Текст книги "Сто причин родить от меня ребенка (СИ)"
Автор книги: Зоя Марецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
«Подарочек» радостно кивает головой, как китайский болванчик.
– С серьезными, с серьезными.
– А по профессии ты кто, мил человек, будешь? – продолжает расспрашивать баба Дуся, цепко поглядывая на «жениха».
– Ресторатор я, владею ресторанами в Москве. Грузинскими.
Владелец заводов, газет, пароходов, одним словом. Его вранье постоянно обрастает новыми подробностями. Я пожимаю плечами и задумчиво смотрю на потолок. Думаю о еде. Когда Георгий, он же Гоша, он же Жора, он же Гога, он же грузин Гоги полез меня в постель трогать, мне снилась колбаса. Аппетитная такая, с жиром. Свиная. И взволновала меня не на шутку. Эх, такой сон мне испортил своими похотливыми ручонками. А еще поваром назвался. Гад.
– И как же называются твои рестораны? – баба Дуся настроена на редкость подозрительно. Гоги растерянно смотрит на меня. Что ж не продумал такую мелочевку? Или из грузинских слов только «Киндзмараули» и «Боржоми» знает? – Зоечка Павловна?
– «Рыцарь в тигровой шкуре», – с ходу выдумываю я самые типичные, на мой взгляд, грузинские названия. – «Тбилиси». «Сулико». «Шота Руставели». «Старый Тифлис».
Понятия не имею, существуют ли такие грузинские рестораны в Москве или нет. Надеюсь, что существуют, настырная соседка ведь наверняка в интернет проверять полезет.
Гад смотрит на меня, склонив голову набок, и ослепительно улыбается. Аж светится весь по непонятной мне причине.
– Нет, «Старый Тифлис» и «Тбилиси» не мои. Остальные мои. Кстати, баба Дуся, я уже пригласил Зоечку в «Сулико». И вас тоже приглашаю. Это мой лучший ресторан, и я там шеф-повар. Рад, что ты наслышана про мои рестораны, Зоечка.
– Как жаль, что я на голодовке, – издевательски тяну я. – Никак не смогу прийти.
– Не месяц же ты будешь голодать? Я подожду, – усмехается липовый ресторатор и липовый грузин.
– Ой, Зоечка Павловна, ты что же, и не угостила, что ли, жениха ничем? – переполошилась баба Дуся. – Как же так можно? Не по-людски это. Праздник же. Хотя ой, что это я. Понимаю, вам не до еды было. Понимаю, понимаю, сама молодой была.
Многозначительно смотрит на трусы «подарочка» и подмигивает мне двумя глазами. Георгий опять лыбится. Спелись. Закипаю, но при бабе Дусе стараюсь сдерживаться.
– А нечего без приглашения заявляться, – бубню я невежливо себе под нос. – Не ждала я его. И вообще, любовь прошла, завяли помидоры. Я актера люблю американского. Киану Ривза. Вот. А этот… так.
– В «Тиндере» с ним познакомилась? – опять усмехается Георгий. – А Йохансон там не было? Я бы тоже познакомился.
Предпочитает блондинок?
– Так, может, ко мне? – радуется одинокая баба Дуся. – У меня картошечка вареная, курочка жареная. Оливьешечка. Селедочка есть, ну и водочка. Куда же без нее, родимой? По стопарику, Зоечка Павловна, а? Молодому человеку твоему похмелиться нужно, по цвету лица вижу. Ну и силы подкрепить, – опять подмигивает. – Для любовных, значит, утех.
Я пожимаю плечами.
– Я на голодовке, баба Дуся. Спасибо, но нет. А вот если ты Геор… то есть Гоги покормишь, очень тебе признательна буду. У меня ведь в холодильнике шаром покати. И правда, некрасиво это. Ты пригласи его к себе в гости, а я пока посплю. Устала я очень, – преувеличенно зеваю. – От утех.
Спровадить его с глаз долой, авось от бабы Дуси не скоро вырвется. Она бабулька цепкая.
Радостная соседка кивает головой, выключает свет и уводит моего растерявшегося «жениха» к себе в квартиру. Прям как был, в труселях. Тот покорно плетется за ней, как баран на веревочке. Беспрестанно грустно на меня оглядывается. Иди-иди, милый, покушай и бабу Дусю развлеки. А я свой сон досмотрю. Про колбасу.
