Текст книги "Ничья вина (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Не провоцируй ее, – все-таки тихо сказал Кирилл, глядя в окно. – Имей уважение к ее работе, хотя бы, раз уж на возраст тебе плевать.

– Извините, – раскаяние в голосе такое густое, хоть ложкой ешь.

– Кир, а с Алым он так же разговаривал? – Скай не смог сдержаться, и этот вопрос вызвал у Блэка улыбку, а у Джейка – досадливо поджатые губы.

– Нет, Влад, он умный мальчик. Алого он боится.

– Значит, уважает, – следил-следил, а все равно пропустил момент, когда дверь бесшумно открылась. Алек стоял, прислонившись к стене, Алла рядом, глядя в пол. Он улыбался, она – нет. – Здравствуй, Кирилл. Привет, Скай.

Скай помахал рукой в ответ, голосу он сейчас как-то не доверял. Эта безмятежная улыбка, насмешливый взгляд и ровный голос – они никак не вязались с тем, что он видел вчера. Они заставляли дрожать от злости, от непонимания. От страха, в конце концов. Потому что этот улыбающийся Алек, так похожий на его военных времен друга, и вчерашний манекен с окровавленными руками были одним лицом. Потому что репортеру вырвали глотку, а Алый широко улыбался, глядя им прямо в глаза. И, может быть, Скаю мерещилось, но в этом взгляде был вызов и насмешка.

Алый не верил в то, что его могут наказать. Алый считал себя вправе распоряжаться чужими жизнями. Так было всегда, разве нет?

Ему вспомнились таблетки «от модификации» и решение Алого лидера – его люди их пить не будут. Сколько поломанных, оборвавшихся жизней? А ради чего? Просто потому, что ему так захотелось?

– Как ты себя чувствуешь? – Кирилл дружелюбно улыбался, будто это не он парой часов ранее орал матом в голос, узнав про убийство. Будто это не он хрипло материл Ская, говоря, что не сможет теперь, не отмажет. Черт.

– В разы лучше. Жить буду, не дождетесь, – тонкие пальцы выбили дробь по косяку, Алла вздрогнула. Что сейчас было там, за этой дверью? Почему она больше не улыбается и прячет глаза? Нет ответа. – Вы решили меня навестить, чтобы узнать, как я? Я тронут.

– Мы заметили, – улыбнулся Скай.

Алек подмигнул ему, показав, что оценил шутку.

– Вчера я действительно был не в лучшей форме. Но это уже исправлено. Я напишу отчет, Кир.

– Что-то связанное с твоими разработками?

Кирилл казался спокойным, его выдавали только сплетающиеся и расплетающиеся пальцы, но, Скай видел, Алек смотрел прямо на них. И улыбался, сука. Радостно улыбался.

– Можно и так сказать. Выполняю дружескую просьбу.

Блэк кивнул, Алла глубоко вздохнула.

– Где ты был ночью, Аль? – тихо спросил Скай, не в силах больше это терпеть.

Алый дернул плечом, задумчиво склонив голову.

– До часу – в клинике, валялся в репликаторе. Потом приехал сюда, строчил кучу бумажек, – он скривился. – Нудятина жуткая, но куда от них денешься. Кажется, в районе пяти утра я выходил за кофе, до ресторанчика на углу, но не уверен – в пять, в шесть… Посмотреть по истории платежей?

– Не надо, – Кирилл махнул рукой. – Записи с камер снимем.

– Снимайте, – Алек снова улыбнулся. Он вообще был каким-то ненормально веселым. – Мне нечего скрывать.

– Надеюсь, – влез Джейк.

Улыбка Алека стала ненормально широкой, глаза блеснули.

– Какой смелый мальчик, – протянул он, шагая вперед и таща за собой Аллу, будто не замечая, что она вцепилась в его руку. – Что еще скажешь?

– Я… – Джейк вдруг захрипел, хватаясь за горло.

Мелодично звенели браслеты на запястье Алого, а Скай будто в замедленной съемке смотрел, как тот отталкивает Аллу, и она отлетает к косяку, хватая ртом воздух. Как Блэк подхватывает падающего Джейка, судорожно пытающегося вдохнуть. Как блестят глаза Алого, медленно, неторопливо идущего к ним. Шаг – звон становится нестерпимо громким. Шаг – тонкие пальцы тянут наверх рукав белой рубашки, обнажая нетронутую солнцем кожу и следы странных шрамов. Шаг – и время возобновляет свой бег.

