Текст книги "Сломленные (СИ)"

Автор книги: _Mirrori_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Вижу как расширяются от удивления глаза Бренды.

– Сейчас объясню, – я встаю, подхожу к окну. – Можно я покурю?

– Окей, без проблем. Поделишься?.. Черт. – брюнетка мотает головой. – До сих пор не могу привыкнуть, что мне нельзя. Знаешь, как-то непросто столько лет прожить с осознанием, что не можешь иметь детей, потому что твоему организму просто лень нормально функционировать, а тут внезапно… что-то в животе. Кто-то. И о нем, кажется, надо заботиться.

Я смеюсь:

– Ну, наверное, надо.

– Расскажи дальше, – девушка отходит подальше от окна, накидывает на плечи небольшой плед, присаживается на кресло и всем своим видом показывает, что готова слушать.

– Так вот, – распахиваю окно, закуриваю и затягиваюсь. Выпуская струйку дыма вверх, за пределы оконной рамы, продолжаю свой рассказ. – Мы с мамой иногда созваниваемся. Благодаря ей мы знаем, где живет Арис. Жил, по крайней мере, месяца три назад. Не могли сразу поехать его искать, отец, оказывается, промониторил наше местонахождение, пришлось наворачивать круги, искать объездные пути, сама всё знаешь. Мама же теперь благодетель. В хорошем смысле этого слова. Помогает детям после попыток суицида, после передозов, тем, кого родители бросили на произвол судьбы. И родители Ариса обратились к ним в фонд, оставили контактный адрес. Мы завтра, скорее всего, уже поедем туда.

– Почему так быстро? – Бренда смотрит на меня удивленно. Я знаю, она хочет подольше побыть рядом с Томми, поговорить с ним, помочь ему чем-то. Возможно, я не должен лишать этого шанса, шанса пообщаться. Но и когда до моего ангела осталось всего каких-то двести пятьдесят километров, я не могу сидеть на месте, не могу задерживаться ни на минуту.

– Как только я увижу Ариса… Томас не должен знать, но на его имя, как только завтра заберем документы, если они готовы, на что я надеюсь, сразу же будет куплен билет, – я тушу сигарету и засовываю бычок в пачку, чтобы не мусорить на территории коттеджа. Тут же достаю вторую, снова закуриваю.

– Документы завтра привезет Хорхе, – Бренда смотрит на меня каким-то странным пронизывающим взглядом. Будто понимает, что со мной что-то не так. – Куда ты хочешь его увезти? Я так понимаю, с ним ты не поедешь?

– А ты умнее, чем кажешься, – усмехаюсь я. – Нет. Не поеду. Канада. Там хорошая клиника, мамин знакомый врач готов взяться за лечение Томаса. Ему не придется лежать в больнице, частные приемы.

– Откуда у тебя такие деньги? Только не говори, что ты торгуешь.

Я смотрю в пол, потом резко перевожу взгляд, ловя в окне собственное отражение. Как же я отвратительно выгляжу.

– Не скажу, Бренда. Ты сама знаешь. Но если об этом узнает Томми… Я себе не прощу.

– Не узнает, обещаю. Только поклянись… – у девушки начинает дрожать голос, но она быстро берет себя в руки. – Что с ним не будут делать того же, что делали в клинике.

Я вздрагиваю. Вспоминаю те жуткие рассказы, как Томасу пришлось лечиться у местных знатоков психиатрии.

– Обещаю. Я никогда не сделаю ему больно… Поэтому туда он полетит без меня.

И начинает идти дождь. Новой волной, с большей силой. И вместе с обрушившейся стеной дождя внутри меня тоже что-то падает, разбивается и впивается осколками. Больно. Но так надо.

*

Томми уже не спит. Он стоит около шкафа, что-то задумчиво рассматривает на полке, заставленной книгами.