Ослабленный голодовкой организм вырубается моментально. И снится мне почему-то мой «подарочек», танцующий в тигровой шкуре около ресторана с надписью «Сулико». А над ним в воздухе летают аппетитные куски свиной колбасы с жиром.
Сквозь сон я чувствую, что чьи-то руки опять лапают мои волосы. Но сил просыпаться и возмущаться уже нет. Я вяло отмахиваюсь, переворачиваюсь на другой бок и крепко сплю дальше.
Пусти, гад. Я спать хочу. И есть.
Георгий
Баба Дуся не только накормила-напоила меня, но и все-все про Зою рассказала. С того самого дня, как Зойкины родители принесли ее из роддома в крайний левый дом в частном секторе. И рассказ этот меня, честно говоря, нокаутировал. Даже не ожидал, что все так плохо в этом мире. Если родные и любимые люди могут так подло и жестоко с тобой поступить, то ради чего вообще жить?
Счастливый человек никогда не будет себя голодом морить. Это я вам как профессиональный повар говорю. Голодает он в одном случае – когда подсознательно хочет умереть, исчезнуть. Это вам и любой психиатр наверняка подтвердит. Аннорексики – их профильные пациенты.
Вот и Зоечка Павловна Лагутина, как оказалось, не просто так от людей прячется. И это она еще очень даже ничего держится. Не замкнулась в себе, не озлобилась до конца. Меня вон из сугроба вытащила.
Мне даже опять напиться захотелось, так мне стало не по себе после рассказа бабы Дуси. А я ведь не пьяница от слова «совсем», пью очень редко, от силы пару раз в год. Когда или ну очень хорошо, или ну очень плохо.
Если расскажу историю жизни Зоечки Павловны маме и Кате – они слезами зальются и примут ее в свои объятия. Поэтому и рассказывать не буду ни в коем случае. Лучше их подальше от Зои держать. А то наговорят всякого обо мне. Из лучших, разумеется, побуждений. Мне потом до конца жизни перед ней не оправдаться. А она и так волком на меня смотрит.
Никакой я не бабник, наоборот, однолюб. Просто я ищу одну-единственную. Ту самую. Мой отец встретил мою маму, когда ей было двадцать, а ему уже тридцать два. До нее он даже не встречался ни с кем. Влюбился за один день в студентку-красавицу и через неделю увез ее из Тбилиси в Москву. Вот это скандал был! Почти международного масштаба. Родственники мамы потом почти пять лет с ней не разговаривали, не хотели признавать этот брак. Только когда я родился через три года после Катьки, сменили гнев на милость. Начали подтягиваться в Москву и оседать в ней. Благо, добряк отец никому не отказывал в помощи и поддержке, всех пускал на первых порах в нашу «двушку», помогал с работой, с жилплощадью. Всю большую грузинскую семью на закате Союза в Москву перетащил. Святой человек был, очень сильно нас всех любил. Маму особенно.
Мне уже почти тридцать пять, а я все надеюсь, что однажды мне повезет так же, как повезло отцу. Ну, а что я с разными женщинами встречаюсь и сплю – так я же не монах! Я всего лишь мужчина, и женщин очень люблю. И тоже, как отец, влюбляюсь за один день. Но примерно со второй недели близкого знакомства, увы, долго и мучительно разлюбляюсь.
А в глазах сестры и мамы я легкомысленный и поверхностный. Но это потому, что считаю себя русским и разговариваю по-русски даже в грузинском ресторане. И не хочу менять после смерти отца его русскую фамилию на грузинскую фамилию мамы.
И жену тоже русскую хочу.
Жуткие националисты эти грузины. По себе знаю.
Задумчиво смотрю на спящую Зою, опять глажу ее косу. Не могу удержаться. Нравятся длинные светлые волосы, и все тут. Это мой фетиш. Так редко косы встречаются у современных девушек. Жаль, что Снегурочка на голодовке. Я бы ей такой завтрак в постель приготовил, что она бы сразу передумала умирать от разбитого сердца. А так сиди, Гоги, придумывай способы, чем спасительницу отблагодарить. Чем можно поразить девушку на ее территории? Когда денег нет, машины нет, что-то сделать по хозяйству тоже возможности нет, потому что хозяйство чужое. Про натуру сразу можно забыть. Хозяйка моя сама по себе женщина строгая, в жизни и семье разочарованная, так еще и голодная. Она меня скорее съест (в прямом смысле этого слова), чем к себе подпустит.
