Текст книги "Несломленная (СИ)"

Автор книги: Злата Тур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава «Он не хочет жениться»!

      Конечно, очень хорошо по утрам слышать ее голос. Но намного больше ему хотелось просыпаться в одной кровати, поцеловать в висок, в макушку, в плечико, постаравшись не разбудить. Любить ее не урывками, не тайком, а столько, сколько будет сил, до изнеможения. Пока что он чувствовал себя, как половозрелый юнец, постоянно жаждущий близости. Ее тело манило, нестерпимое желание его гладить, целовать ни на минуту не покидало его. Хотя б на месяц закрыться от всего мира и не вылезать из кровати!

        Оставив Франта Тимохину для служебных надобностей, как тот изволил выразиться, Феликс на выходные вырвался в Москву. Очень хотелось к Алене. Ведь та ночь на острове была единственной, когда они безраздельно принадлежали друг другу. Конечно, она украдкой, стесняясь, как школьница пару раз прибегала к нему в Росташкове, и после жаркой, сумасшедшей близости убегала домой. А он оставался один в пустом доме, не имея возможности держать в объятиях свое сокровище, нежно целовать отрастающие кудряшки, просто любоваться, даже не претендуя на повторение,

     – Аленка, я подъезжаю к Москве. Я могу сразу к тебе приехать и остаться? Или мы еще недостаточно знакомы для этого? – полушутливо, полусерьезно спросил он. – В статусе пары они находились сравнительно недавно, и поэтому трепетно относились к новым шагам, которые делали в направлении друг к другу. Проводить ночи вместе – так хотелось это сделать само собой разумеющимся обычаем.

      – Приезжай, я буду ждать тебя. Что тебе приготовить? – Девушка замерла от счастья. Поставить еду на стол, смотреть, как любимый ест, затем подойти и обнять его сзади, поцеловать в шею. Дальше Алена не успела домечтать, потому что Феликс попросил приготовить самых простых «столовских» котлет из супермаркета и пюрешку со сметаной. Умилившись неприхотливости своего мужчины, она побежала в магазин за этими самыми «столовскими».

       Феликс позвонил в домофон, очередной раз задумавшись, как много еще между ними барьеров и условностей. А хочется душевного покоя, который дает только уверенность, что любимая всегда будет рядом, что все препятствия устранены и больше никто и ничто не может им помешать быть вместе.

     Алена встретила его в нежно-голубом халатике, оттенявшем цвет ее глаз. Из кухни доносился запах позднего ужина, запах заботы о нем и ожидания. Он уже представил, как она смотрит на него, с аппетитом волка поглощающего пюрешку с котлетами. А потом подходит и обнимает его сзади. Теперь уже Ярцеву домечтать не удалось, потому что любимая обняла его раньше, чем шло у него по плану – сразу на пороге.

         «Да не так я и есть хочу, чтобы позволить прекрасному моменту ускользнуть», – подумал он, стаскивая куртку, лихорадочно скидывая туфли и легко подхватывая девушку на руки. Не давая ей возможности запротестовать и вспомнить, что он просил ужин, Феликс захватил ее губы жарким поцелуем и понес в спальню.

      – Феликс, ты же голоден! – на мгновение высвободившись, пыталась образумить она усталого и с утра не видавшего маковой росинки во рту мужчину.

       – Голоден, как мартовский кот. И желудок – совсем не тот орган, который хочет получить удовлетворение в первую очередь. Я так соскучился! Я безумно хочу тебя.

     Бережно положив Алену на кровать, он развязал пояс ее халатика и залюбовался. Спустив бретельку, освободил одну грудь и приник нежным поцелуем к ней, захватывая кожу и подразнивая языком. Охватив рукой совершенную упругую полусферу, он явственно ощутил, как все его существо нетерпеливо требует снять с любимой мешающие кружевные вещички и беспрепятственно ласкать ее, заставлять вздрагивать, изгибаться в истоме и ободряюще впиваться ноготками в его спину, требуя продолжения.

