Текст книги "Сломленные (СИ)"

Автор книги: _Mirrori_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Пополощи рот, дурак, а то понаберешь всякой дряни.

Я смеюсь, хотя у самого до сих пор трясутся руки, кружится голова и привкус желчи во рту. Но от моего смеха Арису становится легче. И он, видимо, верит, что всё будет, как раньше. Мне его жаль. До безумия жаль.

***

Громкие шлепки тел не заглушает даже воющий за окнами ветер. Галли смотрит на Терезу, распростертую под ним. Смотрит на её грудь, двигающуюся в такт каждому движению, смотрит на её многочисленные звенящие кулоны. Черные волосы девушки рассыпаны по подушке, её тонкие руки царапают плечи парня, ноги широко расставлены, позволяя проникать глубже. Она притворно стонет, потому что даже в такие моменты, когда она отдается человеку, которого любит, она может думать лишь о том, что он трахает её брата.

Когда Галли заканчивает, Тереза совсем незаметно облегченно выдыхает. Хочет отвернуться к стене, но крепкие руки закидывают её на не менее крепко сложенное тело. Девушка тихо охает, но устраивается поудобнее.

– Ты ведь не просто так выгнала брата из комнаты и пришла ко мне?

Тереза смотрит на дверь в другую комнату. Там живет её брат, которого она никогда не любила. Которому она всегда хотела причинить боль. И ей удалось. Ей всего лишь надо было полюбить того же человека, которого любит и братик.

– Я хочу, чтобы Арис перестал общаться с Ньютом.

Галли смеется.

– Это всё потому, что это делает его счастливым?

Девушка пожимает плечами.

– Может быть. Ты можешь что-то с этим сделать?

– Он употребляет?

Тереза задумывается. Вспоминает разговор с Ньютом.

– Говорил, что хочет бросить, но после еще двух сеансов у психолога скорее всего сорвется.

– Подождем немного, я достану какую-нибудь ядерную смесь. Подбросим ему. Передоз как минимум. А если повезет, – Галли зло усмехается, а лунный свет делает его лицо похожим на злую и страшную маску, – то он умрет.

Тереза не улыбается. Она чувствует… муки совести? Неужели у неё есть эта самая совесть? Этого не может быть. Ведь именно она погубила свою подругу, не моргнув и глазом. Никто не знает, но не развод родителей, а именно она, Тереза, довела свою лучшую подругу до самоубийства.

========== Часть 6 ==========

Посвящаю Саше <3

– Ньют, почему тебе неприятно видеть насилие?

Психолог пристально смотрит на меня и ждет, когда же я первый отведу взгляд. Ага, конечно. Не дождется. Я смотрю в глаза этой женщине сквозь толщу её очков в бардовой, как и её помада, оправе. Смотрю пристально, и ей кажется, что я ну очень много сил прикладываю на это подобие борьбы. На деле же я усердно пытаюсь вспомнить её имя. Черт, память, ты совсем дурная стала.

Психолога зовут… как-то на А… Озарение приходит внезапно, когда я уже и не пытаюсь. Ава. Ава Пейдж. Даже такие люди, как Минхо и Галли приятнее, чем она. Почему-то в колледже только один психолог. К ней ходят все, не имея права на пропуски. И подход у неё, кажется, ко всем одинаковый. Хотя внушает она всякую чушь очень даже неплохо. И доводит до ручки мастерски.

– Ты мне ответишь, Ньют?

Ава равномерно стучит ручкой по своему блокноту в красной обложке. Обилие красного цвета раздражает. В кабинете даже стены темно-красные. Как свернувшаяся кровь. Единственное, что здесь явно радует глаз – это окно размером почти во всю стену. Я сижу прямо около него, еле преодолевая желание посмотреть туда. Там улица. Желанная свобода. Свежий воздух. Жду тех дней, когда нам официально разрешат выходить гулять по территории.

– Какой вопрос? – спрашиваю я, доставая из кармана пачку сигарет и зажигалку.

– Прошу не курить в моем кабинете, – Ава строго смотрит на меня.

– Разве это вопрос? – усмехаюсь я и закуриваю.

