Текст книги "Ничья вина (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Наивная, глупая девочка. – он улыбнулся. – Я рад, что ты живая.

– Ты человек, Алек, – она всхлипнула и снова вытерла слезы. – Кажется, мне не надо тебе помогать.

– Спасибо, милая.

Фраза опять отозвалась болью и отчаянной грустью где-то глубоко внутри.

– Будь счастлива, – еле слышно прошептала она и услышала тихий мужской смешок. – Нет, просто. Мне это сказал Алый, я в школе еще училась…

– Ага.

– Я серьезно!

Она шлепнула его по руке и встала, пошла за водой, но Алек опередил, налил в стакан, дождался пока она напьется и забрал его. Странно улыбнулся, глядя ей в глаза.

– Косички, розовая блузка и красная роза. Да, я помню.

– Я серьезно! Ты… – она осеклась и вдруг пошатнулась, хватаясь за барную стойку. – Ты – что?..

Алек улыбался, скупо и чуть печально, глаза мерцали в темноте.

– Я помню, Марина, – шепнул он и улыбнулся шире. – Можно не представляться заново, да?

Сознание она все-таки потеряла. Ненадолго вроде, но очнулась уже на диване. Алек сидел на полу рядом с кружкой кофе, и как он его делал, Марина не помнила.

– Алек?

Он повернулся и протянул ей вторую кружку:

– Будешь?

Марина кивнула. Села, забрала кофе, на автомате сделала пару глотков.

– Алек, ты… ты это… – мысли путались, заплетался язык.

«Я помню». Помнит, помнит… Розовая блузка, она же действительно была тогда розовой, и косички были, которые он безбожно ей растрепал. И роза. Безжалостно обломанная роза, приколотая к кителю орденом… Она вздрогнула и с трудом удержала кружку, глядя на алую звезду, небрежно брошенную на журнальный столик, мерцающую алыми бликами в свете луны. Алек проследил за ее взглядом и криво усмехнулся:

– Порой мне кажется, что этим орденом меня прокляли. Хотя, по сути, все самое плохое случилось много раньше, Марина.

«Ты еще можешь уйти, девочка».

Нет, не может.

– Когда? – тихо спрашивает она.

Алек улыбается и запрокидывает голову, глядя в потолок или в прошлое.

– Когда умер Алый…

***

– Ты изменилась, девочка, – он улыбается, и чужая улыбка вторит ему, словно кривое зеркало.

– Скучали?

– Надеялся.

– Надежда – очень глупое чувство.

– Или не изменилась.

Они смеются.

– Вы живы, – тихий голос, боль в нем такая густая, что ее можно черпать ложкой. – Хотя бы вы живы.

– Живых – больше, чем ты думаешь.

– Мертвых – больше, чем думаете вы.

Тишина.

***

С третьего дня поминок он ушел под утро, покачиваясь от выпитого и собирая собой все углы и выступы. Не вписался ни в один поворот. Прохожие ржали и качали головами, где-то на десятом предложении подвезти до Ская дошло, что браслеты остались лежать где-то в квартире вдовы, он даже не помнил где. Казалось, он был обречен вернуться, но поглядел на часы и пьяно рассмеялся – нет, не сейчас.

Везение или нет, но полицейских по пути он не встретил, в метро не отрубился, до дома дошел. И замер перед дверью. Не хотелось заходить, отчаянно не хотелось. Нет, Скай верил, что его ждут. А лучше бы не ждали, лучше бы Юки оказалась где-то далеко-далеко. Не с ним и непременно счастливой, чтобы не было этого поганого, наждаком царапающего по душе чувства вины. Он верил, что любит ее, каждый раз верил – до следующего сна. А после – просыпался в холодном поту, как наяву видя насмешливую улыбку и пристальный взгляд темных глаз давно мертвой женщины. Любимой.

Скай привалился к стене, прижимаясь затылком к холодному бетону, и сдавленно застонал. Метр до двери. Три – до лифта. Самый легкий выбор, казалось бы, но он не мог его сделать, просто не мог. Если он сбежит сейчас – что дальше. День за днем, час за часом убегать от необходимости решить и решиться – это ли по-мужски?