Остается разве что развести ее на задушевный разговор, попытаться поднять явно заниженную самооценку и по-дружески надавать кучу позитивных советов. Но есть вероятность за такую бесцеремонность и по морде получить. Потому что Зоечка Павловна у нас – дама боевая, и, по словам бабы Дуни, биты ее тяжелой рукой многие поселковые мужики. А я для нее даже и не сосед, а так, никто, враль из подворотни. Не поверила мне, что повар и русский. И что ресторатор и грузин, тоже не поверила. Хотя с хожу угадала три из четырех названий наших семейных ресторанов. Я ушам своим не поверил! У моей семьи в собственности есть и четвертый, называется «Царица Тамара». Но, если бы и его еще угадала, это была бы мистика, что-то нереальное. Вместо этого назвала два действующих грузинских ресторана, принадлежащих моим конкурентам. Потрясающий кругозор для девушки, всю жизнь проработавшей нянечкой в детском саду. И последние почти два десятка лет не выезжавшей за пределы своего умирающего поселка.
Ее бы в Москву да в «Сулико» администратором. У нас ведь и детское меню есть, и мероприятия для детишек. А Снегурочка детей любит. Двух племянниц с пеленок в одни руки вырастила, на себя, свою карьеру и личную жизнь забила. Своего кавалера сестре уступила. А будущий зять взял сестру и племянниц, деньги от продажи отчего дома сестер тоже взял, и увез их в Москву. Только Зою не взял. Сказал, что она им больше не нужна. Оставил ее в поселке продавать никому не нужную убитую квартиру его бабки.
От такого не то, что голодать начнешь, вообще жить не захочется.
Эх, встретить бы мне сейчас этого Федора, я бы ему объяснил доходчиво, что он не прав.
Я уже всю голову сломал, кому бы эту ужасную жилплощадь впарить. Хочется же чем-то Зоечке Павловне полезным быть. Надо ее в Москву вытаскивать любой ценой. Здесь у нее шансов на нормальную жизнь нет.
Но эта хрущоба, да еще и на первом этаже, да еще и в убитом поселке за 80 км от Москвы, реально никому не нужна.
Знаю, что у меня комплекс спасателя, но ничего с собой поделать не могу. Несправедливость меня вымораживает. Беспомощные девушки, попавшие в трудное положение, – это моя специализация. Особенно если у них длинные светлые волосы. Проблемы брюнеток почему-то не трогают меня так, как проблемы блондинок. Хотя, каюсь, бывало, что и за брюнеток вписывался.
А Зоя меня первой спасла. Должен же я ей добром за добро отплатить.
– Господи, да отстань ты от моих волос, – бурчит Снегурочка спросонья, но глаз не открывает. Вместо этого отворачивается к стене. – Что тебе надо от меня, вот же навязался на мою голову! Изыди!
Много чего мне от тебя надо, Снегурочка. Я тебя здесь не брошу. Готовься.
Я ж тоже не просто так в разгар праздников из своего ресторана сбежал. У меня тоже свой жизненный кризис. Надо делать выбор и дальше двигаться, а куда двигаться – непонятно. Поэтому задержусь. Чувствую, что пока я здесь больше всего нужен. Тебе нужен.
Остаток праздничной ночи я досыпаю, скрючившись в ужасном старом кресле, которому место на помойке. Завтра же выброшу. То есть уже сегодня.
Зоя Павловна
Проснулась я днем от того, что кто-то трогает мою косу. Даже глаза открывать не надо, чтобы понять, кто. Приходит четкое осознание, что я приютила извращенца. За что мне это испытание?
– Заяц, я тебе шиповник заварил. Мы с бабой Дусей на ее компе погуглили, когда голодаешь по методу Николаева, надо шиповник обязательно пить для поддержки иммунитета. Просыпайся, пошли чаевничать.
Шепчет где-то у самого лица. Шарахаюсь, пытаюсь отвернуться, зажимаю ладонью свой рот. От меня мерзко пахнет ацетоном. Особенность метаболизма во время голодания. Если я сама свой запах изо рта чувствую, представляю, как для других я воняю. Зубная паста не помогает, вообще ничего не помогает. Злобно таращусь на склонившегося к моей подушке Георгия. Хочется рыкнуть, но для этого нужно открыть рот. А я стесняюсь.
