Текст книги "Приключения Каспера Берната в Польше и других странах"

Автор книги: Зинаида Шишова

Соавторы: Сергей Царевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

– Значит, я был прав! – сказал сам себе Коперник, закрывая глаза.

Отец Миколай ошибался, полагая, что ему не доведется еще раз навестить свою больную. Через три недели ему снова пришлось отправиться по делам диацеза в Гданьск, и как обрадовались все Суходольские, когда Юзеф доложил о его преподобии канонике Миколае Копернике!

Встречать высокого гостя вышла в прихожую вся семья.

Ванда первая бросилась к канонику, крича:

– Пан доктор, Митта сегодня уже улыбнулась!

Збигнев и Адольф Куглер помогли канонику разоблачиться, пани Ангелина приложилась к его руке, а хорошенькая Уршула, не зная, что делать, бережно сняла с его рясы пушинку.

Через минуту все собрались было в комнате больной, но каноник безжалостно велел им дожидаться в столовой.

– Слабость большая, – сказал он, выслушав девушку. – Ну как, забыли вы уже о монастыре, дитя мое? – спросил он ласково.

К удивлению его, Митта, зарывшись лицом в подушку, ответила:

– Только в монастырь!.. Больше выхода у меня нет!

– Да что вы! С такими трудностями Збигнев…

Но Митта не дала ему закончить.

– Збышек, родненький, – пробормотала она сквозь слезы. – Збышек, солнышко мое! – И, подняв на каноника голубые, ставшие сейчас огромными глаза, спросила: – Вы знаете, что я дала слово Касперу Бернату быть его женой?

– Сколько лет, дочь моя, было вам, когда вы дали это слово? – ласково спросил Коперник. – Двенадцать? Тринадцать?

– Тринадцать, – еле слышно прошептала Митта. – Но я должна это слово сдержать… Так ведь?

Коперника обрадовало уже то, что девушка сказала это совсем другим тоном. Она как будто размышляла, должна ли взрослая девица выполнять обещание, данное несмышленой девочкой.

– Поверьте, дочь моя, – сказал он как можно тверже, – Каспер мне как родной сын… Много я отдал бы за то, чтобы он остался в живых! Но… прошло столько лет… Я хорошо знаю Каспера и знаю, что, останься он в живых, он не потребовал бы от своей бывшей невесты верности, зная…

Митта испуганно подняла на него глаза.

– Каспер настолько честен и благороден, что никогда бы не требовал от вас исполнения клятвы, зная, что вы любите другого.

– Что-о-о?! – вскрикнула девушка.

– Вы любите Збигнева? – спросил Коперник, заглядывая в полные слез голубые глаза.

– Да, пан доктор, – ответила она так тихо, что он скорее угадал, чем расслышал ее слова. – Поэтому-то я и хочу пойти в монастырь, – добавила Митта громче. – Там замолю свой грех…

– Грех был бы, если бы вы, любя Збигнева, соединили свою судьбу с Каспером, – возразил Коперник. – И грех делать несчастным человека, которого вы любите, который вас любит и который спас вас от напасти. И еще должен вам сказать, что грех вам будет пойти в монастырь… Кто же будет ухаживать за вашим старым, больным отцом?

– Отцом? – переспросила Митта. – А разве вам не рассказали, как расправился с ним проклятый богом рыцарь Мандельштамм? Уже восемь лет, как отца моего нет на свете!

– Пока я ничего не могу утверждать достоверно, но у меня есть надежда, что отец ваш жив, хотя и тяжело болен…

Девушка схватилась за сердце, но доктор Коперник знал, что от радостных вестей не умирают. Он следил, как румянец слабыми пятнышками проступает на щеках Митты.

– Можно мне подумать немного? – спросила она жалобно. И потом долго лежала с закрытыми глазами.

Коперник погладил ее по пушистым волосам.

– Сказать обо всем Збигневу, чтобы бедняга больше не терзался? – спросил он ласково.

– Я еще немного подумаю… Я уже почти знаю, как решу… Только позвольте мне еще немного подумать!

Каноник стоял, опираясь рукою на спинку кровати. Прижавшись губами к этой сильной и доброй руке, Митта, смеясь и плача, сказала:

– Так, значит, это не грешно и не стыдно – быть счастливой?

В первый раз за время болезни Митты Збигнев остался с ней наедине.

