Текст книги "Приключения Каспера Берната в Польше и других странах"

Автор книги: Зинаида Шишова

Соавторы: Сергей Царевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Выходя на крыльцо, Збигнев заметил невзрачного маленького человечка, который немедленно нырнул за угол.

«Так и есть, – подумал молодой шляхтич, – Франц прав: у святых отцов имеются здесь соглядатаи… Хорошо, что хоть мы с Каспером и Миттой прошли сюда незамеченными». И действительно, направляясь под вечер в Осеки, Збигнев много раз оглядывался, но ничего подозрительного не заметил.

«Ну, уж теперь я этого мерзавца повожу!»

«Водил» своего непрошеного спутника Збигнев по всему городу. Нырял в проходные дворы, заглядывал два раза «на огонек» в харчевни и наконец, убедившись, что шпион отстал, свернул к дому.

Упаковав с помощью старого Юзефа все развешанное по стенам «рыцарской комнаты» оружие, Збигнев распрощался с плачущей матерью и Вандой. В сопровождении того же верного Юзефа он направился в Осеки. Старик шел следом за своим панычом, наблюдая, нет ли поблизости соглядатая.

…Стучали в свои колотушки ночные сторожа, редкие прохожие опасливо обходили Збышка стороной. Молодой Суходольский благополучно добрался до домика Франца.

Ночь была мутная, мглистая.

– Эх, и славная же ночка для бегства! – таким восклицанием встретил товарища Каспер. – Жаль даже, что придется ждать утра! Впрочем, и святым отцам такая ночь для высадки пришлась бы как нельзя более кстати!

Время было позднее, но никто не ложился спать. Уршула вышла было во двор снять с частокола кринки и горшки и вдруг тотчас вернулась обратно.

– Заприте дверь, – сказала она по виду спокойно. – Может, ничего страшного и нет, но из порта с набережной подымаются солдаты.

– Проследи, к нам ли они сворачивают, – отозвался Франц так же спокойно. – Увидишь, что идут нашим переулком, – беги задами за Петером Кёнигом!

Прошло несколько минут. Франц выглянул за дверь. Где-то в конце переулка по направлению к его дому продвигалась группа людей. В тишине и темноте только слабо позвякивало и поблескивало оружие.

– Уршула! – позвал он.

Но жены его уже не было.

– Ну, если это барон с ландскнехтами, – сказал Франц, возвратившись в дом, – нам нужно будет продержаться, пока не подоспеет кузнец со своими ребятами. А ну-ка, заваливайте окна и дверь чем придется!

Загремели столы, тяжелые дубовые лари, скамьи, табуреты, кровати… Митта работала наравне с мужчинами, пока Каспер, подтолкнув Збигнева, не показал на нее глазами. Девушка была необычно бледна, руки ее дрожали.

Збигнев отвел Митту на чердак и, заложив слуховое окно периной, оставил девушку там.

– Верно, так-то будет поспокойнее, – заметил Франц.

Дом превратился в неприступную крепость.

Потом Франц, Збигнев и Каспер разобрали оружие и зарядили мушкеты и пистоли.

В дверь громко и отрывисто стукнули три раза.

– Кто там? – спросил Франц, раздувая фитиль аркебузы.

– Открывайте во имя воинствующей церкви!

– Вот что, молодчик, – отвечал Франц. – Если воинствующей церкви что от меня нужно, на это есть день! Проваливай-ка, а не то получишь сливу в лоб!

– Живее! – вдруг донесся с улицы рыкающий бас. – Что вы там, заснули, что ли? Ломай дверь!

– Барон Мандельштамм! – узнал голос Збигнев.

В заваленном вещами окне осажденные оставили маленькую щелку для наблюдений. Не успел Франц подать знак, чтобы затушили масляную лампу, как к щели приникла чья-то физиономия и немигающий глаз попытался при свете небольшой коптилки оглядеть комнату. Франц сунул в щель еще не потухший фитиль. Человек заорал от боли и тотчас же отскочил от окна.

– Что, не шляхетский способ обороны? – видя недовольное лицо Збигнева, спросил Франц. – А когда нас с вами, пан Збигнев, будут поджаривать на костре, вы и шляхетство свое забудете! Тс-с-с! – и, приложившись, тут же выстрелил.