Ноздри женщины гневно раздуваются, я слышу злобное сопение. Как будто со мной в кабинете сидит не психолог средних лет, а бык. Еще чуть-чуть и из ушей Пейдж повалит пар. Я тушу сигарету об пепельницу, хотя у меня непреодолимая тяга потушить об документы, лежащие на столе. Кстати, об этих документах… Я присматриваюсь и замечаю, что множество папок – это личные дела пациентов, которые приходили сегодня. Я вижу на переплете одной из папок напечатанную подпись: «Арис Агнес».

– Ньют, почему тебе становится плохо при виде любого, – последнее слово Ава произносит четче остальных, – насилия?

– Вы хотите сказать, почему меня рвет, выкручивает наизнанку и начинает конеебить от того, как унижают слабых людей?

– Не выражайся в моем кабинете, будь добр, – голос женщины звучит притворно-приторно. Отвратительно. – Почему ты такой наглый? У тебя были проблемы в семье. Не любящие родители, возможно, тебя били.

Это всё утверждения, а не вопросы. Причем утверждения ну очень абсурдные. Я уже говорил про одинаковый подход ко всем? Вот он. Наивная. Нет, ну правда, почему, если человек постоянно огрызается и ненавидит, когда кого-то принуждают к чему-то (я с содроганием вспоминаю Ариса и Томаса), то во всем виновато якобы несчастливое детство? Моё детство было вполне нормальным. Любящая меня мама, не появляющийся сутками отец. Всё в порядке вещей. Никакого насилия, никаких скандалов. Сначала. Потом, конечно, обстановка стала накаляться, но тогда уже и у меня начались свои проблемы, никак не связанные с детством.

Так что, уважаемая, хотя и не особо-то Вы и уважаемая, Ава Пейдж, полный промах.

– Я ненавижу насилие, потому что мне неприятно видеть, как сильные унижают слабых. Я ответил на Ваш вопрос?

Психолог что-то пишет в своем блокноте, в ответ лишь кивнув мне. Я наконец-то отворачиваюсь к окну. За окном серое и хмурое небо. С деревьев уже опадает листва, и голые ветви нагнетают обстановку. Осень в этом году какая-то слишком мрачная и унылая. И небо. Оно как будто предвещает что-то плохое. Я вздыхаю. Если когда-то мне хотелось что-то творить, кому-то досаждать, то в последнее время накатывает усталость и апатия. Синдром отмены.

Пока Ава что-то пишет, переносит в мое личное дело, я еще раз смотрю на папки на столе. Помимо дела Ариса я вижу там еще и дело Томаса. Руки чешутся, чтобы забрать эти две папки себе. Но как?

В дверь стучат и, не дожидаясь ответа, заходят. О, та самая секретарша, что провожала меня. Только умытая. Нет того слоя косметики, нет вызывающей одежды и волосы убраны в аккуратный длинный хвост.

– Что такое, Бренда? – Ава откладывает в сторону ручку и блокнот и встает, отряхивая белоснежный до слепоты халат.

– Вас вызывает директор, – Бренда только после этих слов замечает меня. Зло смотрит, даже еще злее, чем при первой встрече. Интересно, это потому, что её насильно умыли, переодели и сделали похожей на нормального человека?

– Сиди тут, Ньют, мы еще не закончили.

С этими словами Пейдж выходит из кабинета. Как же меня бесит мое имя, когда его произносят учителя, врачи и иже с ними. Почему-то невольно вспоминается, как моё имя произносил Арис. И Томас. Звучало совершенно иначе. Будто… слаще и приятней.

Недолго думая, я беру две папки в руки. Достаю из кармана так вовремя взятый из комнаты телефон. Не знаю, почему именно сегодня я пошел на занятия с совершенно бесполезным айфоном. Нет интернета, новая симка и отформатированная, совершенно пустая память. И я все равно взял. Видимо, не зря. Быстро фотографирую каждую страницу тоненькой папки. Беру в руки папку, на которой написано «Томас Флетчер». Проделываю тоже самое. Стараюсь положить обратно так, чтобы было менее заметно, что я брал.

Я беру лежащую на кофейном столике стопку со своими тетрадями и дневником и встаю, мельком осматривая кабинет. Камера в левом углу кабинета совершенно меня не удивляет, хотя замечаю я её впервые. Не беда. Показываю красному мигающему глазку аппарата средний палец и выхожу из кабинета, довольно улыбаясь.