– Отпусти его, блядь! – закричал Блэк, и Алый снова улыбнулся, на миг прикрывая глаза, а Джейк закашлялся, со свистом втягивая в себя драгоценный воздух.

– Я знаю, почему вы пришли, Кирилл, – Алек присел на край столешницы, нарочито пристально разглядывая мальчишку. – Запрашивай видео, я был ровно там, где сказал. Это, – он сделал паузу, подчеркивая слово, – вы на меня не повесите.

– Не планировали даже, – прохрипел Джейк, потирая шею. – Мы уже поняли, что своими руками ты только кошек разделываешь.

Скай стиснул кулаки, борясь с желанием дать мальчишке по морде. Раз так «-надцать», чтобы точно усвоил урок. Хотя, Алек сам справится. Или Блэк.

Но Блэк молчал, а Алек смеялся. Густым, приятным смехом человека, услышавшего хорошую шутку. Ская даже отпустило, черт, да даже Блэк смог выдавить кривую улыбку и встать, отходя от Джейка. Кирилл, похоже, готовился его – Ская – успокаивать. Незачем, черт. Он хотел объяснить это другу, но смех оборвался, а Блэк вдруг замер на полушаге, медленно начиная поворачиваться и не успевая, катастрофически не успевая.

– Для тебя я сделаю исключение, мальчик, – тихо, с улыбкой, шепнул Алек и сорвался с места раньше даже, чем Скай успел осознать его слова.

Он никогда раньше не видел такой скорости и никогда не ощущал такой силы. Скай успел прикрыть мальчишку собой, но отлетел к стене, чувствуя себя так, словно его поезд переехал. Снова бросился вперед, пытаясь принять на себя удары, которых мальчишка бы не пережил. Алек не сдерживал силу, которой у него и быть-то не должно было. Алек пробивался через Ская, отмахивался, как от назойливой помехи на пути к цели, а в его глазах была смерть. Поэтому Скай стоял. Поэтому поднимался раз за разом, и кидался грудью на амбразуру, надеясь, что переживет, надеясь, что друг не станет его убивать.

– Уведи его! – кричала Алла, но звуки смазывались, и Скай даже не слышал, что отвечал ей Кирилл.

Он отвлекся на секунду, пытаясь понять, здесь ли еще Джейк, но этой секунды Алому хватило. Жесткие пальцы впились в горло, но хватка была странной, неплотной. Убивают по-другому – это он успел понять еще до того, как на грани слышимости прошелестело:

– Смотри, – и Скай подчинился, заглядывая в глаза Джейка.

Большие и невинные глаза, в которых было предвкушение и жажда крови.

А когда Алек отпустил его, изумление распустилось в них подобно диковинному цветку, и это было предпоследним, что он увидел перед тем, как потерял сознание.

Последним – смазанная тень и алые, нестерпимо алые брызги.

***

Рубашку он выкинул сразу – кровь с белой ткани отстирывалась дивно хреново. Джинсы попытался спасти, но они последовали за своей товаркой. Благо волосы отмылись нормально, а то он уже морально готовил себя к бритой голове. В душе Алек напевал и с наслаждением подставлял лицо тугим струям.

«Можно быть монстром, оставаясь человеком. Можно казаться человеком, будучи монстром. Просто будь собой, » – говорила Марина, его маленькая Марина.

Он почти смирился с тем, что ее больше нет.

Когда вода перед сливом перестала отливать розовым, Алек вылез из душа, вытерся, натянул запасную футболку и брюки. Обулся и вышел из ванной.

В кабинете не было ни души. Алла с Блэком утащили Джейка, таким, каким он его оставил. Недобитым, едва живым. Соблазняло закончить начатое, но Алек не стал: с пробитой, развороченной грудью щенок напоминал поломанную игрушку, а крови его зверь напился вдоволь. Он вздохнул, улыбнулся и пошел к выходу, старательно обходя алые пятна на полу.

У дверей снаружи тоже было пусто. И у лифта. И даже в гараже.