Громко охнув, один из ландскнехтов свалился к самым ногам лошади барона.

– Доннерветтер! – заорал Мандельштамм. – Один окривел, второй убит – этак они мне всех людей изведут, а я за каждого солдата деньги плачу! Суньте аркебузу в окно и палите! Раз – мимо, два – мимо, но в конце концов кого-нибудь да подстрелите!

Начальник ландскнехтов, подойдя к барону, стал что-то шептать ему на ухо.

– К чертовой бабушке! – заорал тот. – Тогда пускай его преосвященство нанимает своих солдат. Давайте-ка сюда этого кривого!

Ландскнехт подошел, прижимая к глазу тряпицу.

– Ты рассмотрел, сколько там этих еретиков внутри? – спросил барон.

Солдат молчал.

– Тебе что, язык отстрелили? – грозно рявкнул Мандельштамм.

По лицу ландскнехта расплывались слезы и кровь.

– Их там не один человек, – сказал он дрожащим голосом. – Разрешите пойти на перевязку!..

– Кто схватит еретика живьем, – кричал Мандельштамм, – тому святой отец обещает пятьдесят талеров, а я за мертвого от себя еще двадцать пять добавлю! Вперед, ребята! Веселее!

Первый из выполнивших приказание барона солдат упал тут же с размозженной головой. Трудно сказать, от чьей руки он пострадал: выстрелы Каспера и Збигнева прозвучали почти одновременно.

Толпа вначале отшатнулась от окна, потом, понукаемая начальником, снова к нему придвинулась. Барон что-то кричал наемникам, стараясь все же держаться от опасного места подальше.

– Не забывайте о двери! – предостерегающе шепнул Франц. Но было уже поздно.

Тра-а-а-х! В вышибленную филенку просунулось тупое дуло аркебузы.

– Наподдай! Наподдай! – командовал кто-то на улице по-немецки.

– Наподдам! – с сердцем пробормотал Збигнев и действительно так наподдал по дулу, что на крылечке раздался треск сломанных перилец и что-то с грохотом рухнуло вниз.

– Расходился наш пан шляхтич, – с одобрением промолвил Франц. – Небось в грудь мерзавцу под самые ребра его же аркебузу вогнал!.. Окошко! Окошко!

Так и перебегали осажденные от двери к окну и от окна к двери.

– Что-то Уршулы с подмогой так долго нет! – с тревогой сказал Збигнев.

– Ночь, – коротко отозвался Франц. – Трудно людей созвать…

– Бери их! – бесновался на улице барон. – Живыми или мертвыми бери!

На крылечке слышно было кряхтение, какая-то возня. С грохотом повалился с самой верхушки заслона тяжелый дубовый табурет.

– Эх, поддается дверь, – пробормотал Франц с досадой. – Давайте еще что-нибудь! – добавил он, оглянувшись.

А Збигнев с Каспером уже подтащили к двери огромный куль с мукой.

– Пускай они даже высадят дверь, – с угрозой пробормотал Збигнев, – мы с Каспером станем по обе стороны и будем защищать узкий проход. Вспомним о Фермопилах!

Вспоминать о Фермопилах было некому: Франц вообще о них не слыхал, а Касперу было не до них – он с аркебузой наготове сторожил у окна.

Вдруг он в тревоге повернулся к товарищам:

– Барон отдал приказание поджигать дом!

Осажденные прислушались.

– Ленивые свиньи! – отдавался в узеньком переулке голос барона. – Где же факелы? Тащите их сюда! А вы вчетвером собирайте щепки, в порту этого добра много! Мы выкурим их всех, как лисицу из норы!

В пылу гнева Мандельштамм забыл об осторожности.

– Посторонитесь-ка! – сказал Франц товарищам.

Долго он не целился. Беглый хлоп недаром столько месяцев пробыл в егерях у бургомистра Тешнера. С одного выстрела он валил оленя.

В маленькой комнатке раздался ужасающий грохот.

– Господин барон убит! – прорезал наступившую тишину чей-то пронзительный возглас.

– И тебя туда же! – сквозь зубы пробормотал Франц.

Второй выстрел последовал за первым.

– Господин начальник убит! – раздался отчаянный крик. – Что делать, господин начальник убит!

Франц Фогель не знал промахов.