– Хочешь что-то взять почитать? – я облокачиваюсь на дверной проем, замечая, как у парня чуть вздрагивают обнаженные плечи. Снял футболку, не смог терпеть едкий запах гари. Какой же он красивый… В свете фонаря, заглядывающего своим стеклянным глазом к нам в комнату, он казался совсем утонченным, хрупким, как будто склеен из разных кусочком расколовшегося фарфора. А шрамы – всего лишь места, где кто-то не очень умело соединил осколки, но в итоге получился шедевр с карими глазами, пушистыми ресницами и с нежными, пусть и потрескавшимися, губами.

– Не знаю… – Томас задумывается. – Нет. Наверное, пока что ничего. Может, в следующий раз. Все равно приедем же, после того как увидимся с Арисом.

В голосе парня звучит уверенность. Прости, родной… Но нет. Мы не вернемся сюда. Черт. Все ли правильно я делаю? Кто поможет принять правильное решение?

– Томми, пойдем спать? – я прохожу в комнату, снимая на ходу чистую одежду, которую мне выдала Бренда.

Томас смотрит на меня, стягивая джинсы. Вижу, как на руках у него выступают венки, шевелящиеся от каждого движения рук. Напряженно сглатываю резко накопившуюся слюну, и чувствую, как ширинка джинсов начинает противно шкарябать по головке, обтянутой тесной тканью боксеров.

– Я еще в душе не был, – голос шатена становится чуть ниже, и даже в тусклом освещении я вижу, что у него стоит. – Предлагаю пойти вместе.

Я лишь киваю. Не могу говорить. Резко ударившее в голову возбуждение отключает все мысли, способность выстраивать слова в предложения, а предложения связывать во фразы.

Мы заходим в душ, представляющие собой просто душевую лейку и небольшой уголок, отделанный другим цветом кафеля, наподобие таких, которые делают в квартирах-студиях.

Стоит только включить теплую воду, как Томас прижимает меня к стене и, схватив за короткие волосы, притягивает к себе и целует. Прикусывает нижнюю губу, заставляя меня протестующе шипеть, обсасывает её, будто заглаживая свою вину за то, что причинил мне хоть немного боли. Стягиваю с Томми белье, обхватываю тут же его член рукой.

– Сбивается дыхание, милый? Не удивительно. Находиться каждый день рядом, но не иметь постоянной возможности прикоснуться друг к другу, прикоснуться к себе – для тебя это пытка.

В ответ на эти слова Томас разворачивает меня спиной, так же резко стаскивает последний элемент моего гардероба. И я слышу, чувствую каждой мышцей спины, что он тянется за каким-то тюбиком с кремом и смазывает пальцы. Вот. Черт.

Когда в меня входит один палец, хочет завыть. Тихо, скуля, попросить остановиться. Но делать я этого не буду. Если для Томми это важно, если ему приятно, я могу потерпеть. Никогда бы не подумал, что буду прогибаться под парнем, что спустя десять минут буду просить его проникать глубже, нежнее, не останавливаться.

Он зацеловывает каждый сантиметр моих плеч. Языком обводит тот шрам, что оставил сам.

– Сейчас будет немного больно… Потерпи, хорошо? Выгни спину.

От его голоса по телу пробегает мелкая дрожь. Я выгибаюсь, опираясь руками на мокрый кафель. И он перехватывает мою ладонь, сжимает в своей руке. И входит. Медленно, надавливая второй рукой на поясницу, заставляя меня выгнуть её. Я закусываю внутреннею сторону щеки, чтобы не зашипеть, не закричать. Чувствую, как член начинает медленно опускаться, возбуждение сходит почти на нет, но Томми начинает целовать мою шею, отводит мою ладонь назад и покрывает поцелуями каждый палец. Следом он нежно оглаживает бедра, он поднимает ладони выше, цепляя как будто случайно пальцами возбужденные от остывшей поверхности кафеля соски. Из горла вырывается стон, и шатен закрывает мне рот рукой, что возбуждает еще больше. На нас льется почти холодная вода, но я даже не замечаю, мне кажется, что она испаряется, соприкасаясь с разгоряченной кожей.