Вчера по этой причине держалась от него на расстоянии. Когда тащила, старалась не разговаривать и дышать в сторону. Но вчера еще не так сильно пахло. Сегодня с утра просто ужас-ужас.
А он смеется и, как нарочно, наклоняется еще ниже. Целоваться хочет. Точно извращенец. Но не на ту попал.
– Вставай, соня.
Резко вскакиваю, как солдатик, с кровати, по пути весьма неслучайно заехав своему «подарочку» локтем в грудь. Он ойкает и отшатывается. Несусь в ванну втирать в свой несчастный голодный рот самую убойную из всех имеющихся в запасе зубных паст. Потом долго тру себя мочалкой. Напоследок мою шампунем волосы два раза, ополаскиваю бальзамом. Убиваю время в ванной, отвлекаю себя от мыслей о еде. Выползаю на свет Божий, вся благоухающая, завернувшись в полотенце. В комнате лезу в чемодан, где лежат собранными мои немногочисленные личные вещи. Надеваю мешковатый спортивный костюм. Подумав, надеваю на рот медицинскую маску. Эх, жаль, противогаза нет, я бы и его напялила.
Георгий, он же Гоша, он же Жора и далее по списку сидит у стола на кухне со скучающим видом. Что удивительно, в штанах. Но без свитера, в обычной футболке. Меня ждет, без меня чай не пьет. Увидев, весь расцветает в улыбке и двигает к моему краю стола большую чашку. Уж не знаю, в глубине какого шкафа он ее, такую красивую, откопал. Это не моя чашка.
Молча пью горячий и душистый настой шиповника. На душе становится спокойно и как-то даже приятно. Я два дня только воду пила. Где-то в ширине моих глубин зарождается улыбка, и я позволяю уголкам своих губ задрожать и даже приподняться на пару миллиметров.
– А клизмы ты делаешь? – прихлебывая чай, спокойно и даже доброжелательно спрашивает Георгий. – В статье про голодание написано, что нужно их делать обязательно утром и вечером. Ты же по Николаеву голодаешь? Мы с бабой Дусей правильно поняли?
Давлюсь чаем, щедро и шумно выплескиваю горячую жидкость на стол и себе на грудь. Кашляю и опрометью бегу в санузел умываться.
– Мы с бабой Дусей погуглили! – кричит мне вслед довольный «подарочек». Хам и гад! – Если что, я умею, в смысле, клизмы ставить! Могу устроить обучающий мастер-класс!
Даже не хочу знать, где и при каких обстоятельствах он мог ЭТОМУ научиться!
Надо было его оставить мерзнуть в том чертовом сугробе!
Рыча, несусь обратно из ванной в кухню, чтобы сказать и показать этому гаду, что со мной такие заигрывания не прокатывают. Останавливает меня звонок телефона. Заворачиваю в комнату, все еще злобно пыхтя. На экране – незнакомый номер, в трубке – неизвестный голос. Женский, очень приятный и мелодичный, без акцента.
– Гамарджоба, калбатоно. С Новым годом, с новым счастьем. Мира и благоденствия вашему дому, вашим родным и близким. Георгия можно услышать?
Иду на кухню и молча даю трубку ухмыляющемуся, по обыкновению, «подарочку». Сюрприииз – он и правда Георгий, а еще, судя по всему, грузин. Не во всем соврал, оказывается.
Демонстративно беру кружку с шиповником и возвращаюсь в комнату, чтобы показать, что я не подслушиваю. Но Георгий говорит громко, четко и по-русски, словно подчеркивает, что ему нечего от меня скрывать.
– Да, Катюш. Спасибо тебе большое. Не успела вывезти даже свою одежду? Да ладно! Наверное, машину не смогла в новогоднюю ночь найти, а на моей побоялась. Не надо, я соберу и по почте отправлю. Документы и портмоне? И даже телефон?! Я был уверен, что выбросила все в первый же мусорный контейнер. Ага, без денег, документов и без связи, Катюш. Приютила одна добрая женщина. Русская. Какая разница? Нет-нет, не я в этот раз спас, а меня спасли, представляешь, какой нестандарт? – гогочет. – Не обязательно сегодня, давай завтра или послезавтра. Зураба попроси или Ваху. Как выезжать будут, пусть на этот номер звонят, я на трассе встречу. Зачем тебе самой-то ехать? Далеко, километров восемьдесят. Да не знаю я точный адрес. Ааа, познакомиться хочешь! Нет, Катя, извини, но знакомить я вас не буду. Не ругайся. Ну или хотя бы по-русски ругайся. Катя!