Оба молчали, и кто-нибудь, заглянув в комнату, решил бы, что больная уснула, а Збигнев бережет ее сон.

Однако Ванда, открыв дверь, тотчас же ее прикрыла и в гостиной появилась с таким сияющим лицом, что и мать и отец обратили на это внимание.

– Вы объяснились с паном Адольфом? – спросила пани Ангелина. – Ты счастлива, моя доченька?

– Я счастлива счастьем нашего Збышка… И он вполне его заслужил… А пан Адольф еще не приходил сегодня…

Поздно вечером в Эблонге, закончив подсчет оружия и распорядившись выставить сторожевые заставы, отец Миколай заглянул в каморку, где поместили несчастного помешанного старика, которого привезли из Ольштына.

«Глаза сейчас закрыты, но я отлично помню их небесно-голубой цвет, – думал Коперник. – И нос такой же, как у Митты, прямой, с маленькой горбинкой… И рот… Даже уши такие же маленькие и плотно прижатые к голове… Говорят, это признак хитрости и дурного нрава, но, судя по Митте, это неверно…»

Старик, застонав во сне, повернулся на другой бок и сладко захрапел.

«Шрам от уха до уха… Барон палкой раскроил ему череп… И сотрясение, очевидно, было сильное…»

Как доброжелатель влюбленных, отец Миколай старался уверить себя, что слабоумие старика можно излечить. Как опытный хирург, он понимал, что это задача трудная и навряд ли выполнимая.

Глава седьмая
ПО ДОРОГАМ ВОЙНЫ

Сквозь хмурые тучи пробивалось серое декабрьское утро 1520 года.

За высокими стенами эблонгского приходского странноприимного дома было еще совсем темно. Сторож, позвякивая связкой огромных ключей, взывал во весь голос:

– А ну, вельможное панство! Пошарьте в своих пожитках, все ли цело? И не прибавилось ли чего чужого? Пока не проверю мешков, не открою!

Сторож трижды повторил это обращение, и в сенях столпилась уже очередь постояльцев – кто с сумой, кто с заплечным мешком или сундучком, а кто и с пустыми руками. Со скрипом повернулся ключ в замке. Загремели засовы. Один за другим гости странноприимного дома стали покидать свое унылое убежище.

Только один из постояльцев не торопился уходить.

– Ну ты, слышь, пошевеливайся. Отец Ян, смотритель, уже встал… А он у нас краковяк, академик, не любит беспорядка… Мне нужно после всех вас подмести полы, помыть…

– Отец Ян? – в раздумье повторил постоялец. – Из Кракова? Уж не Склембинский он по фамилии?

– А что мы за паны, чтобы фамилию у смотрителя спрашивать?! Отец Ян, и всё. Четвертый год у нас… Эй, эй, куда ты!

Постоялец вернулся в сени, постучался к смотрителю и, не дожидаясь разрешения, шагнул за порог и остановился с шапкой в руках.

Отец Ян, высокий, тощий молодой ксендз, сидел у стола за утренним завтраком.

Смотритель поднял глаза на непрошеного гостя, и вдруг рука его с куском рыбы застыла в воздухе, а рот так и остался открытым.

С удивлением и ужасом смотрел он на гостя. Два огромных шрама крест-накрест пересекали его лицо, темно-багровые рубцы как бы делили лоб, щеки и подбородок на четыре равные части.

– Сорока! – с усмешкой окликнул хозяина гость.

– Именем бога, кто ты? – пробормотал испуганный ксендз, бледный, как скатерть.

– Неужто не узнаешь меня, Ясь? Вспомни Краков, академию…

Ксендз шагнул из-за стола и пристально вгляделся в это изуродованное лицо.

– Рыжий! Каспер? Неужели?

– Да, да, Каспер Бернат.

– Рыжий! – еще раз воскликнул отец Ян и бросился к гостю. – Садись, друг мой, садись вон сюда, в кресло. Да скинь свою свитку! Эй, Павел! – позвал он слугу. – Жарь скорее яичницу да вбей побольше яиц: шесть… нет, лучше десяток… Сала, цибули не забудь, мигом!.. Постой, притащи из кладовки кувшин вина!

Ян стоял перед расположившимся в кресле Каспером и грустно покачивал головой.