… Когда Томми кончает, развернув меня лицом к себе, выплескиваясь мне на живот, он нежно шепчет мне в губы мое имя, то, как сильно любит меня, и я всем своим нутром чувствую ту дрожь, которая проходит вибрацией по его телу. Он помогает закончить мне рукой, целуя каждый сантиметр моих плеч, ключиц, перехватывая мое дыхание.

В голове пусто. Я оседаю на кафельный пол, почти не чувствуя простреливающей боли, которая поначалу вспыхивает, но потом утихает. Томми ловит меня, берет на руки, хотя отнюдь не самый легкий человек, и несет в кровать.

– Хочешь кушать? – спрашиваю я и смеюсь от того, насколько это неуместный вопрос. Томми спускает меня на пол, и я, чуть пошатываясь, иду к кровати.

– Хочу, – улыбается мне парень. – Я принесу?

Я киваю, падаю на кровать и тут же заворачиваюсь в одеяло. С улыбкой смотрю на своего парня. И думаю о том, что если Бог есть, то может ли он сделать так, чтобы Томми всегда улыбался? Неважно, рядом со мной он, или найдет себе кого-то еще. Господи, прости мне все мои грехи. Просто сделай его счастливым.

Но Бог всегда глух к моим молитвам.

========== sequel. Сломанные III ==========

Передо мной лежат два билета. Оба на имя Томаса. Один билет – пропуск в Канаду, к которой я питал самые лучшие чувства, оставшиеся в моем сердце после небольшого путешествия туда в мои десять лет. Тогда мы были нормальной семьей: отец, еще не погрязший в работе и не ненавидящий меня, мама, пока что не запуганная худая женщина, боящаяся позвонить своему сыну, потому что угрозы мужа висят над ней подобно дамоклову мечу.

На втором билете пунктом назначения является Италия. Неизвестная мне, но сулящая моему Томми лучшую жизнь, чем та, которую я задумал для него. Я не могу так. Я не могу засунуть его в четыре больничных стены, зная, что ему может стать хуже. Но и оставить его одного в стране, где никого нет я тоже никогда не смог бы. Поэтому я набираю номер матери, с которой мы последнее время общаемся все чаще и чаще. Непривычное чувство родственности, материнской заботы дергается внутри меня, доводя до тошноты. Только это неприятный ком в пищеводе, это некая небольшая тяжесть в области солнечного сплетения, которая трепещется там, когда я говорю с матерью. Она называет меня сыном, и я слышу, как ее голос дрожит, будто она вот-вот расплачется. Но сказать ей всего одно слово – «мама» – не могу. Будто что-то мешает, ставит шлагбаум между моими связками.

В динамике телефона раздается всего несколько гудков. Я слышу голос матери, делаю звук чуть тише. Сам говорю в полголоса, потому что в соседней комнате спит Томми. Мы сегодня уезжаем из дома Бренды. Я наконец-то увижу Ариса…

– Ньют, сынок, ты взял билеты?

Я слышу, как мама тоже снижает громкость голоса. Видимо, опасается, что отец услышит.

– Да.

– И что же ты выбрал для него?

Я отвечаю маме почти шепотом, в ответ слыша:

– Да, я тоже думаю, что там будет лучше. Ты очень заботливый, солнышко, ты сделал правильный выбор.

***

Я наблюдаю за тем, как Ньют ведет машину. Одна рука лежит на руле, второй он держит сигарету, иногда стряхивая пепел за окно, которое чуть приоткрыто. И через это небольшое пространство засекает дождь, попадая Ньюту на лицо. Он такой красивый… Под глазами залегли тени от недосыпа, нос стал чуть острее, как и скулы. Но вместе с тем его лицо приобрело те черты, которые приобретает лицо парня, когда он из мальчика превращается в мужчину.