Улыбка сходит с моего лица, стоит мне посмотреть сделанные фотографии. Я начинаю с дела моего соседа.

«Томас Флетчер. ** лет. Нью-Йорк, США.

Основные диагнозы: Сатириазис. Рекуррентное депрессивное расстройство. Наркозависимость. Нетрадиционная сексуальная ориентация.

Характеристика:

Высокий болевой порог. Зачастую позволяет себя унижать и делать больно. Это проявляется в основном в сексуальной жизни. Слишком большая склонность к суициду.

В обычной жизни дружелюбен, приветлив и добр. Легко находит общий язык с одноклассниками, старшеклассниками и подростками из средней школы. Любит своих родителей, очень заботится о маме.

В свои ** лет совершил пять попыток суицида. Две из них в стенах колледжа-интерната. Об остальных неизвестно. Замечен в сексуальном контакте в основном с парнями старше, реже, несмотря на свою ориентацию, с девушками. Находился в такие моменты в состоянии наркотического опьянения…»

Я перестаю читать эту страницу, тут же перелистывая на следующую. Там прописаны лекарства, которые следует принимать Томасу. Так же приложены справки из прошлых оздоровительных учреждений. Фотографии оттуда же. От одной из них у меня, кажется, прибавилось седых волос. На фото Томас. В больничной рубашке. В смирительной рубашке.

На фоне кафельные стены. Без окон. Я вспоминаю рассказ Терезы о том, что Томас когда-то попадал в психиатрическую лечебницу. Скорее всего, это фото именно оттуда.

На лице парня огромные синяки под тусклыми карими глазами, скулы выпирают так сильно, что кажется, будто об них можно порезать руки, если прикоснуться.

Следующая фотография с зачисления Томаса в колледж-интернат. Парень выглядит чуть лучше, чем на фото до этого, но лицо его такое же уставшее и замученное. А взгляд безразличный.

Сквозь мысли я слышу хлопок двери. Поднимаю голову. Томас пробегает передо мной, забегает в свою комнату и хлопает дверью настолько сильно, что стекла в кухонном гарнитуре звенят. Следом в комнату влетает подобно урагану Минхо. Я лишь пожимаю плечами и перелистываю фотографию досье. Приступаю к прочтению содержимого папки с названием «Арис Агнес».

В отличие от личного дела Томаса, где фото шли лишь после основной информации, в деле Ариса его лицо распечатано на первом листе. Примерно одну четверть страницы занимает эта фотография, сделанная буквально весной. Я удивляюсь, увидев на ней парня, очень смутно похожего на Ариса. С фото на меня смотрят огромные голубые веселые глаза с длинными ресницами. Чуть округлые, совсем детские щеки придают парню какое-то сходство с пухлым ангелочком.

Теперь от прежнего парнишки осталась лишь тень.

Просматриваю содержимое папки. Оказывается, Агнес младше меня не на два, как я думал до этого, года, а на три.

«Арис Агнес. ** лет. Нью-Йорк, США.

Основные диагнозы: Стокгольмский синдром.

Характеристика: Изначально пошел против правил, попросив поселить его в комнату с сестрой. Этого мы не могли предоставить, а посему пришлось отправить в комнату к ровесникам. Через неделю даже вне стен колледжа узнали, что Арис Агнес, сын одного из крупнейший банкиров США, попытался утопить своего соседа в ванной, предварительно налив туда какой-то кислоты. Как итог: у пострадавшего ожоги на лице, но он жив. Удивителен тот факт, что на руках у Ариса не осталось следов. Скорее всего он заранее подготовился и продумал всё до мелочей.

Вскоре после переселения в комнату к старшекурснику Галли Поултеру, мы смогли поставить диагноз. Наркозависимости и последующей агрессии не наблюдалось».

Пролистываю дальше, не обнаруживая в принципе ничего интересного. Всё самое нужное я прочитал. И теперь…

Я удивлен. Нет, не так. Я шокирован. Черт возьми, я подозревал, что в этом колледже будут все странные. И я в том числе, хотя признать это сложнее, чем кажется. Но чтобы настолько…

Дверь, ведущая в комнату Томаса, с грохотом распахивается. Оттуда вылетает Минхо. Следом выходит Томас, закатывая рукава кофты по локоть.