– Пан Езус! Пан Езус! Где это тебя так обработали? На войне небось? Кшижаки? Ох, Рыжий, что они с тобой сделали! Сколько лет просидели на одной скамье, а сейчас я еле-еле тебя узнал… Видно, не сладко тебе пришлось – ишь седины сколько!

– Чему тут удивляться, Сорока… Пришлось воевать. Только воевал я не с кшижаками, а с турками да татарами – на Украинской земле, в Крыму, на Черном море. Ну, об этом потом… В Киеве я встретил одного ксендза, нашего краковяка из академии. Он и сказал мне, что ты где-то в этих местах… Я расспрашивал его о наших однокашниках…

– Здесь поблизости есть еще кое-кто из наших, но ты лучше о себе расскажи…

– Стой-ка, Ясь! Прежде всего не слыхал ли ты о вармийском канонике Миколае Копернике? Не знаешь, он по-прежнему во Фромборке?

– Э, вон ты о ком! Каноник? Нет, брат, забирай повыше: он сейчас наместником в Ольштыне! Весьма важный человек! Но Ольштын, слыхать, осажден сейчас кшижаками… Они двинули свои отряды вдоль Лыни и стянули к самым стенам Ольштына.

– Вот беда! – промолвил Каспер с досадой. – Как же быть? К отцу Миколаю мне нужно пробраться во что бы то ни стало!

– Оставь, друг, это сейчас дело трудное. Каким бы ты путем ни двинулся – напорешься на орденские заставы. Отдохни немного, наберись сил… и, знаешь, Каспер, надо бы тебе сменить наряд! В этой казацкой свитке тебя, пожалуй, примут за шпиона и – за здорово живешь – вздернут на первом дереве. Поживи у меня…

– Нет, Сорока, ждать я не могу!

– Но не сейчас же тебе трогаться! Давай поразмыслим немного, чего-нибудь да придумаем… А пока расскажи о себе. Где ты пропадал эти годы? Не знаю, правда ли это, но ходили слухи, будто ты и рабство на турецкой галере изведал…

– Да, – коротко сказал Каспер, – пять лет на галере. А потом… Да что старое вспоминать! Сейчас я на родине, а большего счастья нет на свете! Не знаешь, где сейчас наша старая бражка – Жбан, Жердь, Щука? Живы ли они милостью божьей?

– Кое-что рассказать тебе могу… Жбан еще толще стал, хотя харчи у него похуже моих. Он ксендзом за Балгой на орденской земле, в кашубской деревушке. Жердь?.. Да ты сейчас ахнешь! Видел я его в прошлом году в монастыре. Такой, понимаешь, видный бакалавр, в библиотеке монастырской трудился, готовился к магистерской диссертации, должен был в доминиканское братство вступить… А вот недавно я такое о нем услышал, что у меня даже волосы дыбом стали! Рассказывают, что Жердь вместе со Щукой и еще с какими-то хлопцами то ли напали на монастырь святой Екатерины, то ли в дороге – на настоятельницу монастыря, увезли двух монахинь, что были с нею, захватили золото и камни драгоценные, что настоятельница везла, и с монашками этими и с золотом удрали в Гданьск. Кардинала Арнольда (а он у нас сейчас легатом от святого престола), кардинала этого чуть удар не хватил, когда ему донесли! Говорят еще (верно ли это, не знаю), будто его высокопреосвященство раздобыл повеление от святого отца схватить Збигнева, Генриха и других и предать их суду святой инквизиции. Дымком пахнет, дымком пахнет, Каспер! Плохи дела наших товарищей: набег, грабеж, святотатство!

Каспер не мог понять, шутит ли Ясь или говорит правду.

– Да что ты трещишь, Сорока? Кто-нибудь услышит – поверит, а хлопцам и впрямь еще влетит за одни эти разговоры!

– Пусть я помру без покаяния, если соврал хоть одним словом! – стрекотал Ясь, оправдывая свою студенческую кличку. – А все-таки молодец Збигнев, настоящий гданьщанин!

– Как же это случилось, что он вдруг из самого богобоязненного католика на этакого разбойника переделался?!

Ясь-Сорока только развел руками.

– Тебя, Рыжий, долго не было на родине, многое сейчас изменилось… – сказал он тихо. И вдруг заорал: – Па-а-а-вел! Павел!.. Нету его! – вымолвил он с облегчением. – Небось в кабачок подался… А то говоришь – и не знаешь, не подслушивает ли тебя кто и не потянут ли тебя завтра отцы инквизиторы на суд… У них сейчас всюду соглядатаи!