«Добрая женщина» в его исполнении звучит обидно и мерзко. Бесполо. Ну и ладно, ну, и не очень-то хотелось. Цежу шиповник с независимым видом.
Наконец, он заканчивает разговор, передавая бесконечные приветы всем родственникам, заходит в комнату и с ухмылкой протягивает мне нокию. Поразительный человек, всегда гримасничает и ухмыляется. Смотрю на него с опаской, ожидая очередного подвоха.
– Зоечка Павловна, пойдем гулять? Мы с бабой Дусей погуглили…
Бесит, бесит. Бесит!!!
Георгий
Снегурка злится очень сильно, поэтому бросается на меня неожиданно. Я даже пропускаю пару ударов в голову. Баба Дуся не соврала, рука у спасительницы и правда тяжелая. Но ведь бьет – значит, любит? Так быстро?! Я неотразим, черт меня возьми!
Блокирую ее руки, но она все никак не может успокоиться. Остервенело пинает меня в поврежденную коленную чашечку. Я громко вскрикиваю и хватаюсь за больное колено. Зоя все так же молча вцепляется ногтями в мою бороду. Она настроена более чем решительно.
Приходится азартно заваливать ее на пол и фиксировать руки какой-то весьма кстати подвернувшейся веревкой. За этим интересным занятием нас и застает баба Дуся. Блть, я что, не закрыл дверь, когда пришел? Закрыл! Что, у бабки ключи есть?!
– Гоги, а я тебе лапшички свежесваренной принесла, чтобы ты пообедал как следует, – умиленно говорит старушка, внезапно возникнув на пороге комнаты с кастрюлькой в руке. – Ой, а что это вы делаете?
– Сексом занимаемся, баба Дуся, – ляпаю я, не моргнув глазом. – Игры у нас такие. Эротические. Вы смотрели «Пятьдесят оттенков серого»? Сейчас мода такая, надо обязательно руки вязать.
Зоя с тихим стоном закатывает глаза и с отчаянием несколько раз бьется затылком в пол, заливается краской стыда. А вот нечего было мне лицо царапать. Достала меня, чуть без коленки не оставила. Кошка дикая.
Киваю на Зою.
– Видите, баба Дуся, ей уже хорошо.
– А что ж, нынче, что ли, при этих трах-тибидохах не раздеваются? – въедливая бабка опять сомневается.
– Раздеваться не обязательно. Главное – руки связать.
– Как, как ты сказал? «Пятьдесят оттенков серого»?
Уходит к себе, осторожно передав мне в руки вкуснопахнущую кастрюльку и бормоча название себе под нос. Зоя провожает бабку взглядом, полным слез. Потом переводит глаза на кастрюльку. Шумно сглатывает.
– Знаешь, а я ведь могу пытать тебя едой, – задумчиво говорю я. – Ну что, будем дальше драться? Или обедать сядем? Зоя, я серьезно говорю. Давай поедим, хватит ерундой страдать.
Зоя отворачивается в сторону и начинает плакать. Тихо и безнадежно. Я тяжко вздыхаю и развязываю ей руки. Не выношу, когда женщины плачут. Да и черт с ней, с коленной чашечкой, в крайнем случае, на одной ноге по кухне попрыгаю.
– Снегурочка, ну, ты чего? – пытаюсь поднять ее с пола и обнять за плечи. Отворачивается, вырывается. Сильная, блин. – Зоечка, перестань! Ну, прости меня. Хочешь, пойдем к бабе Дусе и восстановим твою честь и достоинство? Я ей все как на духу расскажу, что я тебя принуждал, даже связал, а ты мне не отдалась!
– Господи, да что тебе от меня нужно! – сквозь слезы причитает Зоя. – Что ты вообще понимаешь в моей жизни! Мне тридцать четыре года, тридцать пять скоро! На мне пятнадцать килограмм лишнего веса! А я замууууж хочу и ребенка! А кто меня, такую толстую, возьмет? Да я даже забеременеть с лишним весом не могу!
– Зоечка, ты только не плачь. Ну, что за бред! Ты что, ко врачу ходила? Хочешь, я замуж возьму? В благодарность за то, что в сугробе не бросила?
