Текст книги "Ничья вина (СИ)"

Автор книги: Ainessi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Я думаю, тот генерал, который подписывал мое направление, даже не подозревал, насколько упрямой скотиной я могу быть, когда хочу что-то кому-то доказать. Ты-то знаешь, Скай, уже – знаешь.

Кстати, тогда у меня получилось. И выучил, и разобрался. И работал уже через пару месяцев наравне со всеми, кажется, именно тогда меня в первый раз притащили на вашу попойку. И мы встретились.

Каким я был, Скай? Самоуверенным и наглым чудовищем, которого Алекс взял под крыло за красивые глаза?

Кажется, ты так ответил Алому, когда он спросил?

Не красней. Я знаю. Все знаю и чуть больше, чем все.

Как минимум то, что красивых глаз у меня уже не было, вернее, хрен бы ты их разглядел под линзами и очками. Ты удивишься, но работа за теми дьявольскими машинами, что у нас в части выдавали за мониторы, нихуево портит зрение. Я удивился, по крайней мере, когда примерно через полгода был уже почти что слепой курицей. Но это были мелочи жизни, по сравнению с письмами от Юки, в которых она рассказывала мне, как у них все прекрасно.

Нет, Юки не издевалась. Она была хорошей девочкой. Она просто не знала, куда именно она пишет.

А я, если честно, до сих пор не могу понять, что Алекс во мне нашел. Мы смешно встретились, Скай. Мой напарник загремел в лазарет с переломом, оставив меня наедине с моей страстью к истребителям, и я не удержался, знаешь ли. Огляделся по сторонам и залез в кабину, ну, так, чисто посидеть, потрогать кончиками пальцев штурвал и пострадать о своей горькой доле техника. Только увлекся слегка.

А Алекс, как и всякий уважающий себя пиздец, подкрался неожиданно. Запрыгнул ко мне в кабину и спросил, кто я такой и какого хуя забыл в его машине. Знаешь, если бы я не был так счастлив в тот момент, я бы, наверное, испугался, остолбенел, не нашелся, что ответить. Или не спорол бы такую чушь.

«Я хочу в небо», – сказал я ему. Как сейчас помню.

А он усмехнулся и спросил, умею ли я с этим управляться, и кивнул на приборку. И заставил попробовать, представляешь. Бля, я был уверен, что врежусь во что-нибудь, что съеду с поля. Я был уверен, что не смогу взлететь, что упаду, что разобьюсь при посадке. Но у меня получилось все.

А Алекс, довольно улыбаясь, поведал мне, что я очень хорошо сел. И он бы, наверное, поучил меня летать, как нормального летчика, а не педика-пилота. Бля, Скай, это было предложение, от которого невозможно отказаться, и я согласился. Сказал «да», сам не веря, что через день он действительно придет меня учить, но он пришел. Мы начинали с машин попроще. Тех, где были места для вторых пилотов, тех, где он мог сидеть сначала рядом, а потом сзади, вбивая мне в голову основные построения и фигуры пилотажа.

Ох, это были сумасшедшие полгода, с вашими редкими вылетами и спокойными вечерами. С нашими уроками полетов и игры на гитаре. Лучшие в моей жизни полгода, если честно.

Мой напарник узнал про эти уроки в первую же неделю, посмотрел в хитрые глаза Алекса и махнул рукой. «Отрабатывай свое, – сказал он мне. – А в свободное время хоть сексом с ним трахайся». Алекс заржал, когда я радостно закивал в ответ на эту фразу, а я стоял и краснел, счастливый до неприличия.

Он вбил в меня основы на совесть, знаешь. Я до сих пор могу пересказать все его слова, даже если меня посреди ночи разбудят, и, нет, это не свойство моего чересчур улучшенного организма. Это его талант учителя и, может быть, мой – ученика.

Я скучаю по Алексу, Скай, безумно скучаю. В ночь, когда мы его потеряли, мне было больнее, чем за всю мою жизнь до и после. Ты знаешь, мне есть с чем сравнивать. Я скучаю по его улыбке, по его взгляду. Я скучаю по его руке у себя на плечах и хриплому грудному смеху. Иногда я просыпаюсь посреди ночи с четким ощущением того, что вот сейчас край кровати просядет под его весом и он улыбнется, проведя рукой по моим волосам. Блэк часто говорит мне, что это бред, и, не менее часто, что это была настоящая любовь. Я не знаю, Скай. Мне все-таки кажется, что я любил и люблю другого человека, но, чтобы утверждать что-то наверняка, надо знать, что это за чувство. А я не знаю.

