Текст книги "Ничья вина (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Блэк подошел к нему с двумя дымящимися кружками, он забрал свою и обхватил, грея пальцы. Пить даже в голову не приходило – кипяток же, но вот Алек заморачиваться не стал, делая большой глоток и с видимым удовольствием облизываясь. Горячий кофе должен был бы обжечь язык, но он даже не поморщился. Мод, от начала и до конца мод. Он сжал зубы, снова отводя глаза, чтобы не смотреть в чужие – прозрачно-серые, в глубине которых была та предгрозовая тьма, яростная сталь, казалось, исчезнувшая после войны. После первого парада, вернее, на нем Алый был готов убивать – это Скай помнил очень хорошо, но до этого момента был уверен, что друг изменился, вернулся к своей прошлой жизни. Ну, как мог. Только взгляд этот говорил совсем о другом.

– Да, – Скай усмехнулся, разглядывая черную маслянистую гладь в кружке. – Действительно, давно не виделись. Как жизнь?

Алый дернул плечом, возвращаясь к своему кофе. Разговор не клеился от слова «совсем». В каком прошлом осталась легкость общения и взаимопонимание. Не то что с полуслова, с полувзгляда? Или и не было их, а он все себе придумал?

Алек продолжал молчать вплоть до тех пор, пока Кирилл торопливо не распрощался, сказав, что будет ждать их внизу, с результатами.

– Все хорошо, – наконец, сказал он, как только за Блэком закрылась дверь. – Работаю, еще работаю, много работаю.

– И отдыхаешь?

– На работе. Я бесправная тварюшка, Скай. А Кирилл не горит желанием меня выгуливать, – Алек широко улыбнулся, отставляя пустую кружку. – Пойдем?

Скай залпом допил кофе и поднялся, следуя за ним. Интересоваться, куда они идут, он не стал. Едва они вышли за дверь, Алек вцепился в его ладонь мертвой хваткой, так что потеряться он не боялся: надо было только успевать за ним, поворачивая, спускаясь, поднимаясь. Здание оказалось тем еще лабиринтом: в одиночку он бы ни за что не нашел дорогу назад. Даже лифт, в который они вошли, ничем не напоминал тот, что отвез их к Блэку. Здесь не было зеркал – металл и потемневшие от времени (или от частого использования) кнопки. Алый нажал «нулевой» и, наконец, отпустил его руку, прислонившись к стене и прикрыв глаза. Сейчас он казался изможденным.

– Устал? – не удержался Скай от вопроса.

– Хочу жрать, спать и сдохнуть, – Алый криво улыбнулся. – Можно в любой последовательности. Блэк объяснял тебе, зачем ты здесь понадобился?

– Нет.

Он ждал было продолжения, но в ответ Алек только улыбнулся еще раз.

– И зачем?

– Скоро узнаешь, – ехидно пробормотал Алый, приоткрыв один глаз.

И прямо по закону подлости, аккурат в тот момент, когда он в абсолютно нецензурных выражениях высказывал довольно лыбящемуся Алому все, что о нем думает, двери лифта открылись, а за ними стоял Блэк и какой-то незнакомый мужчина.

Алек подтолкнул его в спину.

– Удачи, Скай. Я… – конец произнесенной фразы скрылся в шуме закрывающихся дверь.

Кажется, он сказал…

Нет. Показалось.

========== Глава 4 – Argumentum ex silentio (Доказательство из умалчивания) ==========

Наши желания – это полужизнь, наше безразличие – это полусмерть.

(Джебран Халиль Джебран)

Таких, как она, называли детьми войны. Когда Марина была маленькой, небо было серо-желтым от пепла, по всей стране гремели взрывы и кровопролитные бои. Мама рассказывала ей, что именно детский голос и наивные вопросы заставляли ее продолжать жить и верить, окончательно и бесповоротно верить, что все будет хорошо. Глупо, наивно – но сбылось же. Конец войны она помнила очень даже хорошо, ей тогда было одиннадцать, она надела голубое платье из летящей органзы, мама заплела ей косу, и они пошли гулять. Впервые, надолго. Впервые не оглядываясь по сторонам, не прислушиваясь к каждому звуку. Просто гулять по городу.