Каспер невольно улыбнулся. Что за предосторожности! В университете Ясь-Сорока слыл за самого тихого парня. Разве что болтал он много, но ведь за болтовню, если она не задевает церковного начальства, как будто очень не взыскивают… Вот Сташек с Генрихом – те много лишнего говорили…

– Да, а Генрих не знаешь где? – вспомнил он об Адлере. – Генрих-Щука?

– Помню я тебя, Рыжий, студентом, – вдруг ни к селу ни к городу заговорил Ясь. – Когда мы к ректору заступаться за тебя шли, Сташек-Жбан рассказывал, что ты их вину взял на себя… Словом, тебе можно верить, ты не предашь друга…

– Никакой вины у них не было, – с досадой сказал Каспер. – Просто подвыпили ребята, болтали лишнее. На это ни ректор, ни декан не посмотрели бы, но педель Кристофор захотел выслужиться перед инквизитором из Рима, вот отцу ректору и пришлось строгость проявить… Да господи, ты сам об этом прекрасно знаешь: говорят, ты в мою защиту блестящую речь по-латыни отцу ректору закатил.

– Да, Рыжий, ты верный человек… А как сейчас народу нужны такие люди, как ты!.. – не слушая его, задумчиво продолжал Ясь-Сорока. – Сколько раз и Жбан и Щука тебя поминали – вот, мол, Рыжий очень бы сейчас сгодился… Да, Каспер, в народе нашем, ну… как бы тебе сказать… толки всякие пошли… Глаза открылись, что ли… Ты не поверишь, но даже лица, облеченные саном, и те стали колебаться в католической вере… Я еще так-сяк… Но Генрих – это скала! Он и на костер и на муки пойдет, как древние христиане!

– Говори толком, Сорока, а то пошел молоть: древние христиане, костер, муки…

– Словом, за его голову магистр Ордена назначил пять тысяч талеров, да святой престол в Риме столько же доплатит, чтобы нашего Щуку поймать!.. Вот тебе и древний христианин, и костер, и муки… Больше ничего не скажу. Не потому, что опасаюсь тебя, а просто сам ничего не знаю! – стрекотал Ясь и тут же выложил «больше»: – Не успеет появиться Генрих на нашей стороне, так и знай – либо монастырь сгорит, либо замок разграбят неведомые люди… На него и каноники наши зубы точат, но пока идет война с Орденом, его не трогают – он ведь со своим мужицким отрядом громит кшижаков почем зря! Однако, если святой престол с кардиналом Арнольдом фон Бреве за него возьмется, будет плохо.

– Мне бы и его хотелось повидать, – сказал Каспер. – Никак это невозможно, а, Сорока?

– Никак, – отрезал отец Ян. – Попробуй-ка пробиться к нему на орденские земли! Он же сейчас по ту сторону Лыни хозяйничает… Но, видишь ли… Сейчас в нашем доме остановился один человек. Он на днях отправляется к Генриху, в леса под Ольштыном… Может, проведет он тебя с божьей помощью…

Каспер закашлялся, чтобы скрыть улыбку: каким был Сорока десяток лет назад – добрым, отзывчивым, не в меру болтливым, – таким он и остался… Бывало, зная его уступчивость, коллеги последние гроши могли у него выманить.

– Обязательно, Ясик, с этим человеком меня сведи! – сказал Каспер горячо. – А где сейчас профессор Ланге? Тебе о нем не приходилось слышать? И Митта, Митта где? Замужем? Уехали они, как когда-то хотел профессор, в Германию?

– Э, вот с Ланге уж совсем темная история случилась. Уехал он со своей дочкой в замок Мандельштамм, на орденской земле, и как в воду канули. Хватил якобы твоего профессора удар. Барон, говорят, отправил его в Крулевец – якобы лечиться, а Ланге там и помер. Дочка без вести пропала. По этому поводу ходит множество всяких толков… Но бог с ними… Что тебе до профессора этого и до дочки профессорской? Нас, обыкновенных студентов, не из знати, он не больно жаловал… Да и много лет с тех пор прошло, что старое вспоминать!

Каспер от волнения хрустнул пальцами.

«Сорока, Сорока, знал бы ты, что значит для твоего товарища эта „дочка профессорская“!»