Я только знаю, что мне не хватает его. До сих пор и навсегда.

***

– Ты не мог бы уйти?

Он вздергивает бровь, смеется.

– Ну и что я там не видел?

Она тяжело вздыхает. Раздевается. Шум воды оглушает, тепло, наконец-то тепло. Чужая рука ложится на плечо, она фыркает и брызгает ему в лицо. Он смеется.

Он трет ей спину, и она почти мурлыкает от удовольствия, когда на грани восприятия слышит какой-то звук. Оборачивается.

Голубые глаза – злые, пустые и яростные.

– Он…

– Он поймет.

– Но…

Он смеется и легонько хлопает ее по спине.

– Просто делай, мелкая. Хочешь – делай.

***

Скаю казалось, что единственной причиной, по которой врач написал этот допуск, было то, что он, наконец, начал нормально спать. Ну, как нормально. Кошмары не ушли, но изменились, он даже понять не мог – кошмары ли это. В них больше не было карих глаз, не было темных волос и крови. Только темная фигура напротив, серо-стальные глаза и голос, хриплый, безумный, страстный, до дрожи пробирающий голос. Он не запоминал слов, он не мог вспомнить ничего из услышанного. Только боль, такую острую, что, казалось, еще чуть – и он проснется в порезах или не проснется вовсе.

Но тогда, следуя за Алеком к ангару, он был почти благодарен своим изменившимся снам и их герою, подарившему ему небо. Во всех смыслах. Герой же, бешеный и равнодушный одновременно, молча довел его до входа, где их ждали Блэк и мужик в летном комбезе. Алек остановился и прикурил, усевшись на покрытие. Бездушная кукла с пустым лицом. А Скай сунул Блэку бумажку с печатью и пошел слушать летчика, который увлеченно вещал про характеристики новых машин, маневренность и прочее, прочее, прочее. Он механически поддакивал, то и дело оборачиваясь посмотреть на Алека. Они отошли настолько далеко, что модифицированное зрение не помогало – он едва мог разглядеть силуэт – но, кажется, тот по-прежнему курил.

– Вот такие они, наши ласточки, – услышав такое знакомое определение, Скай против воли улыбнулся. – Нужен летчик-испытатель, а то у нас некому.

– В смысле? – он недоуменно уставился на летчика, который почесал голову и пожал плечами.

– Ну… Летчик нужен, желательно модификант, а то подходящего компенсационного костюма не разработали еще. А у нас нет, – мужик еще раз пожал плечами, будто извиняясь.

– В смысле – нет?

Летчик недоуменно покосился на Блэка, явно не понимая, о чем его спрашивают. Впрочем, Скай и сам смотрел на друга, который тяжело вздохнул, но все же заговорил:

– Ну, давайте знакомиться. Анатолий – наш летчик, – мужик кивнул, Скай вежливо улыбнулся. – Скай – наш будущий летчик.

Анатолий хотел кивнуть еще раз, но замер на середине движения.

– Скай? – обмирающим шепотом спросил он.

Скай скривился, хотя привычного ужаса на лице мужика не было, скорее восторг и какой-то священный ужас. Фанат, что ли?

– Блэк, блядь… – начал он, собираясь высказать другу все, что о нем думает, но замолчал, увидев окончательно отвисшую челюсть действующего летчика.

– Мудак, блядь, – мрачно отозвался Кирилл и отвесил ему легкий подзатыльник. – Анатолий, не афишируйте, пожалуйста, вы же понимаете… – мужик торопливо закивал, Скай поморщился и Кир повернулся к нему. – Я не летаю, Влад. Тем более на экспериментальных моделях.

Про Алека он тогда даже спрашивать не стал. Что-то подсказывало, что тот вообще собственные разработки только на фото и видео и видит. А когда они договорили и вернулись ко входу, друга там уже не было. Только окурки, вернее выложенное из них неприличное слово. Не «вечность», как легко можно догадаться.