     Торопливо сняв с себя одежду, он почувствовал непреодолимое желание тут же войти в нее, жарко принуждая подчиниться и сладостным стоном ответить на его вторжение. Но Феликс понимал, что ей нужно немного больше времени, чтобы быть готовой принять его. Усилием воли он подавил этот порыв, закрыв глаза и усмиряя бешеный ритм сердца.

     Покрыв поцелуями все тело, он вернулся к ее полуоткрытым губам и, оправдывая ее ожидание, жадно завладел ими. Этот поцелуй был настолько страстным, что, казалось, являл собой вершину наслаждения, волны которого уже сотрясали их разгоряченные тела.

      Одним толчком он вошел в лоно любимой. На миг замер. Но почти животное желание вырывалось из– под контроля, разжигая в девушке желание двигаться в унисон до самого пика.

     Немного восстановив дыхание, Феликс благодарно поцеловал доверчиво лежащее под ним сокровище, ласково погладил по отрастающим волосам. Он был счастлив. Прожив чуть не полжизни, он только теперь осознал, что такое настоящая близость, близость двух любящих людей. Это не то дежурное соитие, которое позволяло организму размеренно следовать своим физиологическим ритмам, после которого вскакиваешь, будто освободившись от груза, и продолжаешь заниматься рутинными делами.

      С любимой – каждый миг осознан, дарит неземное блаженство. Им невозможно насытиться.

⃰⃰   ⃰   ⃰

      Солнышко осветило комнату, нежным лучом пощекотав влюбленных. И этого мимолетного прикосновения хватило, чтобы они проснулись и, еще не открывая глаз, потянулись друг к другу. Феликс приподнялся на локте, любуясь маленькой проказницей, которая старательно зажмуривала глаза, но подставляла для поцелуя румяную ото сна щечку. Легонько скользнув губами по бархатной коже, мужчина прильнул к губам любимой, свободной рукой поглаживая шею, плечико и намереваясь спуститься ниже, недвусмысленно напоминая о жаркой ночи.

Однако вместо того, чтобы отозваться на его ласки, Алена распахнула глаза. И в них вместо страсти плескался страх, отчаяние и какая-то боль.

     Зажав ладошкой рот, она бросилась в ванную. Феликс тоже испуганно подскочил на кровати, прислушиваясь к звукам льющейся воды. Тревога липкими щупальцами сдавила сердце.

       Подойдя к двери, он взволнованно спросил:

      – Аленка, все в порядке? Тебе плохо? Что нужно сделать?

В ответ послышался слабый стон и еле слышный ответ:

     – Я сейчас, уже все хорошо.

      Но это « сейчас» затянулось чуть ли не на полчаса. Феликс не раз подходил к ванной, прислушиваясь – есть ли движение за звуками воды.

      Алена вышла в полотенце, с мокрым ежиком на голове и страдальческим выражением на лице. Обессиленно она легла на кровать, трогательно уткнувшись в подмышку любимому. Ее сердечко никак не могло восстановить здоровый ритм и, как пойманная птичка, билось под ладонью Феликса.

      В голове его пронеслось несчитанное количество мыслей, которые никак не могли сложиться в целостную картину. Постепенно этот бешеный калейдоскоп стал замедлять свое вращение и единственный оставшийся ответ заставил теперь уже его сердце мучительно забиться, пропуская удары.

     Он сел на кровати и усадил Алену к себе на колени. Глядя в ее глаза, глухо спросил:

      – Алена, ты беременна?!

       На это девушка только и смогла, что тихо и неуверенно произнести:

       – Да.

          Во взгляде ее открыто читалось смятение, растерянность, любовь. И что особенно его поразило – ожидание ответа. Несомненно, тунисское заточение не прошло без последствий.

    Чтобы Алена в его глазах не увидела боль, захлестнувшую его душу, Феликс крепко прижал ее к груди, давая себе время справиться с потрясением. Через несколько мгновений это уже снова был Ярцев, сильный и уверенный в себе.

     Притворно сурово, следовательским голосом он спросил:

     – И долго вы, барышня, собираетесь так сидеть?