Мне хочется протянуть руку к Ньюту, коснуться его волос, но в последний момент я замечаю, что нас обгоняет машина. Та машина, которая буквально недавно взорвалась перед нами. Из горла вырывается крик, я хватаюсь за руль, пытаюсь выкрутить его вправо, чтобы съехать с трассы. Я понимаю, что делаю что-то не так. Дождь, плохая видимость, скользкая трасса. Мы погибнем. Мы разобьемся.

Я слышу визг тормозов и открываю глаза. Никакого дождя нет. Нет никакой машины. Мы просто стоим на обочине, на одной из трасс. Я все также сижу на пассажирском сиденье, прижатый к спинке ремнем безопасности, который Ньют каждый раз застегивает на мне, когда я отпираюсь. Я все тот же Томас, рядом со мной все тот же Ньют. Только он смотрит на меня таким странным взглядом…

– Томми, – его голос дрожит и срывается на хрип. – Ты не пугай меня так больше.

Я хочу спросить, что случилось, но сам начинаю понимать. Но прежде, чем я начинаю строить догадки, мой парень закуривает и говорит:

– Ты начал кричать во сне. Что-то похожее на «это они, та машина». Потом пытался за руль схватиться, – он выпускает дым в салон машины, открывая дверь. В салон врывается порыв свежего воздуха. – А потом у тебя начался припадок. Томми, помнишь, ты говорил, что из машины выносили тела блондина и брюнета?

Я киваю, сглатываю накопившуюся слюну. Хотя мне кажется, что во рту пустыня, невыносимо режет пересохшее горло.

– Томми, солнце… Тела полностью сгорели, ничего не было бы видно. Тебе показалось. Это была просто… галлюцинация.

– Нет! – я вскакиваю, и ремень врезается мне в плечо. – Я точно помню!

– Да нет же блять! – Ньют бьет рукой по рулю, чуть не роняя сигарету. – Не было этого, Томми, пойми! Ты не мог видеть тела, их выносили в мешках. Я встал так, чтобы тебе не было видно. Тебе. Просто. Показалось.

Я зарываю пальцы в волосы. Чешу макушку, будто под этой частью черепа засели тараканы, которые своими лапками вызывают зуд.

– Ньют, – я еле говорю, потому что если я чуть повышу голос, он услышит. Услышит, что я на грани истерики. – Это опять началось?

Его теплая рука обнимает меня. Он зарывается носом мне в волосы, целует и шепчет:

– Похоже так. Надеюсь, ты сможешь меня простить, Томми.

Ньют что-то достает из бардачка. Мне на колени ложится паспорт с вложенным в него билетом. Вот и все.

***

Весь оставшийся путь я чувствую всю тяжесть прощания. Томми постоянно сжимает бледные пальцы в кулаки. Костяшки белеют, а на ладонях потом остаются лунки от ногтей, которые со временем начинают кровоточить. Я хочу как лучше. Я хочу, чтобы он был счастлив.

Все сейчас пропитано невыносимой горечью. Мы едем молча, молча снимаем номер в хорошем отеле, что редкость в последнее время для нас. Секс у нас тоже немой. И это не страсть без слов. Это немая истерика.

Я вытираю ладонью слезы с лица моего Томми. Целую его заплаканные скулы, целую шею. Обнимаю его, прижимаю к себе. Мы прощаемся, молча, навсегда.

Я вхожу в его худое податливое тело, и на секунду с губ моего мальчика срывается стон. В его карих глазах загорается былая искра, но тут же гаснет. Я целую его снова и снова, аккуратно двигаюсь, заставляя его снова стонать. Чтобы услышать хоть что-то, что он все еще живой. Пока что мой. Но каждый стон – это не знак, что ему хорошо. Это крик отчаянья.

