Текст книги "Сломленные (СИ)"

Автор книги: _Mirrori_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Ничего от прежнего меня. Пустая, изуродованная оболочка. Я прислоняюсь лбом к зеркалу и смотрю в свои покрасневшие глаза. Кажется, в левом скоро лопнет сосудик. Оттягиваю веко, замечая, какие синяки залегли на моем лице.

Следом я делаю то, что рано или поздно придется делать. Я одеваюсь, беру пакет для мусора и иду в комнату, где еще сутки назад был Ньют. Здесь все пахнет им: его сигаретами, его парфюмом.

Я подхожу к столу, беря в руки лежащий там телефон. Провожу пальцами по первой трещине. Она из-за того, что ему отрезали доступ к интернету, соц. сетями и прежним связям.

Провожу пальцами по вмятине на правой стороне панели. А это отец ему сообщил, что аннулировал карточку, которой потом мы равняли дорожки кокаина. Каждая царапина, каждый скол – маленькая история. Я вытаскиваю из телефона сим. карту и разламываю ее пополам, чувствуя, как острые края пластика режут пальцы. Кидаю в мусорный пакет, куда следом отправляются вещи, которые все пропитались его запахом. Я хочу оставить их себе и как сентиментальная девчонка подносить ткань к лицу, чтобы почувствовать запах, который он оставил на этих вещах. Но я не позволяю себе эту слабость. Безжалостно выкидываю вещи, под которым на полке лежит шприц с голубой жидкость. На дне какой-то осадок, и я снимаю колпачок с иглы. Жму на поршень, выпуская лишний воздух и немного жидкости, подношу к вене. И чувствую едкий запах, от которого по спине бегут мурашки. Запах, который навеки у меня будет ассоциироваться с вечными мучениями. Воняет уксусом.

Я откидываю шприц, как будто он раскаленный. Тонкое стекло бьется, и голубоватая жидкость выливается. Уксусный запах распространяется по всей комнате, и я вытираю эту лужу одной из футболок, закидывая потом все в пакет, который потом плотно завязываю.

Я ношу разбитый айфон Ньюта с собой. На занятия, на сеансы к психологу. Кстати, Ава Пейдж говорит, что у меня депрессия.

Я ей не верю. У меня нет депрессии. Потому что я умер изнутри, я не могу заболеть, не могу грустить, я чувствую ровным счетом ничего. Просто дышу, ем, существую.

Через неделю мне объявляют, что меня переселяют. И я впервые за это время оживаю, чтобы обругать одного из учителей, который объявляет это. Потому что переселяют меня к Поултеру. К тому самому, что убил маленького Чака, вонзив ему нож в живот, к тому самому Поултеру, который стал причиной ненависти между братом и сестрой. Я кричу, что никогда в жизни не буду даже дышать в одной комнате с убийцей.

Мне прописывают новые успокоительные. После них я становлюсь овощем, и даже мой сатириазис, затихший, пока рядом был Ньют, сначала вспыхивает вновь. И я иду к Минхо, припадая, как последняя шлюха, к его коленям, умоляю помочь мне. Мое сердце разрывается, потому что я предаю Ньюта. Вот только он тоже предал меня. Уехал. Оставил меня здесь, хотя обещал вытащить из этой чертовой дыры.

Меня окончательное добивают слова Минхо:

– Нет. Чтобы приехал очередной твой хахаль и набил мне морду?

Я не могу объяснить почему, но эти слова задели меня. От меня просто отвернулся еще один человек, клявшийся мне в любви. Чего тогда стоят ваши слова? Они просто выкинуты в пустоту.

Я забил на все вокруг. Бездумно хожу на занятия, механически записывая конспекты. Бездумно сижу на сеансах психотерапии, ставшей еще более нудной, чем раньше.

– Томас, нельзя впадать в депрессию. Ты же хороший мальчик…

Эту воду мне льют в уши день изо дня. Я сижу, смотрю в окно, периодически кивая, будто слушаю. А в моей голове проносятся вихрем воспоминания, как крепкие руки держали мои, как нежно проводили по моему телу.

И вспоминая это, я каждый раз давлюсь так и не выплаканными слезами.