       Алена, побледнев, испуганно ответила:

     – А что я должна делать?

    – Первое, не отвечать вопросом на вопрос, когда старшие спрашивают, и второе – быстро приводить себя в порядок.

     – Зачем? – девушка все больше и больше терялась.

       – А вы, моя милая, в ЗАГС в полотенце пойдете? И кстати, вы, будущая мадам Ярцева, свадьбу хотите? Со всеми этими дурацкими шариками, голубями, посыпаниями лепестками и прочей лабудой? Или вам больше по душе тихая роспись, без свидетелей и завистников?

     Судя по тому, как Феликс пренебрежительно отозвался о, в общем-то, милых свадебных ритуалах, каждый из которых можно заменить другим, он не хотел свадьбу в принципе. Не хотел видеть ее в белом платье, с цветами. Не хотел, чтобы все радовались, поздравляли. А самое главное – чтобы эти самые главные слова сказаны были в торжественной обстановке, чтобы запомнились. И как детям показывать семейный альбом, где нет свадьбы родителей?! Ведь неизбежно прозвучит вопрос – а вы женились?!

       Все это не могло никак уложиться в голове. Да и сама нестандартная форма предложения руки и сердца лишь укрепила ростки сомнений относительно реакции Феликса на вынужденную женитьбу. «Он не хотел жениться!» – эта мысль обожгла душу, заставив почувствовать себя какой-то грязной вымогательницей, на которой женятся только из чувства долга и которая недостойна быть законной супругой.

     Отдаваясь телом и душой, она всецело доверяла этому лучшему из мужчин, серьезному и правильному, взрослому и …единственному. Она была уверена, что они посланы Небесами друг другу. Любовь к нему вернула ей возможность ходить, не позволила сломаться в гареме. А что дала ему ее любовь? А нужна ли она ему? Может, его и устраивали редкие встречи, как в свое время с Жанной. А как же все невысказанные слова, которые готовы были сорваться с губ, но в последний миг застревали? Она же их чувствовала! Нельзя по-другому истолковать влюбленный взгляд, дрожание рук, те звезды в глазах, которые вспыхивали от их поцелуя.

      Губы от обиды предательски задрожали, и не в силах больше сдерживать горечь, переполнявшую ее, Алена беззвучно заплакала. Так, как умела только она и только в минуты тяжелейших переживаний – из распахнутых глаз просто катились слезы.

     Феликс, увидев, что Алена плачет, содрогнулся от жалости и стыда за свою суровость. Бедная девочка! Сколько же на ее долю выпало испытаний! И даже самое потрясающее чувство делает ее несчастной!

     – Я люблю тебя, – поцеловав в мокрый, зареванный носик, сказал он. – Все будет хорошо. Я тебе обещаю, – и он еще нежнее прижал к себе, целуя висок, ушко.

       В его словах была искренность. «Любит, – облегченно вздохнула она. – Значит, мне суждено любить вот такого – неромантичного, сурового и желанного. Все остальное – неважно. Он такой, он честно предупреждал, что с ним непросто». Но другой ей ненужен.

     И теперь она уже заплакала, как обычная женщина, с тяжкими всхлипываниями, вздохами. Воплощенная трогательность и беззащитность – оружие стопроцентного поражения даже самого черствого сердца. И Ярцев очередной раз почувствовал себя толстокожим бегемотом, приносящим любимой девушке страдания.

 Немного успокоив Алену, Феликс понял, что он сам не менее остро нуждается в успокоении. И дать его под силу было только его старому другу, Рогозину.

     – Алена, пару часов с ЗАГСом потерпим, у меня есть кое-какие дела, к обеду я буду, если ты не против моего присутствия.

    «Ну, просто невозможный! Сказал, что в ЗАГС идем, а теперь спрашивает, можно ли приехать», – девушка снова огорчилась.

Глава Любить – значит верить

        – Саня, можешь приехать? Срочно выпить нужно, – не сообщая темы под «выпить», пригласил друга Феликс к себе на квартиру.