Десять лет прошло, а она помнила, как люди останавливались, обнимались, плакали и поздравляли друг друга с Победой.

Марина всегда писала это слово с большой буквы. Слишком много оно для нее значило, слишком большой след в ее мире, в ее жизни оставила война. Мама рассказывала, что в молодости собирала вырезки из журналов с модными певцами и актерами, сохраняла их фото. Рассказывала, как они с подругами обменивались этими «сокровищами», присылали друг другу в мессенджеры свежие статьи, копили на билеты на концерты и бежали в кино. В «молодости», вернее в подростковом периоде, Рины, тоже собирали фотографии и видео, только кумирами их были не актеры, не идолы – герои той страшной войны. Ярко вспоминалось, как классе в восьмом-девятом они отпрашивались у классной в соседнюю гимназию, потому что туда должны были приехать Скай, Блэк и Волк. Трое из пары десятков мужчин, по которым сходила с ума вся страна. Мальчишки тогда умоляли вместе с ними, классная, не то, что возражать не стала – сама возглавила безобразие, и они все вместе, всем классом из восемнадцати человек стояли у ворот в чужую школу и ждали, когда их герои пойдут мимо.

Тогда им невероятно повезло. Летчики приехали не вдвоем – втроем, а вместе с самым что ни на есть морским Волком был второй самый известный адмирал. Марина визжала и кричала, как и остальные. Проходя мимо, Скай остановился, обнял учительницу, расписался в чьем-то блокноте (Олеськином, удачливая зараза), собрал урожай цветов. Они благодарили его за чистое небо, а он смеялся и благодарил их в ответ.

Смешно, но это, наверное, было самым ярким ее детским воспоминанием. Ворох цветов, солнце, искрящееся на усыпанной медалями груди и глубокий голос героя. А самым счастливым – облитая белой лайкрой ладонь, ложащаяся ей на макушку, алая прядь в челке и чуть ироничный голос, приглушенный маской:

– ОтпУстите товарища генерал-лейтенанта, мелкая? Нас там немножко заждались.

Она тогда кивнула и почему-то молча протянула ему алую-алую, как его прядь, как шестиконечная звезда на груди, розу. Он засмеялся и обломил ее у самого бутона, закалывая под орден, как когда-то на самом первом параде.

– Спасибо, милая. Как тебя зовут? – спросил герой войны, командир эскадрилий и великий летчик Алый.

– Марина, – пропищала она в ответ.

– Будь счастлива, Марина.

И они ушли, а классная увела их обратно в школу, впрочем, уроков тогда не случилось – они часа два сидели и обменивались впечатлениями и вспоминали все, что знали о войне и о тех пятерых, кого им посчастливилось увидеть. Да.

Она действительно была ребенком войны. Она не могла просто взять и забыть, как это было, как это закончилось, не могла перестать испытывать благоговение и всепоглощающую благодарность к тем, кто подарил им мир. Наверное, именно поэтому давно уже выросшая Марина и не понимала, какого черта сейчас происходило.

Год тому – их чествовали и любили, год тому – мир заворожено глядел на мужчин и женщин в черной форме и белых масках. Теперь – едва ли не с ужасом отшатывался. Марина так не могла. Они не были монстрами, не были нелюдью, не были роботами – они были героями, вот только об этом почему-то все забыли. А Рина, девочка Рина, наконец решилась и, бросив работу в престижной клинике, подала документы на участие в госпрограмме психологических консультаций для военных модов. Было бы смешно, если б не было так грустно.

Новый кабинет напоминал каморку. В лучших условиях, говорят, работали врачи, попавшие в аппарат правительства. Модов было довольно и там, но то были совершенно другие, «правильные» моды. А вот их центру так не свезло. Сюда приезжали по направлениям уставшие и сломанные люди, в жизнях которых не осталось ничего, кроме чужого презрения и боли. Марина слушала их, разговаривала с ними, часами и днями, целыми днями, то и дело отступая от методички. Ее коллеги оценивали и выносили вердикты – она пыталась помочь, в каждой благодарности, в каждых словах прощания слыша то самое, приснопамятное: «Будь счастлива, Марина».