Черт, кажется, маме не стоило читать ему на ночь сказки про рыцарей и прекрасных дам. Может, вырос бы нормальным человеком.

Последняя мысль заставила его рассмеяться в голос и распахнуть дверь. Конец метаниям, неожиданный, причем, конец. В квартире было пусто, от слова «совсем». Юля ушла и забрала с собой даже те мелкие безделушки, что со временем поселились на полках и столах. Барная стойка без ваз и корзинок с цветами казалась осиротевшей. Скай вздохнул – не то печально, не то с облегчением – и для верности обошел всю квартиру. Никого. Он уселся на диван в гостиной и запрокинул голову, закрыл ладонями лицо, толком не понимая плакать ему пора или смеяться.

Юки ушла. Кончились мучения, метания, его дурацкие сомнения и неуверенность. Любовь, впрочем, тоже кончилась. А была ли она? Жалкое подобие, если вспоминать Сашу. Или то была страсть, а настоящие чувства как раз такие – нежные, спокойные, осторожные. Он застонал, но из плена идиотских мыслей выдернул как нельзя более своевременный звонок. «Мама» высветилось на дисплее. Скай скривился, сбросил вызов, тяжело вздохнул и поехал в офис, к Алеку.

Он боялся людей. Он правда научился их бояться за годы ненависти и презрения при виде браслетов, косых взглядов на его слишком правильное лицо и фырканья в спину. Стоило бы ненавидеть их в ответ, но он не мог – это ломало что-то глубоко внутри. Страх был проще и понятнее. Бояться и прятаться стало почти привычным. Единственно правильным. Как правило, Скай не выходил из дома. Если выходил – шел пешком, надвинув капюшон так низко, как только мог.

Но не сегодня.

Он вызвал такси. Он дерзко и открыто улыбнулся мальчишке-водителю. Бряцая браслетами на запястье, назвал адрес и уселся на переднее сидение. Машину просил курящую, так что закурил, не спрашивая и не сомневаясь, а парень за рулем обтекал молча. Косился только, но не презрительно – испуганно и неуверенно. Смешно. Скай так их боялся, а они в ответ боялись его? Он улыбался всю дорогу, криво и горько. Не получалось у него их ненавидеть, никак не получалось.

Любить, впрочем, тоже.

Улыбка сползла с лица уже в том самом крошечном кабинете, когда он увидел Алека. Лежащего не на диване – на полу, то ли спящего, то ли бессознательного. Рядом не было ни одной бутылки, ни таблеток – ничего. И включенная на оповещение сигнализация. Когда Скай перешагнул порог, она запищала, но Алек даже не шевельнулся. Грудь вздымалась ровно, словно по счету, Скай слышал глухие удары чужого сердца, замедленные, но не чересчур. Друг был жив, определенно. Но мод не мог не слышать, как он вошел, не мог не проснуться – однако ж Алек не шевелился.

– Аль?..

Он опустился на корточки, касаясь кончиками пальцев чужого плеча. Кожа была не холодной – ледяной. Чуть влажной, будто он вылез сюда из холодного душа. Скай прижал руку к шее, пульс бился четко и ровно, можно принимать за эталон единицы времени.

– Алек, блядь!

Ни звука, ни движения. Не сон, черт, это определенно не сон. Если бы Алый спал – он бы уже проснулся от шума, от прикосновений. Если бы Алек был в обмороке – тоже пришел бы в себя. Потому что бессознательный организм не может определять Ская, как безопасного. Он мод, он должен очнуться, хотя бы чтобы иметь возможность защищать себя. Скай твердил это себе следующий десяток минут, бессильно пытаясь привести друга в чувство. Бил, тряс, обливал водой. Поцеловал даже, но ничего не работало, будто на полу валялся манекен из продвинутых, предназначенных для медиков-студентов. Дышащая кукла с бьющимся сердцем – терапевтам практиковаться самое то. Ассоциация заставила его истерически рассмеяться, и набирая номер Аллы, он смеялся тоже. Только пальцы дрожали.

