Текст книги "Сто причин родить от меня ребенка (СИ)"

Автор книги: Зоя Марецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Да не может такого быть! – не верю я. – Ты только что все это придумал!

– Я тебе фотку завтра найду, как я тогда выглядел. Надо по альбомам полазить.

Пораженно смотрю на него.

– Гоша! Это что же получается? Что мы с тобой еще шестнадцать лет назад друг с другом встретились? И даже могли познакомиться?

Отвечает мне серьезным взглядом.

– Представляешь, сколько времени даром потеряли? Я ведь тоже заметил тебя тогда. Нас Бог с тобой сводит, Зоя. Это все не просто так. Не отпущу тебя больше, даже не надейся.

Лежим в обнимку и молчим. Я пригреваюсь в его объятиях, и сама не замечаю, как начинаю потихоньку засыпать.

– Заяц, спишь уже? Что с сестрой твой опять приключилось?

Отвечаю сонно.

– Она в больнице на сохранении. Отеки у нее, врачи перестраховываются. Отвезешь меня завтра к ней?

– А почему ты такая убитая была? Что она тебе сказала?

– Она с Федором разводиться надумала. И квартиру ипотечную с ним делить.

– А от тебя чего хочет?

Вздыхаю.

– Что и всегда. Чтобы к ней переехала и с ребенком помогала. Завтра, все завтра, Гоша, хорошо? Я устала очень. Спокойной ночи.

Глава 6. Выход из лечебного голодания. День второй

Георгий

Неужели буквально накануне мы с Зоей целыми днями только и делали, что валяли дурака, подкалывали друг друга и гуляли по поселку? Для меня эти несколько замечательных дней оказались полноценным отпуском, первым за много лет. Я, как сейчас модно говорить, полностью «обнулился» и начал опять получать удовольствие от жизни. Встретил прекрасную женщину, которую по юношеской беспечности умудрился прошляпить шестнадцать лет назад. Что и говорить, новый год начался для меня очень позитивно. Жаль, что беззаботные дни закончились, и начались суровые будни. Но даже они меня не страшат. Я полон сил и энергии, потому что в моей жизни появился теперь новый смысл. Появилась она.

Улыбаюсь даже тогда, когда в шесть утра в полной темноте меня будит будильник. Увы, недостаточно быстро его отключаю, поэтому Зоя приоткрывает глаза.

– Сколько времени? Почему так рано? – сонно бормочет она.

Она лежит у меня под боком, по обычаю, подмяв одеяло под себя и забросив на меня ногу. Невыносимо прекрасная. Невыносимо нежная. Невыносимо любимая.

Легко и нежно целую ее.

– Хочу приготовить тебе завтрак в постель, сакварело . Спи.

Она дарит мне мимолетную улыбку, и снова проваливается в сон. Ей нужно больше отдыхать, она и так в эти праздники от души поиздевалась над своим организмом. Еще и кровь сдала. Ей нужно полноценное и здоровое питание. Особенно после бурной ночи, которую мы друг другу устроили. Не вытерпел я все-таки вчера, не железный я. Да и она от меня не отставала. Оторвались мы друг на друге за все предыдущие неудачи в личной жизни.

Через полчаса приношу в спальню большой поднос. На нем мацони в маленьком кувшинчике, эларджи – кукурузная каша с сыром, яичница с томатом и специями, хачапури. Все горячее, вкусно пахнущее. Ставлю поднос на прикроватную тумбу и включаю свет.

– Просыпайся, спящая красавица. Доброе утро. Буду тебя кормить настоящим грузинским завтраком. Не хочешь меня поцеловать?

Зоя спросонья щурится на яркий свет и смешно сопит, надевает на голову подушку.  Вредничает.

– Не хочу! Мы куда-то торопимся? – хнычет она. – Может, без меня поедешь? Такая рань! Я не выспалась!

– Торопимся. В восемь мне нужно быть в больнице у Мишки, успеть перехватить его врача, потом поедем к твоей сестре. На послеобеденное время тоже есть планы. Не хочу больше без тебя ездить, и запирать тебя тоже не хочу, с ума схожу от беспокойства. Лучше поспишь в машине.

Она неохотно садится в кровати. Недовольная, растрепанная. Очень смешная. Смотрит удивленно на поднос, потом с ужасом – на меня:

– Я что, должна все это съесть?!

Смеюсь.

