заливал глаза.

– Расслабься, ты очень напряжён, – Павел лёгкими касаниями погладил спину там, где не было алых полос. Прикосновения были приятными, хотя чувствительность кожи после флагелляции снизилась. Затем руки огладили упругие ягодицы. Мужчина пальцем нажал на анус, помассировав его. Женька застонал – стало очень хорошо. От такого сильного воздействия, а может, больше от страха, даже эрекция прошла.

– Так нравится? – опять пальцы внутри, и снова горячая волна удовольствия.

– Да-а-а.

– Я не так сильно бью. Крови не будет. Потом в зеркало посмотришь, второе тебе подержу, чтобы смог увидеть спину. Ты доверяешь мне?

– Доверяю, – пальцы внутри вытворяли чудеса, просунутая под него рука сжала напрягшийся член.

– Котёнок, я заинтересован в том, чтобы не причинить твоему здоровью вред. Ты это понимаешь?

– Понимаю, – что он говорит? Какой вред? Только бы не останавливался. Вот так, хорошо, нет, просто обалденно… когда он так ласкает. Нежные поцелуи в шею, загривок. М-м-м!

– Но ты должен усвоить урок.

– А? Какой? – о чём он вообще?

Женька уже перестал обращать внимание на боль, которая быстро прошла, переключившись на ощущения в анале и на члене.

«Ещё немного. Ну давай же. Хочу кончить с твоими пальцами в моей заднице и рукой на члене», – единственная поглотившая парня мысль.

– Блядь! Ну за что?! – Женька возмущённо обматерился, снова ощутив пустоту внутри себя.

– За ложь, – холодный голос Павла заставил вздрогнуть, а последовавший за ним удар ещё сильнее обжёг спину.

– А-а-а! У-у-у! Сука! Четыре!

Уже похрен было, что он дерзит Верхнему. Он даже не слышал, что матерится. Это вырвалось само по себе. Плеть воздействовала не столько на поверхностные, сколько на более глубинные слои кожи, но Женьке казалось, что с него сдирали кожу вообще.

– Пять! – слёзы брызнули из глаз. – Есть кровь, есть! Я не верю, что нет!

– Почему ты так её боишься?

– Шесть! Бля! – дыхание сбилось, пот покрыл всю спину. Стало жутко жарко. Мышцы сводило судорогой от напряжения.

– Они все кричали, что у меня кровь. Семь! У-у-у!

– Говори. Не молчи. Что страшного в небольшом порезе? От этого не умрёшь. Ты боишься смерти?

– Восемь! Чёрт! Нет, не боюсь… Хотел умереть… Тогда было не страшно.

– Когда?

– Девять! Су-у-у-ка! Когда мать орала, что я подстилка… что она меня ненавидит… что проклинает тот день, когда меня родила! – Женька выкрикивал это, захлёбываясь слезами. Они лились и лились.

Мать звонила совсем недавно, а он даже Пашке не сказал, не хотел его снова расстраивать. Но мужчина, видимо, всё равно понял, потому что утром обеспокоенно всматривался в Женькино лицо, сказав, что это всего лишь сон, и они его вместе прогонят. Значит, опять стонал во сне.

– От небольшой потери крови никто не умирает, Женя. Ты меня хорошо слышишь?

– Да, – всхлипы мешали говорить.

– Настолько больно, ты поэтому плачешь?

– Нет. Не поэтому. Я её ненавижу! Мне обидно. И его тоже ненавижу. Десять! Господи! – титаническое напряжение в мышцах словно разрывало их, на спине будто плясала лава.

– Тебе надо выплакаться. Не держи всё в себе. Кричи, котёнок. Я тебя люблю. Очень люблю.

Новый удар выбил из него новый вопль, все данные себе обещания не распускать сопли, а дать Павлу возможность полюбоваться им, были забыты. Женька выл, слёзы лились уже градом. Перед глазами стоял образ матери, которая кричала на него. За что она его так ненавидела? Только за то, что он не такой, как все? Не стал пай-мальчиком и не гулял за руку с девочкой, а связался с Серёгой? За то, что он извращенец-мазохист, готовый терпеть унижения от неё, от Серого, физическую боль от Павла? Терпеть и даже кайфовать, когда боль не настолько сильная, как сейчас. А сейчас она разрывала сознание, сметала все границы разумного, пульсировала ярким красным пламенем, а перед глазами стелилась мутная пелена. Женька уже ничего не видел. Боль заполонила всё.

– Как ты, котёнок?

Женька рыдал уже не сдерживаясь. Голос Павла донёсся словно издалека. Он тянул за собой, не давая сознанию уплыть. И Женька цеплялся за этот такой родной голос.

– Я тебя люблю, – сквозь шум в ушах.

Любит.