Она приехала очень быстро. Или очень медленно, если честно, к моменту, когда бывшая медсестра вихрем ворвалась в комнату, Скай уже не был уверен, что адекватно воспринимает время и объективную реальность. Под пальцами бился пульс и, казалось, что только эти мерные удары удерживают его здесь и сейчас. Алла заставила его убрать руку. Беспрестанно шутя, она профессиональными, отработанными движениями что-то измеряла, проверяла. Посветила в зрачки, приподняв веки – Алек не шелохнулся. Нахмурилась и полезла в свой кейс. Скай отстраненно наблюдал, как она достает какие-то флаконы, шприц. Что-то мешает и набирает.

Алла вонзила иглу в вену, раствор окрасился кровью, но Скай даже не вздрогнул. Мысли текли медленно и лениво, он успел подумать, что этот цвет – алый – почти того же оттенка, что и Алая Звезда, прядь в его челке на парадах, искры в серых, почти прозрачных глазах. А потом Алек закричал, и его подбросило, передернуло. Загорелись щеки – будто это ему отвесили с десяток пощечин. Болела рука. Скай согнул ее, поднося запястье к глазам, и вздрогнул, увидев зеркальный жест Алека. Кто из них сделал это первым?

– Кто я? – прошептал он едва слышно, глядя как шевелятся чужие губы. – Безумие, – почти выкрикнул, слыша, как ему вторит хриплый и сорванный голос.

Алла смотрела на них почти испуганно, Скаю и самому было страшно, но он даже говорить больше не мог. Мир затягивало серой дымкой, она коварно подкралась из-за спины и обхватила, будто щупальцами. Она тянула на дно, обещая покой и тишину, но, когда он попытался вывернуться из этой хватки, набросилась и потащила во тьму.

Лицо перед глазами на миг поплыло, он моргнул – и мир стал четче, только теперь он видел себя. Свои испуганные глаза, медленно гаснущие. Свое тело, заваливающееся назад. Он потянулся себя поймать, но ничего не вышло.

– Аль, – услышал он приглушенный, будто сквозь подушку, голос Аллы. – Алька!

Тень отступила. Перед глазами снова потемнело, Скай моргнул и рвано выдохнул, увидев потолок и испуганное, обеспокоенное лицо Алека над ним. Такое родное и знакомое, будто этот пацан только вчера вылез из репликатора, будто он – опять и снова – не умел справляться с эмоциями и натягивать на себя ту маску, которая так бесила Ская. Алый помог ему сесть и улыбнулся, обнимая за плечи. Скай улыбнулся в ответ, дергая его за упавшую на лицо прядь и игнорируя, отметая, вой системы в ушах.

Этот мод не мог ему ничем угрожать. Только не он, только не Алек. Здесь он в безопасности.

– Что с тобой было? – воистину, Алла была спасением. Даже говорила за него.

– Ты это мне или ему? – Алек засмеялся было, но замер на вдохе, скривился и потер пальцами виски. – Увлекся настройкой. Бля… – он зашипел и встал.

– Аль… – ее голос был почти испуганным, но Алек только отмахнулся и, пошатываясь, побрел в сторону ванной. – Блин блинский!

Алла двинула кулаком по стене, кривя лицо в страдальческой гримасе. Скай задумчиво смерил взглядом чуть заметную вмятину от удара и положил руку ей на плечо, пытаясь остановить процесс разрушения чужого имущества.

– Что-то не так?

– Все не так! Если б я знала… – она всхлипнула и поджала губы. – А вдруг мы что-то сбили?

– Что сбили?

– Настройку.

Скай застонал, обреченно качая головой. Ничего не понимать в их разговорах вроде бы было уже привычным, но, блядь, каждый раз, как первый.

– А можно ликбез для дебилов?

– Нельзя, – показавшийся в дверях Алек определенно стал более живым, чем пару минут назад. – Вы ничего не сбили, не парься, милая. Спасибо, что зашла.

Он только посмотрел на нее, чуть сощурившись, а Алла уже вскочила и торопливо собралась, на ходу извиняясь за то, что не может задержаться даже на пять минут. Скай следил за этим представлением со всевозрастающим изумлением. Для кого это сцена-то? Ради него, что ли?

– Она определенно переборщила, – Алек улыбнулся хлопку двери и опустился на пол рядом с ним. – Не обижайся, девочка волнуется.

– За тебя?