– Не смей! Никогда больше не называй меня бабой! Шлюхой, тряпкой, но не сравнивай меня не с одной из тех шалав, которых ты знаешь! – с этими словами Томас бьет Минхо. Это не девчачья звонкая пощечина, а полноценный удар кулаком в лицо. Спрашивается, почему он раньше не мог этого сделать? И насколько же его довел азиат, что теперь огреб по полной?

Оба скандалиста медленно переходят в мою комнату.

– Э… что за нахер? – спрашиваю я уже у пустоты. Набираю побольше воздуха в легкие и достаточно громко говорю: – Вы ахуели? Выметайтесь из моей комнаты!

Спустя минуту звучит уже привычный хлопок. На кухню заходит красный от злости Томас, но в его глазах блестят слезы. Парень садится на стул рядом со мной и роняет голову на стол. Я ставлю телефон на блокировку и поворачиваюсь к соседу. Вот как можно спокойно общаться теперь с человеком, зная, что в любой момент из-за одного слова он может наложить на себя руки?

Оказывается, для меня теперь это возможно.

Сам не понимаю зачем, но интересуюсь:

– Из-за чего поругались?

– Тебе какой нахуй дело? – тихое бурчание еле различимо.

– Ну так-то я ваши истерики слушаю, – я пожимаю плечами.

– А ты не слушай, – подняв голову, огрызается Томас. Парень явно огорчен из-за этой ссоры.

Что же кроме секса связывает его с Минхо… Любовь? Ха.

Хотя… Почему я сомневаюсь в том, что Томас может любить? Арис ведь говорил, что именно этот кареглазый парень один из немногих добрых людей в этом прогнившем насквозь месте.

– Легко сказать не слушай, когда вы то орете, то трахаетесь.

Эти слова у меня вылетают сами собой, я их не контролирую. Просто срываются с языка секундой.

– А я смотрю тебе прям не терпится присоединиться! – зло шипит Томас.

Чувствую, как во мне закипает злоба. Вроде нормально начали говорить, но перешли на повышенные тона за несколько секунд.

– Томми, не нарывайся.

– А то что? Выдерешь меня? Ну-ну. Угроза века прям! – парень всплескивает руками и встает из-за стола так резко, что падает стул.

– Ну я не та сука-Минхо, с которой ты прям обожаешь перепихиваться так, чтобы слышал весь корпус.

По злому взгляду Томаса я понимаю, что я уж совсем перегнул палку.

– Что, неприятно слышать, Томми? – продолжаю я. – Ты же для него просто шлюха.

– Он… он, – парень начинает глубоко дышать, пытаясь успокоиться и не злиться, – он любит меня!

Я громко смеюсь.

– Любит? Не смеши! Ты услышишь это не раз: ты для него лишь игрушка, Томми.

Томас скрипит зубами, услышав, как я его называю. Замахивается, чтобы ударить, но я успеваю встать и перехватить его руку. Следующие мои действия как в тумане. Я хватаю Томаса за горло, припираю к стене и сжимаю сильнее.

– Приятно, Томми? – шепчу эти слова ему на ухо. А потом немного отстраняюсь, смотря на реакцию. Я жду страха. Я жду, что он будет сопротивляться. Но я никак не жду того, что зрачки расширятся, затопив черным цветом радужку, что губы откроются в тихом возбужденном выдохе, а черные джинсы натянутся в области ширинки. Я лишь сильнее сжимаю горло парня. Он начинает тяжело дышать, и это вовсе не от нехватки кислорода. Как же я мог забыть. Ну конечно, я же прижимаю к стене сейчас парня, страдающего нимфоманией.

Томас прикрывает глаза, кусает губы и сжимает ноги, пытаясь унять возбуждение.

– Ты действительно больной, – говорю я, отпускаю горло парня. К моему же удивлению, слова эти звучат без отвращения. Скорее немного зло и устало.

Я выхожу из кухни, не обращая внимания на осевшего на пол Томаса. Зайдя в комнату, я беру новую пачку сигарет и отправляюсь к Арису в надежде, что не застану опять его вместе с Галли.

========== Часть 7 ==========

Спасибо всем, кто пишет отзывы <3 Я не отвечаю, потому что просто не знаю, что ответить: D Банального спасибо мало, а от похвалы я теряю дар речи. Так что посвящаю эту главу всем, кто поддерживает меня своими комментариями: 3

Я сижу на кровати Ариса, наблюдая за тем, как он делает уроки. От усердия парень высовывает язык, закусывает губы, запускает руки в волосы и тяжело вздыхает. Совсем как ребенок.