– А кому легко? Если поцелуешь, я тебе, так и быть, помогу. Но завтракать ты у меня будешь вкусно и обильно, сразу тебя предупреждаю. Ты у меня будущая мамочка, никаких голодовок и диет. Грузинский секрет нам с тобой в помощь.

Наконец, улыбается мне и слегка краснеет. Стесняется. Это так мило. Обхватывает мою шею руками и сладко-сладко целует.

– Доброе утро, Гоша.

– Доброе утро, любимая моя ворчунья.

Жизнь прекрасна и удивительна.

Валяемся в постели до последнего, наслаждаясь кофе и друг другом. А потом в дикой спешке принимаем душ и одеваемся, чтобы не опоздать.

Я чищу свою машину от выпавшего за ночь снега. Зоя стоит рядом и смотрит на меня подозрительно.

– Гоша, откуда у тебя машина такая дорогая машина? – строго спрашивает меня она. – Ты мне сказал, что ты повар!

– Я тебе не говорил, что я повар, – ухмыляюсь я. – Я тебе сказал, что я шеф-повар в грузинском ресторане. А еще я тебе сказал, что я владелец этого ресторана. Этого и еще нескольких других. Ты подумала, что это неправда, а зря. На будущее: никогда не вру, и не люблю, когда врут мне. Садись в машину, холодно. Там, на заднем сиденье, рекламные брошюрки лежат про мои рестораны, почитай, ознакомься. Обрати внимание на названия. После обеда хочу свозить тебя в них, все вживую увидишь.

Она меня полюбила, не зная, кто я такой. Не зная, какая у меня квартира, машина, зарплата. Думая, что я простой повар. Держись, Снегурочка, впереди еще много сюрпризов. Улыбаюсь, как блаженный дурачок. Не могу не улыбаться.

Всю дорогу до больницы она листает страницы. Растерянно косится на меня. Видно, что новая информация укладывается в ее голове с трудом.

– Гоша, ты проклятый капиталист, – обвиняющим тоном произносит она. – Я со своим рабоче-крестьянским происхождением должна испытывать к тебе классовую ненависть! Как я умудрилась с тобой связаться!

Ржу в голос.

– Поздно пить «боржоми», Заяц, ты ночью уже проболталась, что меня любишь!

– Гоша, я всего лишь хотела помочь пьяному замерзающему человеку! – оправдывается она. – Я и не подозревала ни о чем таком!

– А ты думаешь, почему я тебя на ключ вчера запер? Чтобы больше никаких пьяных мужиков, кроме меня! Слышишь, Заяц? Я жутко ревнивый!

Улыбается.

Паркуюсь у больницы, поворачиваюсь к ней. Торопливо целую. Потом еще раз. Черт, не могу оторваться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Постараюсь побыстрей. Позвони сестре и спроси, может, ей что-то привезти нужно. Купим по дороге. Кстати, не получилось ночью с тобой поговорить про нее. Надеюсь, ты понимаешь, что жить ты будешь со мной, а не с ней. Ругаться с сестрой не надо, она беременная, но и потакать ее фантазиям тоже не стоит. Все, Заяц, побежал. Люблю тебя.

– Тоже тебя люблю.

Зоя Павловна

Яночка всегда была яркой девочкой. Слишком своевольной, слишком свободолюбивой. Это не отсутствие воспитания, воспитывали нас одинаково. Это характер такой, от рождения. А еще она красавица и умница. В школе все схватывала на лету, до четырнадцати лет вообще была круглой отличницей. Потом начала влюбляться в мальчиков, учебу запустила. Начались конфликты с родителями, но ничего из ряда вон выходящего. Обычный подростковый бунт. Я пыталась соблюдать нейтралитет, но мысленно всегда принимала сторону сестры. У нас с ней всегда были прекрасные отношения. Наверное, потому, что мы такие разные. А еще потому, что я ни в чем с Яночкой не соперничала, всегда добровольно уступала пальму первенства ей. Люблю ее очень.

Когда родители погибли, мне было 18, ей 16. И она, скорее всего, уже была беременна, только еще сама не знала об этом. И я, разумеется, тоже не знала.

Пока мы с ней хоронили родителей, пока вместе горевали, пока я бегала по инстанциям, оформляя опекунство, наследство и другие нужные бумажки – у нее уже начал расти живот. На первом УЗИ врач молча показала мне на экране два расплывчатых силуэта и в графе «диагноз» написала заумное «Монохориальная диамниотическая двойня. Беременность 14-15 недель». И выписала кучу направлений.