Право, он думал, его радостно схватят, как только так сразу. Но, то ли Блэк осознавал степень, в которой Джей его провоцировал, то ли всем просто было не до него – ни души вокруг. Алек сел в машину и поехал домой. В тот самый дом, которого не осталось, который походил на руины еще более, чем последний, но – был разрушен не им. Кошку было жалко. Мысли путались, перескакивали. Клетка рушилась и темное безумие захлестывало волнами, он стискивал руль, прикусывал губу и ехал, ехал, ехал, не позволяя себе остановиться, пока не добрался до высокой ограды и знакомого КПП, где за шлагбаумом виднелись развалины домов и мешанина из земли и асфальта.

Но сегодня что-то было не так, как всегда. Он смотрел туда, вдаль – и видел не покореженные бетонные остовы, не ямы и грязь, а эти дома, этот район – таким, каким он его помнил. Наверно, именно поэтому и сказал охране так странно:

– Я тут живу.

И замер, осознавая. Горло сдавило спазмом.

Он забыл, как же он мог забыть, что все мертвы и все мертво, и возвращаться уже давно некуда. Алек мог бы написать диссертацию на тему «что значит одиночество», но кого б волновала эта «животрепещущая» тема.

И он стоял там, перед КПП, а частящий пульс отдавался в кончиках судорожно сжатых пальцев, и в ушах – будто наяву – шелестел равнодушный голос диктора, перечислявшего разрушенные районы. Зазвенела бьющаяся об стену бутылка, мерный стук капель об пол и голос Ская.

Это было так давно.

Алек горько усмехнулся, хлопнул охранника по плечу, и, не оглядываясь, перемахнул через шлагбаум и пошел вперед. Километром спустя дорога была уже целой, а вот дома целыми лишь казались: на первый взгляд все было хорошо, но посмотри чуть пристальнее – и становились заметны выбитые стекла, черные провалы в стенах. На месте магазина, куда он бегал за хлебом в далеком детстве, зияла воронка, на дне которой валялись осколки битого стекла и глыбы бетона с торчащими арматурами. Он на миг остановился на ее краю, заглянул вниз. Ни крови, ни тел не было, да и остались бы они здесь, за столько-то лет?

Судорожно сглотнув, он пошел дальше. Холм, на котором раньше стояла многоэтажка, где они жили, уже виднелся, вот только на месте домов были развалины. Двадцать два этажа превратились в – от силы – десять-двенадцать, остальное неровно срезано. Снарядом зацепило, или взрывом. А может, бомбили с воздуха. Подробностей Алек не знал, он так и не смог заставить себя найти новостные выпуски и статьи тех лет, даже думать об этом всегда было больно. Видеть – еще больнее.

Пробираться к подъезду пришлось по рассыпанным по земле обломкам. Куски стен шатались под ногами, пытаясь выскользнуть, перевернуться. Плитка на самых крупных кусках скользила – не навернулся он чудом. Но дошел, допрыгал, временами чувствуя себя горным козлом. Дверь в подъезд лежала на том, что некогда было газоном, аккуратно снятая с петель. Работа спасателей, похоже. Алек посмотрел на останки лампочки в светильнике на козырьке подъезда, вздохнул и решительно шагнул внутрь. Лифты, что неудивительно, не работали, хотя он, как дурак, и простоял перед ними минут с пять. Привычка – страшная сила. Столько лет, а стоило зайти сюда и все вернулось, ожило, будто только вчера он в последний раз с трудом распахивал железную дверь, ждал вечно занятые лифты и нажимал на кнопку, считая этажи до нужного. Сейчас же – пришлось идти пешком. Пролет за пролетом, слыша, как хрустит под ногами битое стекло, глядя на толстые слои пыли и пепла на стенах.

Когда-то он успевал запыхаться, поднимаясь до нужного этажа, теперь и осознать не успел, как уже пришел. Взрывами его не снесло, даже пожара тут, кажется не случилось. Вернее, черная лестница была действительно черной от гари, но межквартирный холл – лишь запыленным. Двери аккуратно сложены у лифтовых шахт. Алек перешагнул через них и пошел дальше.

К себе домой.