– За меня, – он снова улыбнулся. – Я старался привести себя в более адекватное состояние, получилось вроде. Ты дергай меня, если что? Может заносить.

– Звучит, как будто чувствительность калибруешь, – Скай улыбнулся в ответ.

– Близко к истине. Помнишь, этот волшебный процесс сразу после репликатора? – Алек замолчал, глядя в стену. – Я отвык быть таким, – наконец, тихо сказал он, когда Скай уже отчаялся услышать еще хоть слово. – Но, постараюсь.

– Ну, – Влад не смог сдержать нервный смешок. – Таким ты мне точно нравишься гораздо больше.

Алек заливисто засмеялся, запрокидывая голову и широко улыбаясь.

– Я рад, – бросил он и ушел за чаем.

Зашумела вода, запищал чайник, а Скай все сидел на полу и пытался понять, действительно ли в его последней фразе сквозило то безумное, всеобъемлющее отчаяние?

Или ему послышалось?

Они сидели и пили чай, совсем как раньше. Алек смеялся и шутил, Влад поддакивал, поддерживал любые темы разговоров. Черт, казалось, не было этих лет в одиночестве, ничего не было. Дурной сон – и только. Где-то к концу третьего часа позвонила мама, Скай сбросил вызов и подмигнул Алеку.

– Чувствую себя школьником.

– Надень шапочку и не забудь покушать?

– Что-то вроде, – он не смог сдержать смех, так забавно Алый спародировал мамин голос. – Только еще «когда ты уже женишься».

Алек пристроил голову на сложенные руки и шало улыбнулся, прикусывая губу. В этой улыбке было что-то от Саши. Нотка пьянящего безумия, отчаянная нежность. Скай протянул руку и почесал его за ушком, Алый заржал, потом замурлыкал, в той же тональности, что и самые настоящие кошки. Особенности модификации, блин.

– Мы отвлеклись, – он повернулся, подставляя другое ухо. – Есть претендентки на должность жены?

– А? – вопрос застал врасплох. Скай аж замер на мгновение, но потом продолжил перебирать чужие волосы, задумчиво пожав плечами. – Юки разве что.

– Рыжая сучка, – Алек широко улыбнулся, закрывая глаза. – На свадьбу не приду.

– А если Алла?

– Украду невесту, – Скай заржал, Алый приоткрыл один глаз, улыбка стала хитрой. – Ну, или жениха…

– Не надо!

– Никто меня не любит, – Алый притворно тяжело вздохнул и встал, сбрасывая с себя его руку. – Уйду в монастырь, ей-Богу!

– Кто ж тебя отпустит?

Вопрос повис в воздухе, и отвечать на него Алек, кажется, не собирался. Он вообще с головой залез в тумбочку, сосредоточенно что-то выискивая. Кинул в Ская шоколадкой, а сам – понятно, что искал, – вгрызся в армейский рацион.

– Гадость же несусветная, – Скай скривился, глядя, как друг поглощает это произведение немодифицированных, видимо, ученых.

Во всяком случае, он был свято уверен, что моды придумали бы что-то более аппетитное и на вид, и на вкус.

– А мне нравится, – Алек пожал плечами и нахмурился, когда запищал комм на запястье. – Бля, на работу опаздываю! – дернулся он, а потом огляделся и рассмеялся.

– Мне пора, да?

Алек улыбнулся и развел руками вместо ответа.

– Я рад, что ты зашел, Скай. Честно. – задумчиво сказал он уже в дверях. – Приходи вечером.

И Скай пришел. И этим вечером, и следующим. Код он знал, так что под дверью стоять не пришлось, да и Алла была искренне рада его визитам. Только сам хозяин кабинета не появился там ни разу.

«Я рад», – вспоминал он, засыпая на узком, на диво неудобном диване. И эти два слова сочились отчаянием, болью, почти ненавистью, но Скай неизменно переворачивался на другой бок и проваливался в обитель своих странных, тревожных, невозможных снов.

Послышалось.

========== Глава 9 – Ante bellum (До войны) ==========

Лишь утратив всё до конца, мы обретаем свободу.