Яночка хотела аборт. Кому охота в десятом классе становиться матерью-одиночкой? Сообщить мне имя потенциального отца сестра отказалась категорически. Сказала только, что я его не знаю. Что он не из нашего поселка, и получилось все случайно. Я поспрашивала ее подружек, и они мне по секрету рассказали, что у Яны за эти полгода, что я грызла гранит науки в институте, был не один половой партнер, а несколько. Причем со всеми из них она познакомилась в интернете, тщательно их скрывала от подружек и встречалась с ними за пределами поселка. Подозреваю, что и не школьниками они были.

Аборт делать уже было поздно. Кроме того, девочек в животе было двое. Две сестры, как я и Яна. Две души, пришедшие взамен ушедших родителей.

Мне было очень страшно. Но я не смогла позволить сестре их убить.

Я уговорила Яночку, чтобы она родила.

Потом еще раз уговорила, чтобы не отказывалась от дочерей в роддоме, а забрала домой.

Потом она не раз в минуты ссор упрекала меня, что я испортила ей жизнь.

Ладно, согласна, ей испортила. А девочкам – спасла.

Я бросила институт, устроилась нянечкой в садик, полностью взяла малышек и домашний быт на себя. Было тяжело, но я справилась. Денег не хватало катастрофически, нас выручали соседи детской одеждой и домашними разносолами. Я таскала из садика домой еду. Соцзащита платила Яне детские, опека платила мне опекунские. Так и перебивались.

Со временем сестра закончила одиннадцать классов, поступила в институт, устроилась на работу. Сразу стало легче.

Яна тоже старалась. Со временем стала хорошей мамой, полюбила девочек, начала гордиться ими. Они выросли красивыми и умненькими. В нее. Жили мы дружно, старались не ссориться. Откладывали деньги, мечтали уехать из поселка.

Примерно год назад что-то изменилось.

Начался переходный возраст у девочек, и такое ощущение, что и у Яны тоже.  Она часто начала на ровном месте раздражаться, ругаться со мной. Высказывала, что я ей не мать, что ей не шестнадцать лет, чтобы она передо мной отчитывалась. Это было так несправедливо, что я не стала терпеть, начала отвечать. Взаимные обиды росли, как снежный ком. Я не сразу, но поняла и приняла, что уже не нужна сестре и племянницам так, как была нужна раньше. Что мы банально устали друг от друга. Четыре женщины на шестидесяти квадратных метрах и на одной кухне – тот еще серпентарий.

И тут Яночке подвернулся Федор.

То есть сначала он подвернулся мне. Но я быстро поняла, что он мне совсем никак, даже в свете перспективы переезда в столицу. Поэтому я и познакомила его с Яночкой. Он как увидел ее, так сразу и упал замертво к ее ногам. Было забавно наблюдать за его потрясенной физиономией, когда он увидел, какая у меня красивая младшая сестренка.

И Яночке он вроде бы понравился. Почему бы и нет? Симпатичный, свободный, добрый, спокойный. Работящий, непьющий, при деньгах – это прям диво-дивное и чудо-чудное для нашего поселка! Птица редкая, залетная. Одно слово, надо брать! И Яна не стала затягивать, а сразу взяла быка за рога и поставила в стойло. И залетела, чтоб уж прям наверняка.

Я выдохнула с облегчением. Совет да любовь, как говорится. Даже проданного отчего дома не жалко. Сестра пристроена, племянницы выросли, может, еще не поздно и мне в этой жизни что-то успеть? Уехать из поселка, поступить учиться, найти новую интересную работу. Замуж выйти, ребенка родить. Разве многого я от этой жизни хочу? Похудеть бы только, чтобы проблем с двумя последними пунктами не было.

Свадьбу сыграли в конце августа. В начале декабря молодые уехали в новую квартиру. А я осталась. Потому что сестра мне напоследок прямым текстом озвучила, что жить со мной больше не хочет. Федор вообще не при чем, он телок влюбленный, что ему Яна говорит, то он и делает.

И тут такой поворот! Развод, раздел имущества! Всего месяц прошел! Что же там между ними случилось, какая кошка пробежала? Не верю, что Федор мог ей изменить. А если не это, то что?

Яна по телефону категорически отказалась рассказывать подробности. Лишь жаловалась, что плохо себя чувствует, что девочки совсем отбились от рук и ей не помогают, что ей одиноко и не с кем по душам поговорить. И постоянно повторяла, что она по мне соскучилась. Плакала и прощения просила, что гадостей мне при расставании наговорила.