А теперь их возвращения ждал он. С разрешением на полет, пусть и низэнько-низэнько. Скай сидел, ждал, курил и боролся с желанием выложить то же самое слово. Останавливала не совесть – скорее то, что за нарушение правил пожарной безопасности его и так по головке не погладят, а с такими уликами, убьют, выгонят и уволят. Последнее – страшнее всего.

На этот раз шаги он услышал, наверное, дело в том, что Анатолий был человеком и ходил с присущими людям звуками: шумное дыхание, стук подошв, иногда шаркающий. Кажется, он прихрамывал. Травма, усталость? Скай встрепенулся, выходя из полусонного состояния и прибрал окурки в баночку.

– Можно? – с надеждой спросил он.

Кирилл кивнул, и он почти побежал к машине, полез в кабину с замиранием сердца, чувствуя, как дрожат руки, а перед глазами плывет от волнения. Как же давно это было, как же он соскучился. Угнездившись в пилотском кресле, он взглянул на приборную панель и чуть не застонал. Переработанная и улучшенная, она вызвала у него приступ панического ужаса: кнопок прибавилось, прибавилось сенсорных панелей и экранов – как со всем этим работать-то? А вот в том, что через оставшийся кусочек стекла он увидит хоть кусочек же неба – Скай здорово сомневался. Ностальгически вспомнились старые машины, когда голубая гладь с белыми перьями облаков была повсюду, когда в небе появлялось ощущение, что это не истребитель – это крылья выросли. Право, жаль, что те модели остались в прошлом, как и многое-многое другое. Он вздохнул, чувствуя, как губы кривятся в печальной улыбке, но услышал знакомый голос, зовущий его по имени, и высунул голову из кабины.

Алек стоял внизу, глядя на него странно-темными, отчаянными и искрящимися весельем глазами.

– Чего тебе, зараза?

Фраза сорвалась с губ раньше, чем он успел подумать, но Алый не разозлился, только улыбнулся широко и радостно, совсем как раньше, и невозможным для человека прыжком преодолел разделяющее их расстояние. Где-то на окраинах сознания мелькнула мысль, что Блэк будет злиться, Скай отбросил ее, как неважную, глядя на Алека, раскинувшего руки и балансирующего на узком порожке.

– Пусти, а?

В его голосе была насмешка, но еще там была такая отчаянная безысходность, что Скай не смог сказать: «Нет». Их рокировка была чем-то из области воздушной акробатики – не грохнулись чудом, а потом Скай спрыгнул вниз и побежал навстречу летчику и Блэку, понимая, что творит редкостную глупость, но не может поступить иначе. Он врезался в обоих, снося их своим весом, собственными руками утаскивая к стене на максимальной скорости под гул двигателей за спиной. Взлетная полоса была пустой, ее готовили для него, вернее для этой вот машины – так какая разница, кто будет ей управлять. Блэк что-то кричал, а Скай блаженно улыбался, глядя на истребитель, плавно взмывающий ввысь. Воздух плавился и дрожал, окутывая машину прозрачной сферой, на краях которой свет превращался в радугу. Невероятно, безумно красиво.

Анатолий попытался его ударить, он поймал чужую руку на автомате и отшвырнул летчика от себя, особо даже не напрягаясь и не отводя взгляда от Алека, превратившегося в черную точку на небосклоне.

– Ты ебнулся, Влад?! – проорал Блэк, толкая его, но Скай лишь ухмыльнулся, доставая из кармана початую пачку сигарет.

Выбил одну щелчком пальца, прикурил.

– Расскажи мне, что он не умеет летать, Блэк. Я поржу.

– Запрещено, – процедил Кирилл, закрывая глаза и сжимая кулаки. – Ты ни хрена не понимаешь, Скай! Куда ты лезешь?!

Запрещено. Все запрещено. А что им можно вообще?

Летчики без неба, военные без войны. Люди, потерявшие свою человеческую суть. Да, наверное, они действительно ненормальные и все эти запреты чем-то обоснованы, но чья в этом вина? Скай улыбнулся еще шире, внезапно – впервые за столько лет – вспомнился Алекс. Как он любил говорить?