(Бойцовский клуб)

Джейк. Имя-проклятие, имя-воспоминание. Имя-о-котором-нельзя-думать. Он помнил, как Блэк привел его, восторженного мальчишку студента. Модификанта. Осколочное ранение, спасли, как могли. Мальчик учился на мехмате, мальчик грезил модификацией и ее развитием, и Алек, конечно же не устоял, увидев в нем себя, что ли. Джейк публиковал его статьи, Джейк помогал ему в исследованиях. Джейк делал кофе и заказывал ужины, они кодили что-то в четыре руки, бурно спорили и обсуждали.

Черт, видимо и после войны он умел быть счастливым – по крайней мере, тогда он был очень близок к этому ощущению.

Все сломалось некстати. Им привезли тогда пятерых, пятерых сорвавшихся модов, тогда еще не рассказывали про это в прессе, никто не знал, кроме них. Вообще никто. Их разместили в изолированных боксах, Алла брала анализы, он сам – пытался разговаривать, вызвать хоть какой-то отклик, кроме попыток убить. Ничего не получалось, но он не сдавался конечно же.

Они спорили с Джейком про раздражители и посттравматический стрессовый синдром. Он рассказывал ему про триггеры, потом они как-то скатились до Юнга и его архетипов. Потом Алек уехал домой – он собирался на следующий день доехать до развалин своей бывшей квартиры и оставить там традиционную для годовщины смерти родителей ветку лилий. Но проливной дождь поломал его планы и, в итоге, с утра пораньше он приехал в клинику. Чтобы войти в бокс и увидеть там Джейка, с любопытством естествоиспытателя, с жаром заигравшегося ребенка, вгоняющего иголки под ногти одному из сорвавшихся.

Как же он орал. Матом, в голос. Цензурными в его речи, наверное, были только предлоги. Он угрожал, он кричал, он взывал к совести. А потом Джейк сказал:

– Но они же не люди.

И мир перед глазами в первый раз окрасился в красный.

Джейк выжил чудом. Его оттаскивали Алла и Кирилл, пока молчаливые медработники уносили кровавое переломанное месиво, некогда бывшее его студентом. А он порывался добить, что-то рычал. Потом отпустило, и он долго стоял под душем пытаясь смыть с себя чужую кровь и свою память. Он тогда действительно работал с посвященным в историю психологом, пытаясь понять – почему, отчего? Но психолог не нашел ответа.

А чуть позже Кирилл заявился к нему вместе с Джейком, и кабинет снова окрасился в цвет крови.

Он выгнал их к чертовой матери, а потом долго сидел не за столом – под ним – силясь взять себя в руки и ощущая только желание, безумное, настойчивое желание убивать. Где-то в нем жил зверь – и этот зверь требовал крови. Именно тогда он построил свою клетку, свою стену. Именно в ней вместе со своей памятью и болью он запер зверя.

Именно зверь сейчас отчаянно сочился на волю следом за тем, что неотвратимо возвращалось в его жизнь.

– Я слишком слаб, – шепнул он недвижному Скаю и улыбнулся его привычной неподвижности. – Я слишком слаб.

Привкус крови во рту становился пугающе отчетливым.

– Что такое боль, Скай? – хрипло произнес он, глядя в упор на неподвижно сидящее на кровати тело. Протянул руку к его руке и замер, не прикасаясь. – Что такое боль? Что такое наслаждение? И как можно различить эти ощущения, когда они так упорно сливаются воедино, когда горло пересыхает, а легкие сводит судорогой. Когда не можешь дышать, говорить, двигаться, потому что тело – это проклятое тело – предает и оставляет тебя наедине со всем, что на тебя свалилось. Что такое ненависть, кристально чистая ненависть к тем, ради кого ты сломал свою жизнь?

Им не нужны были наши жертвы, я это понимаю, Скай. Я все понимаю, только принять не могу. Я помню конец войны, очень хорошо помню: плачущих женщин, смеющихся детей. Я помню девочку, впихнувшую остолбеневшему мне своего плюшевого, побитого молью и жизнью мишку. Я, наверное, дивно глупо смотрелся, сжимая его в руках. И она – та девочка – наверное, странно выглядела с моей маской. Но, знаешь, я не мог не принять ее подарок. И не мог не дать ей ничего в ответ.