Проходит месяц. За окном апрель. Я вижу, как цветут деревья, слышу, как шумят листья. И медленно гнию. Сижу в столовой, глядя на голубое небо сквозь широкие окна, вяло гоняю по тарелке кусочек жареной картошки, который уже просто не лезет в глотку.

Я слышу цокот каблучков и чувствую теплые девичьи губы, накрашенные блеском, оставляющие липкий след на моей щеке. Бренда садится на стул напротив меня, и я смотрю на ее ярко накрашенное личико, зная, что под этим слоем штукатурки типичной «секретутки» скрываются морщинки и синяки под глазами.

– Томас, ты опять только кофе питаешься? – девушка кивает на кружку, стоящую рядом с тарелкой и опустошенную уже наполовину. Берет в свою тоненькую ручку кружку, отпивает глоток и морщится, отчего пудра на ее лице на переносице и лбу выделяется особенно четко. – Как ты пьешь эту дрянь?

– Не нравится – не лезь, – не зло, как-то равнодушно произношу я.

– Не будь букой, Томм…

Я резко вздрагиваю. Томми. Так она хотела меня назвать. И я чувствую, как внутренности переворачиваются и ухают вниз. Сжимаю в руке вилку, чувствуя, как тонкие края алюминия впиваются в кожу.

– Прости, – Бренда испуганно смотрит, часто моргает густо накрашенными ресницами и боится, что я сейчас или разревусь или упаду. Так и было сначала. Видишь, Ньют, до чего ты довел меня? В моей медицинской карте теперь числится еще один диагноз: острый психоз. Радуйся, если ты хотел добить меня, то у тебя вышло. Я теперь не сломленный, как многие другие. Я начисто, до основания сломан.

– Ничего, – мотаю головой и на силу улыбаюсь, прекрасно зная, что моей улыбке не верят. Потому что так же я улыбался, спустя двенадцать дней после твоего отъезда. А потом попытался повеситься. Безуспешно, стоит полагать. Всего лишь немного придавил шею, но вытащить меня успел Минхо. А после избил. Ожидаемый исход. – Как твои дела?

Контролировать свой голос я научился прекрасно. Он больше не хрипит после бессонных ночей в слезах, не дрожит, когда я вспоминаю тебя. Я почти контролирую все свое тело, которое сдает лишь тогда, когда я вспоминаю то, как твои руки касались меня. Каждой моей родинки, каждого шрама. Здесь я позорно сдаю.

Бренда, схватившись за мой вопрос, как утопающий за жалкую попытку выбраться, начала говорить:

– Я помогала Хорхе. Впрочем, ты сам понял, раз на мне столько макияжа. Иначе синяки под глазами не скрыть, знаешь. У него опять ночная смена в больнице, привезли девочку, – Бренда забирает у меня одну тарелку, на которой лежит салат, который я не ем. – Отравление палёным алкоголем. Боже, я как увидела последствия, даже обрадовалась, что все ваши попойки прекратили, и меня теперь совесть мучает чуть меньше.

Да, с отъезда Ньюта тут все пошло вверх дном. Теперь у нас идет контроль за наркотиками, чего сроду не было, мы не можем достать алкоголь, и количество сигарет нам урезали прилично так. Всё это удивляло, и я в такие момент мог даже посмеяться, что ты вовремя свалил, как крыса с тонущего корабля. Смех, правда, выходил нервным.

– Бренда, – я окликаю девушку, которая жует листья салата, наблюдая за птицами, усевшимися на подоконник с внешней стороны окна. – Когда вы уже поженитесь?

Она вздрагивает, и я замечаю, как под тканью тонкой желтой блузки напрягаются плечи.

– Вы же с Хорхе давно вместе, ты постоянно помогаешь ему, когда уже свадьба?

Кажется, я добиваю ее этим вопросом. Тут же хочу извиниться, потому что знаю, как ей больно говорить на эту тему. Я не слеп. Я вижу, что Бренда добра ко мне отнюдь не из-за того, что я просто милый ребенок, увязший в грязи, как выражается она. Вся проблема заключается в том, что девушка, работающая тут секретаршей уже три года, старше меня на семь лет. И она влюблена в меня. Не в своего будущего мужа, доброго врача-латиноса, старше нее на почти двадцать лет. Она влюблена в психически нестабильного гея. Какая-то ирония судьбы.