Томми обхватывает меня ногами, притягивая к себе, вынуждая войти глубже. Я вижу, что ему больно. Но он не дает отстраниться, наращивает темп, царапает короткими ногтями мне плечи.

Когда мы кончаем одновременно, я падаю на своего мальчика… И не чувствую, кажется, ничего. В этот момент моя душа вывернута наружу, вытряхнута, опустошена.

Лишь позже, куря на балконе, пока Томми в душе, я осознаю. Есть лишь одно чувство во мне – ненависть. Я ненавижу себя.

Дорога в аэропорт заняла бы на машине минут десять. Но мы идем пешком. Держимся за руки. Я сжимаю тонкие пальцы Томми и каждую минуту их целую. Еще никогда раньше мне не было так плевать на окружающих, как сейчас.

Томми пытается улыбаться. Получается натянуто, в его глазах постоянно блестят слезы. Я очень хочу пообещать ему, что приеду. Совсем скоро мы снова будем рядом. Но я не могу ему лгать. Не сейчас.

Пасмурное небо давит, как будто атланты ранее держали небо, а сейчас решили обрушить его на нас.

– Ты меня бросаешь? – внезапно заданный вопрос заставляет меня вздрогнуть.

– Прости, что? – я отпускаю пальцы Томми, но следом хватаю его за запястье. Не сильно, но ощутимо. Свожу брови, чувствуя, как напрягается каждая мышца лица.

– Повтори.

Парень тут же опускает плечи, вырывает руку. Он обнимает себя за плечи и выглядит как побитый щенок. Какая же я сука.

– Прости, Томми. – Я прижимаю любимого к себе, глажу по голове, зарываясь в волосы носом. Он пахнет табачным дымом, каким-то дешевым одеколоном. – Конечно же, нет. Я не бросаю тебя, солнышко.

Он целует меня. Мой мальчик, с кучей проблем, с паранойей, пытавшийся преодолеть столько дерьма и преодолевший, сколько не вытерпел бы ни один взрослый. Самый родной и любимый. Мы целуемся у входа в аэропорт, мы мешаем людям. И я затылком чувствую взгляды мимо проходящих людей. Как же мне все равно. Хочется продлить этот момент, растянуть его до бесконечности, зациклить, врезать в память. Но спустя полчаса он улетает. Сказав мне на прощание лишь: «Я тебя прощаю».

***

Адрес родителей Ариса мне отправила мама. Как она узнала, почему ничего не сказала о самом Арисе мне? В принципе не важно. Я вжимаю педаль газа, поворачиваю. Разгоняю автомобиль еще сильнее. Табачный дым заполняет весь салон, а я еле сдерживаюсь, чтобы не начать пить. Или употребить что-нибудь. Неважно что. Невыносимо чешется сгиб локтя, то место, где сильнее всего видны вены. Чешутся губы. Я скурил уже пол пачки, но как же невыносимо хочется еще. Я останавливаюсь на обочине, резко закатываю рукава черного пальто, следом рукава свитера и достаю из бардачка жгут. Перетянув туго предплечье, я лезу за остальным. Пальцы трясутся, я бросаю взгляд в зеркало заднего вида и на одно мгновение вижу там Томми. С губ срывается крик. Это как очень банальный момент в любом хоррор-фильме, когда главный герой видит сзади себя покойника. Но я то вижу там вполне живого человека. Живого человека, который, кажется, вычеркнул меня из своей жизни.

Звонит телефон. Мама. Я принимаю звонок и стягиваю жгут с руки. Нельзя. Ради Томми, ради мамы, которая всегда чем-то жертвовала ради меня, ради Ариса, который не должен видеть меня под наркотиками.

– Да, мам, – я провожу рукой по лицу. Ладонь мокрая. Блядство.

– Ньют, что там твой мальчик? – я слышу на фоне маминого голоса какой-то шум. – Я уже на месте.

– Он скоро будет, – достаю сигарету из пачки, чиркаю зажигалкой. Наверняка мама по ту сторону услышала этот звук.