И я тоже плакала. Я ведь тоже по ней соскучилась. У меня же кроме нее и девочек, никого из родных больше нет.

Я простила.

Сижу в машине, жду Гошу. Вспоминаю, что он велел позвонить сестре. Яночка сразу берет трубку.

– Яночка, привет, собираемся к тебе. Что-нибудь привезти? Может, продукты какие-нибудь, одежду, средства гигиены?

Она отвечает сердито, отрывисто. По голосу слышу, что не в духе.

– Ничего не надо, у меня все есть. Ты из поселка выезжаешь?

– Нет, из Москвы.

– Что ты там делаешь?

Хороший вопрос. Что я здесь делаю? Я и сама пока не очень поняла.

Решаю не вдаваться в подробности.

– У меня тут дела.

– А с кем это ты «собираешься»?

– В смысле?

– Ты сказала не «собираюсь», а «собираемся». Ты с кем-то?

Мне неприятно, что она меня допрашивает. Вчерашней душевности и нежности нет и в помине.

– Яна, потом тебе все расскажу. Нетелефонный разговор.

– Что-то ты темнишь. Ладно, жду тебя. Вас. Пока.

И бросает трубку.

Вот и поговорили, блин.

Поднимаю голову и смотрю в лобовое стекло – улыбающийся Гоша бежит к машине и машет мне рукой. И сразу мне становится легче.

Георгий

Зоя опять какая-то сама не своя после звонка сестре. Мне уже самому интересно, что там за Яна такая. Баба Дуся охарактеризовала ее емко: «Вертихвостка, но мужчины от нее без ума. И уж очень приловчилась Зоечкой Павловной помыкать». Про Федора тоже высказалась: «Ни рыба, ни мясо. То за одной сестрой таскался, на другой день гляжу – уже с другой под ручку идет. Не люблю таких». А Евдокия Ильинична, между прочим, женщина по-житейски мудрая, в людях отлично разбирается. Ее словам доверять можно.

Подъезжаем к пятиэтажному кирпичному зданию больницы, в которой лежит сестра Зои. По дороге мы все-таки остановились у супермаркета, купили Яне минеральной воды, соков и фруктов. Так что из машины я выхожу с двумя большими пакетами. И тут же с изумлением вижу, как моя стеснительная Снегурочка кидается к какому-то рыжему мужику, курящему у входа.

– Федор! – кричит взволнованно. Подлетает, что-то спрашивает, жестикулирует. Волнуется.

Его счастье, что дядя Федор не трогает Зою руками. Я за такими вещами слежу на автомате. К моей женщине чужие мужчины прикасаться не имеют права. Даже по-дружески. Даже мои дядьки, племянники и двоюродные братья. Всех уже давно предупредил.

У рыжего такое лицо убитое, что я понимаю, что ему в законном браке ой как несладко приходится. Ай да Яна, всех построила, всем на место указала.

Неспешно подхожу, меряю будущего родственника оценивающим взглядом. Он аж на полуслове запинается, вопросительно поднимает рыжие косматые брови. Сразу понимает, что я не просто мимо проходил.

Одной рукой обнимаю Зою за плечи и одновременно чуть отодвигаю ее от мужа сестры. Вторую руку протягиваю Федору.

– Георгий.

– Федор.

– Это мой… друг, – мило краснеет Снегурочка. – Он меня привез. Так что там Яна? Ты уже был у нее?

– Прогнала она меня, не хочет видеть, – с горечью отвечает Федор. – Номер в черный список отправила. Но хоть с дежурным врачом поговорил. Все в порядке у нее, понаблюдают, отеки снимут и числа десятого домой отпустят. У нее анализы перед Новым годом ухудшились, вот ее сюда и положили.

– А девочки с кем все эти дни? У них же каникулы? – трогательно беспокоится Зоя.

– Девочки поехали в языковой лагерь в Подмосковье, я им путевки оплатил. Они же в иняз собрались поступать, на курсы языка записались, там преподавательница им разрекламировала этот лагерь. По мне, так разводилово, но кучу денег стоит. Ладно, захотели – поехали, мне проще, что они пристроены. Денег не жалко, хоть у нас и ипотека. Ты не думай, Зой, если бы не лагерь, я бы за тобой приехал, тебя к нам привез, девочек одних бы не оставил. Я же все понимаю, что я им, по сути, чужой дядька, а ты крестная мама.