– Ну что ж, давайте в порт, к нашей бригантине! – предложил было кто-то из ландскнехтов и тотчас же испуганно нырнул в толпу: к домику Франца подскакал еще один всадник.

– Кто это в порт собрался! – закричал он. – Первый же, кто повернет назад, отведает вот это! – Он вытащил длинный меч. – Ага, натащили щепы? Ну что ж, дом подожжем, а вы сторожите все выходы! Это тебе на бригантину захотелось? – повернулся он к рослому солдату с серьгой в ухе. – Если жив останешься, попадешь домой. Но не раньше, как выполнишь то, для чего тебя наняли! А пока подбери пяток товарищей и полезайте на крышу – как бы они через чердак не удрали…

– Эге-ге, этот бархатный голос мне знаком! – пробормотал Каспер. Он внимательно прицелился, но курка не спускал.

И аркебузы, и сабли, и ножи, и даже пороховницы Збигнев из дому захватил, но пороху в них было мало. Стрелять нужно было с выбором.

– Что же ты медлишь? – прошептал Збигнев Касперу на ухо. – Это фон Эльстер, не узнал его, что ли?

Но Каспер молча вглядывался в темноту. Вот по переулку прошло еще несколько человек. Кто-то в длиннополой одежде, раскинув руки, заслонил окно.

– Запрещаю убивать кого бы то ни было, – раздался предостерегающий тихий голос. – Мы должны в целости препроводить всех к отцам инквизиторам.

– Патер Арнольд! – не мог удержаться от восклицания Збигнев. – Драгоценный мой наставник!

Вот тогда-то и прозвучал выстрел Каспера.

Сколько раз, бывало, твердил ему старый рубака атаман Шкурко: «Ненавидеть или любить, сынок, можешь горячо, но целиться во врага надо холодно, с расчетом».

Не до холода и не до расчета было сейчас Касперу, и он промахнулся. Больше пороху у четверых товарищей не осталось.

Ландскнехты, послушные приказанию фон Эльстера, цепочкой окружили дом, столпились у крыльца, только к окну подходить остерегались.

Слышно было, как тяжелые сапоги загрохотали по черепице крыши.

– Митта! – сказал Збигнев. – Надо ее привести сюда!

– Гореть всюду будет жарко! – проворчал Франц сердито. И, глядя в окно, добавил: – А вот уже и факелы несут!

– Помолимся, ребята, – сказал он, опускаясь на колени. – Авось и без поповского последнего причастия попадем на тот свет! – И вдруг тут же вскочил на ноги.

– Держитесь, братья, идем на помощь! – загремел у самых окон дома зычный голос кузнеца Петера. – Бей папистов проклятых!

– Гляди назад! – заорал фон Эльстер. – Аркебузы – огонь!

Раздался залп. Один факел, дымя, покатился в траву. Над толпой пронесся жалобный женский стон.

– Уршула! – вне себя от ярости закричал Франц.

– Уршулу убили! – отозвался голос из толпы. – Бей проклятых наемников, бей без пощады!

Аркебузеры не могли сдержать яростный натиск кучки молодых парней, приведенных кузнецом. Десятка полтора здоровенных моряков с топорами, рослых грузчиков с баграми и дубинками до того стремительно налетели на ландскнехтов, что не прошло и часа, как схватка была кончена.

Наконец можно открыть дверь! Збигнев бросился к отцу Арнольду. Кардинал, взобравшись на коня Мандельштамма, дал было шпоры. Его бывший ученик одной рукой схватил коня под уздцы, а другой – с силой рванул старика с седла, но тут же от удара мечом замертво свалился рядом с кардиналом на землю.

Повторить удар рыцарь фон Эльстер не успел: острый крюк багра стащил его с коня. Едва он вскочил на ноги, как Каспер вонзил клинок ему в грудь.

– За Збышка! За Вуйка! – хрипло приговаривал он. – А это – за Каспера Берната, проданного в рабство!

Патера Арнольда прикончил кто-то из матросов.

Подняв истекающую кровью Уршулу, Франц на руках, как ребенка, внес ее в дом.

Оставшиеся без начальников и руководителей ландскнехты бестолково метались в переулке и разбегались по соседним улицам.

Перед домиком Франца остались только убитые и раненые да толпились ребята кузнеца с дубинками, топорами и баграми.