Иногда по вечерам, устало заполняя бланки и отчеты, она задумывалась, был ли счастлив он сам.

И не находила ответа.

Этот парень попал к ней на прием абсолютно случайно – врач, к которому он был записан, заболел и всех пациентов перекинули к ней, экстренно вышедшей на работу из отпуска. Он ворвался в кабинет вихрем, тряхнул головой, откидывая с лица паутинку черных прядей и глядя на нее серо-стальными, абсолютно безумными глазами.

– Вы можете мне помочь, док? – с какой-то отчаянной надеждой в хриплом голосе спросил он, и Марина, неожиданно для самой себя кивнула.

– А с чем? – спросила она парой секунд спустя, приходя в себя и вырываясь из плена его гипнотического взгляда.

Парень вздохнул, потер затылок. Он казался растерянным и абсолютно уверенным в себе одновременно, казалось, эти жесты, походка, мимика – принадлежали сразу двум разным людям. Растерянно моргает – уверенно идет к дивану. Растерянно трогает собственные пальцы – прямо и уверенно смотрит. Теребит сережку – холодно улыбается.

– У меня проблема, док, – наконец, сказал он. – Один мой друг, мой хороший друг, попросил меня быть человеком. А я, кажется, забыл, как это.

ЧТО?

– Мне кажется, я не совсем…

– Я мод.

Марина вздохнула. Закрыла глаза, собираясь с мыслями, глубоко вдохнула и медленно выдохнула, а потом заново посмотрела на него, оценивая, с чем предстоит работать. Глаза – странные, то светлеющие, то темнеющие. Голос – твердый, поза – расслабленная и собранная одновременно. Он состоял из противоречий, но Рина даже не сомневалась, что при необходимости он взлетит с этого дивана так, что она даже не увидит движения. И кто-то потом будет выносить из кабинета ее труп…

Нет, настолько безумным этот пациент не казался.

– Я должна предупредить вас… – пауза на месте обращения.

– Алек.

– Марина. Так вот, я должна предупредить вас, Алек. Я считаю модов людьми.

– Даже военных модов? – склонив голову, поинтересовался он. Марина твердо кивнула. – Любопытно. Марина, вы точно понимаете, сколько во мне от человека?

Она улыбнулась.

– Достаточно. Вы же здесь.

Смех у него оказался густой и приятный, заразительный даже.

– Довод. Очко в вашу пользу. Но привести друга к психиатру, чтобы доказать, что я человек, кажется мне не лучшей идеей.

Марина засмеялась тоже.

– Не лишено логики, – шире улыбнулась она. – Давайте попробуем начать сначала. Почему ваш друг считает, что вы недостаточно человек, Алек? – он пожал плечами, скривившись. – Ну, ваши предположения?

– Потому что я веду себя не как человек?

– А как? Сейчас вы мне кажетесь вполне, – она перебрала пальцами в воздухе, будто пытаясь ухватить вертящееся на языке определение, – человекообразным.

Снова смех и широкая, немного печальная улыбка.

– Обычно я совсем не такой, милая леди.

– А какой? Расскажите мне, Алек.

Он горько усмехнулся. Эмоции на лице сменяли друг друга, будто он выбирал нужную, а потом исчезли. Все. На Марину смотрела идеальная, совершенная, будто выточенная из камня маска. На ней жили только неуловимо потемневшие глаза, в глубине которых затаилось все и сразу: веселье, слезы, счастье, отчаяние, любовь, ненависть и боль, так много боли. Она вздрогнула и едва сдержала порыв подойти и обнять этого… мальчишку? Умом Рина понимала, что он старше, много старше нее, но эти глаза принадлежали скорее обиженному ребенку, нежели взрослому мужчине.

– Примерно такой, – холодным, лишенным интонаций голосом, сказал он.

Губы едва шевелились, замерли пальцы. Он весь замер, действительно напоминая изваяние. Она не понимала раньше, когда коллеги говорили ей, что моды, как роботы. Сейчас начала осознавать. Только глаза, глаза все равно его выдавали.

– Но ведь это маска, Алек, – спокойно сказала она, откидываясь на спинку кресла.

Мод напротив не шевелился, только в глазах отразилась тень какого-то глубинного ужаса.