– Ну, чужой-не чужой, а ответственность взял, теперь уж тащи, – ухмыляюсь я. – Заяц, пойдем к Яне. Холодно стоять.

В переводе на мужской язык: «Выбрал не ту сестру, расхлебывай теперь сам, на мою женщину особо не рассчитывай».

Федор еще раз смотрит на меня. Хмурится. Неглупый парень. Посыл уловил.

Теперь бы еще с Яной обстоятельно поговорить.

Поднимаюсь по ступенькам, тяну нахмурившуюся Зою за собой.

– Зой, ты скажи ей, что я здесь, что я ее очень люблю и раскаиваюсь! Она на втором этаже лежит, в десятой палате! – кричит нам вслед незадачливый муж. – Я вас тут подожду, все равно дома делать нечего, на работу только завтра.

Сдаем одежду в гардероб, надеваем бахилы. Зоя очень волнуется, это видно. Крепко сжимаю ее пальцы.

– Видишь, Заяц, все хорошо у них, девочки в лагере образовываются, сестра твоя под присмотром врачей, дядя Федор любит и у дверей больницы отирается. Не переживай так.

– А то, что Яна разводиться хочет, это нормально?

– Заяц, так это их дело. Знаешь такую поговорку: «Милые бранятся, только тешатся»? Или ты к ним и в постель третьей полезешь? Без тебя не разберутся?

Останавливается, пытается вырвать руку. Но я держу ее крепко.

– Гоша, ты зачем сюда со мной поехал? Нервы мне трепать? Не в первый раз уже мне такие гадости говоришь!

– Я с тобой поехал, потому что я тебя люблю, глупышка, – говорю примирительно.

Обмякла, тяжко вздохнула. Сама обняла меня. Вот так, потихоньку, полегоньку, но мы с ней движемся в верном направлении.

На втором этаже, куда мы направляемся, нас ожидает очередной сюрприз. Дядя Федор, впавший в немилость, тем не менее оплатил жене отдельную вип-палату. Стучимся в дверь и заходим. Беременная женщина в модном халатике лежит на кровати и залипает в телефоне. Айфон последней модели, между прочим. Вспоминаю кнопочную нокию Зои и усмехаюсь.

Увидев нас, Яна радостно вскрикивает и бросается на шею сестры. Пока они душевно обнимаются и о чем-то негромко переговариваются, ненавязчиво рассматриваю Яну. Красивая, конечно, но меня не цепляет. Миловидная блондинка с кукольным личиком и изначально неплохой, но уже довольно сильно поплывшей фигурой. Красота холодная, с налетом стервозности. Даже беременность ее не смягчает. Яна кидает в меня короткие оценивающие взгляды. Сразу цепляется глазами за мои дорогие швейцарские часы. Это я Малеева и Зою обманул, что китайская подделка, с Яной такой фокус не прокатил. Опытная девочка. Усмехаюсь еще раз, прохожу к столу, ставлю пакеты.

– Привет, меня зовут Георгий. Здесь сок, минералка, фрукты.

– Яночка, это мой друг, он меня привез.

Яна вдруг неприятно усмехается. Смотрит на смутившуюся Зою.

– Ааа, это, наверное, тот друг, про которого баба Дуся Федору по телефону рассказывала? С сайта знакомств? И давно вы дружите?

Зоя молчит с виноватым видом.

– Кстати, Яна, там ваш муж на улице дежурит, – подчеркнуто перевожу тему. – Просил передать, что любит и раскаивается.

– Что он натворил-то, Яна? – со страхом в голосе спрашивает Зоя.

Но сестра уже не обращает на нее внимание. Она в открытую сканирует меня с ног до головы пристальным взглядом. Потом мило улыбается. Глаза ее при этом остаются холодными.

– Кто ты по национальности, Георгий? – спрашивает с любопытством. – Садись, посиди с нами. Хочу поближе тебя узнать.

Зое она сесть не предложила.

Я тоже умею выразительно усмехаться, чем и пользуюсь.