Почему в свои годы он оказался в этом месте?

– Помочь с чем-то? – спрашиваю я спустя десять минут наблюдений.

– Угу, – Арис уныло кивает и поворачивается ко мне, тряся в воздухе тетрадкой. – Английская литература. Ненавижу.

Я встаю с кровати, натыкаясь на стопку книг. Книги рассыпаются по полу, я аккуратно их переступаю, подумав о том, что после уроков помогу Арису с уборкой. Вот что-что, а это здесь необходимо. Вся комната завалена вещами, листками, книжками, карандашами. Среди всего этого беспорядка я замечаю что-то блестящее. Переступая через вещи, подхожу в шкафу, где и лежит это «что-то». Кулон. На тоненькой серебряной цепочке медальон. А внутри медальона фотография Ариса и Терезы, и подпись «От сестренки».

– Ньют, – тихо окликает меня мальчишка, – можешь выкинуть.

– Почему? – спрашиваю я, сильнее сжимая вещь в руке. – Тебе же его подарила Тереза.

– Бабская вещичка, – фыркает Арис и отворачивается обратно к столу.

Я подхожу к нему сзади, хватаю за плечи и разворачиваю к себе.

– Что-то произошло? Вы поругались?

С каждым моим словом лицо парня меняется. Голубые глаза становятся темнее и злее. Я понимаю, что зря спросил, но уже поздно. Арис выдает отрывисто и зло:

– Почему я должен носить этот чертов подарок от моей сестренки, которая трахается с моим парнем?

Почему я не удивлен вообще ни чем? Подхожу к окну, открываю форточку.

– Ну и пошла она нахер тогда, так ведь? – поворачиваюсь к Арису и улыбаюсь. Мальчишка улыбается мне в ответ. Я замахиваюсь и выкидываю кулон в окно.

– Очень надеюсь, что он попал в машину директора, – смеется Арис.

И спустя секунду слышится звон разбитого стекла и сигнализация. Я не удерживаюсь и сам начинаю смеяться. От души, до слез. Давно такого не было. Ничто не поднимает настроение так, как принесенный кому-то материальный ущерб.

Спустя десять минут после нашего веселья, Арис начинает выть от бессилия.

– Не могу я это читать! Ну не могу и всё! – с этими словами парнишка кидает книгу в стену.

– Ты же любишь читать, судя по книгам в твоей комнате.

Я ловлю книгу и с улыбкой смотрю на насупившегося Ариса. Он смотрит на меня, хмуро сведя брови.

– Я люблю русскую классику, а не английскую. Этот бред я не могу читать.

Верчу книгу в руках. Сборник произведений Шекспира. Помню, когда читал его «Ромео и Джульетту», смеялся от души. Как же глупо всё закончилось. Самая печальная история? Пф, в этом колледже истории намного драматичнее. Шекспир, небось, в гробу перевернется, если узнает, что у нас тут происходит.

– Ну не такой уж и бред, – пожимаю я плечами, открывая книгу на той странице, где небрежно загнут уголок. – Давай я тебе почитаю.

Арис кивает и перебирается на кровать. Я выпрямляю ноги, и мальчишка ложится на них головой. Я ищу на странице отмеченный карандашом сонет.

– Сонет 61, – начинаю читать. – Неужто сам ты в образе своем.

Арис немного ерзает, устраиваясь поудобнее, а потом успокаивается. Я продолжаю:

– Неужто сам ты в образе своём

мне размыкаешь веки по ночам

и на себя похожим миражом

покоя не даёшь моим глазам? – я, сам того не замечая, зарываюсь рукой в волосы Ариса. Они мягкие на ощупь, будто пушинки. – Неужто дух возник твой наяву

из-за того, что ты узнать хотел,

в грехе я или в праздности живу

и где твоей ревнивости предел?

Слышится звук открываемой двери и какое-то копошение на кухне. Я прерываюсь, но Арис дергает меня за рукав кофты, и я продолжаю.