Эти слова прозвучали так, как будто он услышал их впервые. Женька подумал, что до сих пор он толком не понимал их значение. Павел удерживал его в этой жизни, когда Женька пытался покончить с собой, и скрывал ото всех его попытки уйти из этого мира. Баюкал его по ночам, как маленького, когда было страшно спать. Во сне снова приснится мама, и он снова будет кричать, что её любит и чтобы она его не бросала, а потом проснётся в слезах и выкрикнет, что ненавидит её. Сейчас он вдруг подумал, как можно было так халатно относиться к своей жизни, даже если мать не принимает, ненавидит, проклинает? Его любит Пашка. В этом Женька уверен. Маринка бы точно плакала, случись с ним что-то. Снежка… про неё даже думать страшно. Она такая эмоциональная. Они все его любят. И даже Серый. Как-то по-своему, извращённо, непонятно, но всё равно пытается заботиться, иногда совершенно бескорыстно.

В момент сильной боли сознание почему-то прояснилось. Женька вдруг понял то, о чём раньше не задумывался. Любовь – это не предмет манипуляции и шантажа, и даже не просто эмоции, это что-то всеобъемлющее, безусловное, когда тебя, даже наказывая, всё равно обожают и берегут. Женька только сейчас понял, что Пашка его не бросит. Что он зацелует потом каждый его шрам на теле. Будет врачевать каждый рубец на сердце. И снова хотелось просто реветь. Сейчас эти слёзы приносили очищение. Боль, даруемая его Верхним, стала вдруг не наказанием, а каким-то странным искуплением.

Страх отступил. Женька решил терпеть до тех пор, пока не отрубится. В ушах шумело, голова закружилась, сердце зачастило. Он закрыл глаза. Новые удары. Сколько их? Он больше не считал. Боль стала притупляться. Он впал в транс. Яркие звёзды разорвали темноту. Стало легко и хорошо…

– Мальчик мой, хороший мой…

Женька очнулся, открыл глаза. Верхний держал его на руках, стараясь не нажимать на вздутые полосы. Они сидели на кровати. Плеть лежала рядом и больше почему-то не вызывала страха, а Пашка зацеловывал солёное от слёз лицо.

– Я тебя люблю. Всё хорошо, – Женька счёл своим долгом в первую очередь успокоить Павла. – Спасибо, что наказал. Я обещаю… буду с тобой честным… Мы же… семья, да? – язык еле ворочался, хотелось пить.

Пашка это понял, протянул руку и взял с комода стакан воды, осторожно влил жидкость в рот своему мальчишке.

– Можешь сейчас говорить?

– Да.

– Что ты чувствовал? Расскажи мне.

– Страх. Сначала только его. Кричал больше от страха. Потом стало больно по-настоящему… Это не страшно, Паша. Ну… физическая боль. Страшнее, когда тебя ненавидит собственная мать. Она недавно звонила и снова мне припомнила Серёгу.

– Я понял, мой. Ты во сне плакал и повторял «мама».

– У тебя сейчас внутри всё сжимается, да? И дышать тяжело. В горле ком?

– Откуда ты знаешь? – Пашка посмотрел на него изучающим пристальным взглядом, убрав со лба Жеки светлую прядку волос.

– Я тебя чувствую. Когда тебе больно, мне тоже больно.

– Эмпат, – покачал головой Пашка. – Кара наша. Я дал тебе выпустить всё накопившееся. Когда твоя душа или тело страдают, я сам это ощущаю, и словно какая-то волна проходит по животу, дышать становится сложнее. Это трудно объяснить. Я никогда не смогу причинить тебе настоящий вред, мой хороший.

– Я знаю, Паша. Ты очень хороший Доминант. Даже мою боль чувствуешь, – голова лежала на предплечье мужчины.

– Так и должно быть, когда любишь.

– Я так перед тобой виноват. Перед поркой подумал, что ты… иногда слишком холоден.

– Мне пришлось таким стать, Жень, – в голосе снова послышались нотки грусти.

– Когда Серёжка меня бил тем кнутом, он просто экспериментировал. Он не любил меня в тот момент, спортивный интерес, знаешь? – Женька поморщился. – Но потом он как бы извинился… наехав на меня, – усмехнулся Женька. – Я просто услышал в его голосе испуг и тревогу… А может, просто не хотел меня потерять. Но мне тогда реально нужно было почувствовать физическую боль, чтобы остаться тут, на Земле. Ты же знаешь, как это бывает, когда теряешь мать. Когда она для тебя словно умирает. Когда ты бьёшься, пытаешься ей доказать, что всё равно её любишь, что просто хочешь быть собой и жить своей жизнью, что всё это делается не ей назло… Но она тебя отвергает. И ты понимаешь, что между вами слишком высокая стена, её уже никогда не проломить и нет смысла что-то доказывать этому человеку. Он тебя всё равно не слышит. Серый меня выпорол. Я сам попросил. Сначала, когда он полосовал меня, это даже успокаивало. Я думал, что заслужил эту боль. Я виноват перед ней. Я плохой сын.

Женька всё это говорил очень спокойно, иногда прерываясь, чтобы перевести дух и собраться с силами, которые его словно покинули. Пашка не перебивал. Он слишком хорошо понимал своего мальчишку, испытав на себе все изощрённые приёмчики манипулирования матери, пытавшейся наставить на «пусть истинный» нерадивого сына и подчинить его себе. Вот только её попытки не увенчались успехом, и после многолетнего противостояния Павел отказался с ней общаться вообще.