– Извините, Яна, не хочется портить ваш с Зоечкой девичий междусобойчик. Я лучше вниз пойду, с Федором поближе познакомлюсь. А вы поболтайте тут. Только, Яна, сразу предупреждаю: времени у нас всего час, дальше нам с Зоечкой нужно ехать в Москву, у нас дела. Поэтому ровно через шестьдесят минут зайду за ней. Заяц, я внизу, если что – звони, – привычным движением притягиваю Снегурочку к себе и громко чмокаю в губы. Медлю, глядя ей в глаза, потом чмокаю еще раз и еще раз. Это срабатывает – она, наконец, переключает свое внимание и улыбается мне. Нежная, добрая моя девочка.

– Хвост держи пистолетом, – шепчу ей на ухо. – Я рядом.

У двери оборачиваюсь на Яну и, наконец, отвечаю ей таким же пристальным взглядом. Потом еще раз усмехаюсь и выхожу в коридор.

Уверен, мы отлично поняли друг друга.

Уходя, слышу голос Яны:

– И давно ты с ним спишь?

Резко торможу с намерением вернуться. Потом сам себя останавливаю. Зоя должна сама научиться отстаивать свои личные границы перед сестрой. И я верю, что сегодня ей хватит уверенности в себе. По крайней мере, я нынешней ночью и утром очень сильно постарался, чтобы эта уверенность в ней появилась в избытке.

Зоя Павловна

– И давно ты с ним спишь?

Меня коробит, что сестра разговаривает со мной грубо. Но она беременная, поэтому уговариваю себя, что это гормоны. Пожимаю плечами, стараюсь отвечать миролюбиво.

– Недавно. Яночка, что у вас случилось с Федором? В чем он виноват?

Но сестра не хочет разговаривать про Федора. Она хочет говорить про Гошу.

– Ты и правда его на сайте знакомств подцепила? – опять этот пренебрежительный тон.

– Нет, конечно, я на улице с ним познакомилась.

Почему у меня стойкое ощущение, что я оправдываюсь?

– Он же кавказец, да? – следующий вопрос. – Не боишься? Они опасные.

Начинаю потихоньку злиться.

– Он не кавказец. Он русский. Родился в Москве. Яна, расскажи мне, пожалуйста, что у вас происходит с Федором.

Она с беспечным видом машет рукой.

– Ой, да ничего особого не происходит. Надоел он мне. Разлюбила, вот и все.

Уж чего-чего, а такого я точно не ожидала.

– Как – разлюбила? – глупо спрашиваю. – Через полгода? А ребенок?

– А вот так! Сначала интересно с ним было, а потом как-то быстро все стухло. Приелся он мне. Поторопилась я, наверное. Он мужик неплохой, Зой, но не люблю я его. Что же мне, из-за ребенка теперь всю жизнь с нелюбимым жить, мучиться? Я же живой человек, имею я право на женское счастье?

В ответ на такие откровения я могу лишь выдавить:

– Но ведь Федор тебя любит…

– Да пускай любит, я ему не запрещаю, – усмехается она. Но ее усмешка коренным образом отличается от Гошиных ухмылок. Гоша всегда усмехается по-доброму. А Яна… – Сам виноват, мало мне времени и внимания уделял. Приходит после смены, мне пообщаться хочется, поделиться с ним какими-то переживаниями. Ты же меня бросила, – еще одна нехорошая ухмылка, теперь в мою сторону. – А он сразу на кухню: «Яна, что поесть есть?» Как будто ему сложно самому холодильник открыть и посмотреть. И так во всем. Ой, Зой, не хочу я про него говорить. Жалею, что залетела от него. Вдруг мальчишка рыжий уродится, в его породу, потом и отца ему другого проблемно будет найти, уж больно масть приметная.

Смотрю на свою любимую сестру и не верю своим ушам. Мы же с ней всего месяц не общаемся. Неужели она за это время стала такой стервой? Или в беременность это вылезло? Или за последний год, когда мы с ней ругаться начали? Или всегда такой была, просто до поры до времени таилась от меня? Или даже и не таилась, просто привыкла я к такому хамскому ее общению, а теперь вот за месяц отвыкла?

– Яна, он же столько для тебя хорошего сделал, – пытаюсь еще раз по-хорошему убедить сестру. – Смотри, вип-палату тебе оплатил, хоть вы и в ссоре. Внизу дежурит. Переживает.

Но она непробиваема.