Там все еще пахло гарью, и в глазах защипало. То ли от запаха, то ли от боли, глухого, беспросветного отчаяния, на миг накрывшего его с головой, словно приливная волна. Потом волна схлынула, он рвано выдохнул и медленно побрел по комнатам, бессознательно скользя пальцами по стене. Огонь сюда все-таки добрался, но не везде, не всюду. Черноту на стенах сменяли выцветшие и запыленные обои, напрочь выгоревшая мебель перемежалась с рассохшейся, а то и вовсе выглядевшей почти новой. Наверное, если бы не война, квартиру обжили бы птицы, но, говорили, что проклятый пепел выгнал их из города. И в его родном доме не было ровным счетом ничего живого.

Комната родителей – черна и пуста. Шкафы перевернуло взрывом, но спасатели – или военные – аккуратно поставили, что смогли, на место, только в дверцах зияли дыры, а содержимое ровным слоем покрывало пол. Алек попытался открыть нижний ящик и едва успел отпрыгнуть, когда стенка просто развалилась, чудом не задев его. Он разгреб доски, вытаскивая из-под них запечатанные, новые комплекты постельного белья, подушки и одеяло, которые мама держала для гостей, и не смог удержаться от смеха. Прижимая свои находки к себе, он носком сапога покопался в куче на полу, но больше ничего не нашел, кроме кусочка мыла. Для запаха и от моли. Он усмехнулся и вышел, логично, черт возьми, если и было тут что-то ценное, то давно уже вытащили. Еще до того, как район оградили и закрыли.

В его комнате целым остался разве что диван, вернее, толстенный матрас на нем, пропахший сыростью и щедро усыпанный стеклом и каменным крошевом. Шкаф разнесло на куски, но вещей нигде не было. Вынесли или убрали – черт знает. А вот тумбочка – покосившаяся и потрескавшаяся – вроде бы осталась цела и заперта, правда, ключ он пролюбил еще в первый год службы. На миг задумавшись, Алек все-таки вцепился в рассохшееся дерево. Пальцы заныли, облупившийся лак царапал до крови. Он рванул на себя и проржавевшие петли поддались с противным скрежетом. Дверца оторвалась, а Алек чуть не отлетел к противоположной стене вместе с ней. Коробки внутри выглядели нетронутыми, и он замер, не решаясь к ним прикоснуться. Глаза щипало от слез, мир расплывался, а слишком частое дыхание грозило гипервентиляцией и обмороком, как логичным следствием последней. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул и все же протянул руку. Все было точно, как в день, когда он уходил: сложенные книги и тетради, фотографии. На одном из снимков улыбались родители, Алек провел по нему пальцем, прикрыв глаза, и торопливо открыл полупустой вещмешок. Содержимое коробок он пересыпал туда не глядя. Не мог смотреть – мир окрашивался в цвет свежей крови, а стук сердца становился нестерпимо громким. В таком состоянии он очень хорошо умел убивать. Только жить не мог.

Когда коробки кончились, Алек встал и подошел к окну, закурил. Пейзаж спального района превратился в развалины, мир сошел с ума, а закат был все тем же. Солнце медленно уползало за горизонт, окрашивая облака во все цвета радуги, и он смотрел на это сквозь дым и думал, что небо – это совершенное чистое небо – кажется ему пустым. Окрашенное пламенем, в черных точках вражеской и своей авиации, затянутое серо-желтыми облаками оно было если не красивее, то уж точно ближе и роднее. Оно было живым и понятным.

Оно было его, а вот в этом чистом и совершенном мире он своим не был.

Забавно, когда он ночевал здесь – прямо на полу – перед самым первым парадом, тоже было плохо. Но не настолько.

Видимо, тогда он еще на что-то надеялся.

Где-то на третьей сигарете пискнул комм-браслет, но ни отвечать на вызов, ни смотреть сообщение Алек не стал. Стащил с дивана матрас, перевернул его, чтобы избавиться от стекла, потом обратно, едва не потеряв сознание от вида и запаха плесени. Застелил найденным бельем и улегся, глядя на первые звезды за окном. Воспоминание было таким ярким, что он закрыл лицо руками, будто наяву видя огненный цветок на небосклоне и слыша высокий женский голос, поющий про войну и бессмертие. Все и было, как в той песне: бесконечная череда дней, небо в огне и потери без счета. И отчаянная, невозможная любовь, которая не сложилась, потому что жизнь – это не песня, и даже если они никогда не умрут, они никогда не будут вместе. Ни близко, ни далеко.