      Рогозин понимал, что не ради распития коньяка звонил Ярцев. Что-то случилось. В их многолетней дружбе было золотое правило – не задавать лишних вопросов. В начале знакомства Рогозину (а у него всегда намного больше имелось проблем) было неудобно дергать друга, поэтому он пытался пространно объяснять, что и как случилось. И Феликс дал четко понять, если другу нужна помощь, значит приезжать нужно по-любому, и оправдываться нечего.

     Приехав к Ярцеву, Сан Саныч застал последнего в самых растрепанных чувствах.

      – Мне нужно жениться, – мрачно проговорил Феликс.

      – Что? – искренне удивился друг. – И ты с таким похоронным выражением лица об этом говоришь?! Какая муха тебя укусила? Ты же на Алену не надышишься и тут вдруг такой настрой! Ты не болен?! – изумление Рогозина не знало границ.

     – Сань, уймись! Сейчас поймешь. Я люблю Алену. Она вся моя жизнь, моя Судьба. Я за нее умру, не задумываясь. Но она беременна.

      Едва переварив предыдущую информацию, Рогозин явно не был готов к осмыслению этой. Последние слова друга настолько его ошарашили, что он несколько мгновений чувствовал себя как в Зазеркалье, в котором все становится с ног на голову и белое представляется черным, а черное белым. Он подозрительно посмотрел на Ярцева, туго соображая – кто из них двоих не в адеквате.

     – Ты с ума сошел, что ли? Так ты тут всем коньяк разливать на радостях должен!

     – Ты не понимаешь! Это не мой ребенок! Ты же знаешь, что с ней случилось. Когда, по –твоему, женщина узнает, что беременна?

      – Ну, у кого как.., – задумчиво протянул Рогозин. – Через месяц, через полтора, в крайнем случае, через пару месяцев

      – Вот. Она как раз была там, – отрешенно сказал Феликс.– А с ней мы близки стали три недели назад. И один раз только я не сумел сдержаться. Но она сказала, что якобы безопасно.

      – Ну и что?

      – Саня, понимаешь, она мне не говорила, пока я сам не увидел, что ее тошнит. И она призналась, что беременна, при этом так смущалась, чуть не извинялась. Понимаешь, как звучит слово – призналась?! И огромные глазищи, полные страха и надежды. Мне чуть плохо не стало, хотя сам знаешь: я не кисейная барышня. Привык всякое видеть. Но такая она беззащитная, трогательная…

     – И что из этого? Она ж девчонка! Сама испугалась, – пытался Рогозин разогнать тучи и сам понимал несостоятельность своих доводов. В действительности Алена не была овечкой. Она самодостаточная, уверенная в себе девушка. Модный художник. В прошлом, до того как встала на ноги, даже экстрасенс. С чего бы ей смущаться?!

     – Если бы это был мой ребенок, она бы на шею кинулась и гордо об этом заявила, – продолжал терзаться Феликс. – Конечно, я сказал, что мы женимся. Я люблю ее. И она же два раза мне жизнь спасала.

      – Э, ну я тебе тоже жизнь спасал, ты ж на мне не женился из чувства долга?! – за Рогозиным водился грешок – в самый проникновенный момент хрустальную вазу мечты разжаловать до ранга железного корыта.

     – Вот сейчас мне точно не до смеха, – даже и не подумал улыбнуться Феликс. – Я поклялся себе и ей, что никогда, ни словом, ни мыслью не напомню о том, что случилось. Понимаешь, я страшно виноват перед ней. Она, как мотылек на огонь, полетела ко мне. Чертов дурак! Не уберег. Даже если небо на землю рухнет, и я ее разлюблю, я все равно не посмотрю на другую женщину. Надо будет, и хрен на узел завяжу, но не причиню ей боли. Но как быть с ребенком?! Представляешь, он же черный будет! Эти гены сильней, чем наши. Поэтому я и хочу в лохмотья напиться.

       – Ну вот, язык мой – враг мой! Ты ж называл ее шоколадкой Аленкой?! А кого шоколадка может родить?! Накаркал сам.