Где же Митта? Что с ней произошло? Где ее искать? И надо ли искать Митту? Зачем он ей, обезображенный, искалеченный?.. Может, Митта и не отвернется от него, но жизнь с ним стала бы для нее пыткой…

Видя, как буквально у него на глазах осунулось и побледнело лицо товарища, отец Ян заботливо сказал:

– Отдыхай, друг! Ты, видно, устал и измотался в дороге. А городскую одежду я тебе подыщу. Может, не бог весть какую, но целую и чистую…

Оставшись один в комнате, Каспер прилег на скамью и закрыл глаза. Однако ему было не до сна. Прежде всего нужно было привести в порядок свои планы.

«Первым делом, – решил он, – явлюсь к отцу Миколаю. Надо поведать Учителю все, что произошло со мной и Вуйком! Итак, необходимо пробираться в Ольштын. Потом, если удастся, повидаю друзей и с ними решу, как и где искать Митту, если с ней приключилось что недоброе… Но прежде всего я матушку, матушку разыщу! Потом надо будет съездить к вдове пана Конопки. Невеселое это дело приносить дурные вести, но ничего не поделаешь».

К вечеру Ясь заглянул в комнату и, убедившись, что гость его не спит, ввел человека в одежде странствующего торговца.

– Брат Роберт, – сказал он, – вот тебе и попутчик, о котором я говорил. Каспер – человек бывалый, обузой тебе не будет, а скорее подмогой в пути…

Каспер с любопытством глянул на своего будущего товарища по странствованиям. Это был рослый пожилой человек, во всех движениях которого и в осанке чувствовались спокойствие и уверенность.

– Очень хорошо, – отозвался Роберт по-немецки.

– Каспер Бернат такой же старый друг Генриха, как и я, – добавил Ясь. – Он долго отсутствовал… Сражался с турками…

– Вижу, – коротко отозвался Роберт, мельком глянув на Каспера.

– Мне необходимо пробраться в Ольштын, – обратился Каспер к Роберту. – Было бы очень хорошо, если бы по пути я смог повидаться с Генрихом.

– Когда ты хочешь отправиться, брат? – спросил Роберт.

– Да хоть завтра.

Роберт молча поклонился и вышел.

Старые товарищи проговорили всю ночь. Ясь рассказал Касперу о ходе войны между Орденом и Вармией. Много толковал Ясь и о борьбе мелкой шляхты с магнатами и королем за привилегии, о тяжелом положении кметов и мещан, о церковных делах. Но, как всегда, ни о чем не рассказав толком, он со своей невразумительной скороговоркой перескакивал с одной темы на другую.

Единственное, что уяснил себе Каспер, это то, что авторитет Рима несколько пошатнулся в этом крае, граничащем с объятыми ересью немецкими землями.

Поутру выпал обильный мокрый снег, потом подморозило.

Каспер и Роберт, попрощавшись с Ясем, закинули за плечи мешки и неторопливо двинулись по дороге, ведущей к северо-западу.

Вскоре с проезжей дороги Роберт свернул на проселок, потом на совсем глухую тропку. Вел Каспера он с осторожностью, часто оглядываясь, замедляя шаг, обходя рощи по едва заметным обледенелым тропинкам и занесенным снегом болотам, палкой нащупывая дорогу. Иногда же Роберт шагал через лес напрямик, оставляя в стороне большаки, проселки.

– Придется нам здесь поколесить, – объяснил он. – Орденские земли чередуются в этих местах с шляхетскими. Легко напороться на ландскнехтов. Они не станут долго раздумывать, свой ты или чужой, и…

Каспер хорошо понял его жест: накинут веревку на шею, и конец.

Только на третий день тяжелой и изнурительной дороги, когда путники по потрескивающему под ногами льду перешли небольшую речушку, Роберт, обернувшись к Касперу, сказал:

– Вот Вармия. А там, за лесом, Ольштын. – Он указал рукою на темнеющий за рекой лесок. – А это – Либенталь. Здесь проходили ландскнехты…

Каспер со вздохом поглядел на развалины деревни, Торчали обугленные бревна – все, что осталось от частоколов, а прямо над дорогой с высокого дуба свисала, покачиваясь на ветру, веревка с обрезанным концом.