Засыпая, Алек почти надеялся, что это покореженное здание обрушится именно сегодня, похоронив его под бетонными плитами, и он навсегда останется здесь.

Но пришел очередной рассвет, а он все еще жил и дышал, и смотрел в бесчувственное небо, в котором растворялись последние алые отблески восходящего солнца, превращаясь в нестерпимую, отвратительно яркую синь.

Это небо было слишком чистым.

И это их вина.

========== Глава 12 – Imperare sibi maximum imperium est (Власть над собой – высшая власть) ==========

Берегись человека, не ответившего на твой удар: он никогда не простит тебе и не позволит простить себя.

(Джордж Бернард Шоу)

Звезды сияли ослепительно ярко, пахло свежескошенной травой и дождем. Скай шел и шел вперед, к темному силуэту у стены, пока она не обернулась, вдруг оказавшись невозможно близко. В светло-карих глазах плескались насмешка, нежность и затаенная боль, серебряное колечко в губе поблескивало в лунном свете. Он поцеловал Сашу, отчаянно прижимая ее к себе, она улыбнулась, во рту появился сладковато-металлический привкус крови.

– Если мы не умрем, Влад, ты скажешь мне, как сильно меня любишь? – спросила она.

– Я… – начал он и проснулся.

Вздохнул, прижимая руки к лицу, резко встал и пошел в ванную. Вода смывала остатки кошмара, вода помогала думать, вода напоминала о том, что он силился забыть. Скай тогда был уверен, что Алый неадекватен, но, но, но.

Не добил его, хотя и бил со всей силы – верить в то, что он вот так сдерживался, Скай отказывался. Слишком круто для его модификации. Слишком.

Но главным была не драка, не сила Алого, не его совсем прежняя улыбка. Главным был взгляд Джейка. Ненависть, предвкушение, жажда чужой боли. Мальчишка играл с огнем и играл намеренно. Мальчишка не верил, что Алек сможет остановиться. Месть? Да за что, черт бы его побрал? Что сделал ему Скай? Что ему Алый-то сделал?

Джейк не верил, что он остановится. Точка.

Отсчета или финальная в его жизни. Скай не знал ответа, не мог найти, поэтому просто собрался и поехал, нарочито выставляя браслеты на вид и насмешливо улыбаясь прохожим. Реагировали на него по-разному: кто-то улыбался в ответ, кто-то отворачивался, кто-то отводил взгляд. Пара подростков пристально разглядывали и шушукались, а в глазах было не презрение, нет – зависть. Скай вздохнул, покачал головой и ускорил шаг. Мир положительно сошел с ума.

До офиса он добрался сравнительно быстро, привычно поздоровался с охранниками, отвесил пару комплиментов симпатичным девочкам-аналитикам, улыбнувшись их довольным и смущенным смешкам. Нагло занял лифт и нарочито медленно нажал кнопку последнего этажа – те, кто сомневался составить ли ему компанию, передумали на ходу.

Когда-то он шел по этому коридору и волновался, сейчас – просто шел. Привычно переступил порог кабинета – тонкую полоску металла на полу. Огляделся, ничего не изменилось: все тот же классический хай-тек, все те же самые новые игрушки и диван, шикарный кожаный диван, на котором он без приглашения расположился, глядя на мрачного донельзя Кирилла.

– Кофе? – предложил Блэк, и Скай со вздохом кивнул.

Зашумела кофемашина, он запрокинул голову, глядя на барабанящего пальцами по столу Блэка, а потом на миг прикрыл глаза.

Джейк не верил, что он остановится…

– Мне тоже сделай, – сказал кто-то.

Скай качнулся вперед, изучая знакомую фигуру, будто материализовавшуюся у кофе-машины. Тщательно уложенные волосы, холодные глаза, скупая улыбка. Светлая прядь упала на лицо, он зачесал ее пальцами и забрал две кружки – себе и Скаю.

– Давно не виделись, здравствуй, – улыбнулся он чуть шире.

– И тебе не хворать, – сердце привычно пропустило удар, но Скай улыбнулся в ответ, забирая свой кофе и приглашающе хлопая по дивану.

Алек улыбнулся еще раз и сел, равнодушно потягивая обжигающую жидкость. Нет, правда, есть вещи, которые просто не меняются.