Каспер наклонился над распростертым у крыльца телом Збигнева.

– Збышек! Откликнись! Скажи хоть слово!

Збигнев тяжело и хрипло дышал. Кто-то посветил факелом, раненый на секунду открыл глаза и тут же закрыл их снова. На земле расплывалось темное пятно, подошвы Каспера скользили в крови.

Осторожно приподняв Збигнева, Каспер с матросом внесли его в дом. Их догнали легкие шаги: это Митта, спустившись с чердака, в темноте и сутолоке разыскала своего любимого.

Двое портовых рабочих привели обезоруженного ландскнехта с серьгой в ухе.

– Что делать с подлюгой? – спросили кузнеца. – Мы уже после смерти начальников захватили его на крыше.

– По справедливости их всех следовало бы вздернуть… Но что с них спрашивать! Эй ты, зови своих молодцов да подберите этих вот. – Петер показал на тела убитых и раненых. – Грузите их на бригантину и уходите, пока целы, в море!

– Да ведь перевешают нас всех, как собак, если мы с таким грузом явимся в Кенигсберг, – мрачно прохрипел солдат с серьгой. – Скажут еще, пожалуй, что мы сами их…

– Да, такие случаи бывали, – заметил Франц. – В замке Рутенберг наемники убили старого рыцаря и его сына, а сами переметнулись к Мюнцеру.

– А кто тебе, дядя, велит тащить их в Кенигсберг? – усмехнувшись, заметил молодой матрос. – Море большое, камней на берегу хватит! А сами расходитесь по домам, платить-то вам уже некому!

Ландскнехт промолчал и пошел собирать своих.

Занималась заря. Надо было решать, что делать дальше.

Перевязав Збигнева, заботу о котором взяла на себя Митта, Каспер присоединился к Францу и Петеру, расположившимся за столом потолковать о делах.

Кузнец предложил Митту с раненым Збигневом, Франца и Уршулу отправить во Фромборк.

– А зачем, не пойму, нам уезжать сейчас, когда со злодеями мы разделались? – возражал Франц. – Да и как раненых наших тревожить?

– За то, что мы «разделались», нас тоже по головке не погладят, у твоего порога все это случилось… – резонно заметил кузнец. – Меня-то и матросов да грузчиков моих ищи-свищи – мало ли в порту матросов… Да и святая коллегия может назначить других людей для ведения вашего дела, – добавил он, подумав, – обвинение в святотатстве с вас еще не снято. А что до раненых…

– Раненых лучше отца Коперника никто на ноги не поставит, – вмешался Каспер. – До Фромборка путь недолгий… А окрепнут немного – отец Миколай сам распорядится: в Ольштын ли их к отцу Тидеману переправить или в Гданьск.

– И ты с ними? – спросил Петер.

– Я останусь здесь. Мне ничто не грозит… Переселюсь к Суходольским до приезда пана Вацлава или возвращения Збышека… Нельзя в такое время оставлять в доме одних женщин! Да я ведь и ненадолго – ремонт на «Гелиосе» заканчивается, скоро отплыву в дальние страны…

С первыми лучами солнца большая шестивесельная лодка отчалила от пристани Мотлавы. Каспер стоял на берегу и махал отъезжающим рукой.

С тяжелым сердцем возвращался он в дом Суходольских. Было уже совсем светло, но Каспер несколько раз прошелся мимо крыльца, чтобы ранним приходом не обеспокоить хозяек.

Ванду он застал в столовой одну: пани Ангелина, вне себя от тревоги за Збышека и Митту, молилась в спальне.

– Только вы уж матушку не волнуйте, – сказал Каспер, закончив рассказ о событиях сегодняшней ночи, – когда вы ее достаточно подготовите, можно будет посвятить ее во все, но даст бог, Збигнев до того времени окончательно поправится…

– Почему же пан Каспер не уехал с ними? Мой боже, у меня теперь ни на минуту не будет спокойно на сердце!

– Мне ничто не угрожает, панна Ванда… И все же я попрошу пристанища в вашем доме, хотя бы до приезда пана Вацлава…

Ванда молча с благодарностью пожала Касперу руку.