Везде война была одна и та же – у мусульман и у христиан, у немцев, у казаков и поляков. Везде – разрушенные деревни, обугленные дома, мусор, да торчащие вверх, точно взывающие к небу, трубы обращенных в пепел домов, да тела повешенных, раскачивающиеся на деревьях. Все это было так знакомо Касперу, что не могло уже ни удивить его, ни напугать.

Разоренные деревни стали попадаться все чаще и чаще, но до сих пор путникам не довелось повстречаться с обитателями этих деревень.

На двенадцатый день пути Роберт завел Каспера в глубокий, поросший кустарником овраг. С трудом различил Каспер среди наметенных ветром сугробов землянки. Запахло дымом, хлебом… Здесь спасались бежавшие из деревень люди: они вырыли себе вдоль оврага норы и сюда же пригнали уцелевшую скотину.

Навстречу путникам вышли мужчина и женщина, видимо знакомые Роберта. Они тепло поздоровались с Ребертом и Каспером и повели в просторную землянку.

– Давно вы здесь? – спросил Роберт. – А ведь вас, Эузебиуш, я никак не ожидал встретить! А люди из Ростева где?

– Дальше двинулись! Они без жен, без детей, без скотины. К наместнику думают пробраться. А Снежа наша под самым Ольштыном. Спасибо пану наместнику – как пошли слухи о войне, он созвал всех нас и предупредил, что ожидается набег. Вот мы и порешили: мужики помоложе пойдут в крепость, оборонять город от кшижаков, а остальные – со скотиной в лес. Дай бог счастья и долгой жизни его преподобию отцу Миколаю Копернику. Приказал он нам выдать из замковых амбаров и муки, и круп, и пшеницы, и ржи, и ячменя, а еще сала и постного масла, чтобы не очень мы голодали, тут сидючи…

Каспер хотел было побольше расспросить хозяев о Копернике, но к нему подошел озабоченный Роберт.

– Пришла нам пора расставаться, если ты думаешь идти к Ольштыну, – сказал он. – Брат Генрих ушел к Мельзаку со своими людьми. А то, если хочешь, пойдем вместе к Мельзаку?

– Нет, я все-таки не оставляю мысли пробраться в Ольштын. Повидаешься с Генрихом – скажи ему, что я очень хочу с ним встретиться.

Вечером Роберт простился со всеми и двинулся к северу. Каспер стал спрашивать хозяев дорогу в Ольштын.

– Трудное, трудное это дело, – в одни голос отозвались муж и жена: – тут болота кругом, неровен час – увязнешь!

– Мне к отцу Копернику нужно, добрые люди, – сказал Каспер в отчаянии.

Это имя произвело магическое действие.

– Ну ладно уж, поведу тебя, – подумав, пообещал хозяин, с опаской оглянувшись на жену.

А Каспер и посмотреть на нее боялся: статочное ли дело – кто отпустит мужа по такому времени, да еще в такую дорогу!

Женщина, к изумлению Каспера, и не подумала отговаривать мужа.

– Надо, Эузебиуш, надо! – сказала она. – Только к самому замку тебе довести его не придется, на этой стороне кшижаков видимо-невидимо!

– До Фридрихсбаума разве? – рассуждал хозяин. – До Фридрихсбаума доведу, а уж в замок будешь пробираться как знаешь, – добавил он виновато. – Надо бы, конечно, отцу Миколаю услужить, да вот беда…

А Каспер на радостях готов был обнять и расцеловать и мужа, и жену, и их соседей, если бы они тут случились.

Шли они всю ночь. На рассвете до слуха Каспера донеслись глухие раскаты грома.

– Пушки! – сразу же определил он.

Да и Эузебиуш был неплохо с ними знаком.

– Видно, кшижаки на приступ пошли! – сумрачно проговорил он и, откинув меховой капюшон, истово перекрестился. – Помоги, милостивый боже, нашему наместнику! – произнес он молитву, точно приказание.

Дойдя до развалин деревушки, проводник Каспера остановился:

– Ну, прощай, брат! Вон, видишь, что-то чернеется? Это лагерь кшижаков. Лыню сейчас и не разглядишь – ее снегом занесло. А по ту сторону – замок. Прощай, и да будет с тобой милость господня!

Каспер остался один на окраине разоренной деревни, у обгорелой избы. Он вошел внутрь. У порога лежал убитый ландскнехт, протягивавший мертвые руки к валявшейся рядом аркебузе.