Джейк не верил, что он остановится.

Кирилл молчал, Скай молчал, Алек молчал. Собрались, блин, попить кофе с утра пораньше.

– У меня дома есть кофемашина, – вторя его мыслям сказал Алек, вопросительно глядя на Блэка. – Была, то есть. В кабинете – есть до сих пор.

Тот вздохнул.

– Пять минут. Дай мне еще пять минут.

Алый дернул плечом, возвращаясь к своему кофе.

Пяти минут не понадобилось: двери разъехались уже через три, впуская Аллу, Юки и… он замер, не веря собственным глазам. Алек рядом чуть слышно втянул воздух сквозь зубы. Джейк?!

– Как? – хрипло прошептал Скай.

– Он мод, – холодно раздалось рядом. – Кир, ты его притащил, чтобы я закончил?

Блэк выругался, вздохнул.

– Я его, как ты выразился, притащил, чтобы извиниться.

– А. – Алек улыбнулся шире. – Ну я заберу его и пойду?

– Алек, – имя прозвучало металлом, но друг продолжал также равнодушно улыбаться. – Хватит ломать комедию.

Алый встал. Улыбка исчезла, все исчезло. Идеальная кукла. Прекрасный манекен. Совершенная машина убийства.

– У тебя есть пять минут, Кирилл. Укладывайся.

– Это не звучит просьбой, – неодобрительно манерно протянула Юля, и Ская отчего-то передернуло.

Равнодушный взгляд – так смотрят на мелких мошек, ничего не значащих ничтожеств. Так Алый смотрел на нее.

– Это не просьба. Ты – вон.

– Кирилл! – капризно.

– Выйди.

Рыжая надула губы и ушла, Алек стоял там же и изучал Кира спокойным, отсутствующим взглядом.

– Три минуты, Кирилл. Что ты хотел?

Тишина. Скай непроизвольно задержал дыхание, Джейк приоткрывал рот, но не произносил ни слова. Это был кабинет Кирилла, институт Кирилла – но, в какой-то непонятный момент главным стал совсем другой человек. Человек ли?

– Извиниться, – наконец произнес Блэк и жестом подозвал Джейка, съежившегося и слабо похожего на самого себя. – Мы были не правы. Джейк позволил себе слишком много, будучи уверенным, что ты совершил то страшное преступление. Но убийца найдена, модификацию проведут завтра – дальше она отправится на работы. Джейк?

– Я виноват перед вами и…

– Вон.

Что-то не складывалось. Что-то было не так, но он не понимал, что.

Джейк не верил, что он остановится.

– Извинения приняты. Еще что-то?

– Нет, спасибо за твое время.

Алек кивнул и пошел к выходу. Остановился у самых дверей, повернулся.

– Как ее зовут?

Блэк нахмурился:

– Кого?

– Убийцу.

– Анастасия, – он вздохнул, прижимая пальцы к вискам. – Серийная, представляешь? Нашли еще три трупа, двое мужчин, одна женщина, не можем опознать двоих.

– Давай фото, – скупо бросил Алек, и Ская почти отпустило.

Это было удачей, это было примирением. Кажется, они все-таки смогут жить нормально. Блэк взял со стола планшет, скользнул по экрану и протянул его Алому.

– Уже даже одна осталась, мужчину нашли в базе.

Протянутая рука отдернулась. Алек смотрел на экран потемневшими глазами, смотрел, не отрываясь, и очень-очень ровно дышал. Слишком ровно.

– Марина, – сказал он. – Ее зовут Марина. Удачи, Скай.

Он развернулся, как на параде, на каблуках и, четко печатая шаг вышел из кабинета. Как будто отдавал кому-то дань памяти.

Кому-то.

Ей?

***

Свинцово серое небо нависает над головой, первый раскат гнома оглушает, а первая вспышка молнии высвечивает их лица – отчаянные и решительные.

– Ты просто не знаешь, что такое ненависть.

– О, милая! – он смеется. – Поверь, я знаю об этом много больше, чем ты.

– Я хочу, чтобы они умерли. Я знаю – никто не виноват, я все знаю, но…

– Но ты хочешь, чтобы они умерли.

– Да, – голос равнодушный и усталый.