Она была смелой, эта девочка. Очень смелой, очень безрассудной и очень красивой. Порой мне нравится представлять себе, как сложилась ее судьба, и в этих мечтах много счастья и смеха. Я верю, что ей повезло, Скай, я не могу не верить. Иначе, я никогда не смогу понять, за что они отдали свои жизни. За что умирал и возрождался я, как проклятый феникс, из грязи и крови.

Хотя я и так не понимаю. Может быть, это был просто урок нам. Может, мы заплатили за всю самонадеянность и безответственность человечества. А, может быть, в этой войне, и правда, не было никакого смысла.

Только боль.

Знаешь, Скай, в том приснопамятном нападении на базу умер он – тот мальчик, чьей матери я сказал сакральное «нет», в корне изменившее всю мою жизнь. Его мертвое лицо я, как ни странно, помню до мельчайших деталей: разбитый висок, засохшая струйка слюны, смешанной с кровью, от уголка губ по подбородку к шее, взгляд мертвых глаз. Он смотрел на меня, прямо мне в глаза, когда я проходил мимо.

Он был не первым, умершим по моей вине, но именно его остановившийся взгляд снится мне до сих пор, уже который год. Именно его смерть открыла счет потерянных жизней тех, кто был мне близок, кого я знал.

Алекс ходил ко мне каждый день, вытаскивал из комнаты, заставлял пройтись по коридору до окна даже когда я еще шатался от слабости. За окном были серые от копоти сугробы, а из щелей тянуло морозным сквозняком – до сих пор удивляюсь, как я не заболел. Но нет, не заболел. Да и заживало на мне, как на собаке, даже врач удивлялся. А еще к нам в часть тогда привезли Аллку, медсестрой, и, когда я приходил на перевязки, мы подолгу трепались ни о чем, неохотно расставаясь только под пристальными взглядами врача и Алекса, приходящего меня забрать.

Хотя, тот же Алекс и обеспечивал мне поводы для дополнительного общения с ней. Ты не помнишь, наверное, ты в тот день почему-то сбежал из столовки, но этот феерический идиот умудрился свалить меня на пол. Разошедшиеся швы, наркоз еще не подвезли – терпите. Орал я, как резаный, а этот идиот стоял рядом и ржал, и извинялся одновременно. Потом был хлопок по больному плечу, когда я не заметил его в ангаре: снова швы, снова без наркоза.

А потом был ты.

Хех, такая ностальгия. На самом деле, был-то снова он, просто он, спустя столько времени решился притащить меня на вашу попойку и снова засветил по плечу. Случайно, бля, я даже в это верю. Больно было адски, Скай, может быть, потому что оно в кои-то веки было почти зажившим. Я даже не помню, что ему сказал – полная несознанка. Перед глазами была красная муть, боль пульсировала в висках. Из комнаты вашей я тогда вылетел на чистом адреналине, но не дошел до медчасти – чуть не свалился на полпути. И услышал твои шаги.

Мне не нравилось быть слабым, Скай, мне до сих пор это не нравится.

Та попытка закурить была чистой воды позерством. Я сжимал сигарету дрожащими, холодеющими пальцами и чувствовал, как с плеча к локтю стекает кровь. Я ухмылялся тебе в лицо, надеясь, что ты не заметишь, как мне плохо, и молясь, чтобы ты заметил.

Потом врач говорил, что ты спас мне жизнь.

Скай, скажи, зачем ты влез? Что помешало тебе пожать плечами и пройти мимо? Ну или хотя бы просто дать прикурить и уйти, без всяких доставок полубессознательных тушек до цепких лап медиков? Это все риторические вопросы, между тем.

Ты дотащил меня, они зашили. Мягко пожурили и отправили восвояси, напоследок сняв пластырь с зажившей морды. Смешно, но, знаешь, наверное, именно это был полный и окончательный конец меня прежнего. Видеть в зеркалах вместо смазливой мордочки нечто опухшее, неухоженное и с багровой полосой по всей щеке – полный пиздец. Как я не разрыдался прямо в медчасти, сам не знаю. Но дотерпел до комнаты, спотыкаясь на каждом шагу и цепляясь за твою руку, дошел, хотя слезы стояли в глазах, а рыдания клокотали в горле.