– Алек, – она вздохнула. – Отомрите. Знаете, говорят глаза это зеркало души. Но я не вы, у меня далеко не идеальное зрение и мне довольно тяжело читать в этом зеркале. И все же…

– И все же? – эхом.

– Они вас выдают. Глаза. Они живые, Алек. И вы тоже живой.

Он усмехнулся и растянулся на диване. Поднял руку и уставился сквозь пальцы на потолок.

– Иногда, мне правда кажется, что я мертв, док.

– Но вы живы.

– А иногда, я думаю, что лучше бы я был мертв, – рука безвольно падает, закрывая глаза. – Холодно…

– Закрыть окно?

Он скривился, дернув уголком губ, и, наконец, лег так, чтобы ее видеть.

– Не надо. Я постоянно мерзну, это скорее психологическое, как бы странно это не звучало. В этом кабинете, – усмехнулся. – Из моих уст.

Марина улыбнулась в ответ.

– Не прибедняйтесь, Алек. Я не сомневаюсь, что вы неплохо себя понимаете, за столько лет – это неудивительно.

– Спасибо, Марина, – фраза отчего-то царапнула слух. – Нам не стоит продолжать, я пойду.

– Почему?

– Я не имею права с вами разговаривать, Марина. Простите.

Он обезоруживающе улыбнулся, поднялся и действительно пошел к выходу.

– Алек!

Обернулся.

– Возвращайтесь.

Последним, чего она ожидала, было то, что он вдруг сползет по стене, закрывая лицо руками и беззвучно плача или крича.

– Я вернусь, – хрипло шептал он ей в плечо, когда она обняла его, пытаясь не то успокоить, не то заставить встать. – Мама, я вернусь…

***

В комнате холодно и темно. И пусто, по крайней мере на первый взгляд, но вошедшая твердо знает, что это не соответствует истине. Она ставит поднос с едой на невысокий столик и подходит к комку одеяла на кровати. Кладет на него руку – комок дергается, сжимаясь и снова замирая.

– Вылезай.

– Уйди, – хриплый, едва различимый шепот.

Она вздыхает.

– Слушай…

– Лучше бы я умерла, – шепчет одеяло. – Господи, лучше бы я умерла…

Она уходит.

– Лучше бы я умерла…

***

Небо было потрясающе чистым – ни облачка – и потрясающе голубым. Лучший день для полета, и в любой другой – он бы уже сгорал от нетерпения и как мог торопил техников, но не сегодня, не сейчас. Сегодня Скай ждал, вместе с новой моделью истребителя должны были прибыть «высокие гости», как назвал их инструктор, а по-простому – и Алый и Блэк разом. Они втроем, летное поле, машины… В этом было нечто ностальгическое и трогательное, он с утра не мог перестать улыбаться от одной только мысли. Минуты ползли невыносимо медленно, Скай даже ушел в ангар, прячась от пронизывающего ветра. Через распахнутые ворота виднелось небо, но сидя у стены, окутанный клубами сизого дыма, он не мог разглядеть на нем ни точки. Наверное, другие летчики взлетали и садились, наверное, кто-то там уже исполнял фигуры высшего пилотажа и материл или хвалил новые машины, но он просто сидел и ждал. Сам не понимая, зачем.

Странно, что его взяли на самом деле. Хотя, может еще переиграется все. Самое страшное, в лице врача ждало его впереди. «Не годен» – и все мечты накроются медным тазом, хотя даже вот эта надежда, этот вид на поле, этот ангар… Они сами по себе были лучшим подарком, который Алый мог ему сделать. И лучшими извинениями за тот давний цирк с конями, о котором Скай, если честно уже даже не вспоминал.

Алек и Кирилл появились ожидаемо неожиданно, оба в костюмах, но если на Кирилле он сидел идеально, то на тощем Алом казался снятым со старшего родственника. Вроде и по размеру плюс-минус, а все же что-то не то.

– Привет!

Блэк кивнул, Алек поморщился и махнул рукой, приглашая следовать за собой. До кабинета они дошли в молчании, Скай порывался заговорить, но друг только устало смотрел на него, как-то странно косясь на камеры под потолком. Он так и не произнес ни слова, пока не завел его в кабинет за старомодной деревянной дверью. Седовласый мужчина в костюме-тройке встал, когда они появились. Письменный стол, кресло кушетка. И неприметная табличка на краю стола: ФИО и должность – врач-психиатр. Твою мать.