– Сынок, какая по счету?

Точно, услышала.

– Ма, их разве сосчитаешь? – я ухмыляюсь. – Я посадил его на самолет. У него ни вещей с собой, ни телефона. Ничего. Если можешь…

– Я тебя поняла. Все купим, а потом рассчитаемся.

– Спасибо, – я выдыхаю, как будто скинув самый маленький, но все же камушек, с плеч. Пусть я беру у матери в долг, чего ненавижу делать, пусть я, считай, скидываю ей на плечи своего парня, но это лучше, чем первоначальный вариант. Я не хочу, чтобы он жил хоть и в развитой стране, хоть и в хорошей больнице, но в больнице. Я хочу для него счастья. Пусть и в ущерб себе.

А счастья для него сейчас – это жизнь без меня.

***

На подъезде к указанному адресу я вижу высокий кованый забор черного цвета. На фоне серого, затянутого тучами неба, общая картина складывается не слишком позитивно. Я держу хоть какое-то подобие улыбки на лице лишь благодаря мысли о том, что скоро увижу Ариса.

Двери на территорию особняка, а по-другому язык не поворачивается назвать этот дом, открываются автоматически, когда я подъезжаю. Видимо, меня ждут. Я останавливаюсь на парковочном месте и в боковое зеркало вижу, как к машине идет девушка. Беру с заднего сиденья цветы, которые купил по дороге. Насколько глупо дарить цветы парню? Если это Арис, то в этом нет ничего такого. Он сам как маленький цветок, за которым нужен уход, которому нужна нежность и забота. Я так переживаю, понравится ли ему этот букет? Рад ли он будет меня видеть? Как там Томми? Все ли я делаю правильно?

Выхожу из машины на ватных ногах. В голове туман, как и на улице.

Девушка, идущая к машине – Тереза. Я даже не могу осознать, изменилась ли она. Перед глазами пелена, в голове образы из прошлого. В ушах голос Томми: «Я тебя прощаю».

– Здравствуй, Ньют. Мы тебя ждали.

Я киваю. Сжимаю в руках букет пышных красных роз. Шипы впиваются в ладонь, и я думаю, не вернуться ли в машину, чтобы обрезать их. Не хочу, чтобы Арис поранил руки.

– Привет, – я наконец отвечаю Терезе. – А почему Арис не встречает?

И наконец я понимаю, что не так. Блять. Она в черном. Нет. Нет. Нет.

– А ты не знал? – руки у брюнетки начинают дрожать. Она пытается их убрать за спину, сцепить в замок, но все тщетно. – Арис умер.

***

Я хожу к психологу. Я хожу к наркологу. Я пью таблетки, читаю книги, сплю по режиму. Мое существование в клинике оплачивает мой отец. Сразу после той встречи с Терезой я позвонил ему и сказал, что согласен на лечение. Я на все был согласен. Режьте, убивайте. Делайте, что хотите. Если и был в тот момент человек с самым наименьшим желанием жить, а точнее с его полным отсутствием, то это был я. Я живу в больнице. Я хожу на собрание анонимных наркоманов.

Но сегодня последний день.

Уже завтра я увижу Томми. Как он там? Ведь столько всего произошло за эти полгода. И впервые за эти шесть месяцев я чувствую внутри что-то похожее на радость. Хотя мне казалось, что это во мне умерло в тот день, когда я стоял на могиле Ариса. Когда я положил на черный мрамор с его фотографией розы, хотя хотел отдать их в его теплые руки. Ничего не осталось. Они отдали все вещи в интернат, они сделали ремонт в его комнате. Они сделали все так, будто его никогда не было. Я помню как сейчас наш диалог с Терезой:

– Ньют, хочешь, увидишься с родителями? Они были бы рады поговорить с другом Ариса.

– Им незачем видеться с тем, кто убил их сына.