– Томас, – окликает меня девушка. Она закидывает длинные, распущенные волосы за плечи одним движением руки, на которой блестит венчальное кольцо. – Мы обвенчались. А торжество… это лишнее. Сейчас не до этого. Мы немного ругаемся, конечно, из-за моей работы, из-за его. Сам понимаешь, рано, наверное, создавать полноценную семью.

Я киваю так, будто правда ее понимаю. Хотя на самом деле мне совершенно не ясно по одной простой причине: у меня никогда не будет такой семьи.

Чак оставил меня. Меня оставила мама. Меня оставил Ньют.

Я прихожу в комнату под вечер, до этого слоняясь по всему колледжу без дела. Падаю на кровать, на которой когда-то спал Ньют. На уже не его кровать. Здесь давно поменяли постельное белье, готовят комнату к заселению какого-нибудь новенького. И я готов завыть от тоски и отчаянья. Но молча стискиваю бежевое покрывало в руках, сворачиваюсь клубком и смотрю на лунный свет, проникающий в комнате через окно.

После полуночи встаю, чтобы пройти к себе в комнату и взять сигареты, зажигалку и телефон из ящика. Это его вещи. Частичка Ньюта Коннорса, так трусливо уехавшего, не разбудившего меня, чтобы хотя бы прикоснуться к нему последний раз.

– Где ты сейчас, Ньют? – шепчу, чиркая зажигалкой и закуривая. Горечь оседает на кончике языка, и я затягиваюсь еще глубже, вдыхаю дым настолько сильно, чтобы закашляться, но мои легкие слишком привыкли к никотину, а потому не сопротивляются.

За окном кто-то сигналит, и это безмерно раздражает. Насколько я знаю на территории колледжа бывает всего одна машина, и она принадлежит директору. Но гудки на улице не прекращаются, а потом фары начинают светить в сторону моего окна. Я раздраженно подхожу к нему, распахиваю, резко дернув ручку на себя так, что она чуть не отваливается.

Вместе с дымом из легких готовлюсь уже выкрикнуть гневную тираду о том, что нехрен шуметь, как замолкаю, увидев, кто нарушитель моего спокойствия.

Сигарета выпадает из рук и падает на асфальт. На асфальт рядом с его конверсами, в которых он когда-то ходил по этим комнатам.

– Привет, Томми, – кричит он, махнув мне рукой.

И я чувствую, как впервые в моих глазах застывают слезы счастья. Я хочу злиться, хочу обругать его, хочу схватить это чертово черное пальто, тряхнуть за его отвороты хорошенько, чтобы с этим движением вытрясти Ньюта из вещички, ударить, да что угодно.

Только не выронить сигарету, расплакаться и чувствовать, как тысячи мурашек бегут по рукам, плечам и щекам из-за его голоса, звучащего на всю территорию колледжа.

– Собирайся, Томми. Мы уезжаем.

И это «мы» греет меня настолько сильно, что спустя десять минут, кое-как скинув вещи в чемодан, я выбегаю на улицу в тонкой кофте, джинсах и обутых кое-как найках. Мне безумно везет, что вахтерши нет на месте, и я подозреваю, что это дело рук Коннорса.

Я выхожу из здания, больше не бегу, будто пытаясь сохранить остатки гордости. Но какая к черту гордость? Я кидаю чемодан и все-таки бегу ему на встречу. Он протягивает свои руки, и мне хочется утонуть в его объятиях, зарыться в воротник его черной рубашки, выглядывающей из-под пальто. Но вместе этого я бью его по лицу, наотмашь, слабо сжатой в кулак рукой. Оглушительно громко, хрипло кричу:

– Какой же ты мудак, Ньют Коннорс!

Сердце бешено колотится где-то в глотке, кровь шумит в ушах, и я готов упасть, но он обнимает меня.

Приехал. Как обещал. Не бросил. Вернулся.

Его губы теперь со вкусом мяты. От него больше не пахнет так сильно сигаретами, да и запах парфюма поменялся. Теперь больше горчит, без сладких нот. Но его поцелуи все те же. Мягкие, тягучие, от которых кружится голова, подгибаются ноги и хочется умереть. От счастья. Потому что вернулся. Не оставил. Он рядом.

Я обвиваю руками шею Ньюта, и его руки притягивают меня ближе, за пояс, прижимает к себе крепче и шепчет:

– Поехали, Томми.