Оглянувшись по сторонам, Каспер поднял аркебузу. Потом, выйдя из избы, уселся на крыльце и не торопясь позавтракал хлебом с сыром, а еду запил водой из колодца с обгоревшим журавлем. Посидев немного на крыльце, он пошел по дороге, которая когда-то была деревенской улицей.

Там и сям валялись трупы орденских солдат, мужиков, а подле придорожного распятия лежала мертвая женщина, прижимая к груди мертвого ребенка. Каспер, покачав головой, попробовал было разнять ее руки, но это был напрасный труд.

Вернувшись в избу, он принялся стаскивать одежду с убитого ландскнехта. Труп окоченел, и сделать это было трудно, но в конце концов Касперу удалось снять с убитого широкий воротник, красную кожаную куртку с прорезями и широченные штаны. Шляпа солдата, украшенная беличьим хвостом, валялась на скамье. Каспер разделся и натянул на себя платье убитого. Оно пришлось ему почти впору.

«Так-то будет надежнее», – решил он про себя и зашагал туда, откуда доносились пушечные выстрелы.

С полчаса он шел, не встречая орденских разъездов. Но вот до слуха его донесся сначала отдаленный и невнятный, а затем все более явственный шум. Он различал уже мерный топот ног, бряцание оружия, громкую ругань. Пробираясь сквозь заснеженные кусты, Каспер очутился наконец на дороге.

Ветром донесло до него обрывки песни. На повороте показался отряд ландскнехтов.

 
Солдаты шагали под песню.
Свинец в груди, свинец в груди,
Настал мой смертный час,
Меня на копьях понесут, —
Обычай есть у нас, —
 

высоким, мальчишеским голосом выводил запевала.

Стоя за деревом, Каспер дождался, пока прошел авангард, а когда прошагала первая колонна солдат, юркнул в ряды второй.

Пожилой воин с густыми белыми усами заметил его.

– Отставать, брат, не полагается, – сказал он негромко. – Смотри, не попадись на глаза капитану Ландгаммеру, а не то не миновать тебе палок.

– Как не отстать по этакому бездорожью, – отозвался Каспер по-немецки. – Тут, видно, черти всю ночь грязь месили.

Действительно, с утра солнце пригрело землю, а к вечеру она совсем размякла. Снег таял. Люди скользили, падали, громыхая оружием, отчаянно ругались и богохульствовали.

Лес на обочине дороги расступился. На совершенно круглой поляне горело множество костров.

– Эй, кто идет? – раздался окрик часового. – Стой, тебе говорят!

– Не кричи, мешок с навозом! – отозвался другой голос. – Не видишь, с кем говоришь, заспанная свинья!

– А ты не ругайся, как пьяный поп, а отвечай, как должно. Что за отряд?

– Отряд капитана Ландгаммера, чертово отродье!

– Ландгаммера? Господи Иисусе! Куда же вы претесь, вшивое стадо! Здесь стоит славный отряд господина барона Каульбарса, а ваше место правее, вон там, у опушки, слепые олухи!

– Молчать, падаль! – взревел вдруг густой бас. – Где ставка командующего? Веди меня туда, осел! А ты, Брауде, размести отряд, разбей бивуак. Ребят накорми, выдай им водки. Ну, шагай же, остолоп!

– Пожалуйте за мной, господин фон Ландгаммер! – Это вмешался уже новый голос. – Часовой не признал вас! У господина командующего собрались все начальники отрядов. Не хватало только вашей милости. С минуту назад прибыл капитан Андраши.

Каспер видел, как от остановившейся колонны отделился человек с факелом. За ним проплыли силуэты всадников.

«Начальники отрядов… Совещание. – В голове у Каспера немедленно созрел план. – Пся крев! Такой случай упускать нельзя!» И он решительно двинулся вслед за всадниками – мимо костров, палаток, землянок, шагая через спящих на земле солдат.

Всадники спешились подле огромного, освещенного изнутри шатра. На холсте его четко вырисовывался большой черный крест Тевтонского ордена.

У входа в шатер стояло двое часовых с алебардами на плечах. Вокруг горели костры, бросавшие красноватые отблески на бородатые обветренные лица сидевших и лежавших вокруг костров солдат.

Каспер спокойно, развалистой походкой подошел к трупе ландскнехтов.

– Одолжите тепла от вашего огонька, – сказал он, коверкая немецкую речь на саксонский лад.