– Научись мстить, милая. Жди, жди, когда им будет, что терять. И тогда бей, – хрипло и чуть насмешливо, глядя в небо. – Бей один раз и наверняка.

– Я не смогу.

– Не с первого раза, возможно. Но ты поймешь. И сможешь. В итоге, ты все сможешь.

– Пророк нашелся, – она смеется.

Гремит гром. Дождь стучит по бетону, скрадывая удаляющийся звук ее шагов, но вспышка молнии высвечивает на миг стройную фигуру с гордой, идеально прямой спиной.

– Ты все сможешь, – негромко повторяет он и улыбается.

***

Ему опять снился этот сон. Один и тот же сон, который уже год, которую уже ночь.

Они со Скаем вновь и вновь оказывались в той комнатушке, где стол наползал на кровать от недостатка места, и сидели друг напротив друга. Он видел свое отражение в зеркале напротив – темные провалы глаз, светлые пряди и тонкая струйка крови, стекающая из разбитой губы.

В эту ночь он собирался попробовать кое-что новое.

Он прикоснулся к нему, и сон разлетался мелким крошевом осколков, сменяясь привычным калейдоскопом мертвых лиц и чужой крови. Он смотрел в эти осколки зеркал и называл их по именам, а потом заговорил – и бесконечное движение замедлилось, замерло, будто они, все они слушали его голос и ждали, ждали, ждали.

– Надежда, блять… надежда. Вы читали Фрая? Был такой писатель в невозможно прошлой и абсолютно не нашей жизни. Вернее, те книги, кажется, писала женщина, ну, да не суть. Там было что-то про то, что надежда – глупое чувство.

Оно, и правда, невероятное глупое, а у людей еще и какое-то неправильное, по-моему. Ну, вот скажите, на что мы надеемся? На «счастье»? На «мир во всем мире»? На «кусок хлеба к ужину»?

Это бред. Это просто бред. Есть понятия слишком общие, для того чтобы быть конкретными, и уж тем более их нельзя называть «чувствами». Хотя, наверное, именно эта иррациональная и не имеющая права на жизнь «надежда» и помогла нам продержаться до конца, а?

Ох, к чертям эту философию. Я хочу сдохнуть, а не рассуждать о вечном. Я хочу забыть – и я не умею забывать.

Слушайте, вот скажите мне, какой скотине пришла в голову мысль, что модам жизненно необходима эта гребанная идеальная, совершенная память? Какая сука из воплощавших этот ненормальный проект в жизнь додумалась до ТАКОГО? Я не хочу вас помнить, не хочу. Мне так надоело каждый раз, проходя мимо зеркала, останавливаться и убеждаться, что кровь на руках, на одежде просто померещилась. Что это все чертовы воспоминания, а не реальность.

Забыть. Забыть эту треклятую войну, запах крови, раскаленного металла и пороха – я ведь даже не могу на это надеяться. Никто из нас не может.

А еще я не могу смотреть им в глаза. Этим выжившим и спасенным, с восторгом рассказывающим про ужасы третьей мировой и чужой героизм. Их. Там. Не. Было. Какое же право эти твари имеют трепать языком чужие имена и чужие жизни. Ей-Богу, лучше бы они сдохли: все скопом и в страшных мучениях – это было бы честнее. «Вы же герой».

Я не герой, черт. Черт. Черт!

Я человек. Но об этом все почему-то уже забыли.

Возможно, стоит просто перестать им быть?

– Возможно, – разноголосый шепот.

Смех. Звон бьющегося стекла. Звук шагов. Тишина.

========== Глава 13 – Dis manibusque sacrum (Богам и теням умерших приношение) ==========

… Но мамы рядом нет. Она далеко и не узнает, что сын умирает, его качает лишь мать-земля, успокаивая шелестом деревьев и трав: «Спи, сыночек, спи, любимый!», а вместо креста «За заслуги» на мертвую грудь падает с дерева цветок – его единственная награда.

(Владислав Шпильман, «Пианист. Варшавские дневники»)

Она открывает глаза.

Мир неизъяснимо, невероятно четкий, будто изображение на самом высококачественном мониторе. Она видит каждую нить в паутинке на потолке, каждую трещинку, и эти узоры для нее – и только для нее складывают слово «вечность».