– Под мою ответственность, – он бросил на друга косой взгляд. – Ты у нас в каком звании, кстати?

Кир замер, похоже, ошалев от таких перескоков с темы на тему.

– Генерал-майор запаса, – за него ответил Анатолий, потирая ушибленное плечо. Точно фанат. – А что?

Скай светло и радостно улыбнулся, чувствуя, как сводит скулы.

– А то, что решения командования не обсуждают, не так ли, товарищ генерал-майор?

– Их выполняют, – глухо откликнулся Блэк и ушел, уводя за собой растерянного и слегка хромающего летчика.

А он смотрел в небо.

И думал, что это лучший подарок, который он мог получить.

Который он смог сделать.

========== Глава 6 – Silentium videtur confessio (Молчание равносильно признанию) ==========

Любовь и в самом деле, как ничто другое, способна время от времени переворачивать всю жизнь человека. Но вдогонку за любовью идет и кое-что еще, тоже заставляющее человека вступать на стезю, о которой никогда прежде и не помышлял. Это кое-что зовется «отчаяние». И если любовь меняет человека быстро, то отчаяние – еще быстрей.

(Пауло Коэльо, «Одиннадцать минут»)

Признаться честно, после того визита Марина долго не могла нормально спать. Просыпалась порой среди ночи, вспоминая хриплый, сорванный шепот, ту меру боли и отчаяния, которое ей, на самом деле, не дано ни понять, ни позвать. К счастью.

К сожалению.

В тот день он ушел. Просто в какой-то момент невидящие глаза стали зрячими, Алек зажмурился, сжал зубы, глухо выругался, извинился, встал и скрылся за дверью, чтобы, похоже, никогда не вернуться. Марина проверила и запись, и карточку, но контактов пациента не было. Попробовала набрать болящему коллеге – тот Алека тоже не знал, похоже этот визит был для него первым и последним. Александр Киреев – было написано в карточке, но поиск по имени выдавал десятки и сотни Александров Киреевых, и ни одного ветерана. Впрочем, она и не сомневалась, что имя было придуманным специально для этого визита.

Может, и существовал когда-то Киреев Александр, но ее пациент им не был, а кем был – черт его знает. Марина была бы рада о нем забыть, но не получалось. Царапало где-то в груди, раз за разом оживало во сне и в предшествующей ему полудреме. Распахнутые глаза, прозрачные слезы и глухой хриплый шепот.

Она попробовала поговорить об этом с мамой, та грустно улыбнулась и сказала:

– Из-за тебя милая. Я не виню, не подумай. Просто всем им тогда говорили «возвращайтесь», и все они обещали вернуться.

Звучало не просто разумно – абсолютно верно. И, хотя мама не винила, да и Алек, наверное, тоже – Марина остро ощущала собственную вину. Пройтись вот так, походя, по больному и бросить без помощи, противоречило всем ее идеалам. Да и сути врача. Ей хотелось хотя бы попросить прощения, но Алек был где-то безнадежно далеко, неуловимый и надежно скрытый законами о защите персональных данных военнослужащих. Она пробовала подать запрос, но, вроде заинтересовавшийся после имени, чиновник резко поскучнел, когда она описала своего визитера. Оставалось только ждать и надеяться. Ждать его и надеяться, что ждет не зря.

В это утро она даже не ожидала, что что-то произойдет. Так, надела спортивный костюм, порадовавшись законному выходному, и вышла на улицу, прогуляться и в магазин. На сидящего у подъезда мужчину она даже внимания не обратила, вернее не обратила бы, если б твердая ладонь не подхватила ее под локоть, а он вдруг не оказался слишком, неприлично, близко.

– Привет, милая! – светлые пряди закрывали пол-лица. – Я жутко соскучился, поехали?

Марина всерьез собиралась закричать в тот момент, но увидела его глаза и сглотнула.

Предгрозовое небо и светлая сталь, неуловимая боль и легкая насмешка.

– Боже, ты меня напугал, – протянула она, улыбаясь, только голос чуть дрожал и срывался.