– Еще бы ему не оплатить и не переживать, это же его первый ребенок. Короче, я вот чего подумала, Зой. У него же осталась бабкина однушка в поселке, вот пусть продает ее и покупает себе отдельное жилье. А эта трешка наша с тобой будет. Что мы, вдвоем с тобой ипотеку не выплатим? Я спросила у Феди, тридцать тысяч в месяц. Ты в Москве воспитателем устроишься, я дистанционно ипэшников наберу, буду на дому бухгалтерию вести. Один раз мы с тобой уже справились, вырастили без мужика, неужели второй раз не справимся? Девочки нам помогать будут. Что скажешь?

Сижу и чувствую, что начинаю задыхаться от ее жестокости и своей беспомощности.

– Яна, я замуж хочу. И своего ребенка.

– За кого замуж? За чурку этого, что ль? – кивает головой на дверь. – А он что тебя, звал?

Не могу уже говорить, в горле спазм, поэтому просто мотаю головой.

– И не позовет, – недобро говорит она. В глазах загораются мрачные огоньки. – Они только на своих женятся, мы, русские, для них, как подстилки. Эй, ты что, влюбилась в него, что ли? Зоя, ты дура? Посмотри на себя и посмотри на него! Он тобой поиграется и через пару дней выбросит на помойку! Ты как девочка несмышленая, на месяц тебя одну оставила, ты уже в историю влипла!

При ее словах «выбросит на помойку» перед моими глазами встает увиденная в окно картинка: Гоша в наспех накинутой куртке спешит по двору с мешком, набитым вещами его бывшей.

И тут меня прорывает.

– Зачем ты так со мной, Яна, – в отчаянии кричу я. – Что же, меня и полюбить нельзя? Только пользоваться? И если кто и польстился, то непременно через неделю меня отправит на помойку? Нежели ты такого обо мне мнения? Ну, есть же во мне что-то хорошее! Можно же меня полюбить за покладистость, за нежность, да хоть за косу длинную! Хоть за что-то! Яночка, ну, неужели нельзя просто порадоваться за сестру, что у нее в кои-то веки хоть что-то сложилось в личной жизни? Я же молодая еще, Яна! Ты любви и ласки от мужчин хочешь, так и я тоже хочу! Я такая же женщина, как и ты, со своими слабостями и недостатками! И если я даже в чем-то ошибаюсь, не обязательно мне этими ошибками в глаза тыкать! Пусть они будут, эти ошибки! Пусть хоть неделя счастья и взаимности, Яна, но она будет! Я, может, уже и беременная от него, и да, влюбилась, а ты! Хоть бы одно доброе слово мне сказала!

Рыдаю взахлеб, вскакиваю, кидаюсь к двери, хочу бежать вниз, к Гоше. Но беременная Яна оказывается проворней меня. Перегораживает мне дорогу, с силой обнимает меня, повисает всей тяжестью своего тела у меня на шее. Насильно заваливает меня на кровать.

– Роднулечка моя, Зоечка, прости меня, прости, – тоже рыдает, – я такая злая, я такая стерва, нет мне прощения! Прости меня, ты же моя самая родная, единственная! Хорошо, что влюбилась, я рада за тебя, правда! Ты у меня самая красивая, самая добрая, самая любимая! Нам с девочками никто не нужен, кроме тебя! Пусть будет ребеночек, если ты так его хочешь. Только не плачь! Я виновата, я теперь слова поперек тебе не скажу. Если ты счастлива, то и я счастлива. Я ведь не такая уж и плохая, Зоя, я же помню все добро, что ты нам сделала. Прости меня… Не ругайся только больше с нами, не сердись на меня… Прости, прости…

Какое-то время мы с ней рыдаем хором, обнимаясь и вытирая друг другу слезы, потом постепенно успокаиваемся. Выпиваем всю минералку, которую купил Гоша. И нам с Яной становится очень хорошо. Как будто мы с ней не взрослые тетки, а в свою юность вернулись. Мне хочется поделиться с сестрой тем огромным чувством, которое живет во мне. Мне же даже обсудить все произошедшее не с кем было. Так что теперь из меня просто извергается поток восхищений и влюбленных банальностей.

– Яна, он такой внимательный ко мне, он мне украшения грузинские подарил. Много украшений. Видишь, сережки в ушах и браслет из серебра, называются минанкари. Красивые?

Теперь Яночка соглашается со всем, что я говорю.

– Очень красивые, Зоечка, очень красивые! Тебе очень идут!

– А еще я голодала, ничего не ела, и он со мной не ел, поддерживал меня. И не целовал меня, я ему запрещала. Только руки целовал!

– Романтичный какой! Зоечка, ты очень сильно похудела! Ты такая стройная стала!