С утра до вечера Каспер теперь пропадал в порту. Весна была в полном разгаре, и «Гелиос» вскоре должен был выйти в море. Ремонт подходил к концу. Каравелла вся сияла свежей краской, на бушприте уже развевался польский флаг. Корабль гордо и плавно покачивался у причала.

Обитателей дома Суходольских беспокоило только отсутствие вестей от Збигнева и Митты.

Наконец пришло долгожданное письмо из Фромборка.

Збигнев уже мог сидеть, писать, играть с Миттой в шахматы. Об этом он и сообщал Касперу и Ванде. Здоровье Уршулы тоже быстро идет на поправку. Раны их, как оказалось, были не опасные. Отец Миколай принял беглецов с большим радушием, а сейчас собирается препроводить всех в Ольштын, где им будет еще спокойнее. Отец Тидеман в Ольштыне же повенчает Збышка с Миттой.

Глава двенадцатая
САМАЯ КОРОТКАЯ, НО ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ ДЛЯ КАСПЕРА И ВАНДЫ

К началу лета в Гданьск наконец возвратился пан Вацлав Суходольский.

От него, как, впрочем, и от пани Ангелины, удалось скрыть трагические происшествия в Осеках. Домочадцы только сообщили старому шляхтичу, что Збигнева с невестой пригласил к себе погостить в Лидзбарк каноник Коперник, а венчать их будет сам наместник Ольштына каноник Тидеман Гизе.

По покашливанию и по разглаживанию усов можно было судить о том, какою гордостью наполнило сердце пана Вацлава это известие. Однако он тут же пригорюнился.

– Что за молодежь пошла нынче! – сетовал он. – Все у них в спешке! Всё неожиданно. Раз-два – и свадьба! А приглашения разослать? А благословение у родителей получить?

Ванда напомнила отцу, что разговоры о женитьбе Збышка ведутся уже давно.

– Пусть так, но свадьбу необходимо отпраздновать как полагается: никто в роду Суходольских не венчался еще втихомолку! Тем более сейчас мы можем, себе это позволить.

 
Над домиком нашим
Солнышко светит,
Слива цветет
И порхают стрижи…
 

– закончил свою речь пан Вацлав словами старой поморской песенки.

Быть спокойным за свой дом, за Збигнева, за Митту у старого шляхтича были все основания. Разве не принял самым благосклонным образом король его встречную жалобу? И, если барон Мандельштамм и аббатиса еще не в тюрьме, это только потому, что старый разбойник, вероятно, сбежал из Польши, а монахиня, как видно, совсем выжила из ума.

Вызванная на предварительный допрос, она изрыгала на собственного брата такие проклятия, что ее в конце концов, следуя указаниям из Рима, оставили в покое.

Мать Целестина, например, во всеуслышание заявила, что бессовестно обманута родным братом, который уверил ее в безумии девицы Ланге, что нападение на обоз с монастырскими сокровищами совершил опять-таки ее брат, а никакие не Збигневы и не Генрихи, которых напрасно ищет святая коллегия. Вот с этим награбленным добром братец ее и скрылся от правосудия, – как видно, сбежал в Италию. Похоже, что это именно так: с ним вместе исчезли бесследно и его постоянные собутыльники – рыцарь фон Эльстер и патер Арнольд. В похищении двух монахинь фон Эльстер уж безусловно участвовал: он давно заглядывался на хорошенькую Уршулу, бывшую служанку Тешнера!

Старуха не знала, что патер Арнольд, покинув пределы Польши, так высоко поднялся по иерархической лестнице! Знали зато об этом другие. И, когда настоятельница пояснила, что рыцарь и поп не оставят ее брата в покое, пока не выудят у него последний золотой, суд, опасаясь дальнейших разоблачений полупомешанной старухи, дело прекратил.

Словом, обстоятельства складывались для старого шляхтича весьма благоприятно… Беда только, что деньги – свои и взятые взаймы у будущего зятя – пан Вацлав все поизрасходовал.

Сообщая об этом с несколько смущенным видом, пан Суходольский вдруг обратил внимание на то, что за столом отсутствует их постоянный гость – купец Куглер.

– А что это Адольфа третий день не видать? – спросил он, подозрительно оглядывая Ванду и Каспера. – Пани Ангелина, куда же подавался наш славный Адольф?