Алек улыбнулся в ответ и повел ее к припаркованной на углу белой машине. Усадил на переднее сидение, пристегнул, шепнув: «Извини». Сел за руль и сорвался с места. Марина молчала, искоса изучая его профиль, минут с десять, наверное. Не могла определиться ни с словами, ни с вопросами.

– Почему? – спросила она пятью светофорами спустя.

Алек улыбнулся, не отводя взгляд от дороги.

– Люди. Короткая же у вас память.

– Я не…

– Мне нельзя говорить с тобой, я же говорил.

Марина замолчала, собираясь с мыслями.

– Куда мы едем?

– В одно красивое место, – он снова улыбнулся. – Мне вид нравится, по крайней мере.

– К тебе домой?

Улыбка стала шире. Алек, наконец, повернулся к ней на мгновение, смерил изучающим взглядом и кивнул.

– Ничего не понимаю, – вздохнула она и уставилась в окно.

Мимо проносились магазины, дома, деловые центры, небоскребы. Алек гнал, явно нарушая, но ничуть об этом не волновался. Наслаждался скорее.

– Любишь скорость?

– Люблю. Говорят, ты меня искала.

А еще он любил перескакивать с темы на тему. Марина возмущенно фыркнула, потом переосмыслила фразу и повернулась к нему.

– Откуда ты?..

– Кирилл доложился, – он поймал ее недоумевающий взгляд и поморщился. – Неважно. Я сказал, что с тобой спал. Это предпочтительнее, чем увидеть тебя у СБшников.

– Алек…

Она пыталась подобрать слова, но не получалось, совсем не получалось. Он перескакивал с мысли на мысли и самым сложным – было угадать пропущенные части. Кирилл – начальник или друг? Или кто? СБ?

Алек предупреждал, что ему нельзя с ней говорить. Запрещено?

Запреты и СБ в одном уравнении складывались в два варианта – коммерческая тайна или гостайна. Он говорил, что военный, значит…

– Государственная тайна? – голос слегка дрожал, она сама себя за это презирала.

Алек кивнул.

– Ты…

– Помоги мне, – вдруг хрипло попросил он. – Пожалуйста, Марина.

И она не смогла отказать.

Он жил под самой крышей. Роскошные апартаменты на семьдесят втором этаже, панорамные окна – город как на ладони. Черный металл, темное дерево, белый с черными прожилками пол. И красный диван, широкий и глубокий – как пятно крови посреди этого монохрома. Марина вздохнула, глядя на пейзаж за окном, потом еще раз обвела взглядом квартиру, отмечая небрежно брошенные в угол вещи и выглядывающую из-за низкого столика кошку.

– Вообще, я бы сказала, что такие цвета отрицательно влияют на психику.

Алек засмеялся, открыл холодильник и достал две бутылки воды.

– Спасибо, доктор. Переделать в нежно розовый или нежно голубой?

– Салатовый. Благотворно сказывается на настроении, знаешь ли.

– Я еще солнышко на стене нарисую, – он улыбнулся и растянулся прямо на полу, подсовывая под голову снятую куртку.

Тонкая футболка подчеркивала мышцы. Он больше не казался ей хрупким, скорее наоборот. Забавно…

– Ты специально так одеваешься?

– Конечно.

Уточнять, переспрашивать не стал, сразу понял, о чем она.

– Зачем?

Он засмеялся.

– Ты точно помнишь, кто я? Чем безобиднее выгляжу, тем лучше, знаешь ли. Тем более, что ростом я и так, и так не вышел.

– Ты выше меня.

– Марина, ты остальных модов давно видела?

Она подняла руки сдаваясь, тем более что он был прав. Другие – ну, те кого она помнила – были выше, массивнее. А Алек выглядел по сравнению с ними почти, как человек. Рядовой спортсмен любитель рядом с профессиональными бодибилдерами, если продолжать аналогию. Нет, на самом деле, разница была не настолько серьезной, но ощущалась, вполне ощущалась.

– А почему, кстати? Ну, такая разница?

Алек ухмыльнулся, как-то неприятно и двусмысленно.

– Качество исходного материала, так сказать, – он вдруг повернулся на бок и серьезно посмотрел на нее. – Ты еще можешь уйти, девочка. Они будут задавать странные вопросы, но… сейчас ты правда ничего не знаешь.