– А еще он завтрак мне в постель принес, и сказал, что люуууубит…

– Если сказал, значит, это правда, так и есть!

Мне становится смешно.

– А еще он ребенка хочет… девочку светленькую, как я…

– Блть, еще и светленькую! – хохочет она. – Он себя в зеркале-то видел? Ну, и запросы у него! Кто родится, того пусть и любит, шайтан!

– Он православный…

– Тогда просто козел! По-нашему, по-православному! Светленькую ему!

После рыдательной истерики у нас начинается истерика хохотательная. Мы рассказываем друг другу всякие забавные случаи про свою новую жизнь, ругаем своих мужиков и делимся мечтами о том, какие у нас родятся дети.

– Яночка, ты же назовешь мальчика Пашей? В честь папы… Если ты не хочешь, скажи, тогда я назову.

– Зой, давай лучше ты назови, у тебя мальчик красивый будет, темненький, а у меня рыжий… Я лучше его Антошкой назову, помнишь, как в мультике? Тили-тили, трали-вали…

И мы опять хохочем, как ненормальные.

За этим занятием нас и застают Георгий и Федор.

Увидев их потрясенные физиономии, мы заходимся в хохоте еще больше.

– Девочки, а вы что тут пили? – наши половинки пребывают в полном недоумении.

– Ми… ми… нералку!

Наконец, наши силы иссякают. Мы с сестрой последний раз всхлипываем и затихаем в объятиях друг друга.

– Заяц, нам ехать надо, – негромко говорит мне Гоша.

– Хорошо. Дай нам минутку.

Я обхватываю своими ладонями лицо Яны.

– Спасибо тебе, сестричка, что выслушала меня и поддержала. Я тебе обязательно позвоню. И девочкам позвоню.

– Тебе спасибо, что приехала, навестила. Не злись на меня. Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю.

Целуемся и крепко-крепко обнимаемся на прощание. Гоша молча обнимает меня и выводит из палаты. Федор остается. Слышу из-за закрывшейся двери ехидный голос Яны:

– Ну, муженек, что стоишь? Сказать мне ничего не хочешь?

Улыбаюсь. Не отпустит его пока что Янка. Не все нервы она ему, коза, вытрепала.

– Это что это сейчас такое было, Заяц? – Гоша внимательно вглядывается в меня. – Все хорошо?

Видит что-то такое в моих глазах, от чего начинает улыбаться.

– Как что было? Ты же сам сказал – девичий междусобойчик. Все отлично, мы помирились. Гоша, я не хочу ехать в рестораны. У меня из одежды только этот спортивный костюм, в котором я приехала. Давай лучше съездим в поселок за моими вещами. Я сто лет не была в ресторанах, хочу туда в платье прийти.

Он чмокает меня в губы.

– У меня идея получше. Ты рано встала, с сестрой нахохоталась, тебе нужно отдохнуть. Так что поехали-ка домой отдыхать. Вечером съездим и купим тебе одежду. А рестораны до завтра никуда не денутся.

– Я согласна. Кстати, как тебе Федор? Ты с ним пообщался?

– Правильно сделала, что его отшила. Я лучше. А так, в общем, неплохой мужик. Сестру твою любит до заикания.

– Гош, а ты меня любишь? – спрашиваю с замиранием сердца.

Серьезно смотрит прямо в глаза.

– Очень люблю, Зоечка.

– А за что?

– Честно? За то, что ты дурочка наивная и добрая, и все рядом с тобой добрыми становятся, даже твоя стервозная сестра. Даже я. От тебя свет изнутри идет, Заяц.

Он наклоняется ко мне и начинает целовать жадно и горячо.

И пусть эти слова – не совсем то, что я бы хотела услышать, я все равно счастлива.

Глава 7. Выход из лечебного голодания. День третий

Георгий

Первый ресторан нашей семьи появился в столице двадцать лет назад. Старший брат моей мамы, Константин Георгадзе, весьма ловкий и предприимчивый мужик, выступил инициатором и одновременно идейным вдохновителем его открытия. Мой папа – спонсором. Когда у тебя в родственниках числится половина Грузии, и все они любят хорошо и долго посидеть и вкусно покушать, грех не предоставить им эту возможность. В один прекрасный день дядя Котэ пришел к папе и попросил у него денег. А тот подумал и решил: пусть лучше вся большая грузинская семья тусуется в отдельном помещении, чем на его кухне.