Пани Ангелина, перекрестившись украдкой, только было собралась сообщить мужу о разрыве, происшедшем между Вандусей и Куглером, как дочь остановила ее движением руки.

– Вот, пан отец, – сказала она спокойно, – в ваше отсутствие пришла эта бумага из суда… Вас вызывают ответчиком по иску Куглера, предъявленному вам на сумму в десять тысяч талеров.

– Как это – ответчиком? – пробормотал пан Вацлав. – А ну-ка, давай сюда бумажку!

Увы! Ванда была права: перед паном Вацлавом лежала копия искового заявления негоцианта Адольфа Куглера о взыскании с Вацлава Суходольского (Пся крев! Даже не написал «с пана Вацлава Суходольского»!) десяти тысяч талеров – ссуды, данной ему взаймы Куглером сроком на три месяца.

– Никогда и разговора о трех месяцах не было! – воскликнул пан Вацлав возмущенно. – Все это его торгашеские враки! Пан Бронислав Винявский мигом утрет купчине нос – нечего наводить тень на ясный день, порочить честное имя Суходольских! Ну, Ванды теперь Куглеру не видать, как собственных ушей!

Через несколько дней из суда последовал второй вызов, а еще через день пан Бронислав Винявский с поклонами и извинениями навестил пана Вацлава с просьбой не задерживать судопроизводства и явиться для дачи показаний.

– Теперь ведь не те времена, когда шляхтич был хозяином в королевстве! – говорил судья виновато. – Теперь купец может требовать суда скорого и правого! Однако, если Куглер взвел напраслину на пана Вацлава, это ему так не пройдет!

Пан Суходольский, слушая своего старого соратника, удовлетворенно покачивал головой, а вечером, как в добрые старые времена, затянул своим густым басом песенку про сливу и стрижей.

После этого, однако, пан Вацлав больше уже не певал!

В помещение суда пан Суходольский вошел орлом, покинул же он суд, ведомый под руки Каспером и Вандой, еле передвигая ноги и бормоча себе что-то под нос.

Никто из присяжных шляхтичей, несмотря на все желание помочь своему собрату, не мог опорочить иск купца Куглера.

– Это ваша подпись? – с надеждой спросил судья, после того как была зачитана расписка пана Вацлава Суходольского в том, что он для обеспечения и своевременного возвращения долга купцу Адольфу Куглеру закладывает ему свое имение Сухой дол и городской дом. В случае невозвращения этого долга в течение трех месяцев со дня подписания документа имение Сухой дол, равно как и дом в Гданьске, поступает в полное владение упомянутого купца Куглера.

Пан Вацлав еще раз разгладил пергамент.

– Подпись моя, – подтвердил он тихо.

У Ванды вырвалось возмущенное восклицание, она даже привскочила с места, но Каспер удержал ее за руку.

– Я хотела открыть всем, о чем толковал со мной Куглер тогда в «Артусе»!

– У вас не было свидетелей, – печально возразил Каспер. – Догадываюсь, что он принуждал вас выйти за него замуж, грозя в противном случае разорить вашу семью. Но это сделал уже до него сам пан Вацлав, выдав купцу такого рода расписку.

Итак, имение Сухой дол с его парками, лугами, мельницами и пашнями, а также роскошный дом Суходольских в Гданьске перешли во владение купца Куглера.

Из всего имущества пану Вацлаву осталась небольшая избушка в Осеках, где раньше во время сплава леса ютились плотовщики.

Задолго до того, как решение суда вступило в силу, пан Вацлав велел своим домочадцам перебираться в Осеки.

– Пусть простит меня Збышек, – сказал он уныло, – не приготовил я ему с молодой женушкой достойного помещения! – И тут же придрался к дочери: – Вот ты крутила-финтила с женихами, а теперь оставайся в старых девках!

Пани Ангелина с испугом оглянулась на Ванду. Вацлав со зла да с горя может бог знает что наговорить! А ведь Вандуся, как покорная дочь, три года назад, выполняя отцовскую волю, дала слово Куглеру. Больше женихов у нее не было.

Старая дама ожидала взрыва негодования, дочь ее особо кротким нравом не отличалась, однако Ванда приняла слова отца с веселой улыбкой.

– Ну что ж, останусь в девушках – буду покоить вашу с мамулей старость, – сказала она спокойно. – А если найдется хороший человек, вы меня благословите, правда, пан отец? Вы ведь больше не будете гнаться за богатством?