Бесконечная ненависть к себе и тяжесть своей ноши – это то, что со мной с того дня, когда Томми улетел в Италию. Когда я его заставил туда улететь. Но уже завтра я увижу своего мальчика. Я обниму его. Я буду его целовать. Если я все еще ему нужен.

***

Мама Ньюта чудесная женщина. Чуткая, милая. Порой мне кажется, что мне комфортно и спокойно. Но по ночам я просыпаюсь от кошмаров. Не могу бросить курить. И не могу вспоминать Ньюта без истерики. Со всем остальным я справился. Мне еще предстоит посещать психолога, но итальянский климат, обстановка, работа в качестве официанта в небольшом кафе – это все приносит какое-то подобие спокойствия. Ну и таблетки. И море. На море я провожу каждую свободную минуту. После работы, после дел по дому, я ухожу на дальний берег и купаюсь. Сижу на песке, гуляю. И мысленно со мной рядом идет мой любимый.

Я очень благодарен маме Ньюта. Она обеспечила меня всем. Я думал, что лечу в объятия санитаров, а меня встретила она. Маленького роста женщина, с чертами лица как у Ньюта, только более круглыми. Сказала, что по просьбе сына будет меня «нянчить». В эти чуть более чем полгода она дала мне всю ту материнскую нежность и заботу, которых у меня не было со дня смерти мамы. Мне так ее не хватает. Мне так не хватает Ньюта. Как можно будучи окруженным заботой и добротой чувствовать себя одиноким?

В день Х я опять ухожу на море с утра. Захожу в море по колени, волны ласкают ноги, чет нахлестывая на одежду. Легким утренним ветром соленые капли попадают на лицо. В руках я держу кеды, пытаясь их не намочить. На пляже никого, и я наслаждаюсь лишь звуками моря. Даже не слышу, как по пляжу кто-то идет. Песок поглощает большинство звуков. Мне кажется сначала, что кто-то смотрит на меня. Но я лишь дергаю плечами, скидывая это ощущение паранойи. Там никого нет. Но почему тогда я отчетливо слышу:

– Томми, привет.

Я разворачиваюсь и вижу его. На берегу стоит Ньют. Он изменился. Он такой красивый, Господи, он всегда был такой красивый? Мне кажется, что я не сдвинусь с места. Но ноги сами несут меня вперед, я роняю обувь и ее подхватывает волнами. Я бросаюсь любимому на шею, и он целует каждый сантиметр моего лица. Я его люблю. Как же я его люблю.

Я наконец-то живу.

========== Помогите Элли ==========

В мире том, где есть дом, до родного далеко,

А там и близко никакого в другом

Ищу вход до сих пор

И я прошу, скорей открой врата в свой Изумрудный город

Помогите Элли – pyrokinesis

Арис стискивает колеса инвалидной коляски. Больно. Царапает где-то внутри. Демоны рвутся наружу, и он не может их больше держать взаперти. И он смотрит на уставшие лица родителей. И он смотрит на сестру. И он смотрит перед собой, но видит только Изумрудный город. Хочется сделать шаг вперед, открыть манящую дверь. Но сил нет.

Ньют. Где-то на периферии мелькает его лицо. Растрепанные светлые волосы, запах дыма, уставший, но нежный взгляд. Интересно, помнит ли он? Он не может забыть. Он всегда был рядом, и Арис не может выкинуть из головы его образ, стершийся от времени. Стершийся, но посветлевший. Эта картинка обретает обрамление иконы, а он сам становится святым. Арис создает себе религию, не позволяющее ему повернуть ручку двери, ведущей в Изумрудный город.

Арис учится жить. Его даже отдают в обычную школу. Осложнения после того дня дают о себе знать: он больше не может ходить. Есть тоже многое нельзя. Да почти ничего нельзя, и он сидит каждый вечер с иглой в вене. Капает какой-то раствор. Он думает, что чувствует, как под кожей эти капельки сливаются в один поток с кровью.