      – Да иди ты к черту! – беззлобно отмахнулся Феликс. – Тут о другом нужно думать. В Росташкове жить будет невозможно, мне –то и намека никто не посмеет сделать, Алена сильная, достойно ответит, но переживать будет, а ребенок, и я уверен, что будет мальчик, будет страдать. Есть же доброхоты, которые захотят сказать правду. Меня ссыльная жизнь вполне устраивала, но сейчас нужно переезжать в Москву. Здесь все всем по фигу. Если сможешь устроить мне перевод обратно, буду безмерно признателен. Нет, так подам рапорт и открою частное детективное агентство.

      – Ага, я уже представляю объявления: «Опытный сыщик стопроцентно выяснит, с чего это ваш муж стал такой счастливый», – не преминул посыпать перцем свежую идею Сан Саныч.

      Но Феликсу было не до смеха, он потерял контроль над своей четко отлаженной жизнью, как парусник во время шторма, еще тогда, когда безнадежно влюбился. А новость о ребенке совсем выбила из колеи, поэтому всегда непроницаемого, временами вспыльчивого, непредсказуемого, но всегда уверенного Ярцева теперь можно было сравнить с утлым суденышком, брошенным на волю волн без руля и ветрил.

     Рогозин не знал, что и думать. Видеть друга в таком состоянии больно. Он никогда не выглядел таким потерянным. Убитым горем, мечущим громы и молнии, уставшим до смерти, раздосадованным – каким угодно, но только не таким. Он человек действия. А здесь действие есть, но сколько терзаний!!!! И нужно как-то внести как-то упорядоченность в его противоречивые мысли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Проблема была, отрицать очевидное глупо. Хотя он всегда считал, что отношения должны быть прозрачными, не должно быть «слепых» зон, невысказанных слов. Алене нужна поддержка, а Феликсу – любовь к ребенку.

      Если он начнет отстраняться от малыша, Алена сразу почувствует это и будет страдать, а то и уйдет. А у Феликса с молодости, кстати, с ее же легкой руки, выработалось стойкое предубеждение против детей. Он бы и родного ребенка рассматривал как пушкинскую «неведому зверушку», а здесь заведомо чужой, да еще и явно не славянской «расцветки».

      – Велик, я тебе не говорил, но у меня проблема будет еще глобальней. Когда Светка выхаживала меня, от перенапряжения, от стресса у нее был выкидыш. А в больнице ей что-то неудачно сделали, теперь она не может иметь детей. Понимаешь, это из-за меня. И видеть, как она страдает, с тоской смотрит на малышей, мне невыносимо. Я хочу усыновить ребенка. Тоже не знаю, как смогу полюбить его. Так что тебе проще – твой черноглазик – часть любимой женщины, как ее руки, губы, пальчики, ушки. И ты будешь любить его так же, как любишь маму. Жизнь продолжается. Вы любите друг друга и должны быть счастливы. Несмотря ни на что!

      В словах Рогозина как всегда была стопроцентная логика, которая действовала намного эффективней всяких слезливых: «Держись, братуха!» и тому подобное.

    – Знаешь, я, наверно, опять ее обидел. Я так расстроился, что просто не совладал с собой. С моей подачи мы решили просто расписаться, без свадьбы. Чувствую себя жлобом каким-то, зажавшим торжество. Что ж она не заслужила этот единственный и неповторимый в жизни праздник? Белое платье? Всю ту ерунду, о которой мечтают девчонки с детства? Теперь я понимаю, что это было. Неосознанно я дал понять, что отсутствие свадьбы – это наказание за ее беременность. И опять отравил ее самое счастливое состояние. Хотя скорей всего, она и сама не рада. Я чувствую себя толстокожим неандертальцем, грубым и не способным понять чувства любимой женщины. Или нет, знаешь, эдакий фольклорный «старый муж, грозный муж». Узнал о грехопадении молодой жены и решил помиловать, не дать покрыть ее позором. Барская снисходительность. Сань, неужели я такое дерьмо?!