– Издеваешься? Ну, ты и сволочь, – опять горько плачет. – Господи, зачем я вообще вышла вчера на улицу! Замерз бы, туда тебе и дорога! Гад! Придурок! Ненавижу!
Я молчу, не перебиваю. Потому что высказать все, что на душе накипело, – это ведь тоже важно и нужно.
– И прекрати меня лапать своими руками! Ненавижу, когда ко мне чужие прикасаются! И в лицо ко мне не лезь, у меня изо рта плохо пахнет, ацидотический криз, понятно? Иди и погугли с бабой Дусей! Чего ты пристал ко мне! Ты шизик что ли? Или просто дурак? Звони быстрей своей ненаглядной Кате, пусть приезжает и забирает тебя!
Зоя глядит голодными глазами на кастрюльку и решительно отворачивается. Всхлипывает тоненько и жалобно. Решительно хватаю чертов суп и тащу его в санузел. Выливаю в унитаз. Вот до чего я докатился – хорошую еду в канализацию спускаю. А ведь это у нас, у поваров, страшным грехом считается. Мысленно прошу прощения у бабы Дуси и у бога вкусной готовки. Возвращаюсь в комнату, осторожно обнимаю девушку за плечи со спины. Она качает головой и опять отворачивается. Я не настаиваю.
– Ну, хватит, Заяц, давай, успокаивайся, – шепотом говорю ей в макушку. – Как же мне может не быть до тебя дела, ты же мне помогла, и я тоже тебе помочь хочу. По мне, ты совсем не толстая. Но если считаешь, что надо обязательно голодать, то и я с тобой голодать буду. Для моральной поддержки. А Катя мне сестра. Старшая. А не то, что ты подумала.
Затихает, потом опять качает головой. Смотрит мельком и опять отворачивается.
– Ты больной, Георгий, ты просто больной. Мне обязательно похудеть в ближайшее время надо, понимаешь? Иначе так и останусь одна. Мне зять сказал: спасибо, Зоя Павловна, что заботились столько лет о моей жене, что выучили ее. И что девочек вырастили, тоже спасибо. Только теперь я сам о них позабочусь, теперь они – моя семья. Мы сами по себе теперь. А вам пора о себе подумать, для себя пожить. А я же не умею для себя-то! У нас родители в мои восемнадцать разбились, мне пришлось с первого курса института в академ уйти, чтобы все бумажки оформить, тела перевезти, похоронить. Только я пришла в себя – Яночка беременная! В десятом классе, непонятно от кого, еще и двойней! Когда мне надо было для себя жить, скажи мне, пожалуйста! Мне всех троих нужно было на ноги ставить! На работу устраиваться, опекунство оформлять! А сейчас, видишь, не нужна я уже им! Вежливо за дверь попросили! Да я и сама себе тоже не особо нужна! Ни жилья, ни семьи, ни котенка, ни ребенка! Восемьдесят пять кило! Чего ты прицепился ко мне, не пойму! Блондинок, что ли, в поселке мало?!
Я у нее почему-то ассоциируюсь с ее зятем, который ей гадостей наговорил. Думает о нем, а высказывает все мне. Похоже, в ее глазах я грехи всего мужского пола олицетворяю. В конце своей речи Зоя опять кричит, а я молчу. Не хочу спугнуть этот ее порыв. Пусть выговорится до конца. Нарыв прорвется, и ей потом легче будет.