И я замечаю, какое сегодня звездное небо. Какой сегодня не такой уж холодный воздух, хотя Ньют отдает мне свое пальто, от которого все так же тянет сигаретами. Это успокаивает. И мне кажется, что я впервые действительно живу.

Мой чемодан валяется на заднем сиденье. Я крепко сжимаю в одной руке старый, разбитый айфон. А моя левая рука в руке Ньюта, и он переплетает наши пальцы, целуя мое запястье. Я советую ему следить за дорогой, но он лишь смеется.

… И тихо гудит мотор Mercedes`a, на котором мы уезжаем из этого чертового места.

Вместе.

23.11.2015 – 03.02.2016

========== sequel. Сломанные I ==========

Меня рвет желчью, водой, утренним кофе и привычной дозой таблеток. Я давлюсь комками рвоты, из-за которых трудно дышать, и от этого становится намного хуже, тошнит еще сильнее, чем от вида развороченного мяса, которое было когда-то человеком. Когда-то дышало, говорило, смеялось. А сейчас это просто непонятная субстанция. И личность, от которой остались внутренности да сломанные кости, эксперты-криминалисты смогу распознать лишь по оторванной руке, что валяется недалеко от нашей машины, и остаткам зубов.

Одной рукой опираясь на асфальт, чувствуя, как щебенка с обочины впивается в мою ладонь, второй держась за горло, я пытаюсь отдышаться. Едкий запах желчи, крови и бензина бьет в нос, когда я встаю с колен. Легче не становится, но в желудке настолько пусто, что кажется, будто он засасывает сам себя. Всё это побочный эффект таблеток, стресса и того, что я увидел. Голова невольно поворачивается налево, туда, где машина скорой, полиции и пожарных пестрят огнями своих проблесковых маячков. Закрываю глаза, отворачиваюсь и вытираю рот рукавом. Снимаю кофту, оставаясь в одной футболке, и выкидываю ее на асфальт. Все равно эти запахи, впитавшиеся в нее, не выстираются ни одним порошком. От меня воняет машинным маслом и я, все так же стоя с закрытыми глазами, пошатываюсь. Мне на плечо ложится рука Ньюта. А потом он резко и крепко прижимает меня к себе, так, что я чуть впечатываюсь носом в его грудь, вдыхая запах сигарет, чуть сладковатого парфюма и гари. Дергаю парня за край кофты и говорю:

– Выкинь ее потом.

– Окей, Томми, – блондин кивает. – Давай я принесу тебе попить?

Слабо дергаю головой в знак согласия. Хорошо. Воды так воды. Ничего крепче мне все равно нельзя теперь. Ньют отходит в сторону нашей машины, и я слежу за каждым его движением, лишь бы не видеть ту груду раскуроченного металла, бывшего когда-то машиной. Именно из-за этой аварии мы вынуждены оставаться тут на неопределенное время, пока следователи не опросят меня и Ньюта, как свидетелей аварии.

Мы ехали к Бренде за очередными поддельными паспортами. Фальшивые документы, фальшивые имена, фальшивая внешность. Небольшие изменения внешне, огромные изнутри.

У Ньюта теперь волосы по плечи, и он убирает их в хвостик тонкой черной резинкой. Это раздражает меня, ровно как и моя зачесанная назад челка, стоящая дыбом из-за приличного количества геля. Раздражают черные очки, постоянная смена обстановки и бег. Непонятно куда. Мы просто неумолимо приближаемся к пропасти, с которой сорвемся и разобьемся. Рано или поздно отец Ньюта обнаружит нас, и это станет полным крахом. Порой мне кажется, что я зря выбежал в ту звездную ночь и прыгнул в Mercedes. На что я надеялся? Не знаю. Возможно, на светлое будущее, вечную любовь и спокойный сон.

Изо дня в день, когда Земля делает полный оборот, каждые сутки, когда луна освещает дороги или же скрывается за ночными тучами, меня выбивает из колеи крик, разрывающий шум машин за окном очередного мотеля. Воздухе отчаянно, с болью и слезами из раза в раз звучит одно имя:

«Арис».

Ньют засыпает, вспоминая этого мальчишку.