– А потом не смогу?

– Нет.

Слово прозвучало как приговор. Марина медленно опустилась на диван, задумчиво глядя в пустоту и думая, думая, думая о том, что не может уйти. Не имеет права, к сожалению или к счастью. Потому что она хотела ему помочь, потому что, если она была ребенком войны – он был ее жертвой. Потому что никто не должен так отчаянно плакать и нести в себе столько боли. Он предлагал ей спасение.

Но она не могла, не имела права воспользоваться этим шансом.

– Ну, значит не смогу, – она деланно-равнодушно пожала плечами.

– Глупая девочка, – вздохнул он. – Смелая. Ты возненавидишь меня.

– Почему?

– Я – возненавидел. – он снова лежал на спине с закрытыми глазами.

Знать бы, что он видит сейчас. О чем думает, кого вспоминает…

– Кого, Алек?

– Девушку, которую пытался спасти. Ради которой нашел в себе смелость и бросил все. Знаешь, я просто не хотел слышать, как она плачет, – голос стал тише, напевнее. – Я мог бы терпеть бесконечно долго, но один ее всхлип – и все потеряло значение.

– Ты ее любил?

– Нет. Я ее… – он засмеялся. – Не знаю, Марина. Пытаюсь вспомнить, но не могу. Я хотел, чтобы она улыбалась. Я хотел, чтобы ей не пришлось продавать себя за кусок хлеба и лекарства…

– И продал себя вместо нее?

Он улыбнулся.

– Можно и так сказать.

– Она была тебе благодарна? – Марина старалась даже не дышать лишний раз, лишь бы не спугнуть этот момент, его готовность говорить, его откровенность.

– Тогда – не знаю, – он распахнул глаза. – Потом – она сказала, что я виноват во всем. Она ненавидит меня, я ненавижу ее. Забавно легли карты, правда?

– Наверное, это обидно.

Он сел, обхватив руками колени, и помотал головой.

– Это больно, Марина. Это очень больно, – пустой больной взгляд. Складки между бровей вдруг добавляют ему возраста, и он кажется невыносимо, неизъяснимо старым. – Все умерли, Марин. Все умерли, а я почему-то все еще жив. И она жива, а я не могу отделаться от мысли, что лучше я умер, лучше бы умерла она и выжили те, кто был этого достоин. Не мы.

– Алек. Вы спасли нас, Алек, – она тихо-тихо говорит то, что носила в себе долгие годы. С детства, с конца войны, с той встречи с ее героями. – Невозможно спасти всех, но то, что вы сделали, – ты не представляешь, насколько это невероятно, какой это подвиг.

– Тебя не было там, Марина.

– Да, но, если бы там не было тебя – меня бы сейчас не было здесь.

Он горько улыбается и пристально на нее смотрит.

– А почему ты думаешь, Марина, что меня ЭТО волнует?

И слова теряют смысл.

***

Руки дрожат. Она касается холодного стекла, обводит пальцами контур собственного лица, на которое накладывается другое. Более полное, с явными следами возраста. Родное.

– Мамочка… – еле слышный шепот.

Пальцы сжимаются в кулак. Лицо разлетается с осколками зеркала, падает на пол с хрустальным перезвоном, в которой ей слышится грохот взрывов. Она кричит.

Его руки обхватывают, удерживают, прижимают. Она брыкается и дерется, долго, отчаянно, пока не обмякает в его объятиях, слыша частый стук чужого сердца.

– Почему они? Почему не я?

– Потому что я в тебя верю? – иронично.

И она смеется.

***

Скай думал, что будет ждать полетов, мечтать о них, думать о них, с внутренней дрожью и волнением ждать моментов, когда можно взмыть в небо и не думать ни о чем, потому что мир безнадежно далеко внизу, вместе со всеми его проблемами, радостями и печалями. Он почти угадал – действительно и ждал, и мечтал, и думал. Но не полетов, а Алека, который после того его королевского подарка взял за правило встречать друга после «работы» и тащить то выпить, то перекусить. Иногда просто переброситься парой слов и посадить в служебную машину – время было не всегда – но приходил он неизменно. И улыбался, широко и безумия радостно, а Скай смотрел в сияющие глаза и ему хотелось плакать. Может, и к лучшему было – не видеть его, не говорить с ним, не знать толком, что происходит, ведь все эти годы он верил, что его сумасшествие закончилось вместе с войной. «Неужели это конец?» – написали они оба тогда вместо желаний, вот только Скай вкладывал в эти слова надежду. А Алек? Раньше он был уверен, что тоже. Сейчас – нет, уже нет. Слишком невменяемым было его счастье от этого подаренного полета, слишком многое и многих потерял его друг с концом войны.