– Ты не думай, он хороший мужик, Федор-то. Серьезный, обстоятельный, непьющий. Не местный, в этой квартире его бабка жила, Степанида, царствие ей небесное. Ему эту квартиру оставила. Он и приехал этим летом в поселок, в наследство вступать. Видный, красивый. Тридцать лет, женат не был, детей нет. В Москве машинистом метро работает. Завидный жених. У нас в поселке такие на вес золота. А Яночка у меня знаешь, какая? Стройненькая, как тростиночка, глаза красивущие. Волосы еще гуще и длиннее, чем у меня. Тебе бы понравилась. На бухгалтера в Москве отучилась, уж я в лепешку расшиблась, чтоб она у меня с вышкой была. Федор и залип на нее. Сразу замуж позвал. Девочек, говорит, на себя запишу. У них же отец прочерк, так и не призналась мне сестра, от кого залетела. Да теперь и неважно уже это, красоткам моим уже по пятнадцать исполнилось. Умненькие девочки, хорошие. Что им в этом поселке делать? В Москву им надо. Федор сказал: продам бабкину однушку, возьмем ипотеку и купим «трешку» где-нибудь поближе к Москве. Мы ж с Яночкой тоже копили понемногу, тоже чтобы поближе к столице перебраться. Сели мы все вместе, посчитали деньги. Что так, что эдак, ерунда получается. Не хватает. Да и желающих на эту клетушку все не было и не было. А тут Яночка мне сказала, что от Федора беременная. Мальчика ждут. Я сама и предложила наш с Яночкой дом продать. На дом-то наш всегда желающие имелись. Его мой дед строил, отец обновлял. Земли много. Быстро мы его продали и за хорошую цену. Сразу они в Москву уехали, взяли ипотеку, купили трешку в Химках. Девочки в школу устроились, к экзаменам готовятся. У них уже своя взрослая жизнь. Малыш весной родится. Куда мне к ним? Стеснять только, под ногами болтаться. Ни к чему это. Вот и сижу в этой квартире, покупателя жду. Тоже хочу уехать, с работы вон уволилась. Я же так ничего и не закончила, ни института, ни колледжа даже. Нянечкой в яслях работала, с года девочек туда таскала. Жить-то надо было на что-то, пока Яночка училась. Вот так и получилось, что я одна здесь.
– Уже не одна, а со мной, – говорю деланно спокойно, а сам внутри весь киплю от несправедливости происходящего. Эту «потрясающую» историю я уже услышал от бабы Дуси, так что нового мне Зоя ничего не рассказала. Наоборот, кое о чем умолчала. Например, о том, что весь такой распрекрасный и положительный Федор сначала за ней приударил. А она, недолго думая, на свидания с ним Яночку начала таскать. Чтобы, значит, этого телка на «правильную» сестру настроить. В итоге Яночка сейчас с пузом и муженьком в химкинской квартире обживается, а ее сестра в убитой чужой конуре все в том же поселке от людей прячется. С маниакальным желанием умереть от голода. Исключительно в лечебных целях.
Отлично все устроились. Зашибись просто. Зла не хватает.
Нельзя ей сейчас одной. Никак нельзя. Чревато нехорошими последствиями.
Так что не поеду я никуда. У меня отпуск, между прочим. Самому надо отвлечься, перезагрузиться. Не зря я в этой квартире очутился. Значит, так нужно.
Зоя пытается вырваться из моих объятий, но я держу ее крепко.
Она вздыхает и опять чуть поворачивает голову. Мельком смотрит на меня, опять отворачивается. Спрашивает устало:
– Георгий, блин, да ты вообще кто такой?
А вот сейчас по-настоящему обидно.
– Я же уже сказал тебе. Почему не веришь-то? Георгий Иванович Варламов, тридцать четыре года. Родился и живу в Москве. Повар в грузинском ресторане. Женат не был, детей нет. Мать у меня грузинка, поэтому я – Гоги. Есть старшая сестра Катя, двое племянников. Отец умер, мать жива. Куча грузинской родни, все в ресторанном бизнесе. Взял отпуск, поехал со своей девушкой к другу Новый год отмечать, там я напился, мы с ней поругались. Сели в машину, поехали обратно. Она за рулем была. Опять поругались, она разозлилась и выкинула меня на трассе пьяного и раздетого на обочину. Сама уехала. Я увидел поворот на поселок, дома, пошел напрямик через поле на огни. Нарвался на малолеток каких-то, они отделали меня, отобрали часы, ботинки сняли. Я дополз до елки, сел и сразу тебя увидел. Честно, Заяц, я бы замерз там. Кроме тебя, никто бы меня не притащил домой. Ты мне жизнь спасла. Спасибо тебе огромное. Конец истории.
Вот теперь чувствую, что поверила. Хорошо я сказал, убедительно. Молодец я.
– Ладно. Я рада, что помогла хорошему человеку. Только почему ты домой не едешь? Чего тебе от меня надо, Георгий Иванович Варламов? Тебя дома сестра и мама ждут. А ты тут со мной.
Вопрос не в бровь, а в глаз. Раскусила ты меня, Зоя Павловна.
– Заяц, а роди мне ребенка, – опять ляпаю, не подумав.
Зря, конечно. Не так сразу надо было.