Просыпается, потому что ему снятся кошмары, которые душат его, сводят судорогой тело, не давая сделать и вздоха. Ньюту снится одно и то же из ночи в ночь: мальчишка с голубыми глазами захлебывается кровью, раздирает себе руки от боли и медленно умирает. Его тело последний раз дергается, как марионетка, которую неумело потянули за ниточки.

Падает. Ударяется головой об пол. И смотрит пустыми, стеклянными глазами в потолок. Всё. Мертв. Не дышит, не говорит, даже не бьется в агонии.

Просто застывшая оболочка без души.

«Понимаешь, Томми, ведь то, что мне снится, могло произойти… Не уберег. Не спас. Понимаешь?»

Киваю головой. Лгу тому, кого люблю. Лгу тому, кому поклялся себе (на крови, рассекая запястье левой руки острым лезвием ножниц), никогда не лгать. Прости, Ньют, но не понимаю. Не понимаю, какого это видеть во снах, как кого-то теряешь.

Потому что мне не снится ничего. Теперь – ни единого сна. Я не просыпаюсь, резко вскакивая на скрипящей кровати придорожного мотеля, не кричу имя того, кого люблю.

Потому что, кажется, мое сердце очерствело. Оно больше не болит, когда перед глазами мельтешит картинка того, как мои руки держат за волосы девочку в полусознательном состоянии, как ее ноги разводят парни, стоящие по бокам. Я чувствую ту же тошноту в глотке, что и тогда. Но эмоций нет. Никаких. Совершенно. Будто тело отторгает себя чисто рефлекторно, по старой привычке. Я зажимаю рот рукой в тот самый момент, когда рядом появляется Ньют. Его холодные пальцы (теперь они всегда такие. С того самого момента, как Арис блевал кровью на кухне, как его уносили врачи, как его забирали домой.) отстраняют мою руку от лица.

– Скоро поедем, Томми.

Целует меня в лоб, откидывая рукой упавшие мне на глаза волосы. Подает уже открытую бутылку с водой. Беру ее, избегая прикосновений с холодными пальцами. И не получается. Ньют берет мою руку в свою, сжимает и подносит к губам. Целует каждый палец, смотрит мне в глаза, переводит взгляд на шею, где дергается мой кадык, пока я пью.

Я давлюсь водой, выплевываю ее и готовлюсь разразиться громкой тирадой.

– Я тебя люблю.

Я не слышу, почти читаю по губам. Но эту фразу узнаю не просто из тысячи, из миллионов любых других фраз, произнесенных на грани слышимости, в совершенно неподходящий момент, в совершенно не нужном месте. Три слова. Из уст Ньюта я слышу это не впервые. Почему же тогда так больно? Почему на глаза наворачиваются слезы, за которые мне так стыдно?

Мотаю головой. Нет. Не надо. Не говори, молчи. Я вырываю свою руку из его и запрыгиваю в машину. Выдыхаю. Вдыхаю. Пахнет корицей, сигаретами с ментолом, кофе. Успокаивает. Достаю из бардачка таблетки и закидываю несколько в рот. Сердцебиение чуть замедляется, дыхание становится тише. Ньют резко хлопает дверцей, закрывая меня в салоне. Удивленно смотрю на него, но вскоре понимаю причину этого резкого жеста. К машине направляется один из полицейских. Молодой, высокий, такие, которые по началу рвутся на самые сложные дела, пышут энтузиазмом и харизмой. Те, кто поначалу белозубо улыбаются, жуют на обед салат из листьев. Те, кто потом налегают на пончики и кофе, чьи зубы желтеют, кто сидит потом в кабинете для трудных подростков, чтобы клепать дело за делом, ставя штамп: наркозависим. Нестабилен. На лечение.

Я видел такие десятки, сотни. Тех, чьи мечты угасают как огонек свечи, стоит лишь подуть сильнее обычного. Я такой же. Загорелся, вспыхнул, побежал за тем, кого любил… И погас.

Или еще люблю?

Черт. Не может человек чувствовать такой спектр эмоций. Нельзя жить, когда сердце разрывается каждый раз от невыносимой боли, когда глаза сталкиваются с янтарным взглядом. Нельзя не любить его. Преданного, искреннего, изменившегося до неузнаваемости. Но, возможно, именно из-за этих изменений нет прежнего запала, дающего огонь. Я вспоминаю его жесткие и уверенные движения в тот первый раз, вспоминаю, как он готов был оттаскать меня за шею за любую оплошность. А потом это всё куда-то разом пропало. Осталась лишь моя блядская натура, которая сама не знает, чего она хочет: жесткого секса, прежнего образа жизни или той нежности, что Он дарит мне почти каждую ночь.