Я помню, Скай, я до сих пор помню, как ты почти стряхнул меня на кровать и спросил, что я тут забыл. И помню свой ответ.

Я не соврал ни словом. Я действительно хотел жить. Хотел и хочу.

А потом ты ушел, а я все-таки разрыдался, кусая подушку, стесывая костяшки пальцев о стену, но продолжая бессмысленно молотить по ней кулаками. Это было отчаяние, Скай, такое полное и беспросветное, что мне хотелось умереть, только бы не видеть свое отражение, только бы не думать о том, как я этот шрам получил.

Все солдаты, рано или поздно, убивают впервые. Все они, рано или поздно, становятся свидетелями чужих смертей. Но немногим остается об этом память на всю оставшуюся. Мое нечеловеческое «везение» в жирных кавычках как всегда налицо. То есть на лице.

Я валялся в постели три дня, после того как ты ушел. Смотрел в потолок, послушной куклой вставая и двигаясь, когда Алла приходила кормить меня и перевязывать. Потом она уходила, а я стирал с лица кривую улыбку и падал обратно на кровать. Чтобы еще n часов смотреть в потолок и видеть в нем вереницы мертвых лиц, чувствуя на губах солоноватый привкус крови.

Да, мне тоже кажется, что в анальгетики они подмешивали что-то не сильно безобидное, – смех. – Три дня отчаяния и боли, а потом пришел Алекс и вытащил меня наружу.

«Зажило же почти», – сказал он, когда я попытался ткнуть его носом в мою перештопанную шкуру, и потащил меня летать.

Скай, знаешь… небо в тот день было ослепительно голубым, того странного оттенка, который так любят фотографы и дизайнеры, вечно перебарщивающие с обработкой фотографий. А мы с Алексом так и не дошли до машин: забрались на крышу ангара и курили, лежа, смотрели в это безумное чистое небо.

Он ничего мне не говорил, Скай. Обнимал за плечи, избегая касаться перебинтованной части, и трепал по волосам. А потом откинул их с лица, стянул с меня очки и замер. Было почти смешно, но он узнал во мне – меня.

«Не ожидал», – коротко бросил он.

Это были его единственные слова за весь тот день, знаешь. Даже когда он отвел меня обратно, вместо пожелания спокойной ночи я услышал только тихий смешок. Так, погладил по головке и сбежал.

И больше не возвращался.

Я не видел его три месяца, Скай. И, нет, я точно знал, что он не был ранен, что с ним все было хорошо. Просто он меня узнал и больше не хотел видеть. Просто это был его выбор, а у меня не хватало ни возможностей, ни смелости на то, чтобы прийти к вам самому. Я не мог заставить себя посмотреть ему в глаза.

Мне было стыдно, Скай. Стыдно, больно…

Черт, если и есть в мире человек, которого я на самом деле ненавижу, то, ей-Богу, это я сам. Три месяца боли, три месяца ненависти, три месяца отчаяния. И восемь, если не больше, разбитых зеркал. Алла задолбалась бинтовать мне руки, а я клялся ей, что больше не буду, но на следующий день смотрелся в зеркало, видел свое изуродованное лицо – и все повторялось. И так раз в пару недель – я держался, знаешь ли. Главное было… не видеть. Не смотреть.

Но в последний раз мне не повезло. Я собирался, как всегда, собрать осколки, выкинуть и идти к Алке, каяться. Вот только один из осколков оказался слишком крупным. Знаешь, сейчас смешно, а тогда было жутко: видеть этот шрам, еще красноватый, стянутую кожу вокруг него. И не видеть остального лица – только этот перекошенный кусок щеки.

Скай, честное слово, я взял этот кусок в руки только чтобы рассмотреть получше, пусть и со слезами на глазах. А очнулся от боли, распахав себе вены до локтя на одной руке, от боли и от крика Аллы.

Она шила меня по-тихому и также бинтовала. Мазала чем-то заживляющим, что-то говорила, кажется, убеждала, что все хорошо, что все будет хорошо.

Я плохо помню эту неделю, все как в тумане. Но, кажется, она расплакалась в итоге и пропала на день. А на следующий день появился Алекс, поздоровался, как ни в чем не бывало, и потащил меня за штурвал, и мы летали, летали, летали с перерывами на ваши посиделки и мою службу. Так прошло полгода, или что-то около того, в этом легком отчаянном безумии, а потом сбили одного из летчиков, и ваш бессменный красный лидер Алекс пожал плечами и на его место потребовал меня.