– Нет! не твоя любовь среди ночей

мешает мне, чтоб глаз я не сомкнул, —

моя любовь не спит в груди моей

и для тебя встаёт на караул…

Я не успеваю дочитать буквально две строчки, как Арис убирает книгу у меня из рук. Мальчишка встает, опираясь на кровать, и поворачивается лицом ко мне. Я вижу каждую бледную веснушку на его лице. Вижу его чуть расширившиеся зрачки и пушистые ресницы.

– Ты останешься на ночь? – шепчет он настолько тихо, что я буквально читаю по губам.

Я киваю, чуть поддаваясь вперед.

Дверь в комнату открывается. Заходит Галли. Арис отскакивает от меня как ошпаренный, оставив меня сидеть как идиота. По-другому никак не назовешь. На моем лице сейчас такая смесь удивления, какого-то несвойственного мне смущения и растерянности, что смотреть смешно.

Арис вскакивает с кровати, поправляя задравшуюся толстовку, скрывая часть оголенной спины и живота, подбегает к ошарашенному Галли. Я встаю следом, но Арис быстро выталкивает Поултера из комнаты и закрывает дверь.

– Прости меня, – виновато произносит Арис, опустив глаза в пол. – Он теперь прибьет тебя. Ну и меня, конечно. Куда уж без этого.

– Не волнуйся, всё будет хорошо. Я приду к тебе попозже. Хорошо?

Я глажу мальчишку по голове и выхожу из комнаты, почувствовав на последок на своей руке холодную руку Агнеса.

Галли сидит на кухне. Я подхожу к нему сзади, наклоняюсь и тихо шепчу:

– Если ты его тронешь, то я не побоюсь сесть в тюрьму за убийство.

Галли давится чаем от неожиданности. Хлопаю его по плечу, ехидно улыбаюсь и, кинув на прощанье «Вот и чудненько», выхожу в коридор. До своей комнаты я иду в каком-то приподнятом настроении, пока не вспоминаю о ссоре с Томасом. Я этого парня совсем не понимаю. Он может дать отпор, когда не под кайфом, но не делает этого. Или тот удар был всего лишь минутным проявлением силы? И то, чувствую я, что за свою выходку парень поплатился.

Я захожу в комнату, переодеваюсь в серую футболку, и прохожу на кухню. За столом сидит Томас. Причем сидит он не непосредственно на стуле, а на своей ноге, и настолько ровно, будто кол проглотил. В чуть приглушенном свете лампочки не видно оголенной спины, но подойдя поближе я замираю. Парень сидит без футболки. А потому видно то, что когда-то было нормальной кожей. Сейчас вся спина испещрена синяками и тонкими, кровоточащими полосами. Как те, что я видел на пояснице.

– Томми, – окликаю я парня. Не оборачивается. – Томми.

Зову громче. Не оборачивается. Обхожу вокруг и сажусь напротив парня прямо на стол.

– Ты оглох? – зло спрашиваю я.

Кареглазый с упреком смотрит на меня. Неужто обижен на те мои слова? Решаю уточнить.

– Ты что, обиделся?

– Нет, блять, обрадовался безумно. Меня же не каждый день шлюхой называют, а по графику, два через один.

Я устало тру глаза. Мда, я уже сто раз успел пожалеть о сказанном. Игнорирую сказанное Томасом, и интересуюсь:

– Спина болит?

Парень лишь выдыхает и морщится. Не признается ведь, что больно. Поэтому я молча встаю и иду в комнату. Где-то у меня было что-то обеззараживающее. Нахожу. Нет лучше антисептика, чем водка. На сей раз портить свои вещи я не готов, поэтому беру из чемодана вату. Я как знал, собирал с собой не только вещи, но и аптечку. Правда в основном содержимое этой аптечки в большинстве своем было запрещено в стране, но разве меня это волновало.

Я возвращаюсь обратно на кухню. Томас сидит в том же положении, смотрит в одну точку и о чем-то думает. Я включаю еще одну лампочку на кухне и подхожу к парню, предупреждая:

– Щас будет неприятно.

Он лишь усмехается. Ну да, я нашел кому говорить. При более ярком освещении повреждения кажутся еще более жуткими. Я выливаю водку на вату и прикасаюсь легким движением к самой глубокой царапине у плеча. У Томаса невольно вырывает шипение и тихий мат.

– Извини, Томми, я буду аккуратней.