Алек тогда благодарил и порывисто стискивал его в объятиях, а Скай пытался улыбаться и не вспоминать, как все закончилось и все началось, но память решала за него. Образы, чужие лица всплывали перед глазами, ему слышались приглушенные голоса. Алек отпустил, и он обнял его сам. За плечи, утаскивая к выходу, к лифту, чтобы вырваться из плена этих серых стен и своих воспоминаний. Он чуть было не заблудился в лабиринте коридоров, но тут уже влез Алый, провел другой дорогой и к другим дверям. Сейчас он шел туда сам – Алек написал и предупредил, что опаздывает. Кабинет с черной дверью был неприлично мал, а может, просто слишком заставлен мебелью. Диван, разложенный, причем. Шкаф, стол, терминал, второй терминал. На подоконнике планшеты, разобранные и нет, на полу беспорядочно рассыпаны запчасти.

– Привет. Дай мне пару минут, – выдохнул Алек, поднимаясь из-за стола, и скрылся за неприметной дверью рядом с шкафом.

Скай кивнул ему в спину, неуверенно огляделся, но даже присесть не успел – друг уже вернулся. В футболке и не менее потертых, чем его собственные, джинсах, которые он застегивал на ходу. Больше всего отчего-то смешили армейские берцы, зашнурованные не до конца, стоптанные и потасканные.

– Им лет-то сколько, – кивнул на ботинки Скай.

Алек засмеялся.

– На свои посмотри, – подмигнул он.

Кроме как смутиться, вроде бы, ничего не оставалось, но Скай потер шею и фыркнул, надменно задрав нос.

– Это винтаж, во!

– Тебя наебали, милый, в лучшем случае антиквариат, – Алек застегнул на запястье массивную вязанку браслетов и набросил куртку на плечо. – Пошли, – он шагнул к выходу.

Скай послушно пошел следом, стараясь не думать о том, что это уже было. И это слово-приказ, и шаркающие шаги впереди и тонкая, хрупкая шея с прилипшими к ней, темными от пота волосами. Только, тогда ничего не оттягивало запястья и полны они были надежд, а не глухого, беспросветного отчаяния.

Куда идти – они не обсуждали и не сговаривались, ноги сами привели на место, где когда-то все кончилось и все началось. Только закат сегодня был не таким кровавым, как тогда, но Скай все равно замер посреди Манежной, глядя вдаль и вспоминая это небо в конце самого первого парада победа, когда по белым маскам скользили тревожные красные тени, а они были безобразно трезвы и абсолютно растеряны. Тогда их било молотком по голове осознание того, что война кончилась. Навсегда и совсем кончилась, и непонятно – что делать дальше.

Они еще желания загадывали и жгли бумажки с ними в вечном огне – символе совсем другой победы, но это было позже, когда уже стемнело, а на небосклоне зажглись первые звезды. Скай покосился на ворота, ведущие в Александровский сад, потом на Алека, задумчиво глядящего вдаль – и отбросил мысль пройтись по «местам славы». Слишком равнодушным и пустым стало лицо друга, когда они приехали сюда. И как-то даже на людей свалить не получалось – не в метро ехали. Да и на улице никто не пялился, как на заказ. Хотя, дело-то, наверное, было в том, что вместе они похожи скорее на фриковатых подростков, чем на настоящих модификантов. Ну, Скай на подростка не очень тянул, но тощий Алый с неестественно белыми волосами выправлял впечатление. Великоватая куртка скрадывала мышцы, тонкие пальцы ничем не выдавали скрытой в его теле силы. Алек смазано улыбался, не задерживался ни на чем взглядом и непрерывно говорил: о работе, о жизни, об общих знакомых, тщательно, впрочем, следя за тем, чтобы не упоминать излишне известные прозвища. Замолчал он только на подходе к красной площади, тогда же улыбка пропала с его лица, а глаза стали, как иногда в присутствии Блэка – пустые, прозрачные, ничего не выражающие.