Гданьский башмачный мастер Граббе ежегодно посылал своего доверенного человека в Крулевец – проведать цены на товар и заручиться заказами.

В этот год по хозяйским делам в Крулевец отправился башмачный подмастерье Курт Грухов, закадычный приятель кузнеца Петера.

Ему-то рабочий люд Гданьска и поручил расспросить у тамошних братьев о казни двух великих мучеников за дело народа – отца Станислава Когута и отца Яна Склембинского.

Прошло немало времени, пока наконец Курт вернулся в Гданьск, весь посеревший от усталости и горя.

Со всеми подробностями, хотя и с чужих слов, рассказал он, как шипели и стреляли огнем политые смолой бревна, из коих был сложен костер мучеников, как ветер раздувал пламя, а отец Станислав, точно ангел мщения, грозный и величественный, несмотря на напяленный на него колпак кающегося, держал свою последнюю речь к народу.

Вытащив из рукава бумажку, где были записаны предсмертные слова отца Станислава, Курт Грухов попросил Каспера прочитать их вслух.

– «Братья и сестры, – внятно и громко читал Каспер, – вот глядите, схватили меня по повелению слуги антихриста, восседающего на престоле в Риме, и повезли сюда, далеко от родного дома. Мучители мои полагали, что вы, немецкие люди, будете радоваться, глядя, как жгут поляка. Ошиблись приспешники Вельзевула! Господь наделил меня хорошим зрением, мне отсюда видны слезы на глазах женщин и сжатые кулаки мужчин! Подыми, добрая женщина, повыше своего первенца – придет пора, и он расскажет братьям своим и сестрам, как слуги антихриста пытались сжечь на костре правду, а сожгли только бренную мою оболочку! Следите внимательно: когда огонь достигнет моего сердца, правда белым голубем вылетит из него и взмоет в ясное небо!»

Может быть, и сказал Сташек что-нибудь похожее на эту складную и очень напоминающую проповеди Лютера речь, но неизвестные доброжелатели записали ее, конечно, не дословно.

А пожалуй, все-таки хорошо, что они ее записали.

Курт Грухов божился, что многие жители Крулевца видели, как голубь правды взмыл над почерневшими останками отца Станислава и исчез в веселом синем небе.

Второй осужденный, отец Ян, не мог сам взойти на костер – так размозжили ему обе ступни братья инквизиторы испанским сапогом. Черно-белый монах[62]62
  Черно-белое одеяние носили доминиканцы.


[Закрыть] попытался ему помочь, но отец Ян с презрением его оттолкнул и оперся об изувеченную руку тоже с трудом передвигающегося товарища. Никаких речей отец Ян не произносил, только когда огнем опалило ему лицо, тихо сказал:

– Ныне отпущаеши раба твоего, господи!

Однако этот тихий голос громом разнесся по всей базарной площади. Господь сотворил чудо, голос несчастного проник в самые отдаленные улицы и переулки, вошел в уши и сердца людей, разошелся по гавани, затрепетал в мачтовых реях… И до сих пор, переносимый ветром, он звучит по всему Крулевцу.

Подмастерье божился, что, когда он пять дней спустя после казни прибыл в Крулевец, голос отца Яна был еще слышен – слабо, но достаточно ясно. И многие из рабочего люда Гданьска поверили подмастерью.

С бьющимся сердцем выслушал Каспер известие о мучениях и смерти своих товарищей.

Курт Грухов мог ошибиться, он мог, наконец, солгать, но и во лжи этой была какая-то своя святая правда.

Не пять дней, а годы и десятки лет будут жить в сердцах людей последние слова мучеников, отдавших свою жизнь за правду.

Этой же ночью Каспер, не выдержав, написал длинное послание отцу Миколаю Копернику. Кто лучше Учителя сможет ему объяснить, почему злые и ничтожные – лихоимцы, убийцы, грабители – торжествуют, а людей, сражающихся за правду, возводят на костры. От отца Миколая ответа не было. Пришло второе письмо от Збигнева. Вот оно-то как бы и послужило ответом на сомнения Каспера.