Я действительно стараюсь касаться чуть осторожней. Чувство вины из-за тех слов, сказанных в запале, гложет меня необычайно сильно.

– Почему ты называешь меня «Томми»? – подает голос Томас, когда я случайно нажимаю чуть сильнее обычного. Видимо, он спрашивает не потому, что ему интересно, а для того, чтобы лишний раз не показать боли.

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Само как-то вырвалось однажды, да и тебе так больше идет.

Парень резко поворачивается, ошарашивая меня. Смотрит на меня блестящими медовыми глазами, обрамленными длинными ресницами. Я только сейчас замечаю, что на щеке, усыпанной родинками, тоже глубокая царапина, а нижняя губа кровоточит. Я кладу руку под подбородок Томаса и приподнимаю таким образом его голову. Наклоняюсь настолько низко к парню, что вижу темные кончики его ресниц, небольшую морщинку на переносице. Наверно, она от того, что он слишком часто хмурится. Сегодня, кажется, я слишком близко оказываюсь ко всем парням.

Я беру в руку новую смоченную водкой вату и прикасаюсь ею к губе Томаса. Парень не выдерживает, дергается и шипит. Я кладу руку ему на макушку и немного сжимаю волосы. Совершенно забывая о том, какая реакция у него может быть. Только на этот раз парень не возбуждается. Он лишь шипит от боли, периодически дергается, хватает меня за руку, когда я слишком сильно нажимаю на ссадины и синяки. Когда с процедурой окончено, я выкидываю всю вату в унитаз, а наполовину опустошенную бутылку убираю в холодильник.

– Можно я у тебя сегодня посплю? – спрашивает Томас, когда я выхожу из ванной.

– Да, конечно. А у тебя в комнате что-то не так? – немного удивленно интересуюсь я. Парень отводит взгляд. Недолго думая, я захожу в комнату соседа, не слушая его возмущений за спиной. – Ох ебаный ты в рот…

Скомканная простынь. Вся в крови. И в сперме. В комнате кошмарный запах, такой, что не выветрится не за час, не даже за четыре. Я быстро подхожу к окну, открывая его нараспашку. И так же быстро выхожу из комнаты, закрывая за собой дверь.

К счастью, Томаса нет уже на кухне, поэтому он не видит выражение отвращения на моем лице. Я начинаю жалеть, что ушел тогда из комнаты, ведь наверняка можно было остановить Минхо, выгнать его, сделать так, чтобы Томми не получил все эти увечья. В том, что это был тот самый азиат, я ни на секунду не сомневаюсь.

Я захожу в комнату, чтобы взять с собой вещи. На моей кровати, прямо на покрывале, уже спит Томас. Ну или делает вид, что спит. Неважно. Я тихо беру вещи и выхожу, не замечая за спиной разочарованный выдох.

Когда я прихожу к Арису, мальчишка сидит за столом на кухне, заткнув уши. Оно и понятно почему. Из комнаты Галли доносятся женские стоны и скрип кровати. Я беру Ариса за руку и увожу в его комнату. Мне стоит огромных усилий уговорить его лечь спать. И спустя почти десять минут мне удается. Мы ложимся в кровать, и меня ничуть не смущает тот факт, что рядом со мной лежит парень. Почему-то я воспринимаю этого мальчишку как совсем ребенка, как моего младшего брата, которого у меня никогда не было и не будет.

– Спи, – тихо шепчу я Арису и закрываю своими руками его уши.

Заснуть самому мне не удается. Посреди ночи я встаю и, убедившись, что Арис спит крепко, иду к себе в комнату. Как и ожидалось, Томас не спит. Он сидит на кровати, обняв руками колени. Я прохожу мимо, но меня останавливает его голос:

– Ну и где ты спать будешь?

– Вернусь обратно к Арису.

– Неужто противно находится со мной в комнате?

– Вот черт, – устало вздыхаю. – Ты мне те слова теперь всю жизнь припоминать будешь?

– Да, – кивает парень. – Только если ты не докажешь, что оно не так. Слабо находиться со мной рядом? Слабо лечь здесь?

Томас явно провоцирует меня. Я понимаю это, но черт… Меня берут на слабо! Я решительно подхожу к кровати, выдергиваю из-под соседа покрывало и говорю:

– Укладывайся.