   – Ну не дерьмо, конечно, но жлоб точно! Девчонке свадьба – как тебе работа. Это просто должно быть. Единственный способ загладить твою медвежью утонченность – сделать сюрприз. Правда, платье и туфли сюрпризом не подберешь, ты не Фея из «Золушки», чтоб взмахом палочки наряд нищенки превратить в наряд принцессы. Ну, давай думать.

      Хорошо, когда на свете есть друзья. Затопившая его было беспросветная тоска рассеялась, оставив после себя только маленькие клочки уже ничего не значащих сомнений. И с утра вынужденная женитьба, наконец, стала желанным событием, которое навсегда соединит его с любимой. И не нужно будет бояться, что она исчезнет из его жизни. И вся его суровая, неухоженная, как дикая тайга, жизнь обретет, наконец, смысл.

⃰  ⃰   ⃰

     Недолго посовещавшись, будущие супруги решили, что до свадьбы Алена продолжает жить в своей московской квартире, прежде всего, чтобы не пришлось объяснять родителям причины скоропалительного замужества. А Феликс – пока в Росташкове и одновременно устраивает дела по переводу в Москву. А на выходные он приезжает к ней. Так у них будет больше возможности побыть вдвоем. Ведь находясь в родительском доме, Алена все равно не сможет ночевать у него. А Феликс уже не хотел быть ограниченным в правах на любимую. Пусть два дня в неделю – но целиком, безраздельно.

     Потягиваясь, радуясь, что можно просто поваляться в обнимку со своей девочкой, Феликс пребывал в расслабленном, благостном состоянии. Однако его безжалостно вытащил из нирваны телефонный звонок. Он вышел на кухню, намереваясь заодно и чайник поставить.

    Алена проснулась, когда Феликс осторожно вытаскивал из-под нее руку. Уткнувшись носом в подушку, где только что лежала его голова, она на несколько мгновений затаила дыхание, вдыхала родной запах и хотела плакать от счастья. Затем обняла ее, словно живое существо и от переполнявшей душу нежности, поцеловала. Будто подушка могла передать Феликсу свои ощущения…

     Потом решила, что пора и вставать, потому что побаловать любимого чашечкой кофе было для нее одной из радостей жизни.

      Открывая дверь, ведущую в кухню, она услышала обрывок разговора, от которого она чуть не сползла по стеночке от страха:

       – Да не могу я сейчас говорить, мы ж договаривались, что ты не звонишь в выходные.

      Произнося последние слова, он с ужасом увидел белое, как мел, лицо Алены и ее сиюминутную готовность потерять сознание.

    Невысказанный вопрос, казалось, раскалил воздух кухни, как тепловая пушка. Было нечем дышать, а руки вдруг стали лишними – Феликс почему-то не знал, куда их деть. От волнения пересохло горло, и он только и смог хрипло сказать:

      – Алена, это не то, о чем ты подумала.

       – А о чем я должна подумать? – дрожащим голосом спросила она, глаза предательски стали влажными, и только последние остатки воли сдерживали ее от судорожного всхлипывания и слезоизвержения.

       Выдохнув, Феликс подошел к ней и крепко обнял одной рукой, нежно гладя другой по голове.

     – Правильно, ни о чем. Ты мне веришь? – задав этот вопрос, Феликс внутренне сжался. От ее ответа зависела вся их жизнь. У него было стойкое убеждение, по живучести которое можно приравнять к неистребимой породе тараканов в голове, что любовь подразумевает безграничное доверие. И если мужчина сказал, что ему нужно верить, значит, его женщина должна верить. Иначе это не любовь. Это убеждение подкреплялось еще одним постулатом – мужчина не должен оправдываться, это унизительно. Если виноват – постарайся исправить свою оплошность, а если не виноват, тогда тем более нечего доказывать правоту.

Это были его «пунктики», сложившиеся годами, и он не готов был от них отказаться, ибо они были частью его личности. И он отчаянно надеялся, что Алена принимает его всего, целиком и любит таким, как есть.