Черт, знаешь, мне до сих пор интересно, как он протащил эту безумную идею через командование. Полуслепого техника – в летчики. Просто, потому что ему так захотелось.

Я спрашивал у него, не раз спрашивал, но он ни разу не ответил. Так, травил байки на заданную тему, где прекрасный принц – он, разумеется, – сражается с целым взводом злобных драконов в лице высшего начальства. Насосал, что ли?

Скай, честно, я до сих пор не могу понять: ну неужели на всей базе не нашлось более подходящего пилота? Летчика, а не пилота… да, да, я помню. Летчика…

Все равно, Скай, не суть. Я был полуслепым, никакущим по физподготовке, а моя летная подготовка, по сути, ограничивалась экспресс-курсами от самого Алекса. Гражданскую авиацию можно даже не считать, правда, слишком большая разница.

Ладно, не важно. Я просто не понимаю, почему из всех возможных вариантов он выбрал меня. И, наверное, никогда не пойму. Но он выбрал, а грезящий небом я не смог отказаться. Черт, он предлагал мне мою мечту, как я еще, по-твоему, мог ему ответить, если не согласием?

И я сказал «да», удивительно, не правда ли? Сказал, и уже через какую-то неделю притащился на вашу территорию в новенькой форме и с нашивками младшего лейтенанта. Было забавно, особенно, учитывая, кого официально я должен был заменить. Капитан-младший лейтенант, новое слово в армейских званиях.

Хотя, вам, наверное, было еще забавнее… получить такую мелочь вместо нормального аса-летчика. Оскорбление для элитных звеньев, да?

Надо, впрочем, отдать вам честь: вы никак не проявляли своего недовольства, если оно и было. Меня доучивали. Всей толпой. Объясняли, что к чему, чем построение «альфа» отличается от «гамма» и «бета», как правильно в двух фразах перестроить все звено. Как реагировать на команды и куда надо нажать, чтобы не сдохнуть от перегрузок. Меня готовили командовать теми, кто был много старше и опытнее, и подчиняться – им же. Просто, потому что таков был приказ. Потому что так сказал командир звена, а его слово – закон.

Я, наверное, поэтому и не стал хорошим солдатом, Скай. Я не умею выполнять бессмысленные приказы. И не умею их отдавать.

Но я, как всегда, отвлекся.

Меня тогда тренировали сутками напролет, помнишь, не пуская за штурвал до последнего. Полетную практику я наверстывал с Алексом ночами. Он матерился, подсаживая меня в кабину и заставляя продрать слипающиеся глаза. Матерился, но не спорил с вами до тех пор, пока не осталось иного выбора. Первый вылет… ох, я помню свой первый вылет. Рядовым звеньевым. Помню это чувство, когда малейшая вибрация машины отдается в спине и затылке, а если смотреть прямо, только прямо – кажется, что это у тебя выросли крылья и ты летишь. Потому что не видишь ничего – кроме неба… чистого, голубого неба, того самого, которое уже почти невозможно было разглядеть с земли. Небо, которое я видел в окнах части, было желтым от пепла, вечно затянутым облаками и туманом. А это – это был чистейший голубой цвет, тот самый, который уже практически забылся, про который так любят писать плохие поэты.

Я плакал там, Скай. Глотая слезы и стараясь говорить спокойно, я вытирал глаза и смотрел на это небо, понимая, что даже если этот полет станет для меня последним – я умру счастливым. Это было такое странное ощущение…

А потом были чьи-то шутки в наушниках и раскрывающиеся огненные цветки на фантастически-голубом фоне, кажущиеся анимацией из плохой компьютерной игры. Они выглядели так ненатурально. Но они были. И я был одним из тех, кто рисовал их по нежному холсту небосклона.

Красиво говорю, бля… – смех. – А еще тогда у меня ныли виски, слабенько так и противно. Я еще понятия не имел что такое перегрузки, давление и прочая хрень, но, уже когда мы вернулись на базу, словил отходняк в полной мере.