Парень покорно забирается под одеяло, следом я.

– А теперь спи. Если ты меня разбудишь, я тебя к чертовой матери спихну с кровати.

Я поворачиваюсь спиной к кареглазому, но прямо лопатками чувствую, как он победно улыбается. Вот гаденыш. Уже почти засыпая, чувствую, как меня обвивают руки, притягивая к себе ближе. Но ни сил, ни особого желания уже сопротивляться нет. Я засыпаю самым спокойным сном за все эти дни.

========== Часть 8 ==========

Мое утро начинается с полной темноты, душного воздуха и чьих-то конечностей на моих ногах. Впрочем, чьи это культяпки догадаться не сложно. Да и полная духота и темнота вполне объяснимы тем, что на мое лицо кто-то, вот прям даже не знаю кто, кинул одеяло.

– Томми, смерти моей хочешь? Убери свои оглобли с меня, – чуть хрипло со сна говорю я и скидываю одеяло. В отличие от духоты одеяла воздух в комнате холодный, и я ежусь, чувствуя, как волосы на руках от холода встают дыбом. Щурясь из-за яркого утреннего света, я смотрю на Томаса. Он сидит, подложив под спину подушку, и читает. В руках парень бережно держит увесистую книгу. Присматриваюсь. «Оно» Стивена Кинга. Интересная, местами жуткая, помню, читал как-то, вопреки запрету матери. Также бережно держал тяжелую книгу в руках, как сейчас её держит Томас. Он аккуратно переворачивает страницы, не гнет переплет. Такое отношение к книге вызывает у меня невольное уважение, хотя подобное чувство вытесняется, стоит мне вспомнить, кем является мой сосед. Больной. На голову.

«А ты здоровый?» – ехидно пищит мой разум.

Ну да, говорю сам с собой. Вообще здоровый.

Томас убирает ноги, садится по-турецки, при этом совершенно не отрываясь от книги. И лишь дочитывая страницу, он закрывает книгу и не без улыбки произносит:

– А мы учебу проебали.

И парень сладко потягивается. Радостная улыбка на его лице тут же сменяется гримасой. За считанные секунды лицо искажается, а мне кажется, будто я слышу звук рвущейся на спине кожи. Царапины, затянувшиеся за ночь, трескаются и начинают кровоточить. Томас встает, сжимая руки в кулаки. Скорее всего ему не столько больно физически, сколько морально. Каким же надо быть слабым, больным и ничтожным, чтобы позволять вытворять с собой такое? Он ведь может дать отпор, хотя и не всегда это делает. Да что с ним вообще не так?!

– Томми, – окликаю, когда парень слезает с кровати и идет к двери. Не оборачивается. – Томми.

Зову громче. Ноль реакции. Берется за ручку, и я, не выдерживая, говорю раньше, чем успеваю подумать.

– Чем он тебя бьет? За что?

Я ощущаю витающее в комнате напряжение. Оно, будто ток, прошибает насквозь. Если я сейчас не предприму что-нибудь, то всё начнется сначала. Опять не будет никаких эмоций и чувств, кроме отвращения. Опять Томас будет зависим от Минхо, а я буду лишь мечтать о том, как съехать из этого дурдома. И мне придется задавить свою немного альтруистическую натуру презрением к своему соседу. Мне почему-то совсем не хочется с кем-то ругаться. Просто нет сил.

Впервые чувствую такой упадок. Нет сил даже встать с кровати, и мне стольких усилий стоит хотя бы просто привстать и скинуть с себя одеяло. Сразу все тело прошибает озноб, хотя в корпусе обычно было жарко. Теперь я понимаю каково Арису, который постоянно вынужден кутаться в толстовки, чтобы не замерзнуть.

Томас пристально смотрит на меня, следя за каждым моим движением, но рука его как-то слишком сильно сжимает дверную ручку. Чтобы если что успеть от меня убежать.

Я встаю, одергиваю футболку, ощущая как холодный воздух пробирается под одежду, как от него бегут мурашки по всему телу.

– Томми, – я медленно иду в сторону соседа, и он скорее по привычке, а не от испуга, прижимается кровоточащей спиной к двери. Наверняка на светлой поверхности останутся следы крови. – Пожалуйста, ответь. Я не хочу чувствовать чертово отвращение к тебе. Давай будем честными.