    Для Алены эти секунды тоже были моментом истины. Как в любой женской головке услышанное могло трактоваться однозначно – ему звонит другая женщина. Требовать объяснений – значит унизить любимого подозрением. Он сказал, что услышанный обрывок ничего не значит. Кому верить – генетически обусловленной женской подозрительности и ревности, которые приводят к скандалам, битью посуды, а то и лица, или единственному мужчине, горячо любимому, несмотря на все «Не», которые стояли между ними?

     Она посмотрела на Феликса и увидела в его глазах тревогу, надежду, любовь. Лжи в них не было.

    – Верю, – сказала она, и выдохнули оба, прильнув друг к другу. Первый скандал еще не начавшейся семейной жизни был предотвращен, а сам инцидент очередной раз заставил их замереть от счастья. Эта грань счастья называлась доверие, взаимопонимание и взаимопринятие. Без которых невозможны сюрпризы. А как раз о сюрпризе Феликс и не хотел рассказывать Алене и просил главного устроителя этого сюрприза Рогозина не звонить в то время, когда Алена может услышать разговор.

Глава Как там наш черноглазик?

     Феликс который день не находил себе места. Дата росписи приближалась, родители были уже в курсе всего. Он приезжает к Алене уже на правах будущего мужа, не спрашивая разрешения. Они спят в одной кровати, но какая-то невидимая стена не позволяет сказать: «Спасибо, Вселенная, я счастлив!»

     Их жизнь приняла размеренный ход, Алена старается сделать ему приятное. Готовит вкусности. Но…

     Не будучи сильно большим экспертом именно в отношениях, Ярцев позвонил другу, ибо душевные терзания уже превысили предельно допустимый уровень.

    – Саня, я не знаю, что делать, – сокрушенно произнес он. – Понимаешь, Аленка ведет себя не так, как положено беременным. У нас отношения, как не у практически супругов в ожидании потомства, а как у помолвленных в 19 веке.

    – Вы что, не спите? – для Рогозина после работы вопрос интимных отношений занимал почетное второе место. И лучшего специалиста в разрешении межполовых проблем просто не было.

    – Ну как тебе сказать…, – нерешительно протянул Феликс. – Я опасаюсь к ней прикасаться, словно боюсь что-то сломать. А она ведет себя так скромно, что у меня сердце разрывается. Первый раз на острове, она сама разделась, была более смелой, а сейчас как не мужняя жена, а школьница какая-то. И я вижу, что она не получает удовольствия.

     – Э, брат, так это ты сам не дорабатываешь, – гыгыкнул Рогозин.

     – Я ее ласкаю, а она не воспринимает. Мне кажется, она думает, что мне это не доставляет удовольствия и что я это делаю, потому что так положено. Подается мне навстречу, давая понять, что готова к близости. Однако ни вскрика, ни стона, только легонько поглаживает меня, целует, но как-то по-братски. Знаешь, как английская леди выполняет супружеский долг. Я с ума схожу.

      И самое главное, она ведет себя не так, как положено беременным. Я хоть и не большой специалист, но знаю, что у них в это время гормоны бушуют, и женщины в положении просто непредсказуемы. Хотят чего-то нереального, капризничают, закатывают истерики, в конце концов. Смотрел, как в «StendUpе » Cтаровойтов рассказывал? «В доме появился пузатый генерал. Хочет жена в четыре утра есть обои, значит, ты идешь и приносишь ей обои. И это не обсуждается». Я готов к этому, понимаешь, я хочу выполнять ее капризы. А она – НИЧЕГО. Я спрашиваю: «Аленка, ты чего – нибудь хочешь? Что купить?» А она опять – Ничего. Только смотрит взглядом больного котенка. Тихая какая-то. У меня такое ощущение, что она испытывает вину и хочет уйти от меня.

     – Так. Отставить панику. Я спрошу у Светки, чего беременным не хватает, она ж медик все-таки.

       Через пару часов Рогозин, как ослик, нагруженный поклажей, нарисовался на пороге квартиры Ярцева.