– Добрый день, – ровным невыразительным голосом бросил Алый.

– Для меня честь познакомится с вами, Владислав, – голос врача был глубоким и приятным, не выдавая ни возраст, ни профессию своего обладателя.

Или так и должны разговаривать мозгоправы?

– Мне тоже приятно.

Алек промолчал, пристраиваясь на кушетке, развалился и закрыл глаза, кажется, всерьез собираясь заснуть. Скай даже не удивился, вздохнул и подвинул друга так, чтобы уместиться самому. Тот недовольно заворчал, поерзал и снова затих. Врач смотрел на них почти умиленно, но комментировать не стал, уселся в кресло и достал блокнот.

– Как вы знаете, наша встреча обязательна, Владислав. Вас не затруднит ответить мне на ряд вопросов?

Он кивнул, но то, что происходило дальше, напоминало скорее допрос, чем светскую беседу. И если к первым вопросам он был готов – где родился, сколько лет – то теоретические построения вида: «Кого бы вы спасали, если…» – периодически ставили его в тупик. Доктор благодушно улыбался и кивал, даже когда он сомневался в своих ответах и начинал многословно объяснять. Спрашивал про мать и отношения, Владу вспомнилось их триумфальное возвращение с победой, и он надолго замолчал, погрузившись в свои мысли. Тогда все было не так уж и плохо, даже почти волшебно. Воздух пах травами, на станциях их непременно встречали радостные лица. Девушки вручали цветы и лезли целоваться, женщины впихивали пирожки и сладости, благодарили.

Он слышал детский смех и впервые за последние годы осознавал, за что воевал все это время. Но потом они приехали и что-то неуловимо изменилось. Лица были те же, но он смотрел не на них – на не до конца отстроенное здание за их спинами и слышал – как наяву – грохот взрыва. Наверное, Алек ощутил то же самое, потому что лезущую обниматься девушку он грубо оттолкнул, а Скай извинился, погладил ее по голове и потащил друга за собой в первый попавшийся закуток, чтобы пришел в себя. Да и самому бы тогда не помешало, но их уединение прервали, а увидев лицо нарушителя спокойствия, он забыл про Алого напрочь. Черт, да он про все забыл, мог только обнимать ее, гладить по волосам, по спине и горячо, торопливо шептать:

– Мамочка, мама!

Чувствуя себя почти что дитем малым, Скай все равно не мог остановиться. Это было чистой воды безумие и абсолютное счастье. Она была жива, она была здесь. А еще она плакала, и когда он это заметил – чуть не расплакался вместе с ней, сдержавшись из последних сил и утирая ее слезы рукавом форменной куртки.

– Все куришь? – ворчливо спросила она, принюхавшись к грубой ткани.

Скай покаянно склонил голову, а потом до него дошла вся абсурдность ситуации. Он засмеялся, мать смутилась и обняла его крепче.

– Курю, – он широко улыбнулся. – Еще пью, ругаюсь матом и занимаюсь непотребствами. Ремень дать?

– По лбу б тебе дать, – умиленно протянула она и, наконец, отпустила. – Совсем взрослый стал.

– Дерзкий!

– Наглый мальчишка, – мать улыбнулась, взяла его за руку. – Я так рада… Пойдем домой, Владик?

Что ему оставалось, кроме как кивнуть и последовать за ней? Она так и вела его за ручку, как маленького ребенка, а люди расступались перед ними, видя гордую улыбку на ее лице. Даже девицы на шею вешаться перестали, а цветы теперь вручали не ему, а ей. Пока они ехали домой, мама ни о чем не спрашивала. Так, заинтересовано и чуть встревожено косилась на россыпь потертых медалей на куртке и сжимала его ладонь с такой отчаянной силой, будто боялась, что он исчезнет.