Благодаря чуть приоткрытому окну с водительской стороны автомобиля я слышу, что говорит полицейский.

– Вы знали этих людей?

– Нет. – Ньют устало потирает глаза, уставшие от бесконечно серого пейзажа дорог, едкого дыма, валящего из-под тойоты, перевернувшейся на наших глазах. Пусть машину и потушили, но она могла загореться снова в любой момент. – Всё, что мы видели, как машина ехала, потом резкий хлопок, им что-то попало в колесо. Дорога скользкая, сами знаете, их занесло, раздался еще хлопок и что-то вспыхнуло в бензобаке. Извините, я сейчас.

Ньют направляется ко мне. Я понимаю зачем. Чтобы хоть как-то скрыть от меня, что из той машины достают трупы. Два обугленных тела. Я вижу, пусть даже на таком далеком расстоянии, что это два парня. Брюнет и блондин. Дрожь растекается острыми иголками по всему телу. Ньют не соврал полиции, но утаил от них одно: этими хлопками, которые мы слышали, были выстрелы. Тошнота вновь подкатывает к горлу. Стреляли-то в нас. И я, и Ньют это прекрасно знаем. Машина до ужаса похожа на нашу, номеров нет. Перепутали. Из-за нас погибли люди. Я распахиваю дверь авто, Ньют еле успевает отскочить, как меня начинает рвать. Опять. Голова невыносимо кружится, чувствую, что начинаю выпадать из кресла. Подбегает полицейский.

– Может Вам помочь чем-нибудь? Я могу позвать доктора.

Ньют мотает головой и отмахивается:

– Нет, не надо. Спасибо. – садится передо мной на корточки и дает бутылку с водой. Пью большими глотками, перед этим прополоскав рот. – Это из-за проблем с желудком, сами понимаете, давно в дороге, едим черте-что.

– Куда едете? – полицейский заглядывает в машину. Просто, от любопытства, ничего не ищет и не высматривает. Даже документы еще не попросил. Пока что.

– К сестре, она ребенка ожидает, решили съездить на неделю. Если мы не нужны больше, то мы поедем? – Ньют улыбается полицейскому одной из своих милых, но уставших улыбок. Филигранно врет. После такой улыбки его хочется прижать к себе, жалеть, целовать каждый миллиметр его тела. А полицейский, похоже, нашего поля ягода. Молодой, подкаченный, начинает посматривать на Ньюта каким-то блестящим взглядом. Обычно такими взглядами мальчиков в клубах цепляют. Стоп. Это ревность? Ха. Совсем с ума сошел. Откидываюсь на сиденье. Как же я устал. Плохо. Звуки, запахи. Хочется отключиться.

– Мы сейчас запишем ваши контактные данные, паспортные данные, и можете ехать. Пройдем в машину?

Черт. Документы. Паспортов нет. Поддельная страховка, такие же права.

– Ньют… – тихо зову парня. Он наклоняется. – Документы. Они же…

– Не беспокойся, Томми. Я разберусь. – Его холодные губы касаются моего лба. От этого жеста становится легче. – Скоро буду.

И действительно. Проходит около десяти минут (но за эти десять минут я успеваю извести себя до состояния дикой дрожи), и Ньют возвращается. Кидает небольшую папку с документами на заднее сиденье, садится в машину и, закатав рукава черной кофты, заводит машину. Мы трогаемся, сразу набираем скорость и проезжаем мимо полиции, пожарных, скорой и тойоты, лежащей на боку. Из-под машины опять начинает полыхать огонь, набирая с каждой секундой всё большую силу. Пожарные направляют на очаг возгорания шланги, бьет вода. Но мы уже уезжаем дальше и дальше от этого кошмара. До дома Бренды ехать осталось часа два, и после прошедших пяти часов дороги это время кажется просто мелочью какой-то.

– Ньют, – я прикрываю глаза, откидываю кресло еще ниже, чтобы прилечь, – как думаешь, что будет дальше?