Она видит каждую морщинку и каждый волос на лицах, склонившихся над ней людей. Видит сосуды в их глазах, рисунок радужки, переливы света в глубине зрачков. Их губы шевелятся, но она не слышит ни слова.

Неразличимый на грани слышимости шум.

Оглушающе-громкий крик:

– Сволочь ты, – который к слову «ты» становится тише и нормальней.

– Я, – говорит она.

Пытается сказать, но изо рта вырывается только хрип, в горле скребет. Она медленно поднимает руку и кладет себе на шею, пытаясь размять, сгладить это противное, царапающее ощущение. Сначала ничего не чувствует, потом судорожно закашливается – пальцы сдавливают слишком сильно.

– Я, – хрипит она и закрывает глаза на миг, свет кажется слишком ярким. – Живая.

– Ты… – тишина, всхлип.

Они обнимаются, они плачут, они широко и радостно улыбаются ей.

– Живая…

Она садится в репликаторе, металл холодит пальцы, тянет спину. С трудом сохраняет равновесие, когда перед глазами темнеет, но выбирается и ей помогают дойти до кресла. Они укутывают ее каким-то пледом, и ткань кажется сперва шелковой, а потом невероятно колется. Она сжимает ее пальцами, чувствуя, как трещат и стонут нити, и все никак не может поверить в свою подаренную жизнь. Она пытается молиться, но не может вспомнить ни слова, когда вдруг понимает, что отражение в оконном стекле – принадлежит ей.

Встает, неуверенно шагая ближе, позволяя пледу упасть на пол и не видя ничего, кроме приближающихся глаз. Ее глаз.

Ее?

Пальцы судорожно сжимаются, отражение подносит к глазам кулак. Зажимает рот ладонью.

И отчаянно, навзрыд рыдает.

Живая ли?

***

Он не плакал. Иногда, бывают такие моменты, когда горе слишком велико для слез, когда глаза остаются болезненно сухими, а крик замирает в горле, застревает где-то глубоко внутри, сжимая сердце тисками. Поэтому он не плакал по ней. Поэтому улыбался Алле. Поэтому отвечал на звонки Кирилла.

Он ждал.

Нет, не так.

Он умер вместе с ней. Алек, парень, которого никогда не существовало, тот, кто был ей создан – умер вместе с ней. Саша – женщина, которая не имела права на жизнь, спала где-то внутри и видела цветные и красочные сны. Остались только обрывки маски и зверь. И зверь ждал, неторопливо ворочаясь в своей клетке. Он не пробовал ее стены на прочность, он не рвался наружу.

Он ждал. Он знал, что Алек позовет.

Алек тоже это знал.

Глаза в прорезях маски блеснули алым.

Небо было пронзительно голубым, того самого неестественного оттенка, который так любят художники, фотографы, вечно перебирающие с фотошопом, и дизайнеры компьютерных игр. Но сегодня оно было таким на самом деле: покрытое редкими перышками облаков, безумное, странное, чистое. И солнце светило как-то ярче, чем обычно, не желая уступать, да и весь мир казался какой-то феерией красок: слишком зеленая листва, слишком яркие стены, слишком чистый воздух. Даже плитка и асфальт на пустынных улицах были отдраены до блеска, а полотнища государственных флагов, свисающие почти с каждого балкона, расцвечивали город праздничными красками. Это и был праздник, тот, который последнее десятилетие ждали больше, чем дни рождения, и праздновали шикарнее, чем новый год. «Праздник» с большой буквы. Люди радовались и восхищались, искренне не понимая, что плохого можно углядеть в пышном торжестве Победы. А ему флаги казались слишком цветастыми, речи слишком напыщенными, а сам праздник – слишком фееричным, для своего повода.

Все слишком.

Алек криво усмехнулся, не отводя слезящихся глаз от почти скрывшегося за шальным залетным облачком сияющего солнечного диска, и, поудобнее перехватив букет из двух веток белых лилий с одуряюще-приторным ароматом, быстрым шагом направился к воротам, возле которых уже толпился народ. Все правильно – он с самого начала знал, что это было глупой затеей, только кто бы его послушал. Скай разве что. Тот, вроде бы, и сам был того же мнения об этих «обязательных мероприятиях», включающих в себя с десяток парадов и посещений кладбищ. Да уж, было бы сложно найти более неудачный способ отмечать каждую годовщину конца войны…