– Садись. Тепло не сало, его от угощения не убудет. Ты что, прибыл с Ландгаммером?

– С ним, чтоб чума его взяла! – выругался Каспер. Ему еще не приходилось когда-нибудь слышать, чтобы наемники очень любили своих начальников, а также чтобы начальники очень берегли своих наемников.

Протягивая озябшие руки к костру, Каспер навострил слух, но из шатра не доносилось ни звука. Потом кто-то отрывисто произнес что-то по-немецки! Каспер слов не разобрал, потому что в это время солдат рядом с проклятьями принялся тушить загоревшуюся полу.

К счастью, никто здесь не имел охоты к болтовне, один за другим солдаты стали пристраиваться на ночь. Костер затушили, раскаленные угли присыпали золой, и вскоре воцарилась тишина. Каспер тоже прилег и весь превратился в слух.

– …слушай, командующий, – донесся до него приглушенный бас Ландгаммера, – я тридцать лет воюю, но клянусь рогами Вельзевула, никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь осаждал крепость, не имея артиллерии или, на худой конец, стенобитных орудий.

– Крепость?! Вы слышите, господа, капитан Ландгаммер называет этот скворечник крепостью! – отозвался приятный баритон. – Да я с одними своими швейцарцами и орденскими латниками возьму этот мусорный ящик!

«Холера тяжкая! Где я слышал этот голос?» – старался припомнить Каспер.

– Достопочтенный магистр Ордена приказал мне взять Ольштын, – продолжал обладатель приятного голоса, – и мы эту задачу должны выполнить немедленно. Ты что-то хотел сказать, Ландгаммер?

– Боюсь, что твои швейцарцы только и пригодны для штурма скворечников! Как бы нам не просчитаться с Ольштыном… Смею сказать – пустая затея!

– Всё? Прекрасно. Люблю, когда мысль излагают кратко. Я собрал вас не для того, чтобы пререкаться, а для того, чтобы отдать приказ. С первыми лучами солнца отряды фон Каульбарса и господина Патрика отойдут шагов на триста в лес. Ты, Розенберг, отведешь конницу и расположишь ее на пятьсот шагов позади пехоты. На передней линии останутся в боевой готовности пехотинцы Ландгаммера и Андраши. Сколько у тебя солдат, Ландгаммер?

– Восемьсот шестьдесят молодцов.

– Отлично! А у тебя, Андраши?

– Девятьсот двадцать копий, – коверкая немецкие слова, ответил венгр Андраши.

– Ты, Андраши, и ты, Ландгаммер, охватите замок с обеих сторон. После залпа моих пушек броситесь на штурм. Мы вас поддержим. В это время все аркебузеры и арбалетчики возьмутся за дело. Канонирам трех пушек – бить только по воротам: пушчонки слишком малы, чтобы разрушить стены. В резерве отряд фон Ландера. Ему – находиться в лесу за Альтгаузом. Все ясно, господа? Капитаны, займите свои места в отрядах. Доброй ночи, друзья!

Из шатра стали выходить начальники отрядов. В шатре остались, по-видимому, только командующий и шотландец Патрик.

Командующий сказал капитану что-то по-английски. Английского языка Каспер не знал. Он понял только, что речь идет о Ландгаммере. Но, как видно, и командующий в английском был не силен, потому что он тут же перешел на немецкий.

– Что запел бы эта заносчивая свинья Ландгаммер, если бы знал, что в Ольштыне имеются двадцать две пушки… Запасся, проклятый звездочет! Вчера мы это испытали на себе! Пускай же Ландгаммер и этот венгерский дикарь примут на себя первый залп. Но до штурма нужно выяснить, каков лед на Лыни… Черт пригнал в январе этот южный ветер! Как бы не нагрянула оттепель!

В напряженном раздумье сидел Каспер у догоравшего костра. До замка Ольштын рукой подать, а попасть туда и предупредить отца Миколая невозможно.

Невозможно, но надо! Но вот проклятая голова – ничего не придумает! В волнении Каспер поднялся, прошел несколько шагов и снова присел, обхватив руками колени.

– Чего не ложишься? – спросил бородатый латник, пристроившийся у самых засыпанных пеплом тлеющих угольков. – Сон не берет? Бывает! Или, может, жену вспомнил? Брось эти думы. Лучше не вспоминать перед боем: плохая примета…