Молодожены посылали Ванде и своему милому другу Касперу тысячи приветов, пожеланий счастья, здоровья, а Касперу особо – успеха в плавании. То, что им двоим с Вандой было написано одно письмо, наполнило душу молодого человека и надеждой, и тревогой, и радостью. В конце письма сделал небольшую приписку отец Тидеман Гизе.

«Твое письмо, милый Каспрук, – писал наместник Ольштына, – было получено в бытность мою во Фромборке, однако отца Миколая оно не застало. Письмо я захватил с собою в Ольштын – во Фромборке слишком много любопытных людей, – берегу его нераспечатанным… Збигнев рассказал мне, – читал Каспер дальше, – что святые отцы инквизиторы захватили ваших коллег по Краковской академии, и я полагаю, что в письме своем ты обращаешься к отцу Миколаю с просьбой добиться их помилования».

«Матка бозка, это я должен был сделать в первую очередь! – подумал Каспер с раскаяньем. – Впрочем, я и сам узнал об этой беде слишком поздно».

«Однако еще до получения твоего письма отец Миколай уже шесть дней назад выехал в Краков похлопотать о несчастных. Так как это письмо мое доставит тебе верный человек, без опасения могу сказать, что я, как христианин, весьма жалею о том, что случилось. Как наместник же, знакомый к тому же с церковными делами, могу сказать: я давно уже предполагал, что хлопоты отца Миколая ни к чему не приведут. Его преосвященство епископ Маврикий Фербер поставил своей целью истреблять „лютерову чуму“, а он сильнее при папском дворе, чем отец Миколай. И, как наместник же, не могу не добавить, что публичное сожжение скромных и честных людей, пускай даже они еретики, сильно отзовется в сердцах людей, кои будут при этом присутствовать. А это чревато последствиями, которые трудно предугадать. Должен тебе признаться…»

«Еще один голубь правды, взмывающий в небо», – подумал Каспер растроганно. И вдруг, встретив далее в письме ненавистное ему имя Фабиана Лузянского, три или четыре раза перечитал это место.

«…должен тебе признаться, что, относясь без всякого почтения к преемнику великого Лукаша Ваценрода – ничтожному Фабиану Лузянскому (историю с письмом магистра ты, конечно, помнишь хорошо!), я не тебе первому привожу разумное высказывание Фабиана: „Борьба Рима с Лютером должна вестись не насилием, а убеждением“.

…В Гданьском порту ожидалось большое торжество: еще один корабль, выстроенный силами поляков, а затем затопленный союзниками Ордена, шведами, был снова поднят со дна, отремонтирован и готов к спуску на воду!

«Гелиосу» – каравелле, в свое время в щепы разбитой бомбардами шведов, предстояло вторичное освящение, и Каспер, как капитан «Гелиоса», должен был принимать у себя на борту многочисленные делегации членов городского магистрата, членов общества судовладельцев, именитых купцов и просто видных людей города.

Он очень боялся, что на судно, по свойственной ему бесцеремонности, пожалует и Адольф Куглер, но, к счастью, этого не произошло.

Для того чтобы лишний раз повидать Ванду, Каспер передал пану Вацлаву с семьей приглашение прибыть на торжество, но гордый шляхтич отказался наотрез.

«Я беден и ничтожен, – сказал он, – не с руки мне восседать рядом с богатыми купцами и чиновниками!»

В бывшем домике плотовщиков в Осеках так привыкли к ежедневным посещениям молодого капитана, что пустовавшее место за столом бросалось в глаза.

Несмотря на то что Каспер Бернат уже попрощался с семьей Суходольских, пани Ангелина нет-нет да поглядывала на окна. Да и собирать на стол у нее как-то пропала охота.

– Будем мы сегодня ужинать или не будем? – с притворным гневом спросил наконец пан Вацлав. – Нынче он еще здесь, а вы ходите, точно в воду опущенные… А завтра небось уже начнете считать, далеко ли отплыл ваш Каспер от Гданьска!

Старый шляхтич хотел еще что-то добавить, но, разглядев расстроенное лицо дочери, замолчал.

А Ванда, забравшись в свою светелку, принялась было за вышиванье, но тут же его оставила. Полила цветы…

Прозвонили к поздней обедне. Ванда взяла молитвенник. Он раскрылся там, где была закладка, – на молитве о плавающих и путешествующих. Девушка проглотила слезы.