Когда он переступил порог, в лицо пахнуло корицей и свежей выпечкой, и этот запах лучше всего прочего помог ему осознать, что он, наконец-то, дома. Уже после душа и обеда (на фразе «Ешь суп!» – он чудом не залил соком скатерть, закашлявшись от смеха), они сели пить чай, и мать осторожно и неуверенно начала расспрашивать его о войне. Он отвечал коротко, односложно, общими фразами, силясь не вспоминать, не думать о том, что было. Перед глазами мелькали залитые кровью лица, а Скай, улыбаясь, рассказывал матери про песни под гитару, попойки и небо вокруг, лишь мельком упоминая про бои и потери.

А у нее был слишком внимательный и слишком печальный взгляд, чтобы он смог поверить, что обман удался.

– А друзья твои где? – спросила она, когда за окном уже стемнело.

– Кирилл в общежитии, наверное, хотя к нему должны были приехать, а Алекс… – Скай запнулся.

«Умер», – едва не сказал он, но вовремя одернул себя. Блэк предельно ясно высказался перед их отъездом из части: умерла Саша, а Александр Литвинов – жив и здравствует, хоть и благодаря модификации. Официальная версия показалась Скаю слишком жестокой, но спорить он не рискнул, тем более что Саша-Алек тогда стоял рядом и криво, презрительно ухмылялся.

– С ним что-то случилось?

Мать накрыла его руку своей, заглянула в глаза. Скай заставил себя легко улыбнуться и рассмеяться.

– Нет, нет. Он приехал, просто… – он замялся, пытаясь подобрать слова, потом пожал плечами и неопределенно хмыкнул.

Она улыбнулась и потрепала его по голове.

– Ну, разбежались и разбежались, – философски сказала она, разливая по чашкам чай. – Кто тут виноват…

Потом мама убрала со стола, на скатерти остались лишь две чашки и один замусоленный, пожелтевший от времени конверт. Он сел, пряча глаза, догадываясь, что это за письмо, но ничего не говоря, не желая начинать первым. Мать вздохнула и опустилась напротив.

– Тетя Нина писала, – тихо сказала она. Скай кивнул. – Это было давно. Она рассказала, что Оля выходит замуж и приложила приглашения на свадьбу.

– Я знаю, мам.

– Я не стала тебе… знаешь?

– У них с Кириллом сын, назвали в честь меня.

Горячий чай обжег язык и горло. Заткнись, ну, пожалуйста, заткнись!

– Я всегда говорила, что она тебе не пара! – печально знакомый нудный тон. – Зачем ты только подался в это летное? Специальностей и девушек в Москве хороших мало, что ли?

Он встал, хлопая ладонью по столу.

– Спасибо за чай.

– Сядь!

– Оля погибла, я хочу спать, я не хочу это обсуждать. Спокойной ночи, мам.

Он тогда не стал дожидаться ее ответа, просто ушел в комнату, что некогда принадлежала ему. Очень-очень много лет тому назад, когда умный мальчик Славик ездил на олимпиады по математике и грезил небом. Потом умный мальчик превратился в неблагодарного идиота, а Влад поступил в высшее летное и уехал из Москвы. Навсегда, как ему казалось, но жизнь решила по-своему. Он вздохнул и растянулся на кровати, закрыв глаза, но сон не шел, а вспоминалась всякая ересь. Он не заметил, как задремал и к нему впервые пришла она. И алая-алая кровь стекала из уголка ее рта, а Скай смотрел, как она умирает. И когда ее глаза погасли, а тело безжизненно обмякло в его руках, он впервые с криком проснулся, широко распахнул глаза, смотря, но не видя. И не знал, до сих пор не знал, сколько времени прошло, прежде чем он заметил стоящую рядом мать, бледную до синевы с трясущимися руками.

– Сынок, – хрипло шепнула она, обнимая его, и он не смог вырваться.

Не смог отказать ей в этой малости, понимая, что это не жалость даже – страх. Ее сердце билось сбито, неровно, то замедляясь, то пытаясь нагнать само себя. Скай прислушался к этому ритму, вздохнул и пошел за лекарствами. Она уверяла его, что все хорошо, но он не слушал: заставлял ее пить таблетки и капли, вполголоса матерясь себе под нос и никак не реагируя на замечания. Когда ей стало лучше, Скай попрощался и ушел.

И больше не возвращался.