– Куда дальше? – спросил этот робот-Алек почти нормальным голосом, и Скай вздрогнул от неожиданности.

– Не знаю, – он пожал плечами и поежился от пронизывающего ветра. – Поищем, где посидеть?

Алек кивнул, не двигаясь с места. Правда, когда Скай пошел к переходу, послушно последовал за ним, вертя в руках початую пачку сигарет. Курение здесь было запрещено, друга, кажется, это расстраивало. И точно, едва они вышли из перехода, Алек выпустил в небо тонкую струйку дыма.

– Налево, прямо и направо через два перекрестка, – выдал он спустя пару затяжек и светло, по-мальчишески, улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд. – Там бар, в котором мы тогда сидели.

– Хочешь повторить?

Алек смерил его каким-то странным взглядом и криво улыбнулся.

– Торт хочу, – он затушил сигарету об ладонь. – И чай. Нажраться я и дома могу.

Скай кивнул и пошел по указанному маршруту, сдерживая желание спросить, где оно – его дома. Не так уж он и хотел знать ответ, а может, просто боялся его услышать. Несмотря на известность и успешность – за неимением лучших эпитетов – друг не выглядел счастливым. Усталым, задерганным в ноль, не выспавшимся. Каким угодно, но не счастливым.

Пока они пили чай, Алый снова улыбался и шутил, а Скай не мог отделаться от мысли, что вся эта жизнерадостность – только ради него. Но чай кончился, а вместо «дома» был следующий бар и что-то покрепче чая. Он не узнавал названий, молча пил все, что заказывал безумно и радостно улыбающийся друг, пытаясь удержать этот момент, ухватить его за хвост и не отпускать. Алек был живым, даже глаза искрились весельем, он еще никогда не видел его таким: ни на войне, ни – тем более – после.

Мысли в голове – сплошь непотребные. Он хотел набраться сил и смелости, чтобы спросить, по-настоящему спросить, у Алека, как он. И услышать настоящий ответ. Чтобы, наконец, узнать, как и за каким чертом, он оказался на этой проклятой войне. Но даже алкоголь не помогал. Ничего не помогало.

К предплечью прижалось холодное стекло, Скай убрал руки, запрокинул голову и взглянул в серо-стальные, бездонные глаза. Расширенные зрачки на миг показались черной дырой, в которую он падал, теряясь в тенях и запахе гари, чувствуя на губах привкус пепла и крови. Он почувствовал прикосновение к собственной щеке, и иллюзия пропала – глаза снова стали просто глазами. Скай отвел взгляд и забрал у Алека стакан. Вздохнул, слыша, как друг возвращается на свое законное место напротив, рассмеялся своим спутанным чувствам и отхлебнул.

У неведомого напитка был приторно-сладкий вкус. И невесть сколько градусов алкоголя. Он закрыл глаза, чувствуя разгорающийся в горле пожар, потряс головой, возвращая на место разбегающиеся мысли. И все же не удержался, сказал, будто в пустоту, но глядя прямо на Алека и чувствуя, как в ладонь впиваются стеклянные грани.

– Я никогда не понимал, как ты вообще оказался там, на этой войне, – вздох сорвался с губ сам собой, тяжелый и обреченный. – Неужели оно было настолько плохо, что не оставалось выбора?

Алый откашлялся, криво усмехнулся. Его лицо снова стало пустым, а тело двигалось будто само по себе. Вот он берет стакан, подносит к губам и делает глоток. Замирает – и кажется статуей. Потом он снова отмер – Скай аж дернулся – и поставил стакан на столик резким, быстрым движением, другой рукой нащупывая сигареты. Затяжка, другая – он считал секунды, а Алек улыбался, лаская пальцами стеклянную столешницу. Он качал головой – то ли в такт музыке, то ли это и был ответ на все его вопросы – молча и с все той же рассеянной улыбкой, словно потерялся в лабиринте собственных мыслей, только пил исправно, за двоих.