      – Эй, молодожены, принимайте гуманитарную помощь.

      И, как волшебная скатерть самобранка, веселенькая клеенка на кухонном столе начала покрываться самыми несочетаемыми продуктами.

     – Вот, моя кудесница передала огурцы – банка соленых, банка маринованных, помидоры такие же. Сама закатывала. Капуста квашеная из магазина, ананас, мандарины, яблоки, селедка, вобла сушеная, морепродукты, пакет семечек тыквенных, творог, кусок буженины, шоколадка. А то твой благоверный сказал, что ты ничего не ешь! Ишь, чего удумала, моего крестника голодом морить!

         Рогозину в отношениях в противоположным полом была свойственна изрядная доля бесцеремонности, если не сказать нахальства, позволявшая ему безнаказанно не только обнимать незнакомых женщин, но и в губы поцеловать. И что самое интересное, такие вольности в его исполнении выглядели настолько естественно и как само собой разумеющиеся, что он еще ни разу не получил по физиономии. Его брутальность в сочетании с наглостью и сумасшедшей энергетикой делали его любимцем женщин.

      И сейчас, ничтоже сумняшеся, он задрал футболку Алены и, наклонившись, звонко чмокнул ее в еще не наметившийся животик.

     – Как тут мой черноглазик поживает?! – бурно поприветствовал он маленького, скрытого в теле Алены, человечка.

      Она от неожиданности ойкнула, потом рассмеялась, а затем изумленно уставилась на Рогозина.

     – А почему черноглазик? – недоуменно хлопая глазами, с улыбкой спросила она.

      Ярцев, размахнувшись, отвесил другу звонкого «леща». Тот хоть и попытался выставить блок, но Феликс на доли секунды опередил его. Поняв, что ситуация приняла нежелательный оборот, Рогозин схватил самый большой кухонный нож, сунул его в руки Алене и положив голову на стол, покаянно сказал:

     – Ну, отруби мне башку, только не обижайся, пожалуйста.

       Шутовство Рогозина немного смягчило остроту момента, но Алена продолжала смотреть на него взглядом, в котором недоумение постепенно сменялось страхом.

       – В конце концов, что мы как маленькие?! Давайте называть вещи своими именами. Ты мама черненького ребенка, Феликс – папа, я крестный отец. И что в этом страшного, в конце концов, не негр же! Да и негритенка любили бы. Светка велела не говорить, но она там пинеток, шапочек навязала уже нашему маленькому. Прямо нашли проблему! У нас со Светкой никаких нет, рады были б и черненькому.

       Алена побледнела и, чтобы совсем не лишиться сил, присела на стул.

      – А в кого бы ему быть черненьким?! – немного совладав с собой, медленно, словно расставляя по полочкам слова, она задала вопрос, – Феликс, у тебя, что ли в роду были прецеденты?! У меня нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍   Она пристально посмотрела на Феликса, который не знал, куда девать глаза. Встав со стула, она повернулась к мужчинам спиной и, набравшись решимости, подняла край футболки и сдернула пластырь. Они увидели овал, с надписью по – арабски внутри, замысловато украшенный лепестками и продолговатыми завитушками. По долгу службы повидавшие всякого, приучившиеся смотреть на преступления как на работу, суровые полицейские потеряли дар речи. Как два соляных столба, застыли друзья, безотчетно понимая, что сейчас услышат что-то страшное, к чему их логичные умы не были готовы.

      – Я знала, что Феликс ненавидит татуировки на теле женщин, и поэтому боялась ее показать, тем более это была не моя причуда, а признак насилия. Думала как-то ее свести, но тут неожиданно все так изменилось из-за беременности. Этим Махмуд хотел показать, что я его вещь..

      Он так восхищался моими волосами, и мне пришлось их испортить. Я залепила все локоны жвачкой, чтобы к ним противно было прикоснуться. Хотела доказать, что никогда не соглашусь жить в гареме. В наказание он велел остричь меня наголо и сделать татуировку. Без анестезии и на самом болезненном месте. А потом я отказалась от еды.