– У нас сложные отношения, – неопределенно ответил он врачу, наконец. – Любим друг друга на расстоянии, так сказать.

Доктор понимающе улыбнулся и покивал.

– А… более личные отношения? Девушка, партнер? – он как-то странно покосился на Алека, и Скай разозлился.

– Девушка, да, – он улыбнулся, сдерживая бешенство глубоко внутри. – Юля. Мы давно встречаемся, я даже думаю сделать ей предложение.

– Что ж не делаете?

– Она мод, я мод, – Влад улыбнулся снова. – Куда нам торопиться?

Врач засмеялся, встал и подошел к столу.

– У меня больше нет вопросов, Владислав, – он наклонился и нажал несколько кнопок. – Спасибо за ваше время. Александр, вы не надумали пообщаться? – голос стал строже и существенно суше.

– Некорректный запрос, уточните данные, – механически раздалось рядом.

Даже глаз не открыл. Скай вздохнул, глядя на друга, положил руку на плечо, но Алек вскочил и вывернулся быстрым, почти неуловимым для человеческого взгляда движением. Стоя у кресла, где парой минут назад сидел врач, он смотрел на него темными, бешеными и слишком живыми для ходячего компьютера глазами.

– Алек…

Сзади раздался механический щелчок печати, и они оба вздрогнули.

– Владислав, прошу. Это можно отдать прямо Кириллу, он передаст в архив. Данные о проведенной консультации в вашем деле. Вы можете идти.

Алек оказался у дверей едва ли не раньше него, уже открыл ее даже, когда врач снова его окликнул. Честно говоря, Скай думал, что он проигнорирует его, но нет – друг обернулся, вопросительно глядя на доктора-мозгоправа.

– Мне было приятно увидеть вас живым, Александр. Я надеюсь, вы все же решитесь со мной поговорить.

Любой ответ был бы логичнее тихого смеха и шальной, безумной улыбки, которую он так давно не видел на этом лице. Скаю показалось, что вот сейчас – он снова застынет и продолжит изображать бездушную машину, но Алек склонил голову на бок, внимательно глядя на врача.

– Какой у вас уровень допуска, док?

– Простите? – искреннее недоумение.

Ну, да, наверное, врач впервые видел его таким. Наверное, это был последний вопрос, который он ожидал услышать. Влад, впрочем, тоже.

– Какой у вас уровень допуска? – терпеливо повторил Алек чуть насмешливым и немного грустным голосом.

– Третий, но я не понимаю…

– Тогда извините, дядя доктор, – улыбка стала еще шире и еще проказливей. – Не могу поговорить. Не имею права. Гостайна-сс.

Алек шутливо отдал честь и вышел из кабинета, не дожидаясь ответа, Скай последовал за ним, запоздало осознавая, о чем и зачем он спрашивал. Гостайна, да. Кто такой Алый – гостайна. Кто такой Алек – гостайна вдвойне. Высшего, так сказать порядка. Тонкое издевательство – отправлять к психиатру человека, который не имеет права сказать правду, а за ложь – не получит ни справок, ни разрешений.

Восхитительно.

И полностью в духе происходящего вокруг безумия.

========== Глава 5 – Carpe diem (Лови момент) ==========

Только одиночка и может быть настоящим воином – тем, кто не выполняет чьи-то приказы, а руководит войной сам.

(Борис Акунин, «Планета вода»)

Сегодня он решил закурить. Дым во сне на вкус ничуть не отличался от дыма в реальности, водка во сне ничуть не отличалась от водки в реальности, и Скай во сне – тоже ничем не отличался от своего аналога. Такой же близкий и такой же недостижимый.

Алек улыбнулся, выдыхая сизую струйку.

Когда же все это началось? После первого парада? Или до него, когда пришел Кирилл и рассказал про маски? Он эмоционально вещал, что их боготворят, что они смогут забыть про нормальную жизнь, если люди увидят их лица. Его – увидели. Потом с год с лишним его держали на какой-то правительственной даче, пока не выпустили. И действительно, про нормальную жизнь он – не то, что забыл – не вспоминал.

Да и как это – жить нормально?

Сигарета не докуривалась, забавное свидетельство отличия сна от яви.