Сквозь дымку усталости вижу, как Ньют вздыхает, достает сигарету из пачки и, выворачивая руль влево одной рукой, второй подкуривает.

– Я не знаю, Томми. Заберем паспорта, поменяем права, потому что данные с этих теперь есть у полиции, поменяем машину. И поедем дальше. Адрес мы знаем. Если они не переехали, то…

– Арис будет там. Да, я знаю. – стараюсь говорить так, чтобы в голосе не была слышна досада. Глупо ревновать к этому мальчишке. Он для Ньюта как младший брат, как ребенок, которого надо оберегать. Но ревность, чудовище с зелеными глазами, пожирает меня как Уроборос жрет свой хвост. – Мы найдем его, Ньют, но что будет дальше?

Пейзаж за окном все тот же: туман и за ним зеленые ветви елей, скрывающие лесные поляны, диких зверей и горные озера. Мы уехали так далеко от тех мест, где когда-то жили, где учились, где впервые встретились. Сотни, тысячи километров позади. Осталось немного. И как же потом жить…

– Будем жить, Томми. Уедем. Ты боишься?

– Да.

– Зря. Я всегда буду рядом. Ты же это знаешь.

Я приоткрываю окно. В салон начинает засекать дождь. Подкуриваю от сигареты Ньюта, заполняю легкие дымом. Легче. Вытираю со щек капли. Соленые.

Мне страшно. Но если… Если ты правда будешь рядом, я забуду чувство страха. Я перестану сомневаться, люблю ли я тебя. Только будь рядом, будь моей стеной, моим щитом. Поддержкой. Спаси меня от этого вечного кошмара.

– Я рядом, Томми. – Его ладонь ложится поверх моей, и я чувствую, как сердце заходится в диком темпе, бьет по ребрам, вызывая новую волну тошноты, но уже не той, которая душила меня на трассе, а той, которая возникает от бабочек в животе. – И я не оставлю тебя.

И я тогда свято поверил этим словам. Внушил себе, что они правдивы.

Ньют, зачем ты мне лгал?

========== sequel. Сломанные II ==========

«Всё, что я сделал, я сделал ради любви» (Everything I did, I did for love)

Томми уже спит, когда мы доезжаем до двухэтажного коттеджа, скрытого за небольшим забором нежно-терракотового цвета. Красиво, просто, со вкусом. Никогда бы не подумал, что Бренда живет в таком шикарном месте: муж (а точнее жених, что в принципе роли не играет на данный момент) просто врач-реаниматолог, пусть и заслуживший популярность и уважение, а девушка обычная секретарша, и то, оставившая эту работу спустя время после того, как я забрал Томаса. Черт, почти полгода прошло. Для меня время неумолимо несется вперед, с каждым часом набирая все большую скорость. И боюсь того момента, когда мне придется оставить его… Мое солнце, моего беззащитного, но такого сильного Томми.

Глушу мотор, вылезаю из машины сам, краем глаза замечая за забором Бренду. Беру на руки Томаса, закрываю дверь с ноги, но максимально тихо, чтобы не разбудить парня.

Девушка подходит к калитке, распахивает ее, пропуская меня. Улыбается, глядя на Томаса, а потом переводит взгляд на меня.

– Привет. Он давно уснул? Ему не плохо? – брюнетка смотрит с беспокойством, которое присуще только будущей матери. Она неосознанно гладит уже порядком округлившийся живот, выделяющийся под эластичной тканью силуэтного платья. Волосы девушки обрезаны почти по-пацански, что добавляет ей какой-то особый подростковый шарм. Ни следа той стервы, которую я увидел тогда в колледже Монтанелли.

– Всё хорошо, мамочка Бренда, – Смеюсь. Совершенно добрым смехом, не выдавленным из себя насильно, обычным, тихим, чтобы не разбудить Томми.

– Как был говнюком, Коннорс, так и остался, – девушка закатывает глаза, показывая тем самым уровень своего недовольства мною. – Отнеси его в комнату и пойдем, я дам чистые вещи. От вас бензином разит невыносимо. И… гарью? Где вас носило?

– Потом расскажу, – я перехватываю Томаса поудобнее и захожу в дом вслед за брюнеткой.

Томми спит, свернувшись калачиком, как маленький котенок, схвативший во сне свой хвост. От волос и от самой кожи слышится запах сегодняшней автокатастрофы. Я на секунду думаю разбудить парня, отвести в душ, но решаю сделать это попозже.