В школе у него привилегия. Он же не такой, как все. Маленький мальчик с глазами взрослого. Две льдинки на худом лице. Он нравится всем. Особенно какой-то девочке, волосы у которой убраны в две аккуратные косы, а носик вздернут вверх, кончик его розовый, припудренный. Она хорошая. Она худым изящным пальчиком во дворе за школой кладет Арису марку на язык, проводит по губам парня своими, пачкая их в липком блеске. И они идут. Куда – неизвестно. Арису нравится думать, что Элли приведет его в Изумрудный город.

Арис создает себе иллюзию. Красивый мир, где все хорошо. Он подъезжает к окну, ведущему на задний двор. Вытаскивает из кармана маленький пузырек. Сыпет на ладошку одну таблетку. Две. Три. Закидывает в рот и раскусывает. Горечь оседает на языке. Остается ждать. Ресницы дрожат. Пульс бьется в глотке. Ну губах оседает ощущение чужих губ, прилипает намертво, не желая сходить. Арис трет рубашкой, моет рот с мылом, но отцепить от себя это чувство не может. И он начинает представлять, что это был Ньют. Он поцеловал, он приехал, нашел, забрал. Жить в иллюзии проще.

Арис закрывает глаза. Ресницы дрожат, глаза под закрытыми веками закатываются. Он пытается открыть дверь, но она не поддается. Изумрудный город все еще закрыт.

Элли перетягивает тонкую ручку. Ее школьное платьице идеально выглажено, белое кружево, которым оторочен подол юбки, накрахмалено. Элли не может найти вену. Арис помогает. Сидит и наблюдает. Гладит две косички. Закрывает Элли глаза. Вызывает полицию, и говорит, что шел мимо и обнаружил. Да, учились вместе. Да, я знал ее, она была хорошей. Он изображает шок. Он изображает слезы и скорбь. Но он рад за Элли. Она нашла вход в Изумрудный город.

Ее никто никогда не любил. Никто не говорил ей, что она красивая. Арису иногда даже кажется, что Элли была кем-то ценным. Она втиснулась где-то за Ньютом, выбила свою нишу в его слабо бьющемся сердце. Прыгнула на это место, растормошила старые раны, которые только начали затягиваться. Заставила себя полюбить, привязаться. И ушла.

Арис знает, что у него отказывает часть органов. Он сжимает цепкими пальчиками ребра. Будто может добраться до желудка, печени, почек. Вырвать больные и поставить новые. Ему нужно дождаться. Дождаться Ньюта.

Ему не хватает всего недели. Всего за семь чертовых дней сердце Ариса добивает последние удары и останавливается. Он видит себя изнутри. Он видит каждый гнилой сантиметр своего нутра. Он видит блестящую дверь. А за ней Элли. Изумрудный город. Утопия.

Он дергает ручку и толкает дверь. И дверь открывается.

Он видит со стороны, как к их дому подъезжает машина. Дверь открывается. Арис бежит на встречу, он спотыкался бы, если мог. Он бежит, оставляя за собой шлейф ледяного воздуха.

У Ньюта в руках букет роз. В глазах надежда. В голове ворох из мыслей. Арис видит его насквозь, он хочет броситься вперед. Но бьется о прозрачные стены. Здесь кончаются границы Изумрудного города. Он не может выйти за их пределы. Его не пускают к Ньюту. И Арис воет, на одной высокой ноте. Он дергает ручку, кидается на дверь. Он хочет умереть. Но не может. Он уже мертв.

Арис видит, как на землю падают кроваво-красные лепестки. Видит, как следом падает Ньют.

На плечо ложится стеклянная рука. Элли наклоняется и целует Ариса в макушку. Она забирает его с собой. Она стирает все воспоминания о Ньюте. Она захлопывает последние двери. Закрывает все входы и выходы. Изумрудный город приобретает краски. Арис забывает свою жизнь.

28.11.19