– Почему мы такие идиоты, Скай? – спросил он, привычно глядя в потолок и смакуя на языке горько-сладкий вкус дыма. – Почему мы не ценим то, что имеем, и рыдаем в голос, когда это теряем? Почему не можем удержать свое счастье?

Ладно, забей, это все риторические вопросы.

Скай, слушай, ты помнишь, как я приехал в часть? Мелкое чмо с сумкой и с огромными испуганными глазами, ну, по крайней мере, Алекс так говорил. Он еще любил стебаться, что меня надо было в садик отдавать, а не на войну отправлять.

Нет больше того Алекса. Умер.

Все они умерли, Скай, за редкими исключениями. И слишком многие из них умирали у меня на руках. Улыбались еще.

Типа почетно. Как там говорил кто-то не шибко умный? «Сладостно и почетно умереть за Родину»?

Да ни хрена подобного. Смерть – она всегда смерть, под каким соусом ее не подай. А все прочее – отговорки и самообман. Нам нравилось думать, что если мы подохнем, то подохнем во имя великой цели. А осталось – пара строчек в учебниках. Ну и редкие труды историков, разбирающих войну на атомы и вечно ищущих причины и следствия.

Мы не знали причин, Скай, не хотели. А следствие для нас было одно: мы умирали. А когда истекаешь кровью на чужих руках, становится как-то до одного места, кто и зачем начал эту войну. Они ее начали, ага. Но мы ее закончим.

Помнишь, как мы клялись в этом, по пьяни – друг другу? И на трезвую голову – самим себе, смывая в душе чужую кровь. Не потому, что хотели спасти всех и вся. Не потому, что нас ждали почести и награды.

Просто, потому что мы устали терять. Но я опять отвлекся.

Рассказывать свою жизнь, в это есть что-то странное, Скай. Хочется сказать все-все, рассказать, как оно было, что я чувствовал и о чем думал. А получается совсем не то и не так. На философские отступления меня всегда пробивает, конечно, но остальное…

Я говорю тебе о чужих смертях и мне больно, потому что я говорю сейчас с тобой, называю имена, но их лиц я тоже не помню. Помню кровь, красную-красную. И вкус мокрой от слез ткани, когда я грыз ночами подушки, потому что солдаты не плачут, Скай, у них нет такого права. Потому что хоть кто-то должен быть крайним, должен быть сильным, когда мир сходит с ума. И это были мы.

Ладно, забей, вернемся к моей sad story. Тогда, давным-давно, когда мир был юн, а эльфы жили на деревьях… – смех. – Шутка, шутка! В общем, тогда, когда я только приехал в часть со своим недокилограммом личных вещей, стареньким ноутбуком, одной бумажкой, доказывающей, что я и есть направленный к вам техник и кучкой энтузиазма где-то в глубине души, тогда я верил, что все будет хорошо. Как и большинство гражданских, в общем-то. Тогда я даже ничего не боялся. Непуганый идиот, практически.

Непуганый и ни черта не понимающий, вообще без опыта работы с военной техникой. Горе-программист, епт. Так что первое время меня и в части-то никто не знал, потому что не видели. Потому что я сидел либо в своей комнатке, либо в рабочем кабинете, закопавшись в бумаги, и учил, учил, учил. Пытался разобраться в том, что должен делать, хотя прекрасно понимал, что взяли-то меня больше из жалости, нежели ради реальной пользы. Но, знаешь, Скай, когда мне застрелиться хотелось от того, что я даже прочитать зачастую не мог тот код, который видел – не то, что его понять. Тогда мне вспоминалось, как я грезил небом. Семь лет в малой гражданской авиации, лицензия пилота, несмотря на то что по медицинским показаниям мне нельзя было летать, да и в армию меня бы не взяли, если бы не война. Но, бля, когда я слушал врачей?

А здесь… это были не просто самолеты, Скай, это были истребители. И я мог смотреть на них, прикасаться к ним, как к величайшей святыне. И, черт, именно я мог сделать так, чтобы они стали еще круче. О, у меня был великий стимул понять, что и как там работает! И доказать самому себе, что я не настолько безнадежен и шесть лет в универе не только штаны протирал.