Зоя Павловна
Гад. Насмешливый гад. Шизик, придурок полный. Разве можно так издеваться? Ненавижу. Пожалела мужика, называется, подобрала в канаве. Как в анекдоте: «Чей мужчинка? Ах, ничей мужчинка? Такси, такси!» Клиническая идиотка. Надо сразу было убиться об стену, когда Яночка с девочками уехали. Чтоб не мучиться.
Он мой ровесник. Если б разглядела его повнимательней в темноте, ни за что бы не привела домой. Думала, пенсионер какой перепил и загибается.
Вырываюсь из его длинных рук, подхожу к окну и вглядываюсь в бесконечную снежную равнину невидящими глазами. Снег и мороз на Новый год – вот чудо чудное и диво дивное в наших краях-то! Надо бы и правда выйти прогуляться. Отвлечься от глупых разговоров. Не могу больше с ним в замкнутом помещении находиться. Задыхаюсь от бешенства просто. Боюсь, что глаза выцарапаю. Зачем-то про Яночку ему наболтала. Кто меня за язык тянул с ним откровенничать?
Молча иду в прихожую. Там в небольшой кладовке еще со времен бабушки Степаниды стоят старые кирзовые сапоги огромного размера и висит плащ-палатка. Когда делала предпродажную уборку, хотела деду Вите отдать, он рыбак. Но почему-то не отдала. Как чувствовала, что пригодятся.
Машу рукой гаду.
– Иди, одевайся.
– Зачем? – искренне недоумевает он.
Придурок. Еще и тупой, как валенок.
– Гулять ты в носках собрался? Одевайся, кому говорят. Дело есть.
Он странно смотрит на меня, неизменно ухмыляется и молча влезает в сапоги.
Идем в соседний подъезд и поднимаемся на третий этаж. Дверь открывает Борька в майке-алкоголичке и в развеселом настроении. Мой одноклассник. Приходит в восторг и лезет обниматься.
Из квартиры нестерпимо пахнет жареной курицей.
– О, Зоя Павловна! Сколько зим, сколько лет! С Новым годом, с новым счастьем! Заходи, чего в дверях стоишь, как неродная!
– Я к Сане, – строго говорю я. Отодвигаю пылкого одноклассника плечом.
– Сашка, а ну, подь сюды! – кричит Борька вглубь квартиры. – Чего он натворил-то?
– Надеюсь, что ничего.
Оглядываюсь на гада – тот смотрит на меня напряженно. Укоризненно качает головой. Знаю, что сам хотел разобраться. Это с ботинками спешки нет, никуда они из поселка не денутся. А вот часы нужно срочно выручать, пока шустрые деточки их в скупку не отвезли.
Санька, тринадцатилетний пацаненок, увидев меня, с ходу делает большие и честные глаза, как у кота из Шрека. Мельком мажет взглядом по Георгию. Оборачиваюсь и тоже смотрю на гада. Тот опять качает головой, мол, нет, не он.
– Не участвовал вчера? – голосом прокурора спрашиваю Саньку.
Тот, несмотря на честные глаза, сразу понимает, об чем речь.
– Нет, что вы, Зоя Павловна! – он даже руки к груди прижимает, чтобы лишний раз подчеркнуть свою правдивость. Ну и актер!
– Но слышал, – веско говорю я.
И Санька виновато опускает взгляд.
– Серый хвастался ночью, что приезжего пьяницу обули на часы и на ботинки. "Обули", в смысле, разули.
– Малеев?
Санька молчит. Не сдает товарища. Но мне уже и не надо никаких подтверждений. Я сразу на Малеева подумала. У нас в поселке такими подленькими делишками только он со своими прихвостнями занимается. Саня сидит за одной партой и дружит с Аней Малеевой, младшей сестрой Серого. Поэтому они вроде как родственники. Я была уверена, что если нападение – дело рук Серого, то Санек обязательно в курсе.
Борька, ни в чем не разобравшись, дает сыну звучного леща. Привычно орет, брызгая слюной.
– Сколько раз тебе говорит, чтобы не путался с этой семейкой!
– Эй-эй, Боря, полегче! – осаживаю я одноклассника. – Ни в чем твой сын не виноват. Он хороший мальчик. И Аня хорошая девочка. И тоже ни в чем не виновата. Не порти детям жизнь, а? Пусть у вас все хорошо будет в новом году. Татьяна где?
–Так она с младшим в деревню поехала мать навестить.
Грожу ему пальцем.
– Холостякуешь, значит? Смотри, Борька, чтоб без залетов мне! Я тебя перед женой покрывать не буду!