Душевая располагается в нашей комнате, сделанной наподобие гостевой. Интересно, как долго Бренда воевала с Хорхе за то, чтобы мы приехали? Муж девушки на дух не переносил всё, что было хоть как-то, даже косвенно связано с колледжем. Его можно было понять. Школа для малолетних наркоманов и преступников – не лучшее место работы для молоденькой девушки, которая не может забеременеть из-за проблем с нервной системой. Об этом всем я узнал, когда впервые дело коснулось новых документов. Хорхе наорал на нас, не стесняясь людей в баре, высказал всё, что думает о двух «малолетних пидорах, сломавших его жене жизнь», потом остыл и рассказал всё. После этого случая Бренда уволилась из колледжа, напоследок заверив директорат, что скоро весь колледж полетит к чертям. Устроилась педагогом-дефектологом в небольшом городишке, в пятидесяти километрах от коттеджа, казалось бы, позабыла о прошлой жизни, если бы на горизонте не появились мы с Томми. Прости, Бренда, мы надолго не задержимся. Осталось только найти Ариса, и я… Я сделаю всё, чтобы Томас был в безопасности. Что будет со мной?.. Какая к черту разница.

Яркая лампочка в белом абажуре в ванной комнате подсвечивает каждый шрам. Вот длинный на плече. Это сделал Томас, единожды потеряв самоконтроль. Всего один момент, после которого Томми подсел на успокоительные. Вот небольшие точки. От уколов морфина.

Не бывает бывших наркозависимых. Неважно, что именно является наркотиком. Какое-то вещество, какая-то привычка. Или человек. И бросить морфин иногда кажется намного проще, чем бросить Его.

Когда я захожу на кухню, Бренда уже греет чайник, ставит на стол тарелку с мясной нарезкой и целую сковородку жареной картошки. Я, оказывается, чертовски голоден, но есть без Томаса… Как-то не то. Мы с ним за полгода будто срослись, подобно сиамским близнецам. Только вот, он думает, будто я не вижу, что всё идет не так. Я так долго гнался за мечтой найти Ариса, я так часто думал о нем, говорил о нем, жил мыслью, что встречу его, обниму. Что увижу, как он встал на ноги, здоров, идет мне навстречу, обнимает. Черт, я даже вспоминал тот наш поцелуй, в комнате. Сонет Шекспира, чертов кулон, подаренный ему Терезой и скинутый из окна. Я вспоминал каждую минуту с этими маленьким ангелом, тем самым теряя Томаса. Я не позволю себе проебать всё то, что с таким трудом было мною вырвано из цепких лап сучки-судьбы.

– Господи боже, хоть на человека похож. И пахнешь так, что не хочется наблевать в радиусе метра.

– Ну, спасибо, – усмехаюсь я на слова девушки. Ну конечно, как была язвой по отношению ко мне, так и осталась. Хоть что-то стабильно. – Можешь меня сейчас подстричь? А потом разбужу Томаса и поедим.

Девушка пожимает плечами.

– Да без проблем. Заодно расскажешь, что произошло.

Пока Бренда ловко орудует ножницами по моим волосам, осыпающимися на пол тут же после звонка лезвий, я ей рассказываю об аварии. Упоминаю то, что Томас накрутил себя, что в машине было два парня: брюнет и блондин. Вот только распознать, кто там находился, было почти нереально: тела обгорели, о цвете волос не могли идти и речи.

– Ты же знаешь, что он болен, Ньют… – в голосе девушки звучит отчаянье, будто она пытается как-то оправдать Томми. Но по сути, да, она оправдывает его слова.

– Рекуррентное депрессивное расстройство? Я помню, Бренда. Он внушил себе, что за нами гоняются для того, чтобы убить. Да, мой отец пытается отследить, где я сейчас, но максимум, что он хочет, – это запихнуть нас в клинику. Я ему не позволю, конечно, но и убить нас никто не хочет.

– Ты сам-то в это веришь? – рука девушки замирает, она обходит меня и садится напротив.

– Вдруг… Томас прав и видит то, чего ты не замечаешь.

– Нет. – я мотаю головой, не ощущая уже привычного колыхания волос, убранных в хвостик. – Я разговаривал с мамой.